lost remembrance

      Утро лениво вползало в окна высотного здания, ставшего частью унылой «новой» архитектуры города. Когда-то давно, пожалуй, слишком давно, чтобы быть правдой, солнечный свет легко скользил по многовековым соснам, впитывался в золотистые жилки кленового листа и грел редкие поляны, затерявшиеся среди густого кустарника. Сегодня же стройные светлые леса обратились в бетонные заграждения, грязь и дорожную пыль, дикий шум большого города и что-то ещё, неуловимое, но свойственное мегаполисам.       Порой Джозеф просыпался и чувствовал, как задыхается здесь. Пусть он никогда не бывал в Японии, где даже воздух был куда чище и свежее, но его неумолимо тянуло к тихому природному переливу, затаившемуся на севере. Порой Ода не понимал, что заставило его уехать в США, почему не дальше, на север? Конечно, на самом севере, на Юконе, он бы не прожил, но где-то в Альберте, среди затерянных лесов и зеленых гор, где пасутся карибу и легко рыскают большие волки...       Сейчас, в очередной раз просыпаясь от удушающих объятий города, он вновь гадал о причине. На самом деле ему не было интересно, уже не было: что-то говорило, что ему не следует знать, и Ода слушал этот голос. Порой, обнаружив внутри себя старое кладбище, о котором никогда не помнил и не знал, становится слишком тяжело жить, а Джозеф понимал, что жить и так достаточно непросто, чтобы раскапывать неизвестные могилы в собственной душе.       Мужчина поморщился. Отчего-то этим субботним утром, в его единственный выходной, подобные удушающие мысли заполняли его против воли. Впрочем, он знал причину. Себастьян. Ода слишком беспокоился об этом человеке и хотел думать о чём угодно, лишь бы не о нём. Но стоило отвлечься от утренней тоски, как мысли возвращались к Кастелланосу, и это было ещё более невыносимо. Джозеф не злился на него, разве самую малость, но страх… Стоп, лучше и в самом деле не думать. Мужчина напишет ему, а если нет, то… Не важно, он придумает, что делать.       Ода так и не смог выспаться этой ночью; сны были размытыми, неясными и тревожными. Он абсолютно не помнил, что делал, лишь понимал, краем сознания понимал, что содержание сна ему бы не понравилось. Впрочем, последние несколько лет ему не нравился ни один сон.       Решив, что толку от него сегодня мало, мужчина надел чёрный плащ, закрывающий его фигуру своими тёмными складками и придававший сходство то ли с вороной, то ли с котом, и отправился на улицу. Телефон лежал в кармане и молчал. Мрачные мысли начинали перетекать в панику.       Не выдержав напряжения, Ода достал телефон и, стянув мешавшуюся перчатку, дрожащими пальцами, сбиваясь, набрал: «Всё хорошо?» Сообщение не отправилось. Страх накатил с большей силой, и Джозеф, не зная, куда себя деть, оглядевшись по сторонам, как последний параноик, одержимый манией преследования, набрал номер. «...аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, пожалуйста, перезвоните позже...»       Раз, второй, третий… Ничего, ничего не меняется. Кастелланос не отвечает. Ода в отчаянье вспомнил предпоследнее сообщение, которое предусмотрительно удалил: «Был здесь». Был здесь. "Здесь" — наверняка тот городок, где родился Лесли, а если так... Был здесь. Успел побывать в городе, а после... Время. Джозеф помнил, что последнее сообщение пришло со значительным промежутком во времени. Кастелланос волновался, но прошло больше трёх часов, значит что-то произошло уже по возвращению из Хай Ладинга. Но что?       Страшная догадка поразила его: выследили. Ну конечно, Кастелланоса выследили в Кримсоне, узнали, куда он ездил, и догадались обо всём. Чёрт. Чёрт. Что делать?       Волна страха накрыла с головой и, не вынося этого почти животного ужаса, Ода рванул в сторону дома: ему нужно было добраться к себе, в свою крепость, и, пусть там было едва ли безопаснее, там он был бы готов.       Вернувшись домой и побежав с порога в спальню, где с некоторых пор хранил пистолет, Ода вытащил служебное оружие и прижал его к себе: так было спокойнее. В памяти что-то противно зашевелилось, что многократно усилило его страх, но воспоминания не всплывали, они словно получили сигнал «блокировки» и не желали просачиваться сквозь барьер отрицания.       