lost remembrance

      Себастьян вышел из здания несколько подавленным, но отнюдь не растоптанным, не перемолотым и не стёртым в пыль. Кажется, он всё ещё достаточно крепкий орешек, чтобы позволить великим жерновам жизни растереть его в алую массу. В нём не было жажды жизни, но и желание смерти ещё не полностью поглотило его. Танатос и Эрос молчали, но так было лишь до поры. Иногда он слышал настойчивый зов Танатоса, зов, который оглушал и тянул свои призрачные руки к мужчине, но память о прошлом, о том, как он боролся за жизнь в STEM, обрезала этот зов. Почему же сейчас он не борется за жизнь? Куда делся великий Эрос, что вёл его к выходу?       Когда-то, может, лет пять назад, в баре на Стоун-стрит, он разговорился с одним офицером. Тот парень был ещё мальчишкой по его меркам — всего двадцать три года, год из которых он провёл в Афганистане. И как-то их разговор зашёл о смерти и автоматных очередях. — Знаешь, — произнёс Джим Тейлор, осушив бокал виски, — на войне всегда иначе. Моего однополчанина, Уолтера Ланкастра, бросила жена. Он узнал об этом в Гильменде, когда вернулся в Кэмп Бастион. Он парень сильный, в какую дрянь только не влезал. Пережил и засаду талибов в Кандагаре, и ранение в плечо, а как жена бросила… Мы его раза два из петли вытаскивали. А как только на сражение попадал, прицеливался — снова жить хотел. Оно, знаешь, как… Пока живой, хочется сдохнуть от любой мелочи, а как в пекло кинут — так за жизнь хватаешься до последнего. Чёрт его знает, что за хрень.       Должно быть, тот парень был прав, и ему, Себастьяну, вновь нужно было оказаться в аду, чтобы захотеть жить. Тогда он и правда не думал о всей той хрени, что происходила в его жизни, его цель была — выжить любой ценой. Жаль, его не пустят на войну, может быть, там было бы легче; пожалуй, что легче, — либо ты, либо тебя. Тут уж не до высокой морали и поисков истины.       И всё-таки. Может, ему действительно стоит уехать в Канаду? Говорят, что в Торонто живёт один человек, Кайн Джеггерс, умело поправляющий документы. Стэнли Дэвидс, участковый Нью-Лайтовского района, как-то говорил о нём Себастьяну. «Если тебя выгнали с работы в США, Джеггерс легко восстановит тебя в Канаде». То, что это было преступление, Кастелланосу было плевать, но уехать подальше от Кримсона… Хоть и прошло уже два с половиной года, надежда найти следы "Мёбиуса" не оставляла его, однако организация словно растворилась в воздухе. Казалось, что её никогда и не существовало, и в такие моменты мужчине особенно сильно казалось, что он сошёл с ума.       Решение о поездке в другую страну, хоть до границы было рукой подать, давалось тяжело. Денег у Себастьяна было немного — пособие по безработице вкупе с пенсией от полиции не позволяли совершать необдуманные покупки, а пристрастие к бутылке сжирало львиную долю этих средств. И всё же… Оставаться здесь было слишком сложно.       Канада… Джозеф, кажется, был оттуда. Майра тоже приехала из Канады совсем девочкой, как она сама говорила. Что ж, быть может, родина дорогих ему людей успокоит его или поможет найти зацепки? Быть может, он просто ищет не там, и враждебная организация пряталась в Онтарио, пока он разыскивал её по всем Северным Штатам?       Возвращаясь домой, Кастелланос прошёл мимо полицейского участка. У дверей стояли старые знакомые — Джефри и Стоун, но они даже не посмотрели в его сторону. Некоторые до сих пор считают, что именно Себастьян убил Джозефа, свалив труп в канализацию. Особенно эта идея понравилась Ребеке Драмл, слышавшей о доносе Оды на поведение напарника. Что ж, придётся и им считаться с решением суда по делу о пропаже Джозефа.       Дом встретил привычной холодной пустотой. Прокуренный, пропахший пивом воздух показался невыносимо тяжёлым, заставляя Себастьяна открыть окна во всех комнатах. Свежий воздух легко заструился внутрь, медленно поднимаясь вверх и изгоняя тяжесть. Пустые бутылки были с тоской выкинуты в переполненную урну. Что ж, пора навести здесь хоть какую-то видимость порядка.       Кастелланос убрал весь мусор и закинул вещи в стиральную машину, не забыв помыть посуду. На более решительную уборку его не хватало, но и эту малость он не мог сделать целую неделю, а, может, две. Кажется, его щетина уже давно переросла отметку «лёгкой небритости». Сил готовить что-либо не было, поэтому мужчина просто заварил себе лапшу.       Мысли вновь вернулись к Канаде. И почему она, чёрт подери, вдруг засела в его голове? Почему бы ему не отправиться в Нью-Йорк или вообще улететь в другую часть страны, на Запад. Говорят, в Калифорнии сейчас куда лучше, чем пару лет назад. Впрочем, какая теперь разница: Торонто или Нью-Йорк. Шансы стать человеком и там, и тут — одинаково безнадёжны.       Что ж, пожалуй, ему не мешает отправиться туда ненадолго. Только вот оставлять пистолет дома совсем не хотелось, а пронести его в самолёт было невозможно. Впрочем… Многие нелегалы часто пересекают границу США через озеро Онтарио или реку Св. Лаврентия. Кастелланос в своё время наблюдал за ловлей иностранцев.       Вопрос, стоит ли так рисковать ради пистолета, даже не поднимался. Ему просто нужен этот старенький глок, иначе паника накроет с головой. После всех этих событий, пистолет — единственное, что у него осталось и в чём он был уверен до конца. Быть может, ему следовало сказать о потребности иметь оружие Марте, но Хоули не стала бы прикрывать его и давно бы сообщила о нелицензированном пистолете кому следует.       Бывший детектив решил, что, возможно, так было бы даже лучше. Порой (впрочем, быть может, это просто его разыгравшееся воображение) Себастьяну казалось, что кто-то ведёт за ним слежку, обрезая все нити преступления до того, как он успевал их обнаружить. И, если слежка действительно существовала, нелегальный переход границы собьёт их. Кроме того, получить разрешение на въезд будет не так-то просто: к служителям закона на границе относятся чрезмерно внимательно и осторожно.       