lost remembrance

      Ночной гул города приглушенно звучал за окном, не давая покоя. Обычно, усталый за день, сонный и измученный головными болями, Джозеф Ода не обращал на эти шумы внимания, мгновенно засыпая, лишь коснувшись подушки. В его работе крепкий сон — вещь роскошная, редкая и почти что невозможная; порой напряжённый день перетекает в не менее напряжённую ночь, наполненную вызовами по всевозможной ерунде, а порой и важным вещам. Пьяная молодая компания, попавшая в передрягу, девушка, едва избежавшая преступника и теперь трезвонящая на весь отдел о необходимости «найти того человека», а может в Онтарио снова нашли труп, сорванный течением с места и прибитый к берегу, где всегда много народа. Случаи бывали разные: порой совсем пустяковые, как ссора соседей на ровном месте с угрозами и истериками, а порой стоящие, но огромная усталость не позволяла сразу же взяться за дело.       Но сейчас вместо того, чтобы подчиниться усталости и забыться крепким сном, Джозеф не мог уснуть, ворочаясь в постели. Он не хотел думать о том, что узнал сегодня, но мысли его против воли возвращались к событиям уже прошлого дня, волнуя и назойливо шумя в голове. Этот человек, Себастьян Кастелланос, волновал его. Волновал, конечно, не столько новый знакомый, как воспоминания, которые он принёс с собой. Даже если бы ему хотелось, Джозеф бы не смог теперь забыть то, что знал, — слишком долго его истязала неизвестность, с которой он едва мирился.       Сон не шёл, и тошнотворная усталость, от которой кружилась голова, не отступала. Ода вздохнул, вставая с нагретой постели, что показалась ему слишком жаркой. Его состояние было сравнимо с болезнью, когда ночью поднималась температура и душил кашель, но всё же, надежда вздремнуть хоть пару часов не покидала его.       Ода приоткрыл окно в спальню, после чего выпил успокоительное с эффектом снотворного. Врач советовала ему слишком не напрягаться, ведь мозг «закрыл воспоминания» именно из-за пережитого шока. Пить таблетки не хотелось — после них было очень тяжело вставать, но только они могли гарантировать ему пару часов сна. Проглотив две горькие круглые таблетки, он вернулся в спальню, закрывая окно. Постель остыла, отчего забираться в неё было немного неприятно; тело тоже успело остыть. Снотворное действовало не сразу, но мысли Оды становились всё более ленивыми, они замедлялись и плыли неспешно, размеренно, тучно.       Джозеф успокоился и чувствовал лёгкое безразличие, перетекающее в сонливость. Мужчина думал о том, что мог бы узнать о своей жизни и о тех вопросах, что волновали его раньше. Ему хотелось спросить, был ли он женат, а, быть может, ему был кто-то чрезмерно важен. Ода часто ощущал отвратительное чувство тоски по человеку, которого он не помнил. Ему казалось, что где-то в прошлом был, а, может быть, и есть, человек — его жена или девушка, а, быть может, и ребенок, что ждёт его, и в такие моменты становилось тяжело.       Хотелось найти этого человека, ведь не может такое горькое чувство возникать само по себе, но отправляться на поиски было страшно. Страшно не за себя, а за человека. Быть может, Оде и тосковалось по родственной душе, затерянной в прошедшем, но только теперь, не помня той нити, что некогда связала их, он стал чужд той душе, и та душа уже не могла быть ему родной, а потому, как думал Джозеф, ему лучше оставаться там, пока вспоминания о той душе не вернутся или же пока грусть, навеянная одинокими мыслями, не перестанет его мучить. Сон медленно поглощал сознание, и Джозеф заснул.       Тихий холодный туман сонно струился по траве, принося прохладу с берега. У воды утренний и вечерний туманы были особенно густы и холодны, и было в этом плотном дыме что-то особенно неприятное. Он прилипал к коже, оставаясь призрачной дымкой, что, как сигаретный дым, впитывалась через пору кожи. Волосы на руках поднимались, а спину обливал пот, до отвратительного липкий и густой. Стекла очков запотели, заставляя Оду в который раз пожалеть о своей близорукости. Оставаться здесь было опасно — туман, нагнанный с Ниагары или Онтарио скрывал не только силуэты домов и деревьев, но и шумы. Мягкий и плотный, он приглушал даже его собственные шаги, от чего становилось не по себе.       Влажная трава мочила носки и края брюк, ноги неприятно вязли в земле. Было холодно, но холод менее всего беспокоил Оду. Он чувствовал, что в этом месте таится какая-то опасность и что ему следует уходить отсюда как можно быстрее.       Полицейский не помнил с какой стороны он шёл, в таком тумане было легко заблудиться, но странное чувство, как Глас Божий, вело его вперёд. Под ногами шелестела влажная трава и камни, кажется, он поднимался на каменистый холм, возвышающийся над Онтарио в сторону Ниагары. Идти было трудно. Валуны сбивали носки туфель, а земля скользила под ногами, кажется, здесь недавно был дождь.       Туман постепенно улетучивался, и на вершине холма показались каменные башни, высоко вздымающие пиково-острые головы. Джозеф не помнил этого места, пожалуй, он даже не знал о его существовании, быть может, это был древний замок? Но откуда в Америке мог взяться замок? Колониальная Америка не застала феодального строя, а потому это гордое здание могло быть лишь храмом.       Правота догадки быстро подтвердилась. Как только Ода подошёл к массивным воротам, сколоченным из еловых брёвен, прозвучал глуховатый звон колокола. Этот звук был похож на удар грома, резкий, с долгими раскатами, он напугал вороньё, гнездившееся на поросших мхом и плесенью камнях.       Должно быть, более глупый человек непременно бы выдал своё присутствие криком, но Джозеф прекрасно понимал, что спрашивать туман о здешних обитателях было не просто глупо, а смертельно опасно. Да, он был и есть страж закона, но лучше быть плохим полицейским, чем мёртвым.       Было ясно, что колокол не ударил сам по себе, в колокольне кто-то есть, и стоит узнать имя этого Квазимодо. Ода слегка приоткрыл ворота, навалившись на них всем телом: старые петли проржавели и не хотели пускать его в пристанище Господа. Протиснувшись в приоткрытую дверь, детектив огляделся. Вдали высилась церковь, выполненная в лучших готических традиция архитектуры. Со всех сторон её окружало кладбище, усеянное памятниками, крестами, склонёнными в слезах и печали ангелами. Было что-то жуткое в этом месте, но жуткое из-за тумана, искажающего черты надгробий.       