Немного придя в себя, Ода постарался успокоиться и думать рационально. Возможно, Кастелланоса действительно схватили, но был ли им прок убивать его? Нет, Джозеф был уверен, что такой цели у них не было, иначе они бы давно сделали это, сымитировав несчастный случай. Значит, он нужен им живым. Но зачем?       Японец уставился в окно, закусив губу. Со дня исчезновения и до появления в Онтарио он и сам провёл где-то несколько месяцев, и вряд ли его держали там от скуки. Нет, что-то происходило, что-то страшное, и... нужно вспомнить это.       Пальцы впились в тело, сжав ткань рубашки словно когтистые лапы, он... он не хотел вспоминать. Было слишком страшно, невероятно страшно и отчаянно больно. Он и раньше чувствовал эту боль; она поглощала его, но была лишь отголоском истерзанной памяти, полузабытого туманного прошлого. А что если вспомнить не отголоски, а ту, реальную, боль?       Джозеф почувствовал, как его руки затряслись. Пусть он не помнит этого, но бессознательно — хранит все воспоминания в непробиваемом бункере, и теперь что-то идёт не так. Он ощутил, как запульсировал страх, как прошла дрожь по телу, и паника вновь подкатила к горлу.       Он не хотел вспоминать!       Голову пронзила невероятная боль: острая, резкая, невыносимая, сильная настолько, что мужчина выронил пистолет и, схватившись руками за голову, осел на пол. Перед глазами пролетали какие-то картинки, слишком быстрые и размазанные, чтобы понять, что они означают; они ослепляли, как резкие вспышки света в полной темноте, и пронзали нервы словно нож. Больно. Слишком больно.       Джозеф тяжело задышал, отчаянно кусая губы, чтобы не закричать. Память яростно вгрызалась в него, обнажая воспоминания. Перед глазами пронеслись какие-то здания, мрачные холодные стены, пахнущие сыростью, плесенью и источающие страх. Стены молчали, но сознание наполняли голоса, скрипы, кашель, вой, бормотание и чей-то ласково-таинственный голос, что звал его по фамилии. Сотни картинок со звуками, вызывающими отвращение и страх, закружилась, взрываясь вспышками на солнце, и — исчезли.       Джозеф зажмурился. Головная боль ослабла, и сквозь затухающую пульсацию вен он услышал женский голос, безразлично-ласковый, обманчивый, похожий на туман: «Мистер Ода, Вы заснули?»       Взгляд мужчины прояснился и словно разом потяжелел. Этот голос, он помнил его... Ужасно красивый, но безразличный голос. Кому именно он принадлежал, да и принадлежал ли он кому-то? Но Джозеф помнил, с каким страхом слышал его где-то за стеной, за странной стеной, за которой кто-то прохаживался по коридорам, не оставляя следов.       Боль понемногу отступила. Голос стих, оставаясь невнятным эхом, растаявшим отголоском, от которого захотелось поморщиться. Японец тяжело выдохнул, всё ещё чувствуя фантом головной боли и отвратительную нереальность происходящего. Ода успокоился, взяв себя в руки. Сердце продолжало колотиться как бешеное, но паника отступила. Мужчина попытался вспомнить картинки, что пролетели перед глазами болезненными вспышками воспоминаний, но вместе с болью, кажется, истаяли и они.       Единственный обрывок-воспоминание — странное место, похожее на тюрьму. Маленькая как клетка камера с тяжёлыми железными дверьми и решёткой в них, через которые он слышал голоса: тот женский голос, но бывали и другие. А ещё... боль. Но о ней он слишком боялся вспоминать.       Японец прошёл на кухню и разом выпил огромную кружку кофе, не чувствуя его вкус. Если бы он пил, то, наверное, смог бы опустошить целую бутылку чего-то очень крепкого; сейчас ему как никогда хотелось этого. В голове промелькнул образ Кастелланоса. Нет… даже начинать не стоит. Мысль о Себастьяне отдалась в сердце резкой болью.       Господи… Что с ним? Мужчина отчаянно закусил губу. Может… Может быть, Кастелланос снова запил? И с ним всё в порядке? Быть может, пока Джозеф устраивает такую панику, его нерадивый напарник просто напивается за сотни километров от него, топя проблемы в алкоголе? Но…       Ода тяжело выдохнул. Ему не хотелось думать, что Себастьян пьёт, но думать, что его схватили, не хотелось вдвойне. Чёрт! Он же совершенно не знает, что там происходит. Отчаянно хотелось верить в Кастелланоса, верить, что он сильнее своей страсти к алкоголю.       