Выезжать Кастелланос решил как можно раньше. Здесь ему делать нечего, а привлекать к себе внимание не стоило. Все нужные бумаги валялись у него на тумбе, а брать много вещей было бессмысленно. Лучше ехать налегке, с небольшим кожаным саквояжем.       Собрав свой скудный скарб, состоящий из пары верхнего и нижнего белья, паспорта, оставшегося со времён службы полицейского жетона, бумажника и пистолета, Себастьян, проверив всё напоследок, покинул следующим днём свою маленькую квартиру.       Переход через реку Св. Лаврентия был опасен, но проводником оказался бывший арестант, которому Кастелланос помог скостить срок, Эди Мьюли. Мьюли сразу признал детектива, вспомнив об оказанной услуге, что уже само собой гарантировало некоторую безопасность. Перебравшись на берег и высадившись на несколько километров западнее пропускного пункта, Мьюли попросил своего брата Эла особо позаботиться «о парне в плаще», чтобы к нему ни за что не пристала канадская полиция по дороге до города.       Наверное, Себастьяну просто дико везло, как не везло последние несколько лет. Но думать об вселенской удаче пока что не стоило, она была слишком переменчива и редко благосклонна. Удача… Ехать в грузовике среди коробок с овощами, незаконно перейдя границу, доверившись бывшим заключённым… И всё-таки это именно она.       Путь до города был долгим, но надёжным. Эл давно занимался перевозкой нелегалов, прикрываясь перевозкой продуктов. У задней стенки фуры находилась искусственная перегородка за которой могли поместиться пятеро взрослых мужчин. Перегородка полностью повторяла изгиб стены и со всех сторон была заставлена коробками с овощами. Если бы кто-то остановил их, то увидел только фальшивую стену и гору ящиков.       Кастелланоса высадили в пять часов вечера недалеко от продуктовой базы, куда Мьюли отвозил овощи. Заплатив перевозчику, мужчина отправился в город, решив особо не рисковать и дойти пешком. Наверное, когда он наконец очутился в Канаде, то ожидал увидеть нечто необычное, что-то иное, что-то, что бы говорило, что он находится в чужой стране. Но Онтарио почти не отличался от Мена или Нью-йорка. Такие же высокие здания, так же сыро и тяжело. Быть может, всё дело было в том, что Кримсон располагался недалеко от "кленовой страны"? Должно быть, в Калифорнии, Индиане или Техасе он бы сразу почувствовал разницу, а здесь её как будто не было.       И всё же он был здесь. Первым делом было бы неплохо поселиться в гостинице, хостеле, где-нибудь, где не требуют проверки документов, но сначала необходимо обменять доллары США на канадские. А ещё нужно что-то решить с поклажей. Если б не глок, то можно было бы сдать вещи в камеру хранения, но оставить где-то свой пистолет…       Нет, он просто обменяет деньги в небольшом банке, где нет металлоискателей, и снимет дешёвую комнату в хостеле или гостинице. Решив, что так будет лучше всего, мужчина прошёлся вдоль нескольких банков, поглядывая на двери и табло, сверяя курс. Найдя плохо просматриваемый банк с не слишком грабительским курсом, Себастьян зашёл внутрь, ещё раз всё оглядывая. Кассир быстро выполнил все операции, не проверяя паспорт, что особо обрадовало Кастелланоса. Удача, неужели она решила вспомнить про него?       Подобные мысли успокаивали, быть может, ему стоит выпить разок за госпожу Удачу? Решив, что от одного раза ничего страшного не случится, мужчина направился к выходу, задумавшись о том, что было бы лучше выпить, но неожиданно в банк ворвались трое мужчин, сбив Себастьяна с ног на пол. — Tous silencieux! — закричал один из мужчин. — Cet argent est notre propriété.* Двое других, не слишком заботящихся о своей безопасности мужчин (их лица были едва прикрыты), встали возле стойки с сигнализацией, направляя на двух сотрудниц банка пистолеты кольт М1911 и кольт SSP. — Никому не двигаться. Эти деньги застрахованы, в отличие от Вас, — произнёс высокий мужчина в капюшоне с кольтом 1911-го года.       Хоть последняя фраза была сказана на английском, даже Себастьян, чьи познания французского ограничивались тремя словами: «oui, non, lachez-moi»*, услышал сильный квебекский акцент, что, впрочем, не удивительно. Но привлекло внимание детектива другое обстоятельство — преступники полностью игнорировали камеры. Да и за кнопкой вызова следили не слишком внимательно. Даже последний дилетант не допустил бы такой оплошности, а, значит, они в сговоре с охраной. — Эй ты, — произнёс тот самый высокий грабитель с кольтом 1911, обращаясь к Кастелланосу, — деньги на стол. — У меня не слишком большая зарплата, чтобы жертвовать её на благотворительность, — огрызнулся экс-детектив, вцепившись в свой саквояж. — Да ты смельчак. Деньги застрахованы, а вот твоя шкура — нет. Гони их сюда, иначе тебе будет всё равно.       Себастьян спокойно открыл саквояж и, сделав вид, что ищет свою заначку, осторожно нащупал глок. Медленно, ощущая прицел кольта, он сжал пальцы на рукоятке, думаю о том, как лучше поступить. Если он начнёт угрожать глоком, его моментально пристрелят; если выстрелит в руку грабителя, сможет отвлечь их. Пока один забирает деньги на кассе, а другой смотрит за дверьми, есть пара секунд. Конечно, придётся сваливать отсюда так же быстро, как и стрелять, но, чёрт возьми, он полицейский.       Сняв одним движением пистолет с предохранителя, Кастелланос моментально вытащил его из кейса, выстрелив грабителю в руку. Не дожидаясь, пока тот отойдёт от шока, он, поднявшись, оттолкнул закричавшего мужчину, бегом преодолев расстояние до человека, грабящего кассира. Прицеливаться было некогда, поэтому Себастьян с силой ударил его рукояткой по голове, мгновенно вырубив.       