lost remembrance

      Переодевшись в относительно свежую рубашку (вещи давно пора было постирать, но мужчина всё никак не мог собраться и сделать это) и немятые брюки, накинув старый плащ, Кастелланос вышел из дома и направился к остановке. Чёртов дождь не прекращался, перейдя в мелкую морось. Крошечные, почти невидимые капли падали на одежду и волосы, медленно утяжеляя их, впитываясь в ткань со звериной жадностью. Тёмные волосы становились почти черными, лишь лёгкая седина у висков продолжала сверкать серебром.       Автобус шёл долго, и Себастьян успел замёрзнуть от поднимающегося ветра, брызгающего каплями в лицо. Ветер жестоко терзал намокшую ткань, но мужчине было всё равно. В последнее время ему было всё равно на весь мир. Этот чёртов мир...       Зайдя в автобус, мужчина сел у окна, погружаясь в свои мрачные мысли. Он не хотел думать ни о чём, но мозг продолжал работать, воскрешая старые образы и приписывая им новые черты. Себастьян давно пытался разобраться в прошлом, ужасном прошлом, сожравшем его будущее.       После холодного дождя автобус, наполненный людьми, показался слишком тёплым, а усталость, зажавшая его в своих тисках, накрыла с головой, медленно, почти ненавязчиво опуская в сон. В сон, который он знал почти наизусть, но продолжал видеть.       Мокрые стёкла медленно пролетали в сознании, размываясь кляксой и исчезая пылью в воздухе. Прозрачная вода наполнялась алым отблеском крови, растворяющейся внутри дождевой капли и окрашивавшей её в густую бурую массу. Капля срывалась с неба и падала вниз, мочила волосы, заливала лицо. Белая рубашка, обтёртая на швах и локтях, становилась холодной, тёмно-красной и тяжёлой. Себастьян огляделся: он снова был в «Маяке». Его рубашка, уже залитая кровью, выглядела как одна из сорочек истерзанных пациентов, а кровавый дождь всё шёл через навесной потолок. Там, на верхнем этаже, было слишком много крови, она просачивалась через бетон, как через поры, капая, капая, ударяясь об пол и лужи с лёгким бульканьем.       Детектив тихонько продвинулся к лестнице; надо было уходить отсюда, любой ценой уходить, но крик со второго этажа остановил его. Это был крик Джозефа. — Джозеф мёртв, — напомнил сам себе мужчина, продолжая напряжённо вслушиваться, и следующий крик раздался ещё более громко. — Себастьян! Кто-нибудь. Джулия… Себ… — Чёрт, — сквозь зубы произнёс Кастелланос, меняя своё направление. Он не может бросить Джозефа здесь. Только не его! Этот парень был ему почти братом, единственным человеком, единственной нитью, что ещё связывала его с прошлым. Единственным, кто не отвернулся от него после всего, что было.       Детектив развернулся, пробегая наверх к запасной лестнице. Он должен был спасти хотя бы его, пусть и собственная жизнь казалась куда дороже. Глупости. Что он, Себастьян, возомнил о себе, что так цепляется за жизнь? У него нет будущего, лишь растёртое, растоптанное, сожжённое прошлое. Да ведь ему уже сорок лет! А Джозеф, он ещё молод, даже не женат. У парнишки нет ничего, что мешало бы ему жить дальше…       Лестница была заперта, но времени искать ключ не было. Тратить последние патроны на замок тоже не хотелось. Уперевшись в стену рукой и корпусом, он со всей силы ударил ногой возле замка, выбив его. Дверь плохо поддавалась, но мужчина настойчиво потянул её на себя, доломав запирающий механизм.       Кровь, что медленно струилась из-под закрытой двери, потоком вырвалась наружу, когда проход открылся. Чтобы не упасть, детектив осторожно пробирался наверх, держась рукой за стену. Крики стали более приглушёнными, и на минуту Кастелланосу показалось, что он опоздал, но новый протяжный, полный боли стон прорезал беспокойный воздух, пахнущий скисающей кровью и разлагающимся мясом.       «Держись, Джозеф, держись», — мысленно шептал мужчина, пробираясь вперед.       Дверь на втором этаже была открыта, и он осторожно прокрался вперёд, старясь не столкнуться ни с одной тварью, что обитала здесь и была не против полакомиться живой плотью. Коридор второго этажа был узким, всего полтора метра в ширину, по обе стороны его располагались палаты. Настенные лампы не горели, слышно было, как где-то в щитке трещала проводка, но тьма, поглотившая это место, скрывала его вместе с теми ужасами, что затаились здесь, выслеживая свою добычу голодным взглядом.       Себастьян воровато крался у стен, напряжённо вслушиваясь в звуки: тяжёлое дыхание, стоны, капающая кровь, лязг металла и треск проводки из-под щитка — наполняли воздух, смешиваясь в нечто единое, тяжёлое, давящие. Его глаза, уже давно привыкшие к темноте, едва различили открытую дверь в конце коридора, освещаемую еле заметными искрами тока. Сердце предательски зашлось, и каждый его удар оглушал. В такие минуты детективу казалось, что стук его сердца слышен на несколько миль, и любая тварь легко могла услышать этот сладкий звук, издаваемый живым существом.       Добравшись до палаты и крепче сжав магнум, заряженный тремя последними патронами, он быстро проник внутрь, оглядываясь. Все действия, жесты, даже дыхание — всё в Себастьяне работало слаженно и как никогда оперативно, превращая его в идеальный механизм. Но даже этот механизм едва не встал, когда он заметил привязанного к одной из кроватей Джозефа.       Тусклый свет перекрытого решёткой окна ложился полосами на измазанную кровью кровать, на которой в безумной муке метался Ода. Рубашка и жилет напарника были разодраны, превратившись в кровавые лоскуты, прилипающие к свежим ранам. Его руки были перевиты колючей проволокой, впившейся в светлую кожу до костей и фиксирующей ладони над головой. Талию и грудь мужчины крепко пережимали два прочных кожаных ремня, а ноги, также соединённые проволокой в области щиколоток, крепились к железной раме кровати. — Джозеф, — на выдохе произнёс Себасьян, оказываясь рядом с другом. — Себ, — хрипло отозвался мужчина, пытаясь сфокусировать взгляд на знакомом лице. Очки младшего детектива были разбиты, их мелкие осколки впились в скулы и веки, образовав раны, залившие кровью лицо. — Не подходи.       Кастелланос замялся, оглядывая напарника. К его рукам, по которым струйками стекала кровь из-под перчаток, был прикреплён какой-то прибор, похожий на одну из ловушек, расставленных по всему "Маяку". — Я его разберу, — произнёс детектив, проверяя устройство. Стараясь действовать осторожно, он присел на корочки возле кровати, протянув руки к механической ловушке. Пальцы осторожно нащупали все неровности, найдя торчащий сзади выключатель. Слишком просто для этого места… — Нужно разрезать проволоку, — пояснил напарник, глядя в прищуренные глаза Джозефа. — Лучше сломай. Она не сильно крепкая.       Себастьян кивнул и потянул руки Оды вверх, вызвав у того сдавленное шипение, скручивая два конца проволоки до тех пор, пока медь не сломалась. Освободив товарища от пут, он осторожно потянул его на себя, услышав странный щелчок. Спокойно, стараясь не дышать слишком часто, Кастелланос оглянулся. Кровать, на которой лежал Джозеф, приподнялась, и дверь в палату закрылась. — Опять… ты влип из-за меня, — прохрипел младший, беспомощно прищуриваясь. — Ерунда. Выберемся, — успокаивающе произнёс мужчина, похлопав напарника по плечу. — Не думаю, — прозвучал зловещий голос. Голос, не узнать который было уже нельзя. — Чёрт, — прошипел Себастьян, покрепче прижимая Джозефа к себе.       