Голову вновь прожгла волна боли, но теперь боль была иная, и она не уничтожала пытающиеся просочиться воспоминания. Перед глазами встала картинка — большой просторный кабинет, тяжёлый стол недалеко от окна, заваленный стопками бумаг, коричневые стены и ледяной "шахматный" пол. Мягкое кресло отставлено в сторону, а у стола, прижимаясь спиной к шкафчику, сидит Себастьян, низко опустив голову, отчего влажные пряди падают ему на лицо. Волосы мужчины длиннее, чем теперь, но Джозеф уверен: Кастелланос не любит длинные волосы, просто тогда... тогда ему было всё равно.       Ода видел в воспоминании и себя, словно со стороны, сидящего рядом с Себастьяном на корточках. Он не помнил собственного выражения лица, но чувствовал, какая невыразимая горечь заполняла его в тот момент. И, словно во сне, он вспомнил, как его обтянутая чёрной кожей рука дотронулась до плеча мужчины, и тот поднял на него пьяный, мало осмысленный взгляд. Но к этому взгляду Джозеф был готов, если бы не блеск наливающихся слёз. Мужчина плакал, впервые на его памяти, молча, почти без слёз и так отчаянно, что в душе всё перевернулось, а сердце прожгла чужая, но такая острая боль, что хотелось взвыть.       Протянутая рука в перчатке сжалась в кулак, и Джозеф, тот Джозеф, плотно сжал губы, поднимаясь и выходя из кабинета. Со смерти Лили — полгода, и он здесь до неправильности лишний.       Воспоминание померкло, но ощущение дикой тоски и печали не покидало. Правильно ли было тогда оставлять Себастьяна? Сейчаc казалось, что нет, но… что было, то было. И почему-то Ода был уверен, что мужчина не простил бы себе эту слабость, подсмотренную кем-то другим, даже если этот кто-то — его напарник и... друг?       Пожалуй, только сейчас Джозеф понял, что он был другом Себастьяна, но именно был: сейчас, да, сейчас, он уже не тот Джозеф Ода и, как бы эгоистично это не звучало, японец не хотел становиться тем Одой. Если он изменился, если стал другим человеком, то вряд ли потому, что тот Ода мог справиться со всем. Если он забыл прошлое, то не оттого ли, что не мог справиться с ним и принять?       А Кастелланос не забыл. Хотел бы забыть (в этом мужчина был полностью уверен), но не забыл. Испанец смог это принять. В любом случае какое-то время он боролся с собой, но разве у человеческой выдержки нет предела? Предел у Себастьяна был, и он вряд ли дошёл до него так безболезненно, как могло показаться.       Ода тяжело выдохнул. Сейчас не до самоанализа. Нужно что-то делать, что-то решать. Хватит бегать от своего прошлого, оно слишком норовит испоганить будущее, забегая вперёд, вместо того, чтобы остаться позади. Следует разложить всё по полочкам.       Себастьян мог действительно уйти в запой, но отчего-то это казалось слишком неправильным. Ведь его напарник наконец-то получил возможность действовать, а не прозябать в пивном болоте. Если он только правильно понял этого человека, то может быть уверен, что Кастелланос не стал бы без причин бросаться в запой.       Тогда осталось похищение. Но для какой цели? Нет, неправильный вопрос. По какой причине Себастьян Кастелланос был до сих пор жив? «Мёбиус» наблюдал за ним, в этом не было сомнений, но с какой целью? Что такого важного было в Себастьяне для организации? Важного настолько, чтобы держать его на коротком поводке, и он не подозревал об этом?       Джозеф закусил губу. Кастелланос говорил, что Рубен — психолог, может ли это быть причиной? Вполне возможно. Они оба пережили нечто страшное, и, когда Ода избрал путь забвения, Себастьян продолжал помнить. Да, именно так. Они смотрели, как рушится смысл существования мужчины, и надежда барахтается на самом дне залитой алкоголем жизни.       Если бы он только знал, что искать! Что он вообще знал о «Мёбиус»? Что это организация, занимавшаяся незаконными опытами над пациентами психиатрической больницы «Маяк», нарушая все права человека? Если бы их можно было выследить, то дел по устранению хватило бы на целое столетие, поэтому они так тщательно заметают следы.       