Третий грабитель, стоящий у дверей, направил на него ствол кольта SSP, но стрелять не спешил. Манёвр Кастелланоса был неожиданным, но выжидать время было бесполезно: второй сообщник, получивший пулю чуть выше запястья, мог быстро оклематься. — Mettes le pistolet le sol! — грозно прорычал сообщник, оскалившись. Это был сильный, среднего роста и телосложения мужчина, в закрытой синей одежде, напоминающей комбинезон. Себастьян не двигался. Нужно было что-то делать, но действовать осторожно.       На полу лежали четыре человека, прикрывая голову руками, за столами сидели пятеро сотрудников. Главарь лежал без сознания, один ранен, но вполне возможно, что он умеет стрелять левой рукой, и ещё один перед ним. То, что мужчина с пистолетом до сих пор не скрылся, говорит о тревоге за напарников, а точнее за то, что они сдадут его, и этим следовало воспользоваться. — Я не понимаю по-французски, — отозвался Кастелланос, стараясь оценить обстановку. — Le pistole le sol! — раздражённо повторил канадец.       Себастьян стал осторожно наклоняться к полу, ощущая, как второй грабитель старается подкрасться к нему. Медленно и плавно он наклонился к полу, после чего выпустил из рук оружие, резко увернувшись в сторону, и успел сбить с ног раненого сообщника, после того, как тот выстрелил, ожидая уложить Кастеланоса с одной пули.       Высокий мужчина упал на спину, с него слетел капюшон, позволяя увидеть ржаные волосы и лицо, покрытое шрамами. Себастьян, надеясь на удачу, кинулся на него, выбив из рук оружие. Но и противник оказался не из простых: здоровой рукой он попытался задушить бывшего копа. Как и рассчитывал Кастелланос, парень, стоящий в дверях, не решился выстрелить, боясь попасть в своего, и просто напряжённо наблюдал за дракой, понимая, что весь их план пошёл крахом. Его сообщник тоже осознавал это, но, будучи более решительным, желал разделаться с приставучим мужиком и свалить.       Себастьян отчаянно сопротивлялся и даже не понял, в какой момент от него оттащили его противника. Подняв голову, он увидел двоих полицейских, направивших на него оружие и жестом приказывающих встать. Тех троих повязали и увели в машину. А вот на счёт Кастелланоса сомневались. — Что делать с этим? — спросил офицер у товарища. — Его тоже вяжем или на допрос? — Отведи его к детективу, пусть разбирается. — Эй, ребят, я тут не при делах. Я просто вырубил того громилу у кассы, и на меня напал его друг, — произнёс Себастьян, не спеша оказывать сопротивление. Сейчас важно уйти как очевидец. — Это мы выясним. Веди его к мистеру Блокноту. — Эй, я сам могу идти, — вмешался Себастьян, выпрямившись. Может быть, он и нарушил за последние сутки четыре статьи уголовного кодекса и несколько должностных инструкций, но всё ещё остаётся стражем закона.       Оперативники переглянулись, но отпустили, встав по обе стороны от Кастелланоса, и вывели его из здания. У входа в банк стояли три патрульные машины. Должно быть, кто-то из сотрудников не растерялся, когда Себастьян вырубил главаря, и вызвал полицию. Что ж, он сам сильно рисковал, ведь его вполне могли застрелить.       Полицейские посадили Кастелланоса в патрульную машину, закрыв внутри до прихода следователя или участкового. Ждать пришлось недолго. Спустя минут пятнадцать неприятного ожидания (наручники для подстраховки на Себастьяна всё-таки надели, что никак не способствовало приятному времяпровождению), дверь со стороны водителя открылась, и рядом с Кастелланосом сел мужчина в канадской полицейской форме. На секунду Себастьяну показалось, что он сошёл с ума, но настойчивое видение одного конкретного человека всё никак не хотело исчезать. Слишком реалистичное, чтобы не испугаться. — Джозеф! — только и произнёс экс-детектив тоном, в котором смешалось всё: и страх, и удивление, и неверие, и что-то хриплое, но в тоже время кричащее. — Простите? — отозвался полицейский тем самым голосом, который мог принадлежать только одному человеку. И от этого голоса что-то внутри болезненно вздрогнуло, как от голоса человека, давно пропавшего и появившегося вновь. — Джозеф! Это ты? Это, чёрт возьми, действительно ты?! Ах ты, сукин сын! Я тебя два года искал. Два года! Не зная, как ещё выразить свои эмоции, Кастелланос попытался обнять друга, но вспомнив про наручники, поубавил пыл. — Кто Вы? — произнёс Ода, стараясь скрыть замешательство. — Что? — ошарашенно пробормотал Себастьян. — Кто Вы такой? — настойчиво повторил японо-канадец. — Что за шутки, Ода? Ты меня не узнал? Боже, может, я и изменился немного, но не настолько, чтобы ты меня не узнал! — Ваше имя, — не отставал экс-напарник. — Себастьян Кастелланос, детектив первого класса группы "Чарли", Кримсон-сити, штат Мэн. Доволен?       Себастьян зло посмотрел на Оду. Если это была какая-то шутка, то время для неё было выбрано крайне неподходящее и за неё Джозеф вполне может получить неплохой нагоняй. Но, чёрт подери, как можно было не узнать человека, с которым работал почти десять лет! — Ваши документы, — так же холодно произнёс Ода. — Какого чёрта! Хватит играть в эту дурацкую игру. Ты прекрасно меня знаешь без документов. — Я Вас совершенно не знаю, — жёстко парировал Джозеф. — И мне совершенно неизвестно откуда Вы знаете меня.       Кастелланос удивлённо, почти болезненно, посмотрел на сидящего рядом человека в канадской полицейской форме, сосредоточено записывающего в новый блокнот его слова. Это был Джозеф Ода, и Себастьян был уверен в этом настолько, насколько это вообще возможно. Чёрные очки, хоть и другие, но похожие, неизменные перчатки на руках, прямая гордая осанка, взгляд сосредоточенный, как у учёного, наблюдающего за бактериями. Густые тёмные волосы, зализанные назад, открывающие высокий лоб, тёмные брови и удивительный разрез глаз — чуть шире, чем у японцев. Лицо квадратное с пухлой нижней губой и волевым подбородком. Увидев его один раз, уже точно не спутаешь с другими, особенно, если видишь почти каждый день на протяжении десяти лет. — Мы работали вместе почти десять лет. Как ты мог забыть это? И почему ты здесь? — Ответьте сначала на мои вопросы, а после я отвечу на ваши, — холодно отрезал канадский полицейский. — Если Вы работали со мной, то знаете, что в первую очередь необходимо провести осмотр места преступления и опросить свидетелей и подозреваемых. Себастьян коротко усмехнулся. Конечно, Джозеф всегда действует по инструкции, даже сейчас. — Покажите мне Ваш паспорт и ответьте на пару вопросов.       