Джозеф шагал мягко, чувствуя внутренне напряжение. Туман постепенно терял свою густоту, и сквозь него доносились неясные шорохи и крики. Над головой бушевали вороны, теряющие свои перья в борьбе за гнёзда и пищу, но не их безумные хриплые крики пугали его, а непонятный, полу волчий, полу человеческий вой. Этот вой исходил со стороны кладбищ и был гулок, словно шёл из-под земли. Джозеф прислушался, пригнувшись к влажному высокому пырею, после чего медленно побрёл вперёд. Возможно, это был старый пёс местного сторожа, а, быть может, забредшая голодная дворняга, в любом случае, нужно узнать, что здесь происходит.       Ода осторожно шёл вперёд, внимательно вглядываясь в окружающее пространство. Рык зверя становился громче, от чего мужчина сильно напрягся. Кладбище было очень старым. Среди каменных крестов и надгробий встречались семейные склепы с узкими калитками, от которых пахло сыростью. Стало намного тише: вороньё перестало громко кричать, а все остальные шорохи приглушились; мнимое спокойствие, обман.       Обойдя кладбище, он подошёл к воротам, но, заметив возле них движение, остановился. Что-то огромное находилось совсем рядом: быть может, это медведь? Ода всмотрелся в даль. Если это нечто и было похоже на медведя, то только по своему размеру. Существо заерзало, и Джозеф, боясь встречи с ним, крепче сжал свой Browning Pro-40, стараясь обойти существо. Патрон сорокового калибра был достаточно мощным, чтобы на расстоянии в двести метров уложить человека или собаку, но на медведя пришлось бы потратить целую обойму, так как останавливающего действия одного заряда не хватило бы даже на оленя.       Существо поднялось, и Ода замер на месте. Нет, это был не медведь, но, Господи, лучше бы вместо этой твари перед ним стоял гризли. Странное существо, походившие на изуродованного донельзя волкособа, задрало свою кривую, уродливую голову с косыми, съехавшими набок глазами, один из которых был залит кровью. Ряды кривых, но острых зубов, отчётливо виднелись в его приоткрытой, неправильно сросшийся пасти, а шею крепко сдавливал ошейник, от которого зверь яростно желал избавиться, ерзая массивной шеей по земле, стараясь разбить зажим об камни.       Кажется, зверь не чуял его. Должно быть, ужасающие деформации, протекающие в организме животного, повредили обоняние, что было хорошо. Джозеф огляделся, надо отступать назад: если тварь заметит его, то по нему скоро заиграет Реквием.       Мужчина тихонько попятился назад, отступая, смотря на зверя. Конечно, поворачиваться спиной к такой махине было смертельно опасно, но и не смотреть назад было глупо. Тонкая, едва заметная, натянутая леска оборвалась, задетая ногой, и тотчас же Ода, издав испуганный вскрик, провалился вниз. Он угодил в механическую ловушку, разверзшуюся под ним, и больно ударился спиной.       Страшный зверь, услышав крик, поднял свою огромную тушу, пробежав рядом с ямой. Должно быть, его раскосые глаза плохо видели жертву, но сейчас, мысль об этом была слабым утешением. Волкособ ужасающе выл, порой издавая странные звуки, похожие на кряхтение и скулёж; шум отвлекал от боли, отрезвляя. Ода поднялся на ноги; ему повезло, что из земли не торчали корни: при падении с такой высоты он бы обязательно распорол бы себе что-то.       Детектив внимательно осмотрел яму: слишком глубокая, чтобы зацепиться за край, и ровная, чтобы вскарабкаться наверх. Мысленно выругавшись, он встал у земляной стены, вцепившись в неё пальцами, копая, словно крот. Перчатки скользили по грязи, порой пальцы ударялись о камни, но Оде было всё равно. Если он не сделает дыру в грунте, с помощью которой можно было бы подняться, то умрёт здесь от голода или от мутировавшего сторожевого пса.       Земля была влажная и не крошилось, что давало надежду встать ногами в углубления, поднявшись до края ямы, и, зацепившись за свисающий тополиный корень, выбраться наружу. Быть может, пёс убежит в другое место или заснёт; сейчас это не важно, лишь бы только выбраться на волю, а там лучше действовать по обстоятельствам.       Сбив пальцы в кровь и окончательно испортив перчатки, Джозеф выбрался наружу, осторожно ползя по земле. Он слегка приподнялся, готовый в случае чего вновь спрыгнуть в яму, и огляделся. Пса нигде не было, но где-то со стороны леса слышались странные ерзающие звуки; там что-то происходило, и у Оды не было никакого желания узнавать, что именно. Помня о том, что бежать опасно, он, внимательно смотря на землю, пробрался вперёд. Быть может, зверь услышал его, а, может быть, что-то иное привлекло пса, но, услышав удары когтей о каменную кладку и глухие удары лап об землю, Джозеф побежал, отчаянно стараясь убежать от твари, спрятаться в церкви.       Полицейский забежал в полуразрушенную церковь, заперев за собой массивную дверь. Страшный зверь не решился последовать за ним, хотя мог разнести эту крепкую дверь в щепки. Джозеф огляделся. Это была обычная католическая церковь с высокими красивыми стрельчатыми окнами и витражной розой, сквозь которую ярко лился радужный свет, кидающий цветные блики на стены. Предзакатное пытающие небо отражалось в оконных стеклах, озаряя золочённую статую Богоматери особым свечением. Горящие свечи легко дрожали от ветра, но не гасли, словно зачарованные.       Это место казалось Оде смутно знакомым: должно быть, он когда-то давно бывал здесь, но разве в Канаде есть такие храмы?       Мужчина осторожно прошёлся до алтаря, но резкая боль пронзила его голову. Перед глазами всё поплыло, сливаясь в один большой затуманенный серый фон. Головокружение прошло так же внезапно, как и появилось, только теперь во всей обстановке чувствовалось нечто иное. Кажется, пространство вокруг стало шире, а, быть может, он просто отдалился от алтаря, чувствуя невыносимую дурноту?       У алтаря стояла странная фигура. Человек, закутанный в белый саван с обгоревшими краями, стоял спиной к нему, но было в этом человеке что-то такое, что заставило японца покрепче сжать пистолет. — Кто Вы? — произнёс Джозеф, целясь в голову незнакомцу. Что-то подсказывало ему, что этот человек очень опасен.       