Что может быть ориентиром? Всё, что связано с услугами психологов, психиатров, клиническими исследованиями, но в Канаде, как и в США, сотни клиник, как государственных, так и частных. Даже на то, чтобы проверить все клиники в Онтарио, ушёл бы целый штат следователей и участковых, оперативников и помощников. Но искать в Онтарио бессмысленно, Ода чувствовал это интуитивно. Где-то на территории Канады филиал «Мёбиус» действительно существовал, в этом не было сомнений, но в центре страны создавать мощную преступную организацию было чревато. Ведь «Маяк» находился не в Вашингтоне и даже не в Колумбии, а севернее. Впрочем, был ли головной офис «Мёбиус» действительно в штате Мэн? Джозеф не мог утверждать или отрицать это с какой-либо долей вероятности, его задача — выйти на филиал, найти организацию в Канаде, пусть даже придётся забраться в непроходимые леса.       Взяв свой блокнот, мужчина сел за кухонный стол, выписывая всю известную ему информацию. Данных удалось собрать немного, но для начала хватало и этого. Расследование уголовного дела никогда не бывает лёгким, а уж дела такого масштаба — тем более. Из всех сделанных записей Ода сделал лишь один верный вывод — необходимо найти Кидман. Как найти одного единственного человека в многомиллионной стране, пусть даже имея доступ к полицейской базе? Законно — никак, но случай ведь совершенно из ряда вон?       Джозеф нервно прикусил губу. То, о чём он сейчас подумал, было не просто аморально с точки зрения профессиональной этики, но и уголовно наказуемо, а потому следовало это хорошо обдумать. Если допустить ошибку, то, во-первых, можно с позором вылететь из полиции, во-вторых, привлечь внимание «Мёбиус» и, в-третьих, сесть на немалый срок.       И всё же. Кастелланос молчит, он и так долго боролся, разве теперь не очередь его напарника? Принять подобное решение было сложно, но осознание того, что могут натворить эти люди под прикрытием неизвестной организации, пугало. А об организации действительно ничего известно не было. Джозеф пролистал сотни страничек в google, но ничего подходящего так и не нашёл. Всевидящий google не знал о ней, что было странно. Подобная организация должна невольно привлекать к себе внимание, и спрятать её не так просто. Под названием «Мёбиус» должна была существовать какая-нибудь больница или медицинская организация, что-нибудь для отвода глаз.       Ода задумался. Как же лучше поступить с Кидман? Направить по её следу анонимную проверку? Засекут. Да и слишком подозрительно. Взломать сайт миграционной службы и выписать телефонные номера Кидман? Рискованно. Попробовать найти её в социальных сетях и взломать аккаунт, уставив вирус, который позволит порыться в почте? Уже более адекватно. Попробовать взломать её телефон и попытаться отследить местоположение — неплохая идея, этим способом можно найти и их штаб. Но действовать следует осторожно. С этой женщиной, как он понял из слов Себастьяна и из собственных ощущений, — очень опасно связываться, но выбора у него нет. Только она знает, что произошло на самом деле и где Кастелланос сейчас.       Решив, что наиболее эффективным будет взломать телефон Кидман с помощью вируса, Ода задумался над двумя другими вопросами. Сам он не настолько хорошо разбирался в технике, хоть и был азиатом, поэтому требовался проверенный талантливый человек, который не станет манипулировать им после оказанной услуги. Было бы это официальное расследование, вопрос, к кому обращаться, не стоял бы: для таких случаев был эксперт-программист, работающий в криминалистической лаборатории. Этот парень в свои двадцать семь лет взломал достаточно аккаунтов сбежавших преступников, не додумавшихся выкинуть телефон или сменить аккаунт. Но обратиться к нему неофициально? Да и как он, чёрт возьми, должен о таком сообщить?       