Мужчина протянул Оде паспорт гражданина США, лежавший у него в кармане, куда был убран после прихода в злополучный банк. А вот об остальных вещах стоит подумать. Лицензии на пистолет у него нет, но камеры были выключены, значит, можно отрицать принадлежность глока. Конечно, пистолет жаль, но, пока Джозеф при исполнении, нельзя надеяться, что он закроет на это глаза ради человека, которого даже не помнит по какой-то причине. — Что произошло в банке? — записав в протокол номер и серию паспорта, спросил канадец. — Я пришёл в банк, чтобы обменять деньги, но на выходе столкнулся с тремя мужчинами, попытавшимися совершить ограбление. Один из них потребовал у меня деньги, и я хорошенько приложил его. Ему попытался помочь сообщник, между нами завязалась драка, а потом ваши сотрудники разняли нас. — У Вас был пистолет? Вы стреляли из него, — настойчиво произнёс Ода, сверяя полученные от оперативников отчёты. — На полу лежал пистолет. Когда мне сказали отдать деньги, я сделал вид, что хочу вытащить их из саквояжа, и попытался незаметно дотянуться до него. Мне удалось, и я выстрелил в руку одному из нападавших, чтобы он выронил оружие, второго я ударил рукояткой. — Этот пистолет Ваш? — Нет. Он просто лежал на полу. — Нелегальная перевозка оружия, а так же его приобретение, — сурово произнёс Ода, — статьи не менее тяжкие, чем причинение вреда. Отпечатки пальцев с пистолета мы снимем. Так что Вам лучше сразу признаться в содеянном и способствовать раскрытию преступления. — Ты ничуть не изменился, — покачал головой Себастьян. — На нём точно будут мои отпечатки пальцев, ведь я держал его в руках и стрелял из него, но это не говорит, что пистолет мой. Как я успел заметить, камеры были выключены, причём сделано это было намеренно, что говорит о сговоре с охраной. А раз камеры не работали, то ты не можешь утверждать, что пистолет находился у меня. — У нас есть показания свидетелей, — хмуро произнёс канадец. — Конечно. Но они не смотрели на меня в тот момент и не смогут сказать, было у меня оружие или нет. Кроме того, я спас их жизни. — Банда «Золотые горы» говорит, что оружие было Вашим. — Они могут сказать, что вовсе не совершали налёт, а зашли в банк посмотреть курс валюты. Показания обвиняемых — не слишком надёжный источник сведений, особенно, если учесть, что эти же показания для них — способ спасти свою шкуру.       Джозеф на минуту оторвался от своего блокнота, внимательно посмотрев на собеседника. Среднего телосложения сорокалетний мужчина, небритый, с красными глазами, усталым морщинистым лицом. Его лицо было слегка припухлым, что говорило о злоупотреблении алкоголем или частой бессоннице, а, может быть, о том и другом сразу. Несколько неопрятный, хоть и в чистых вещах; усталый, но с ясными глазами. Это человек производил двоякое ощущение: с одной стороны, от него хотелось быстрее избавиться, но, с другой, что-то всё же в нём было… Что-то такое, что заставляло быть уверенным в нём. Может быть, это какая-то скрытая сила, или всё дело в том, что этот человек активно напирал на факт знакомства с ним самим, о котором Ода даже не знал. — Вы хорошо подкованы в таких делах, — наконец произнёс канадский полицейский, возвращаясь к блокноту. — Ещё бы. Ты же не считаешь, что твой напарник идиот? Джозеф не ответил, открыв дверь машины и забрав у светловолосого низкого паренька несколько бумаг. Кивнув пареньку, он вновь вернулся на своё место, закрыв дверь, и погрузился в чтение. — Похоже, на Вас пока что ничего нет, но это лишь беглый осмотр. Большинство свидетелей ещё не опрошены, так что уехать обратно Вы пока не можете. — Я пока и не собирался. Но, быть может, ты хочешь снять с меня наручники? — Хорошо, но Вы должны оставить мне свой адрес, контакты и прийти на допрос завтра и в любой другой день по моему вызову. Себастьян протянул бывшему напарнику руки, после чего произнёс: — Ты же не думаешь, что после двух лет безрезультатных поисков я просто так возьму и уеду домой, даже не выяснив, что, мать твою, произошло, и почему ты утверждаешь, что не знаешь меня?! Кастелланос был зол и даже не старался скрыть своих эмоций. Его грубое лицо стало казаться ещё более жестоким, а взгляд — решительным. Весь его вид говорил об уверенности, о том, что, приняв решение, он ни разу не шелохнётся. — Хорошо. Можете прийти после шести в участок, мы поговорим там. А пока оставьте свой адрес. Ода протянул ему свой блокнот ручку, прокручивая в голове особенности дела. — Я только сегодня приехал и не успел снять номер.       Канадец странно дёрнулся, будто мысленно сматерился, впрочем, вполне возможно, что Ода ругается про себя, держа при этом невозмутимое лицо. Повернувшись к Себастьяну лицом, он долго вглядывался в глаза напарника, что-то мысленно взвешивая. — Я могу задержать Вас на сутки, но, если Ваше участие в преступлении не подтвердится, это будет весьма нехорошим поступком с моей стороны, который может иметь для меня негативные последствия. Однако, если Вы постараетесь скрыться, это будет ещё большим промахом с моей стороны.       Кастелланос усмехнулся, вытянувшись на втором сидение полицейской машины, как в старые времена, забыв на пару мгновений о настоящем. Когда-то они с Джозефом точно так же сидели в машине, читая очередные отчёты от оперативной группы, заполняя протоколы и фиксируя вещдоки. — Я просто могу поехать с тобой в участок и подождать до вечера. Мне не к спеху.       