Незнакомец никак не отреагировал на его вопрос, продолжая смотреть куда-то. Подходить близком к нему было опасно, но узнать, что здесь происходит, — необходимо. Подойдя чуть ближе, Джозеф почувствовал отвратительный запах гари и палёного мяса; страшная догадка пронзила его, и он, забыв про осторожность, рванул к человеку, неожиданно наскочив на невидимый барьер. Человек в саване повернулся к нему, и желудок полицейского скрутило от вида его обгоревшей кожи, местами ярко-красной, местами безжизненно белой, сморщенной, как у старика. Но больше всегда поразили не уродливые отметины голодного огня, а глаза этого человека: они казались жидким золотом, впитавшим в себя огонь и лёд. — Ты? — небрежно произнёс незнакомец хриплым голосом, словно желая отмахнуться от назойливой мухи. — Кто Вы? — громче повторил Ода, стараясь унять дрожь, но неожиданный гость более никак не реагировал на него.       Пальцы человека в саване скользили по каменным стенам, оставляя на них отметины, похожие на язвы. Лица его не было видно, но плавные движения говорили о том, что то, что он делает, ему нравится. — Вы меня слышите? Кто Вы?       Решив, что добьётся ответа любым способом, Джозеф выстрелил в воздух, и в ту же секунду тело его подкинуло как игрушку, и он, нарушив законы гравитации, взмыл в воздух, барахтаясь в беззвучном давящем вакууме. Голову поразила ужасающая боль, отчего мужчина сжал её руками, чувствуя дикую пульсацию вен под пальцами.       Человек в саванне грозно глянул на него, и в этом решительном взгляде читалась не злоба, нет: глядя в два горящих золотых глаза, Ода чувствовал, что этот человек может сотворить с ним всё, что угодно. И если полицейский выкинет ещё хоть что-то, то неизвестный продемонстрирует на нём всю свою силу. — Ты здесь лишний, незваный, — вкрадчиво произнёс незнакомец, от чего головная боль усилилась.       Боль была настолько сильной, что ослепляла, не позволяя Джозефу видеть происходящее; он лишь ощущал непривычную невесомость, что закружила его, как в водовороте, и ударила обо что-то. Спину и затылок пронзила острая боль, по шее потекли тоненькие струйки чего-то тёплого, липнущего к рубашке. Перед глазами мельтешили разноцветные пятна, но мужчина попытался встать, пошатываясь, словно медведь. Немного придя в себя, Ода попытался нащупать слетевшие с носа очки, слыша, как сквозь шум в голове пробираются непонятные полузадушенные шипения и стоны. Ощущение чужого движения, скрежеты, стоны и шипения сливались в одно тревожное чувство, ужасающую эмоцию, что душила, ибо имя её — страх. Чьи-то истерзанные липкие руки, пахнущие кровью, вцепились в его горло, и последняя мысль, промелькнувшая в его голове, было имя — Рувик.       Сон оборвался, превратившись в густую тьму, снотворное не позволяло проснуться, но головная боль сопротивляющегося сознания превратилась в огненные вспышки, поражающие виски и лоб; Ода проснулся, чувствуя невыносимую боль.       Мужчина присел на край кровати, охватив пульсирующие виски руками, крепко сжав зубы, таких сильных приступов боли у него ещё никогда не было. Боль мучила его долго, то отступая, то обрушиваясь, как волна. Ода сходил в ванную комнату и намочил полотенце ледяной водой, приложив его ко лбу, чувствуя, как холодные капли струятся по горячей после сна шее и спине.       В мучениях он провёл около часа. И весь этот час мужчина посвятил тому, чтобы вспомнить неприятный сон, пока его сознание не стёрло ночной бред. Да, Рувик. Он вспомнил этого человека, совсем немного. Рубен. Его звали Рубен, и он был учёным, проводившим какие-то безобразные опыты. Церковь вспомнить не удалось, но почему-то вместе с головной болью его сознание наполнялось светом огромного маяка, какие всегда устанавливали на скалистых берегах, чтобы освещать кораблям путь.       Взяв на столе записную книжку с бронзовым клиновым листом, он записал карандашом всего три слова: «Рубен. Церковь. Маяк». Что ж, сегодня он узнает об этом больше.       Решив, что больше не может спать, Ода совершил все необходимые утренние процедуры, обдумывая, что именно должен спросить у Кастелланоса. Мужчина темнил, это было ясно, но не был понятен мотив. Что ж, Джозеф в любом случае докопается до истины, но первым делом необходимо узнать об это Рувике побольше.       Полицейский решил выйти на работу пораньше, надеясь застать первый автобус до департамента полиции. Головная боль уменьшилась, но всё равно оставалось ощущение тупой пустоты под черепом. Ода старался не замечать эту пустоту, желая нагрузить себя работой. +++       Себастьян, облокотившись на высокий круглый стол небольшого канадского паба, выдержанного в стиле ирландских пабов, скучающим, тусклым взглядом смотрел в окно. На улице шёл мелкий холодный дождь, но ему было всё равно. На столе стояли уже три опустевшие бутылки из-под пива, что-то крепче он не брал, боясь, что снова напьётся. Ему хотелось коньяка или виски, да даже водка была бы куда лучше пива, но он терпел, чувствуя, как всё внутри скручивает и ломает от желания ощутить обжигающий вкус спирта.       Перед глазами вновь мелькали, одно за другим, события из жизни — из его прошлой жизни, когда он ещё был человеком, когда у него была работа и друг. Кастелланос сжал зубы. Как он ненавидел себя за это, за то, во что превращался. Сколько лет он упорно обманывал себя, стараясь не замечать, как спивается, как становится агрессивным, неуправляемым психом, готовым просить, а в случае отказа, взять силой. За последние годы он собрал дикое количество штрафов за появление в общественных местах в нетрезвом виде. Он не хотел пить, ненавидел алкоголь, но уже не мог оторвать от себя бутылку. А ведь он просто хотел забыть всё, что было… — Желаете что-нибудь ещё? — произнёс молодой парень в зелёном клетчатом фартуке, с напряжением смотря на него. Этот малый выглядел вполне приятно и нисколько не побоялся подходить к нему, должно быть, повидал ни одного пьяницу здесь. Да, люди часто думают, что лезут в бутылку, ища покой, а на самом деле лезут в петлю, находя смерть. — Счёт, — буркнул Кастелланос, поглядев на парня. У официанта когда-то была рассечена правая бровь, и виднелся шрам на щеке. — Розой? — хмыкнул экс-полицейский, вспоминая, как получил такой же шрам на левой брови, когда в одной из уличных драк ему пытались выбить глаз горлышком бутылки. — Да. Здесь что-то такое частенько случается, — осторожно произнёс парень, стараясь не грубить и не провоцировать пьяного мужчину. — Хорошее пиво, крепкое. Сколько с меня?       