Возле запертой двери, облокотившись на холодную липкую стену, стоял невысокий человек в белой изодранной одежде, скрестив руки на груди и с довольной улыбкой поглядывая на своих пленников. Его пронзительный взгляд, кажется, излучал свет на частоте 6·10(19) герц, проходя сквозь тело и преломляясь в районе груди. Этот взгляд создавал какую-то физическую тяжесть, невыносимую, сдавливающую и холодную, проникающую в само существо человека. — Что тебе нужно? — произнёс Себастьян, выдерживая этот тяжёлый взгляд. — А что нужно тебе? — ухмыльнувшись, спросил Рубен. — Свалить отсюда. Рувик слегка оскалился, отходя от двери, упавшей в коридор. — Тогда уходи, — вкрадчиво произнёс мужчина. — Но перед этим верни на место то, что принадлежит этому миру. — Я ничего у тебя не брал, — грубовато отозвался детектив. — Ты держишь эту вещь прямо сейчас. Верни Джозефа, он уже часть этого места. — Закрой рот! — рявкнул Кастелланос, прижав к себе Оду крепче. — Впрочем, ты тоже уже никогда не уйдешь от меня. Ты отпечатался в STEM, стал её частью, которая навсегда останется здесь, а я навсегда отпечатался в твоей голове. Беги, беги куда угодно, этот мир будет жить в твоей памяти, он будет пожирать тебя, держать в тисках. — Заткнись, — ещё более грубо крикнул мужчина, направляя на Рувика револьвер. — Будешь стрелять в меня? Стреляй, — хищная улыбка растянула губы Викториано, и он сделал шаг вперёд, обнажая грудь и снимая капюшон. — Ну, что же ты, целься. — Сволочь, — выдохнул детектив, понимая, что все его попытки расправиться с хозяином этого места заведомо обречены на провал. — Они тоже так думали, — с довольным видом отозвался Рувик, после чего замолчал, позволяя мужчинам услышать чей-то пробирающий до мозга костей крик. — Отпусти нас, чёрт возьми! — не выдержал Кастелланос. — Отпустить? Ну зачем же? — голос Рубена стал почти что сладким. — Ты такой интересный. Если бы я только знал тебя раньше, Себастьян. С каким удовольствием я бы вскрыл твой череп, наблюдая за безупречной работой мозга. Учёный-садист на секунду прикрыл глаза, расслабляясь. Весь его вид говорил о сладостном удовольствии, возникающем при мысли о его исследованиях. — С каким наслаждением я взял бы инструменты, вгоняя тебе стимуляторы в cortex cerebri, раздвигая борозды pars orbitalis и делав надрез. Жаль, что пришлось бы полностью изъять твой cerebrum из cranium. Впрочем, я бы позволил тебе почувствовать, как лёгкий надрез снимает с тебя скальп. Как замечательно схватить тебя за волосы и потянуть на себя, разрезая кожу у висков и снимая её с os frontale.       Себастьян оскалился, прицелившись в Рувика. Пусть он не может его убить, но слушать с каким наслаждением этот чёртов садист станет снимать с него скальп и вскрывать череп — не собирался. Быстрый щелчок на долю секунды опередил громкий выстрел. Пуля девятого калибра разогналась, врезаясь в лоб Викториано, дробя лобную кость на осколки, входя в мягкие ткани мозга и пронзая затылочную кость, врезаясь в стену. Кровь ручьём потекла из дыры, заливая глаза Рубена, от чего тот легко засмеялся как от щекотки. — Успокоился? — довольным тоном поинтересовался призрак. — Что ж, вижу тебе пора.       С этими словами учёный вскинул руку вперёд, заставляя колючую проволоку ожить и вырвать Джозефа. Несколько худых бледных рук с длинными пальцами и когтями также вцепились в Оду мёртвой хваткой, волоча его по полу и вцепляясь в плоть, разрывая мышцы. Проволока оплела запястья мужчины, выгибая руки до хруста, ломая плечевые суставы. Она разрывала кожу и забиралась под неё, змеясь внутри.       