Канадец японского происхождения с нескрываемым удивлением взглянул на Себастьяна. Он не понимал, что этому безумному человеку нужно от него. Разве он не пытался всеми своими уловками получить свободу? Почему же он тогда отказывается от неё? Или это тоже уловка? А если правда? Кто такой этот Себастьян Кастеланос? — Вы будете мешать расследованию. — Да перестань. Они застигнуты на месте преступления, никто не пострадал, деньги вернули. Осталось лишь допросить, чем ты сейчас и намерен заняться, написать протоколы, отчёты, дождаться анализов экспертизы и направить всё это в суд. Следующие дня три ты только и будешь, что сидеть за клавиатурой и подшивать материалы в дело.       Ода тяжело выдохнул, поправив очки. Что ж, этот человек явно знал, о чём говорил. Должно быть, действительно из полиции, нужно пробить его по базе. Паспорт точно настоящий, но сейчас не до него, нет, нужно сосредоточиться на квебекской шайке. Пусть едет с ним, как будто будет плохо, если один из подозреваемых решит находиться рядом. — Сядьте назад, здесь моё место, — скомандовал Ода, открыв дверь машины.       Пока мужчины пересаживались, к ним подошли ещё три сотрудника с заполненными протоколами, скинув половину Джозефу для подписи. Себастьян знал, что они не уедут от сюда ещё около часа. Детектив должен ещё раз оглядеть все вещдоки, расписаться и назначить время для допроса. Но всему отделу следует поблагодарить Себастьяна: если бы шайка ушла, хлопот по их поимке было бы выше крыши.       Джозеф был занят больше часа, носясь между помощниками, экспертами, допрашиваемыми на месте и бумагами, а Кастелланос наблюдал за этим всем, обдумывая произошедшее.       Джозеф был жив, что уже хорошо. Он не помнил своего напарника, а, быть может, не помнил куда больше, и это было плохо. Джозеф Ода и Джулия Кидман были последними людьми, способными пролить свет на произошедшее в "Маяке", но… Кидман уже давно не появлялась в Кримсоне. Поговаривали, что высшее руководство перевело её куда-то в Дакоту, а то и вовсе на юг. Быть может, на самом деле она была давно мертва, а, может, продвинулась по службе; найти её так и не удалось.       А вот Ода. Всё, что осталось у Себастьяна в память о напарнике, — его старые очки с несколькими иероглифами по бокам, значения которых Кастелланос не знал. Очки он нашёл случайно на полу "Маяка", проникнув туда на следующий день. Странно, что они так и лежали там. Должно быть, детективы посчитали, что это вещь кого-то из убитых.       Тяжёлая чёрная оправа, Себастьян навсегда запомнил их: деревянная оправа с выжженными иероглифами, толстые линзы, потёртая линия соединения. Они ещё пахли волосами Оды, его кожей и были последним доказательством того, что Кастелланос не сошёл с ума. Тогда детектив забрал их себе, обещая, что найдёт друга, если только тот ещё жив. Пообещал этим чертовым очкам, из-за которых однажды чуть не был сожран огромной псиной.       И вот теперь он нашёл его, но почему-то это событие не стало звеном, ведущем к следующему факту. Цепочка обрывалась, уходя концами в мутную воду. Мысль не двигалась, заставляя детектива топтаться на одном месте. Впрочем, он слишком спешит с выводами, ведь не известно, что произошло с Джозефом, быть может, он всё-таки располагает какими-либо фактами.       Ода вернулся в машину с вещами Кастелланоса и вместе с водителем, среднего роста полным канадцем, с тёмными коротко стриженными волосами и грубыми чертами лица. Водитель не обращал внимания на Себастьяна, кажется, он вообще не обращал внимания ни на что. Даже Джозеф был удостоен лишь молчания со стороны канадца; Коннели бы давно уже начал болтать.       Полицейский участок был недалеко, что несказанно радовало и объясняло быстрое появление опер-группы в банке. Единственное, что напрягало Себастьяна — отсутствие глока, ради которого он пожертвовал безопасным переходом границы. Впрочем, без пистолета он бы потратил месяц на получения документов из-за увольнения из полиции по причине помешательства. А кто знает, нашёл бы он тогда Джозефа или нет? — Выходите, — произнёс Ода, обращаясь к Кастелланосу и открыв дверь.       Себастьян выпрямился, выходя из машины и следуя за бывшим напарником. Канадское отделение полиции было намного больше, чем отделение в Кримсоне, что не удивительно. Торонто — город немаленький, и преступность в нём тоже немаленькая. Кроме того, хоть Торонто и являлся территорией англо-канадцев, франко-канадцы постоянно находили здесь приключения, выступая то в качестве преступников, то в качестве жертв.       Отделение полиции представляло собой длинный двухэтажный дом начала двадцатых годов, с серым фасадом и большими окнами. В подставках под окнами висели флаги и гербы города и страны. Красно-белый флаг с алым листом клёна чередовался с желтым флагом, половину которого занимала синяя буква «Т». А за ним — синий флаг Торонто с алым листом и канадский герб с единорогом и львом, украденным у Британской империи. У двери красовался герб канадской полиции, но больше ничего не отличало это место от других.       Мужчины зашли в здание, проходя длинный узкий коридор, ведущий в десятки кабинетов, и поднялись на второй этаж. Кабинет Джозефа и его напарника располагался на втором этаже — третья дверь с правой лестницы. Это была небольшая комната, шесть метров на четыре, половину из которой занимали два массивных стола, почти полностью заваленные бумагами. Точнее, завален был только один стол, а вот на втором, что располагался у окна, стопки бумаги стояли ровно и аккуратно. Что ж, Джозеф всегда отличался излишней щепетильностью.       Кроме офисной мебели в кабинете ничего не было, что не удивительно: зачем полицейским что-то лишнее? Радует, что хоть сплит есть, и на том спасибо.       