Парень ушёл в сторону бара за счётом, Себастьян посмотрел на него с какой-то непонятной даже для него самого усмешкой. Жаль его что ли?       Светловолосый невысокий парнишка скоро вернулся, неся пустую бутылку из-под пива, используемую в качестве корзины для оплаты счёта. Он был немного нервным, что ж, наверняка боевая рана на лице — не единственная, полученная им в этом месте. — Почему здесь за пять бутылок? — грубо произнёс Себастьян. — Две со вчерашнего вечера, вместе с картошкой и рыбой, — спокойно ответил парень, чуть отойдя в сторону. — Проклятье! Я сижу здесь уже несколько часов. Должно быть уснул. Ладно, сколько время? Я видел, у тебя есть часы. Официант сильно напрягся, но быстро посмотрел на наручные часы. — Шесть сорок пять. — Спасибо, парень. Ты славный малый. Не бойся меня. — Я Вас не боюсь, сэр, — отозвался светловолосый юнец. — Боишься, ты отходишь назад и очень дёргано себя ведёшь, но это понятно. Ты прав, что не подходишь. Пьяные — сильные как медведи, от таких надо уворачиваться со всей быстротой. Ты, если попадёшь в беду, лучше беги и увернись, а потом ударь в живот. В голову не бей — не вырубишь, лучше в живот до тошноты.       Себастьян достал из кошелька несколько купюр, положив их в корзиночку для счётов. У него, конечно, было мало денег, но на дешевый захолустный хостел ещё хватало, только бы найти его. — Парниша, — вновь обратился к официанту мужчина. — Ты не знаешь, где тут дёшево отоспаться без облав, притонов и прочих радостей жизни? — Не знаю, но Джон, наш бармен, в курсе. Я спрошу.       Забрав деньги, гарсон направился к бару, желая переговорить с барменом. Себастьян проследил взглядом за светловолосым пареньком, заметив бармена. Это был по-армейски короткостриженый молодой человек в возрасте двадцати пяти или семи лет, в чёрной рокерской футболке с эмблемами различных групп. Разглядеть его лицо было невозможно, что не особо мешало Кастелланосу. Бармен что-то шепнул своему другу, и тот вернулся к Себастьяну с блокнотом, быстро чиркая на нём адрес. — Вот. Хозяйке скажите, что Вы от Джона Шо. Она впустит за 2 доллара за ночь.       Себастьян кивнул, запихав листик в нагрудный карман рубашки. Его тело дико ломило от усталости и сна в неудобно позе, глаза болели и слегка опухли, а голова начинала набухать от звуков. Забрав свои вещи, он удивился, что их никто не тронул; должно быть, уснул прям под камерой наблюдения, вот и не нашлось любителей поживиться чужим добром. Он вышел из паба, направляясь по указанному на листке адресу.       Отыскать дом Маргарет Хэм было не так-то просто. Это было строение печального вида, представляющее собой подворотни старых домов, с пожарными лестницами прошлого столетия, стеклянными окнами, побитым шифером, протекающим во время дождя, скрипящими деревянными ступенями и внешними стенами, поросшими плющом.       Старуха Хэм мало отличалась от своего дома: она была такой же дряхлой, пухлой, седой. Это место с облезлой краской повторяло её выцветшее старое платье, а пыльные стёкла квартир напоминали жидкие серые глаза высокой женщины. Она была нескладной, толстой, как гризли в лососёвый нерест, но это полнота не придавала её виду доброты, свойственной многим полным старушкам. Маргарет Хэм была человеком недобрым, подозрительным, и всё это очень хорошо читалось в сощуренном взгляде и кривом рте.       Кастелланоса она приняла, хоть и отнеслась к нему с недоверием. В её доме бывали разные люди, но это вовсе не означает, что она рада всякому посетителю.       Женщина передала бывшему детективу ржавый ключ от его комнаты, предупредив, что сдаёт ему комнату только на три дня без обедов и ужинов. Кастелланос согласился, поднимаясь наверх, в комнату 202. Это место мало чем отличалось от всего дома: маленькие узкие окна, занавешенные синими дешевыми шторами, пыльный подоконник с пустой пепельницей, грязная раскладушка, накрытая дряхлою тканью от пыли, невысокий деревянный шкаф с постельным бельём и прикроватная тумба, похожая на те тумбы, что ставят в больничных палатах, крючок на двери и табурет на трёх ножках. Раньше бы Себастьян никогда не остановился в таком месте на ночь, но сейчас радовался, что может переночевать под крышей не государственного исправительного учреждения и не на лавочке в парке. Добравшись до раскладушки, он расстелил себе постель и упал на неё, почти сразу погружаясь в забвение. +++       Кастелланос проснулся ближе к вечеру. Голова не болела, но общее убитое состояние никак не способствовало приятному самочувствию. Он был таким же помятым, как его рубашка, так и не снятая, пахнущая пивом и полинявшая. Опухшие глаза, усталое лицо и отвратительное настроение — всё это было так привычно, что он даже перестал обращать внимание.       Уборная была в конце коридора на втором этаже; что ж, стоило привести себя в порядок и отправляться в полицейский участок. Кастелланос умылся, переоделся в последнюю чистую рубашку, слегка помятую в дорожной сумке, но не пахнущую алкоголем. Ему не хотелось, чтобы Ода видел его в том состоянии, в котором он находился последние несколько лет. Последние годы были гораздо хуже, если бы не психолог и постоянные явки в участок, то он давно бы спился. Раньше было куда проще, должно быть из-за Джозефа, он никогда не давал ему слишком опуститься, а после его смерти… нет, пропажи, после его пропажи стало невыносимо.       В участок экс-детектива не пустили; что ж, Себастьян был не слишком этим расстроен. До конца рабочего дня оставалось пара часов, а Джозеф, хоть и любил засиживаться допоздна, не мог забыть о сегодняшней встрече, а, значит, покинет рабочее место ровно в шесть. Себастьян решил подождать бывшего напарника на улице, стараясь активно избегать мест, где можно легко приобрести алкоголь, иначе он напьётся до начала разговора с Одой. Алкоголь был коварен. Пока о нём не думаешь, нет никакой тяги, но стоит увидеть, услышать запах или подумать о вкусе, как всё внутри словно завязывалось в тугой узел и возникала неконтролируемая алчная жажда, туманившая сознание.       