Себастьян пытался помочь товарищу, спасти его, но комната, в которой он находился, стала отдаляться. Словно оптическая иллюзия, стены раздвинулись, удаляясь от Рубена и Оды, и даже крик мужчины, сдавленный от тяжести, но всё ещё пронизывающий, затухал лёгкими колебаниями в воздухе.       Кастелланос очнулся, дёрнувшись как от удара тока. Жуткое видение корчащегося от боли друга — исчезло, сменившись душным автобусом и незнакомыми людьми, косо поглядывающими на него. Но мужчина не обращал внимание на взгляды, всё ещё слыша безумное сердцебиение, оглушающее его притоком крови. Это просто сон. Всего лишь очередной сон.       Себастьян сжал голову руками. Как же она болела! Обжигающая, сдавливающая, с острыми покалываниями боль впивалась в кожу, проникая в височные мышцы и захватывая мозг. Казалось, что кто-то надел на мужчину железные тиски, пережимающие вены и сплющивающие череп. Эта боль продолжалась недолго, но пара минут объятий невидимых тисков показалась часами пытки.       Голова прошла неожиданно: только что его раздирало изнутри, а после наступил штиль. Вздохнув, мужчина поднялся с сидения, становясь у дверей, дожидаясь остановки. Сердце всё ещё колотилось, но в голове стоял вакуум. Все мысли утихли, превратившись в волны на низких частотах.       Автобус плавно остановился, выпуская пассажиров из душного салона. Поток стремящихся к выходу людей подхватил с собой Кастелланоса, выталкивая наружу, под непрекращающийся дождь. Встряхнув головой, мужчина глубоко вдохнул пропахший сыростью и машинными газами воздух, направляясь по уже знакомому маршруту до городской больницы. Ноги сами несли его по выученному маршруту, двигаясь по инерции, запущенной движением толпы. Должно быть, если бы все эти люди не вышли из автобуса, он сам так бы и стоял на месте, пока кто-нибудь не разбудил его мощным толчком в спину.       Белая тишина прошла, и в голове заметались тревожные мысли, но вместо того, чтобы принести порядок, они лишь сильнее запутывали и без того крепкий узел памяти, мышления и чувств. Как же он устал от всего этого! Тяжесть одной неспасённой жизни грузом висела на его плечах, отравляя сон. Джозеф… Если бы он только мог тогда что-то сделать, придумать. У него ведь была небольшая аптечка с кровоостанавливающим и заживляющим. У него был шанс спасти…       Мысли отягощали всё сильнее, скапливаясь над головой дождевыми тучами. И эти тучи породили гром: ясный стремительный гром ненависти и отблеск жестокой молнии. Его вина тяжела, как Небо, лежащее на плечах Титана, но если он прогнётся под её тяжестью сейчас, то точно не сможет ничего сделать. Молния вновь сверкнула над головой под дробные раскаты грома, призывая к войне.       Да, всё верно. Он виноват, но только он может обезглавить виновного, получив омытый кровью меч слепой Фемиды. Только Себастьян и Кидман знают, что произошло, но последняя уже ничего не сделает, а вот он... Детектив должен разобраться во всём, иначе вместо Оды в той комнате, привязанный к кровати путами, должен лежать он.       Выпрямившись, Кастелланос зашагал быстрее. Он уже знал этот победный настрой, что просыпался редко и звучал недолго, разбавляясь алкоголем в крови, но пока этот настрой существовал, нужно действовать.       Добравшись до городской больницы и поднявшись на третий этаж, Себастьян уверенно постучал в 308-й кабинет, заходя внутрь. Привычный светлый кабинет небольшого размера с широким окном, прикрытым жалюзи, возле которого находилась кушетка, пропахшая йодом и хлором, а чуть левее — небольшой фанерный светлый стол, за которым сидела Марта Хоули. У стен стояли два стеллажа с книгами и записками, но что там написано, мужчину никогда не интересовало.       