Себастьян сел на стул возле стола Джозефа, привычно по-мужски расставив колени, с носками врозь. Небольшой саквояж был поставлен возле стула, не стоит разбрасываться своими вещами.       Джозеф ничего не говорил, просто сел за рабочее место и принялся что-то лихорадочно писать. Что ж, работы у него действительно хватало. Стол напарника пустовал. Не похоже, чтобы тот так долго задерживался на работе, быть может, уже ушёл. Было интересно посмотреть на человека, который легко бы сработался с Одой. Нет, не то, чтобы Джозеф был слишком нудным, правильным и вышколенным, всё дело в необычной молчаливости; должно быть, общая замкнутость мужчины — влияние японской крови.       Время шло медленно, а потому Себастьян стал таскать со стола Оды подшитые дела с протоколами допросов и фотографиями мест преступлений. Не то, чтобы ему было интересно, за двадцать лет работы начитался уже, но занять себя чем-то хотелось. — Положите на место, — раздраженно произнёс Ода, злобно сверкнув глазами. — Не отвлекайся, — посоветовал Кастелланос, вернув дело о избиении на стол. — Я могу выгнать Вас из кабинета, — пригрозил напарник. — До окончания рабочего времени осталось не более получаса, а ты уже заканчиваешь отчёт, — лениво отозвался мужчина.       Канадский полицейский промолчал, но весь его вид говорил о явном недовольстве излишней осведомлённостью этого человека. Мужчина вновь начал раздражать Оду, но он сам разрешил Кастелланосу находиться здесь. Впрочем, вряд ли это было глупым решением: отсюда так просто не убежишь, но настораживало желание американца залезть поглубже в ловушку. Опасается мести? Глупо, все члены банды пойманы… А если не все? Джозеф с беспокойством заёрзал на месте, вспоминая всю информацию о «Золотой горе». Нет, эти одиночки, о сообщниках ничего не говорится ни в одном рапорте.       Голова Оды разболелась, и он, дописав последний отчёт, отложил бумаги в сторону. Последние два года его часто мучает мигрень, но доктор Хилстоун объяснял это травмой. Порой адская боль была просто невыносимой, особенно, когда в голове, как в тумане, сквозь тонкую белую пелену, всплывало нечто неясное, но важное. Размытые, блёклые очертания, без объёма и формы, похожие на облака, склеивались в какие-то образы, но прояснения длились так мало, что Джозеф не мог запомнить то, что видел, а голову стрелой пронзала алчная боль. Виски и лобная часть казались стянутыми колючей проволокой, что вонзалась заточенными концами в жилки, протыкая их. — Итак, мистер Кастелланос, — устало произнёс Ода, обращаясь к сидящему напротив мужчине. — Вы хотели поговорить со мной. — Неужели ты снизошёл до меня? — усмехнулся испанец и уже более серьёзно продолжил, — Да, хочу.       Канадец выпрямился, внимательно посмотрев в глаза Себастьяна. Сейчас между ними чувствовалось какое-то внутренне напряжение, вызванное некоторой степенью недоверия со стороны Оды и тяжестью разговора, к которому было сложно подступиться. — Почему ты не узнаешь меня? — произнёс Кастелланос, сцепив руки замком. — Нет, не так. Почему ты оказался здесь? — Я не рассказываю об этом посторонним. — Хочешь доказательств? Доказательств того, что я знаю тебя? — Именно.       Ода с холодной решительностью посмотрел в глаза собеседнику, скрестив на груди руки. Он не собирался раскрывать свои карты, не зная, какие козыри лежат на руках его противника, что было вполне объяснимо: Джозеф был хорошим полицейским, он всегда исполнял устав и прикладывал все свои силы и способности, решая очередную задачу. За эти два года, богатых на события, японо-канадец успел несколько раз оказаться в довольно опасных ситуациях, а потому раскрывать любую информацию относительно своей персоны он не собирался. По крайней мере до тех пор, пока данный индивид, сидящий напротив, не докажет, что ему можно доверять. — Каким методом предпочитаешь? «Лестница» или «Биг шот»? — иронично поинтересовался Себастьян. — Любым. — Хорошо, — серьёзно произнёс Кастелланос.       Скука, морившая его последние несколько часов, исчезла, уступив сосредоточенности. Он уже решил, что скажет Оде, решил и за последние часы несколько раз проиграл мысленный диалог, но в мыслях всё было слишком гладко, тут же следует более тщательно подбирать слова. Ведь кому, кроме него, знать, какой Джозеф Ода на самом деле ранимый человек. — Я могу долго и много тебе говорить о том, как мы познакомились, как влипли в первом совместном деле, но, если ты не помнишь меня, то ты не помнишь и всех этих вещей. А потому, перед тем как я предоставлю пару доказательств (что ж, не скрою, их у меня действительно немного) я должен спросить. Ты всегда носил эти очки? — С детства у меня плохое зрение, — холодно, с некой долей разочарования, ответил Ода. — Я спрашиваю не про зрение. Именно эти очки, что сейчас на тебе. Я знаю, что ты очень плохо видишь без них, близорукость. — Какое Вам дело до очков?       Голос бывшего напарника прозвучал так же холодно, как и обычно, но Себастьян прекрасно заметил появившееся в нём волнение, радуясь, что выбрал правильную стратегию. — Ты всегда носил другие очки. Это были очень необычные очки, о которых ты очень сильно беспокоился. Они были не единственными, но именно их ты надевал, когда знал, что будет важное задание. Чёрная деревянная оправа с иероглифами по бокам, почти незаметными, если не вглядываться. Я хорошо их запомнил, так как однажды эти очки чуть не стоили мне жизни. — И что же? — спросил Джозеф, немного побледнев. — Ты ведь их потерял, верно? — Допустим. Но Вы явно преувеличиваете ценность простых окуляров. — Они очень неудобные, — продолжал детектив, не обращая внимание на уловки Оды. — Но ты носил их в память об очень важном для тебя человеке. Я узнал об этом почти случайно, когда потерял… Когда потерял очень важного для меня человека. Ты сказал, что тоже потерял родственника, дедушку. Не знаю, как проходило твоё детство и юность, но дедушка был самым дорогим для тебя человеком. Японец, приехавший в Канаду, чтобы спасти семью. Я не знаю всей истории, да и не мог я тогда адекватно её воспринимать. Но ты сказал, что эти очки – дедушки и что это постоянное напоминание о нём.       