Кастелланос несколько раз прошёлся по главным улицам, стараясь держаться недалеко от департамента, и на третий раз прохождения по Кленовой улице заметил, что за ним наблюдает какой-то человек. Слежка была замечена совершенно случайно, что говорило о том, что этот человек очень умело её вёл. Если бы не задумчивость, в которую Себастьян погрузился и из которой неожиданно вышел, то шпион бы продолжил своё дело. Спасибо интуиции, что позволила отличить пристальное наблюдение от случайно брошенного взгляда. Экс-детектив прошёл мимо, сделав вид, что совершенно не замечает наблюдения за его персоной, обдумывая на ходу план действий.       Человек, который следил за ним, вряд ли желал просто поболтать с чашечкой чая у камина, а потому стоило завести его куда-то в подворотни, но город был совершенно незнаком Кастелланосу. Должно быть, этот человек был как-то связан с теми жуликами, что со вчерашнего дня сидят за решеткой, ожидая окончания следствия для того, чтобы предстать перед судом. Быть может, его стоит вспугнуть? Нет, если за ним идёт слежка, то она не прекратится, а лишь станет менее заметной, значит стоит спрятаться в департаменте полиции, туда этот человек точно не сунется.       Себастьян вернулся в полицейский участок, присев недалеко от охранника. Внимания на него почти не обращали, что было только на руку. Пару минут в участке было тихо, охранник читал какой-то журнал с параллельным англо-французским текстом, неожиданно прервавшись и посмотрев на тихо зашедшего мужчину. Кастеланнос вздрогнул, мысленно выругавшись. Это был тот самый человек, что следил за ним — мужчина лет двадцати восьми с короткими каштановыми волосами, квадратным лицом, узким лбом и тёмными небольшими глазами. Одежда его была столь же непримечательная: коричневая кожаная куртка, тёмно-синие джинсы и старые оксфорды, в руках маленькая барсетка с потёртыми краями. — Вы к кому? –—поинтересовался охранник, глядя на вошедшего поверх журнала. — Мне нужен участковый Ода, я из Блэквуда. — Подождите здесь, у мистера Оды сейчас допрос свидетелей.       Неизвестный присел рядом с Кастелланосом, скачущим взглядом окинув холл. Себастьян, мысленно выругавшись, решил, что ему показалось, и, возможно, этот человек вовсе не думал следить за ним. Но напрягло то, что ему понадобился именно Ода. Другого вряд ли бы насторожило это, но хороший коп всегда доверяет своей интуиции, именно она помогает копать и находить там, где, казалось бы, это делать абсолютно бессмысленно. — А Вы тоже к мистеру Оде, — задал в лоб вопрос незнакомец, сильно смутив Кастелланоса неожиданностью. Детектив, словно в изумлении, повертел головой по сторонам, цепляясь за стенд с именами участковых и детективов с их кабинетами. — Он в 14-м кабинете? – пробормотал Себастьян, чтобы его было достаточно слышно. — Нет, мне в 22-й. Незнакомец посмотрел на стенд, прочитав имя полицейского напротив цифры 22. — Мистер Миллерс? Вы желаете обратится к нему по вопросам незаконной миграции? — допытывался молодой человек с несвойственной его возрасту любознательностью. Обычно так дотошны бывают только скучающие старики, которым просто необходимо знать, кто куда идёт, что делает и зачем делает. — А, что? Миграция? Нет, нет, мне по поводу мошенничества. Только спросить. Там сумма небольшая, но я, пожалуй, сначала узнаю у адвоката. У них похожая фамилия.       Пробормотав это, Себастьян встал, быстро удаляясь из отдела, решив, что подождёт Джозефа снаружи. Что-то просто кричало ему о том, что от этого неизвестного стоит держаться подальше, иначе это чревато последствиями. Этот выстрел в небо — вопрос с миграцией. Полиция не занимается такими делами, Себастьян знал это, а потому мистер Миллерс не мог быть связан с миграциями, но как парень с каштановыми волосами догадался, что Кастелланос — не местный? Такими вопросами не разбрасываются случайно, значит всё-таки про него что-то пронюхали, но кто, а главное — с какой целью?       Себастьян решил погулять по городу, осмотреть его, найти проулки и отходные пути. Неспроста он влип во всё это, неспроста. Мужчина гулял почти полтора часа, изучая улицы и стараясь найти всевозможные лазы поблизости, особое внимание он уделял старым двухэтажным домам, которых в Торонто было совсем немного. Опыт обысков и выемок помогал ему прикидывать предполагаемые проходы, но обследовать их не было времени, он лишь запоминал, что здесь они есть.       Решив, что странный субъект больше не увяжется за ним, Кастелланос вернулся к департаменту, но заходить внутрь не стал, а решил подождать снаружи. Джозеф появился минут через двадцать, за это время Себастьян успел выкурить две крепкие сигареты. — Почему Вы не зашли в мой кабинет? — холодно произнёс Ода вместо приветствия. Он выглядел слишком усталым, не выспавшимся, но в отличие от Кастелланоса — трезвым и здоровым. — Поговорим об этом в другом месте? — предложил американец, оглянувшись. Джозеф раздражённо фыркнул, приподняв левую бровь, от чего его взгляд стал слишком ироничным, говорящим больше слов. — Желаете вернуться в мой кабинет, или Вам нужна нейтральная зона? Себастьян раздражённо скрипнул зубами, подумав, что раньше у Оды был куда более приятный и спокойный характер. Впрочем, он и сам раньше был куда лучше и приятнее. — Мне без разницы. Но ты обещал мне помочь, Джозеф.       Канадский полицейский ничего не сказал, он молча развернулся, жестом указав Кастелланосу следовать за ним. Охранник лишь кивнул детективу, даже не посмотрев на его спутника. Они поднялись по полупустым коридорам на второй этаж, в кабинет Оды. Себастьян сразу же уселся напротив стула Джозефа, развалившись по-хозяйски в чужом кабинете. — Вы ведёте себя слишком вольно для человека с такими проблемами, — заметил японо-канадец, садясь на своё место. — И какие же у меня проблемы? — дразня, произнёс собеседник. — Алкоголизм, психологическая травма, незаконный переход границы, подтверждение свидетелей, что пистолет модели глок-19, заводской сборки, номер 1777987, принадлежит Вам? Улыбка сошла с лица Кастелланоса, от чего его и без того потрёпанный мрачный вид стал ещё более убитым. — Желаете арестовать меня, мистер Ода? Что ж, валяйте.       