Марта Хоули — невысокая блондинка, вечно закалывающая средней длины волосы на затылке в странное подобие рога. Она никогда не красилась слишком ярко — лишь подводила губы и глаза, а её одежда всегда отличалась некой сдержанностью: светлых тонов блузка и длинная коричневая или короткая зеленая юбка. На вид ей было не больше двадцати восьми, но лёгкие морщинки вокруг глаз, почти не заметные, если не приглядываться, выдавали её возраст. Даже небольшие очки, скрывающие внимательный серый взгляд, не придавали ей дополнительных лет. Наверное, Марта просто относилась к тому типу женщин, старение которых не ощущается в полной мере; такие женщины как-то всегда остаются горделиво-статными, вечными, классическими. И от этой классики веет не возрастом, а силой. — Добрый вечер, мистер Кастелланос. Присаживайтесь. Себастьян кивнул, садясь у окна. Он никогда не говорил первым, ждал, когда Марта Хоули заговорит сама, поглядывая в окно на третьем этаже. Женщина всегда выдерживала паузу, после чего начинала говорить о его внешнем виде и здоровье, плавно переходя к интересующей её вещи. — Вы плохо выглядите, мистер Кастелланос. Вам опять снятся кошмары? — спокойным тоном произнесла Марта. — Устаю в безуспешных поисках работы, мисс Хоули. Это выматывает, — почти безразлично отозвался мужчина. — Работа? Это хорошо, мистер Кастелланос. И всё же Вам стоит привести себя в порядок.       Себастьян усмехнулся. В порядок. Как будто это имеет смысл. Бывших копов не берут на хорошую работу, им не доверяют, их не любят, ведь бывших копов не бывает, как и бывших воров. Быть может ему стоило сбрить двухнедельную щетину, подрезать отросшие волосы. Да толку? Он и сам знал, как выглядит в этом старом плаще, небритый, с явными следами близкой дружбы с бутылкой, худой, побледневший и с мокрыми спутавшимися волосами. Ему просто не за чем было держать себя в руках. — Быть может, зайду в парикмахерскую, — отозвался Себастьян, но Марта и так знала, что никуда он не пойдёт. — Да, Вам стоит её посетить. И перестать столько пить.       Кастелланос промолчал. Было бессмысленно утверждать обратное, его лицо лучше всего говорило о пагубном пристрастии, ставшем запасным выходом, путём к отступлению. Ещё в самом начале ему казалось, что всё можно контролировать, что алкоголь лишь заглушает шумовые эффекты, просто позволяет ему не думать о плохом. Но неделя за неделей, необходимость заглушать мысли и эмоции росла, а над полем сражения раскинулся белый флаг. Флаг поражённого, флаг павшего в чудовищном сражении с самим собой. Себастьян не верил в судьбу, а потому не мог проиграть ей, но в себя он когда-то верил, а потому проиграл самому ужасному, жестокому и чудовищному врагу — себе. — Сколько Вы спите, мистер Кастеланос? — поинтересовалась Хоули. — Как придётся. Бывает, что много. — Вам стоит отдохнуть. Уехать за город, в горы, на озеро. Вы ведь знаете, срок подписки уже истёк.       Себастьян кивнул, не желая разговаривать. Марта была неплохой женщиной, и, как психолог, она сразу же приняла решение ничего ему не навязывать, а спокойно и мало говорить. Её работой было слушать, но детектив был не тем пациентом, в чью привычку входило много говорить, особенно, после того как Бейкер пытался запрятать его в психушку. — Быть может, я уеду в Канаду, — странно пробормотал он, думая вовсе не о "кленовой стране".       