Ода молчал. Он был потрясен, ведь об истории с очками никто не знал. Эти очки действительно достались ему от дедушки и несли очень страшную семейную тайну. Нет, он бы не стал рассказывать об этом постороннему человеку, слишком личная и важная история была связана с ними. — Знаешь, а ведь я нашёл их, — произнёс Кастелланос, нарушая долгое молчание. — В тот день, когда я потерял тебя, на нашем последнем задании. Они лежали на полу, забытые всеми, но я узнал их.       Мужчина поднял с пола свой саквояж и достал из него тяжёлые очки в деревянной оправе и свой паспорт. Он протянул Джозефу его вещь, смотря в пол; наверное, ему просто не хотелось смущать Оду, а, может быть, не хотелось видеть его карие глаза, чувствуя, как воспоминания двухлетней давности болезненно кольнули его. Конечно, можно сказать себе, что это была неправда, но боль не отличает выдуманное от реального, она просто кусает, змеясь в глубине души.       Канадец осторожно, словно боясь ловушки, протянул руку к очкам, сжав их, но не сильно. Эта вещь была его прошлым, но и она же связывала с настоящим. Себастьян отпустил очки, позволяя Оде любовно провести пальцами по заушникам и мосту. Этот жест — прикосновение к памяти — казался чем-то слишком личным, чем-то непозволительно интимным, что убедило Кастелланоса показать Джозефу ещё одну вещь, свой последний весомый довод и самое дорогое уже для него самого доказательство. — Взгляни, — произнёс Себастьян, открывая последнюю страницу паспорта, вытащив оттуда сложенную вдвое фотографию.       Японец, надевший свои старые очки, кивнул, беря в руки старую фотографию. Она была не слишком старой, не больше пяти-семи лет, но место сгиба сильно потёрлось, грозя разойтись. На снимке были запечатлены четверо: молодая женщина с короткими светлыми волосами, счастливо улыбающаяся в объектив, держала на руках младенца, Себастьян Кастелланос, только более молодой, опрятный и радостный, и Джозеф, смущённо стоящий рядом с ними, явно не знающий куда себя деть. Ода тоже выглядел тут куда моложе, даже чёлка была ещё не зализана назад. — Это моя семья, — с горечью произнёс испано-американец, и Джозеф понял по его голосу, что этой семьи у человека, сидящего перед ним, уже нет. — Моя жена Майра и дочь Лили. И, конечно, ты, — крёстный папочка моей дорогой девочки.       Канадец удивлённо посмотрел на мужчину и на снимок, словно желая увидеть где-то подпись: «Это шутка». Но горечь невыносимой утраты не спешила стирать свои следы с лица этого сильного человека, убеждая в том, что истина слишком печальна для лжи.       Да… Этого действительно было достаточно. И даже непонятно, что сильнее убедило Джозефа в правоте напарника: те вещи, что он принёс с собой из далёкого, забытого, затуманенного прошлого, как призрак, или же эта печать горя, что зияла в карих глазах Кастелланоса, пытаясь заглушить их естественный блеск.       Ода не стал спрашивать, что случилось с семьей Себастьяна, такие вещи не говорят чужим людям, а Джозеф всё же оставался чужим для него, не в прошлом, но в настоящем. Долгие два года разделили их, стерев те тонкие грани, которыми они соприкасались друг с другом, разорвав ниточки дружбы. Да и может ли быть близким тот человек, который даже не помнит той близости, что свойственна друзьям? — Я… — бывший друг хотел было что-то сказать, но не смог, лишь сжав край фотографии пальцами в неизменных кожаных перчатках. — Не стоит, — отрезал Кастелланос, чувствуя, как излишнее откровение сжало горло. — Ты веришь мне теперь? — Да.       Испанец хотел было посмотреть в глаза японо-канадцу, но не смог заставить себя поднять взгляд, ощущая жгучую боль, разливающуюся жидким огнём в груди. Ему не хотелось читать в этих глазах жалость или что-то такое, что бы говорило о том, что мужчина и так всё понял. Мысль о том, что кто-то жалеет его, была настолько отвратной и ненавистной, что возбуждала лишь злость и желание выпить. — Тогда я бы хотел узнать, что произошло два года назад на нашем последнем задании. Хочу, чтобы ты помог мне разобраться в этом.       Ода посмотрел в окно, вспоминая, как очнулся в неизвестном месте, совершенно ничего не понимая, но чувствуя себя ужасно. Он был в канадской больнице и абсолютно ничего не помнил, ничего не знал и был сбит с толку, даже напуган. — Я не знаю, что могло произойти, — отстранённым голосом произнёс Джозеф. — В личном деле было написано, что меня практически выловили из Онтарио. Кто-то долго издевался надо мной и, решив, что я больше не нужен, видимо, выбросил меня в озеро. Должно быть, я был ещё жив и какое-то время сопротивлялся смерти, поэтому смог добраться до берега. Утром меня нашли рыбаки и позвонили в полицию. Полиция вызвала скорую, согласно рапорту, которая забрала меня. Я не знаю, через сколько очнулся, но, когда пришёл в себя, не помнил даже собственного имени. По отпечаткам пальцам канадской полиции удалось меня опознать как Джозефа Оду, родившегося в Торонто и покинувшего Канаду более пятнадцати лет назад. Информации обо мне почти не сохранилось, но это не удивительно. Из-за того, что мои травмы были получены в результате преступления, судебная экспертиза настояла на этом, чтобы лечение оплатило государство. За два месяца реабилитации я вспомнил многие вещи, но последние десять лет просто выпали из моей головы, как будто их никогда и не было. Я не помнил своего места жительства в Америке, а здесь у меня нашлась родственница, двоюродная сестра отца, которая забрала меня к себе. Мне удалось устроиться на работу в полицию, так как я заканчивал Канадскую Школу Полиции, а не американскую. Канадское гражданство так и не получил, ещё год до его получения, но работаю официально. — Значит, — после продолжительного молчания произнёс Себастьян, — ты совсем ничего не помнишь о том дне. — Доктор Хупер сказала, что у меня наступила амнезия в результате сильного психического потрясения, усугублённая впрыскиванием под кожу психоактивных веществ, которые не удалось идентифицировать.       