Хоть слова и казались довольно дерзкими, а протянутые руки, готовые к щелчку наручников, говорили об излишний самоуверенности, голос мужчины звучал отчаянно и устало. Это было похоже на последний вздох перед погибелью, без веры в спасения с полной горечью осознания.       Джозеф замялся. Он не хотел смотреть на это лицо. Тоска, безысходность, написанные в каждой черточке лица этого некогда сильного мужчины, волновала его. В худой памяти возникало что-то волнительно-щемящие, что-то, что словно кричало надрывным голосом из глубин его подсознания: не тронь его! И этот безумный голос прошлых эмоций, бывшей привязанности, становился всё громче и звучал как горн, как Глас, вопиющий в пустыне. — Расписка, — еле выдохнул Джозеф, проклиная свои проснувшиеся не вовремя эмоции, скрещенные с частичками памяти. — Что? — удивлённо произнёс Себастьян, едва не моргнув. — Подписка о невыезде, ваши контакты и беспрекословная явка в участок.       Ода вытащил из стола бланк и, словно не обращая внимания на Кастелланоса, принялся заполнять бумаги, стараясь не смотреть на удивлённого мужчину. Лишь бы только он не пожалел об этом в последствии.       Испано-американец взял чистый лист со стола бывшего напарника, написав свой телефон, адрес миссис Хэм и подписал расписку о невыезде. Всё, что происходило, было слишком странным. Почему Джозеф нарушил ради него это чёртово правило? Ведь он всегда действовал по инструкции, в соответствии с первой буквой закона. Быть может, он что-то вспомнил? Нет, не похоже на то, но и за подписку стоит сказать спасибо. — Спа… — Ничего не говорите. Так будет менее хлопотно. Если Вы нарушите подписку, то мы сразу же посадим Вас в изолятор и заведём уголовное дело.       Себастьян хотел было сказать что-то вроде «ты ничуть не изменился», но вовремя прикусил язык. Не стоит рисковать своим и без того шатким положением. Ода сделал для него достаточно. — Что за человек к тебе приходил? Невысокий, лет двадцати пяти с каштановыми волосами? Джозеф странно посмотрел на Себастьяна, после чего произнёс: — Ко мне никто не приходил, я занимался опросом свидетелей и подготовкой материалов дела. — Вот чёрт. Так и знал, что этот тип слишком подозрительный. Слушай, — Себастьян громко вздохнул, тряхнув головой, стараясь привести мысли в порядок. — Тут какой-то человек странный сновал, сказал охраннику, что к тебе на приём, но, чёрт, он сразу намекнул мне, что у меня проблемы с разрешением на пребывание. Он следил за мной, не знаю, как давно, но уверен, что следил. — Я поговорю с Мэтом на счёт него. Но сейчас мне бы хотелось больше узнать про Рувика.       Кастелланос удивлённо моргнул. Он так и не решил, что сказать Джозефу, чтобы то, что произошло с ними всеми, не звучало как бред сумасшедшего; но как мужчина не старался обдумать ответ, ничего адекватного для восприятия не приходило в голову. — Не знаю, с чего начать, — устало начал некогда успешный детектив, — я и сам не особо много знаю о нём. Эти материалы были засекречены, так что, как там было на самом деле, — знают только те твари, с которых всё началось. Рубен Викториано — отпрыск богатого фермера из Канзаса. Его отец, после различных экономических спекуляций, переехал в Мэн и скупил там многие земли. Местные фермеры, которых он выгнал с насиженных мест, взбунтовались и подожгли поля подсолнуха, а вместе с ними сарай, где играли молодой Рубен и его сестра. Девочка погибла в огне, мальчик получил ужасающие ожоги, местами его кожа так и не восстановилась даже после десятка операций. Родители Рубена погибли через несколько лет в автокатастрофе, а он, занимаясь наукой, завязал знакомство с ведущими психологами, нейропсихологами и нейрохирургами штата. Им заинтересовался бывший эмигрант, профессор кафедры нейропсихологии Болонского университета, — Марсело Хименес. Химинес взял Рубена под своё крыло и через пару лет ими заинтересовалась одна очень опасная организация — "Мёбиус". Они что-то вроде "вольных каменщиков", но в отличие от масонов у них есть реальная власть и деньги. Себастьян написал на листике название организации «МОБ7US», и передал его Оде. — Семь нас? Должно быть, семь филиалов организации. Хм, эта буква, после "о" очень похожа на кириллицу. Продолжай. Ода быстро записал стенографией слова Кастелланоса, готовясь слушать дальше. — "Мёбиус" совместно с Рубеном и Хименесом продолжили исследования по изучению сознания человека и создали машину, программу, которая могла преобразовывать нейронные сигналы мозга в электромагнитные сигналы самой машины. Опыты они проводили на пациентах психологической больницы «Маяк». Три года назад в «Маяке» произошли массовые убийства, и нашу бригаду отправили провести расследование. Нам всем вкололи какую-то дрянь и подключили к этой машине, так что сказать, что из всего, что происходило с нами, реальности, а что нет — я не могу. — Опишите Рубена. Как он выглядел, всё что помните. — Попросил Оды, поправив дедушкины очки.       Кастелланос криво усмехнулся. Если бы он только мог забыть это бледное, бескровное, призрачное лицо хоть на мгновение, на одну ночь, то был бы в какой-то мере счастлив. Рубен Викториано слишком сильное въелся в его памяти и слишком часто приходил в кошмарах. — Ему на вид не больше 27 лет, невысокий, европеец, среднего телосложения. Лицо страшно пострадало при пожаре: правая сторона покрыта тёмно-багряной кожей, сморщенной, с белыми шрамами от операций и нитей. Брови и волосы так и не восстановились, а глаза меняют цвет в зависимости о освящения от прозрачного до золотого. Руки, грудь, живот и ноги также имеют характерные шрамы от ожогов и операций. Почти всегда его можно было увидеть в рваных белых бриджах и длинном белом плаще с обгоревшими краями.       Ода вздрогнул. Кастелланос описал его именно таким, каким его видел во сне сам Джозеф, от чего всё вокруг казалось ещё более безумным, но полицейский смог взять себя в руки и продолжить. — И что с ним стало?       