Марта внимательно посмотрела на него, поджав губы. Какой он уже по счёту? Восьмой, девятый? Сколько полицейских вот так говорили ей: безразлично, мертвенно, тихо — про Канаду, Бразилию, Европу, другой штат? Сколько их уже садилось на Канадский экспресс до могилы, несущийся по прямой без остановки и лишней надежды. «Я просто уеду в Канаду» — говорили они, уезжая на следующий день в МОРГ, не оставляя ничего в память о себе. Они заканчивали по-разному: кто-то вливал в себя смертельную дозу алкоголя, кто-то вешался на ремне от брюк, задолжав немалую сумму денег, кто-то резал бледные вены, а кто-то топился в реке. Многие вещи в их жизни были совершенно разными, только конец всегда одинаковый — они садились на "канадский экспресс".       Быть может, будь она моложе, Марта попыталась бы что-то сделать, изменить, но старый профессор, учивший её древней науке слушать, навсегда вбил в голову простую истину психологии — никогда не жалеть своих пациентов. «Пока ты смотришь на них как на частный случай обширной практики — ты остаёшься профессионалом, но как только взглянешь как на человека — можешь сжечь свой диплом и конспекты».       Должно быть, Марта была лучшей из всех, потому что никогда не смотрела на них иначе, чем на образцы для сравнения под микроскопом. Не жалела, не плакала, легко забывала старых пациентов, принимая новых. Ей всегда доставались такие — детективы, участковые, офицеры. Брошенные, выкинутые с работы, пьющие. Они никогда не приходили сами, их приводили к ней, позволяя сравнивать, изучать, разговаривать. Она никогда никого не лечила, потому что знала великую истину — ничто не заставит их измениться, если они не пожелают этого сами, а потому никогда не растрачивала свои силы и энергию на нового человека. Её работа была слушать. Слушать и порой давать советы, говорить о том, что тревожит и никогда не жалеть. Да, Хоули была безупречным психологом, но этот мужчина был красным пятном на её халате.       Марта сама не знала, что в нём было такого особенного. Она не жалела его, нет, ей даже не хотелось помочь — зачем, он уже давно купил билет на канадский экспресс под названием «алкоголь». Но порой в этих замученных глазах она видела то, чего никогда не было во всех остальных снятых с работы и рельс копов — в них была сила и решимость. Всего мгновение, как вспышка, эта решимость озаряла его, придавая взгляду жёсткость, а рукам силу. Искра, упавшая в темноту и с большим трудом высеченная из камня, но способная поджечь целый дом, стоит лишь ей упасть в солому. И эта искра, всплеск воли, мгновенье, не давали Марте Хоули спокойствия. Женщина внутри неё чувствовала силу и с достоинством поднимала голову, ожидая пожара, но его не происходило. Если бы она только могла докопаться до причины возникшего проблеска, то несомненно бы могла приложить все свои силы, чтобы разжечь костёр. Но костёр не разгорался, а профессор с ухмылкой мысленно рвал её диплом.       "Нет", — решила она, оставаясь на своём месте. В её душе нет места жалости, и, пусть она дурной человек, профессионал внутри неё не должен пострадать от очередного пациента, уже севшего на канадский экспресс. Мысли поглотили не только Марту, но и Себастьяна, а потому вопрос, сорвавшийся с его обветренных губ, показался чем-то нереальным. — Возможно ли, чтобы он меня простил… — Извините? — поправив очки, произнесла женщина, поражённо взглянув на мужчину. — Ничего, — быстро произнёс Себастьян, поднимаясь. — Мне пора мисс Хоули. Удачного дня.       Попрощавшись, Кастелланос накинул на плечи высохший плащ, быстро покидая кабинет Марты Хоули, унося с собой высеченную искру, осветившую бездну души. Женщина внутри неё загрустила: кажется, и его можно вычёркивать из списка… Впрочем, это вовсе не её дело. Пассажирам стоит покинуть платформу, поезд готов к оправлению.