Кастелланос кивнул. Значит Джозеф выжил тогда, но его забрали для каких-то целей, а после попытались избавиться. Должно быть, расстройство памяти вызвало вколотое ими вещество, ведь, когда Себастьян первый раз обнаружил Оду в STEM, лежащего в ванне без сознания, напарник так же несколько минут не мог вспомнить, кто он. — В течении нескольких месяцев я медленно вспоминал свою жизнь, но жизнь обыденную. Каждый раз, когда я пытаюсь вспомнить о том, что со мной произошло, моя голова разрывается от боли. И если Вы здесь… Расскажите мне, что произошло?       Ода прямым взглядом посмотрел в глаза напарника, заставляя того вздрогнуть. Себастьян давно не видел настолько решительного, готового на всё взгляда. Такой взгляд был у Джозефа лишь однажды, когда он написал эту злосчастную жалобу на старшего детектива; только в тот момент Ода был ещё и зол. Но даже без злости эти упорство, решимость, настойчивость — поражали.       Кастелланос молчал. Он знал, что если расскажет правду, то потеряет Джозефа навсегда, и последняя связь с прошлым растает, как тает истоптанный снег в жаркий мартовский денёк. Но не рассказать было уже нельзя. Нужно попробовать объяснить всё происходящее другу так, чтобы реальность тех событий не вызывала сомнений, но при этом была правдой. — Не знаю, как это объяснить. Мы поехали на вызов в психиатрическую больницу, там произошла страшная бойня. Один из психов вышел из-под контроля и устроил "техасскую резню" в госпитале. Пришлось разделиться, но нас вырубили по одиночке. Именно тогда, как я могу предположить, нам вкололи наркотик, а дальше описать весьма сложно. Происходило что-то совершенно безумное, но нам как-то удалось выбраться из заточения. Тебя тяжело ранили, и мне пришлось продвигаться дальше самому, тогда-то я и потерял тебя. Кое-как мне удалось разобраться с главарём по имени Рувик, после чего появился спецназ. Меня накачали успокоительным и увезли в больницу, а тебя так и не нашли. Когда я вернулся на место преступления, то обнаружил только твои очки. Из-за наркотиков в крови меня уволили из полиции.       Ода закрыл глаза. Почему-то он ожидал более сложного рассказа, чего-то более насыщенного, страшного, опасного. Всё было изложено слишком кратко, хоть и по делу, слишком сухо, да и отдавало чем-то странным, похожем на преднамеренное молчание. Себастьян говорил как бы нехотя, словно желая не говорить о случившимся, и, должно быть, у него были на то более серьёзные причины. И ещё это имя — Рувик. Только от этого звука, прозвучавшего в его голове на долю секунды, раскалывалась голова, и что-то словно промелькнуло дикой вспышкой света, потухающей так же внезапно, как и появившейся. — Рувик? — неуверенно повторил Ода, морщась от боли. — Какое знакомое имя. Умф... — Не вспоминай, если голова сильно болит, — посоветовал Кастелланос, в тайне радуясь, что это роковое имя, ставшее для него именем Ада, показалось напарнику знакомым.       Джозеф прикрыл глаза, стараясь расслабиться, чтобы давящая как многотонный пресс боль отпустила его. Вспышки боли случались у него нередко: память, зарытая в глубинах подсознания, стала похожей на призрак, боящийся дневного света; она не желала всплывать на поверхность тёмных вод разума, клубясь на дне, где Ода не мог бы дотронуться до неё.       Но порой, когда он слышал или видел что-то, что напоминало ему о забытом, спрятанном воспоминании, голову пронзала резкая, а после — тупая, боль. Его сознание казалось слишком шатким, чтобы выдерживать наплывы воспоминаний, а потому ментальные блоки старались не пускать в сознание те страшные моменты, что были забыты им для его же блага. — Ты ведь не всё рассказал, — после длительного молчания произнёс Джозеф. — Знаю, что не всё. Но если тебе действительно нужна помощь — лучше сказать правду.       Кастелланос печально ухмыльнулся. Да, Джозефа Оду так просто не проведёшь, и это почти всегда было хорошо, даже тогда, когда от его проницательных глаз хотелось спрятаться или сбежать на край света. Пожалуй, и сейчас хотелось того же, но ведь не Ода пришёл к нему, а, значит, следует продолжать рассказ. Только… Как продолжить, как углубиться, не затрагивая машину по объединению сознания, страшных чудовищ, смерть. Всё это так безумно, так невероятно, что Себастьян не поверил бы сам себе, не будь он участником тех событий. — Я не знаю, как рассказать о том безумии. Себастьян сцепил пальцы замком, уткнувшись в них взглядом: было тяжело признавать собственное бессилие. Ода странно посмотрел на него, переводя взгляд на настенные часы, висевшие над дверьми. — Возможно, Вам стоит рассказать об этом завтра. За ночь можно хорошо обдумать ответ. Только давайте договоримся сразу. От всего того, что Вы мне рассказали, мы не становимся друзьями. Даже если мы и были таковыми, сейчас Вы мне чужой человек, так что постарайтесь не давить на нашу «дружбу». И постарайтесь объяснить, как всё было на самом деле. Быть может, мне не стоит вспоминать это, но… Вы ведь не нашли виновного? Джозеф взглянул на качнувшего головой собеседника. — В таком случае, помните об этом. Память — не такая важная вещь, как массовые убийства.       Кастелланос кивнул, вставая с места и забирая свои вещи. Ему нужно было найти ночлег и хорошо подумать о том, что сказать Оде. Быть может, вместе они смогут что-то сделать, ведь Джозеф всегда был необычайно умным детективом, и есть основания предполагать, что он остался всё тем же проницательным стражем закона.