Себастьян как-то протяжно и мучительно вздохнул, замолчав надолго. Порывшись по своим карманам, он нашёл сигареты, но заметив возмущённый взгляд коллеги, вот-вот готового устроить ему выговор за курение в помещении, спрятал пачку обратно. — Я не знаю. Официально Рубен Викториано числится пропавшим. Неофициально есть две версии: первая — что он умер, и вторая — что ему удалось обмануть систему и залечь на дно. Я понятия не имею, какая из них верная. Если бы я не видел своими глазами на что он способен, то думал бы, что он мёртв, но… Чёрт, такие не умирают, не так просто. — Значит, ты склоняешься ко второму, — пробормотал японо-канадец, делая соответствующие записи в дневнике. — Не знаю. Он мог выкинуть всё, что угодно. Рувик — просто гениальный псих, любящий покопаться в головах своих жертв, причём в обоих смыслах этого слова. — А что с убитыми? — Двадцать восемь человек, — хрипло ответил Себастьян. — Двенадцать из них — пациенты «Маяка», семеро — сотрудники больницы, трое — здоровые люди, незаконно помещённые в больницу. Трое — оперативники. Хименес, Коннели и … — И кто? — с нажимом произнёс Ода. — Двадцать восьмым посчитали тебя, Джозеф. Канадец промолчал, окунувшись на спинку стула. Значит, он уже почти три года числится погибшим в Америке. — Почему меня посчитали погибшим? Если не нашли труп — значит пропал. — У них были основания, считать, что я приложил руку к твоей пропаже, — отвернувшись, тихо проговорил собеседник.       Японец удивлённо посмотрел на Кастелланоса поверх своих очков. Это признание было слишком странным. Зачем этот человек говорит ему о чужих подозрениях, ведь он прекрасно понимает, что такие вещи не могут быть ему на пользу. — Почему? — Ты написал на меня рапорт начальству. Донёс, что я злоупотребляю алкоголем, что ставило под вопрос мою компетентность. Дело чуть не дошло до увольнения. Я знаю, что говорить это тебе сейчас, — не лучшая идея, но, чёрт, Джозеф, если бы ты только знал, что это такое…       Ода почувствовал довольно неприятные ощущения, связанные с собственным самоощущением. Он не чувствовал себя предателем, подлецом или кем-то ещё столь неприятным, но ему было противно думать о том, что на его напарника пала тень подозрения в убийстве друга и коллеги. Нет, Джозеф прекрасно понимал тех, кто вёл дело Кастелланоса, он бы и сам подумал тоже самое, но Себастьян не вызывал у него никаких опасений, а даже наоборот, несмотря на свой изрядно потрёпанный вид, он вызывал доверие. Быть может, память и решила удалить самые страшные и тяжёлые для неё моменты, но защитный механизм сознания не позволил бы ему находится рядом с человеком, что совершал покушение на убийство.       Молчание затягивалось. Японец чувствовал, что нужно сказать нечто приободряющее, но не знал, как это сделать, поэтому решил продолжить своеобразный допрос дальше. — Чем закончилось дело? — Ничем, — мрачно произнёс Себастьян. — Они свалили вину на сбежавшего мальчишку, который в жизни и мухи не обидит, Лесли Визерса. У него сложная форма аутизма, соединённая с травмой утраты. — Его поймали? — Нет, поэтому и свалили всё на него. Лесли должен находиться в розыске, но, мне кажется, вряд ли кто-то сможет его отыскать. Им почти что управляет Рувик. Не спрашивай, как и откуда я это знаю. Просто знаю, потому что Рубен был очень заинтересован Визерсом как подопытным.       Ода поднялся со своего места и стал неторопливо расхаживать по кабинету взад-вперёд. Дело, являющееся отголоском его прошлого, оказалось слишком сложным, но сложность его была приятной, хоть и изматывающей. Джозеф желал разобраться в этом. — Что-нибудь нашёл на "Мёбиус"? — Нет. Проще найти иголку в стоге сена. Они хорошо заметают следы. Я перерыл весь город, но их словно никогда и не было. — А другие города, штаты? По какому принципу ты проводил поиск? — Смотрел по пропавшим. Им нужен был расходной материал, люди, на которых можно ставить опыты. В Кримсон-сити было много пропавших за последние годы. К тому же, в одной из записок Хименес упомянул о том, что похожая система находится в Главном Управлении "Мёбиуса". — Главное управление? — Джозеф взглянул в свою записную книжку. — Если "Мёбиус" — международная организация, то рассчитывать на то, что они находятся рядом с Кримсон-сити — не стоит. Но, если они расположили испытательный центр недалеко от себя, то есть надежда, что департамент находится в штате Мэн. Ты по базе пробивал пропавших? Себастьян глубоко вздохнул, потерев виски. От активной мыслительной работы он даже не заметил, как Ода, забывшись, перешёл на «ты». — Меня выперли из полиции как чёртова психа или наркомана, какая может быть база? Я искал пропавших через социальные сети и газету «Мэн Тайм». — И ты серьёзно рассчитывал на удачу? — раздражённо фыркнул канадец. — Нужна федеральная база, отчёты. Кроме того, стоит помнить про криминальный процент пропавших. Ты знаешь по какому принципу отбирают испытуемых? — Ещё бы, — сквозь зубы отозвался Себастьян. — Чёрт, Ода, если я сейчас же не закурю, то просто сойду с ума. — Здесь нельзя курить, — отрезал Джозеф. — Пошли на улицу, я хоть покурю.       Канадский полицейский закатил глаза, но промолчал. Узнать о том, что произошло было для него не просто важным, — необходимым. Его профессиональный долг, личная заинтересованность, желание помочь слились единым потоком в волю, волю, способную проломить любое сопротивление.       Мужчины вышли из департамента, сворачивая в парк. Людей на улице заметно поубавилось: послезакатное тёплое небо потемнело, становясь тёмно-сизым, стальным, а после ультрамариновым. Ласковый дневной ветер замолк, сменившись прохладным вечерним воздухом. В парковой зоне было хорошо: деревья были недостаточно густыми, чтобы подле них клубился туман и шла прохлада, росы ещё не было, а люди стремились попасть домой.       Себастьян вытащил пачку крепких сигарет "Pall Mall", прикусив фильтр зубами, поджигая конец сигареты. Он сделал длинную, почти мучительную затяжку, после чего выдохнул клубок дыма, от чего становился похожим на дракона. Кастелланос курил медленно, без наслаждения, но и этого было достаточно, чтобы унять свой «зуд» по курению. — Что насчёт испытуемых? — негромко поинтересовался Ода. Себастьян огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто не станет вольным или невольным свидетелем их разговора, после чего продолжил. — Их всех объединяет потеря близкого человека. Особенно ценятся те, кто потерял члена своей семьи в пожаре или при убийстве. — Насильственная смерть дорогого человека? Сложный критерий. Необходимо хорошо знать подноготную человека, чтобы быть уверенным в нём. Себастьян кивнул. Он и сам думал об этом. Но в «Маяке» этот вопрос решался сам собой — докторам была известна не только история болезни пациента, но и почти что вся его биография. — Я думаю, что здесь завязаны медицинские организации. Мне удалось переговорить только с сотрудниками одной из возможных организаций, но там не оказалось ничего подозрительного. Ещё две — «Клевер» и «Птица надежды» имели слишком неразговорчивых врачей и санитаров. — Это бесполезно, — перебил Ода. — Если ты не знаешь, где искать, то будешь топтаться на одном месте. Должна же быть ещё какая-то очевидная связь. Может быть возраст пропавших?       Кастелланос наморщил лоб, силясь вспомнить возраст пропавших: кажется, все пропавшие были не старше тридцати лет, но это мало что могло дать. Этими мыслями он поделился с напарником, на что Джозеф согласно кивнул. Они оба считали, что Мёбиус прикрываются какой-то фиктивной клиникой или лабораторией, может быть исследовательским центом, но в штате полно подобных учреждений, до которых, к тому же, не так просто добраться. Нужно было что-то ещё, что-то более значительное, за что можно было бы ухватиться.       Мужчины присели на лавочку почти в самом конце парка; стемнело. Канадский воздух был так же прохладен, как и воздух Кримсон-сити, только ветер, идущий с юго-востока на северо-запад, приносил излишние количество влаги с Великих озёр и Ниагары, отчего детективы быстро начали замерзать. Но расходиться по домам они не собирались. Дело было действительно важным и касалось не только их двоих, но и многих жертв столь страшной организации. — Ты уверен, что это всё? — в сотый раз произнёс Джозеф, прикрыв глаза. Голова начинала болеть от напряжения, но полицейский не думал сдаваться и отдыхать. — Уже не знаю. Нам нужна Джулия Кидман, если она действительно тот человек, за которого себя выдавала. — Мы это уже обсуждали, я пробью её по базе в Канаде, может быть она где-то на Севере. — Ты даже не помнишь, как она выглядит, Джозеф. Как ты её найдёшь? — убитым голосом спросил Кастелланос. — Ты ещё помнишь, как пользоваться фотороботом? — с лёгкой усмешкой отозвался японо-канадец. — Спрашиваешь. — В таком случае, завтра составим у меня фоторобот Кидман, и я пробью её по Федеральной Базе. Нет, у меня нет к ней доступа, но ведь это особый случай?       Себастьян кивнул. Этот новый Ода был куда смелее того Джозефа, что он помнил, но не мог этому не радоваться. Должно быть, забыв многое из своей жизни, он не успел утратить юношеский пыл защитника справедливости, который обязательно гаснет, заваленный тонной бумаг, умирая в море волокиты. Когда-то он и сам таким был, пожалуй, даже слишком давно, чтобы вспоминать об этом. Ребёнок. Что взять с мальчишки, насмотревшегося фильмов про крутых полицейских с огромными пушками за пазухой? — Думаешь, они есть в Канаде? — Уверен, — отозвался Джозеф. — Мне кажется, что семёрка в середине, — не только оккультный знак, но и указание на точное количество филиалов и стран, в которых они находятся. — То есть? — не понял Себастьян. — Большая Семёрка. По одному филиалу. Главный, конечно же, находится в США. Не понятно только связь с русскими. — При чём тут русские? — МОБ — аббревиатура на кириллице, я уверен в этом. Только не ясно, что она означает. Возможно, это имена основателей, а, быть может, сокращения каких-то слов. Не стоит недооценивать русскую мафию в США, как и советских учёных.       Себастьян покачал головой. Он не сомневался в компетенции Оды, но эта версия казалась ему слишком бредовой. Впрочем, все версии, даже самые безумные, не должны отметаться только потому, что так захотел детектив: их необходимо проверить, ведь вполне возможно, что ложный путь даст подсказку. — Думаешь, нужно искать среди русских? — тоном полным скептиза произнёс Кастелланос. - Нет. Нужно искать в Америке и Канаде, но помнить, что на них работают русские, британцы, немцы, французы, итальянцы и японцы. Что-то вроде интернациональной преступной группировки. Возможно, что один из основателей, — мигрант. Человек, приехавший в США и разбогатевший здесь. Должно быть, ему уже лет пятьдесят, и дело находится у его отпрысков. В любом случае, я намерен сначала поискать сомнительное учреждение по канадской базе.       Испанец промолчал. Лезть в это дело было опасно, полицию можно подкупить везде, особенно там, где затронуты интересы крупных воротил, всемирных мафиозных организаций и больших денег, а у такой организации, как «Мёбиус», несомненно — большие деньги. — Я тут подумал, — пробормотал Кастелланос, - почему «Мёбиус». Правильно ведь говорить— «Мобиас»? — Я тоже подумал об этом. Может быть, это тоже аббревиатура с двойным смыслом? U.S. — два зашифрованных слова, которые вместе образуют слово «нас», как бы указывая на того, кому принадлежит эта организация.       Мужчины замолчали. Каждый думал о том, во что влезал, понимая, какое это имеет значение в его жизни. Для Себастьяна — это был шанс отомстить, для Джозефа — вспомнить. Разные цели и разные подходы детективов нисколько не мешали совместной работе, но были и вещи, которые не касались их. Ода вспомнил свои ночные мучения, сцепив пальцы замком. Должен ли он спросить это? — Что-то не так? — поинтересовался Кастелланос, заметив резкую перемену в друге. — Просто усталость, — отмахнулся Джозеф. — Кажется, мы пока что всё обсудили? — Да, думаю, что да. — В таком случае, лучше разойтись по домам.       Канадский полицейский встал со скамейки, выпрямившись. Голова начинала гудеть, но на фоне общей усталости это было не так важно. Сегодня был слишком тяжёлый день, даже для него. Нет, пожалуй, он не будет сегодня спрашивать: если получит удовлетворительный ответ, то муки в тщетных попытках вспомнить прошлое ему обеспечены. Лучше просто прийти домой и уснуть.       Кастелланос попрощался с другом, размышляя о том, что было бы неплохо выпить чего-нибудь крепкого. Денег было немного, но он купил себе небольшую бутылку дешевого коньяка, прекрасно понимая, что утром будет ненавидеть себя. Но это будет только утром.