Сказать: «Привет, Чарли, я рылся в базе Миграционной службы, и мне понравилась одна женщина. Не мог бы ты раздобыть мне её контакты, я хочу с ней встретиться?» Господи, что за бред. Даже если бы это и прокатило, в чём Ода сомневался, ибо сам он никогда бы не стал участвовать в подобных вещах, то интереса со стороны Чарли не избежать. Хоть программист был не болтливым парнем, такая новость обязательно разлетится по всему отделу, и будет хорошо, если этот же отдел не узнает, как зовут девушку.       Подделать документы и от своего имени отправить запрос на имя Чарли? О нет, Пурсон не дурак, дело своё знает, даже знает его получше некоторых полицейских. Как же узнать?       Искать кого-то на стороне — слишком рискованно. Если почти что коллега отпустит пару шуточек да забудет о просьбе поискать номер симпатичной девушки, то как отреагирует другой человек, прекрасно знающий, что он нарушает закон, — неизвестно. В лучшем случае ему попадется профи, который станет молчать, если заплатить и пригрозить полицейским значком, в худшем — мошенник, который будет не хуже его самого понимать, что Ода и сам совершает преступление. Нет, всё-таки он должен обратиться к Пурсону. Обратиться и попросить помочь назначить свидание с этой девушкой. Точно. А вот просить установить за ней слежку не стоит — Чарли точно будет что-то подозревать.       Итак. Когда же он должен начать? Страх за Кастелланоса кричал, что начинать следует немедленно, но здравый смысл и опыт полицейского велел ждать. Сейчас действовать слишком опасно. Наверняка за ним установили слежку, а, значит, любой шаг будет заведомо опережён. Встречаться с Кидман слишком опасно, придётся подождать. В таком случае, что же следует предпринять? Джозеф отрыл свой полицейский ежедневник и аккуратно записал: 1. Узнать, какие медицинские учреждения на территории Онтарио проводят исследования в области психики. Проверить специализированные учреждения. 2. Собрать данные о пропавших за последние три года. 3. Узнать из базы о сомнительных случаях пожаров, а также несчастных случаях. 4. Опросить коллег и членов семей лиц, пострадавших от насилия и помещенных в диспансеры.       Закончив писать, Ода устало вздохнул. Как он и предполагал: работы на целый штат полицейских, а, значит, делать поочередно не получится. Все четыре задачи придётся решать параллельно, но так он соберёт лишь крупицы. Смотреть официальные отчеты бесполезно — они никогда не отражали и половины реальной деятельности полиции, там все слишком хорошо. Значит, пункт один и четыре он совместит. Узнать имена пропавших проще простого — к базе имели доступы все компьютеры на работе, надо лишь найти подходящий предлог, если вдруг ему помешают. Но имён в базе сотни.       Джозеф знал, что за год в небольшом городе (впрочем, откуда он это знал, ему было не известно) пропадает по меньшей мере дюжина людей — включая как детей, так и взрослых; правда, львиную долю пропавших составляют конфликтные подростки, но это не так важно. В таком же городе как Онтарио счет будет идти на сотни, и это только по официальной статистике. А сколько людей не заявляют в полицию? Сколько случаев останется нераскрытыми, когда одинокие молодые люди пропадают во время выходных или отпусков?       Предлог, под которым можно узнать о пожарах и прочих похожих случаях, имелся прекрасный: дело о сгоревшей гнилой гостинице старухи, у которой Кастелланос снимал номер. А, значит, и здесь не должно быть проблем, кроме одной, серьёзной и важной, — его оплачиваемой и официальной работы.       Джозеф был уверен, что «доброе» начальство, понимая, что происходит у них под носом, сильно увеличит его нагрузку, а ведь ещё нужно вести себя подобающим жертве образом и пытаться помочь коллеге в раскрытии преступления, совершенного в отношении самого себя. Задача предстояла сложная, радовало лишь то, что такой человек, как детектив второго ранга Морган, не будет слишком усердствовать, и его удастся сбить с опасного пути.       Джозеф нахмурился. Собственно, зачем вообще было назначать именно Моргана? Если допустить, что руководство как-то замешано в этом деле, а обстоятельства позволяют допускать такую версию, то почему бы им не поставить своего поверенного, который найдет «виновников» и, проведя с ними допрос, а также некоторые мероприятия, сразу же направит дело в суд и порадует своего коллегу?       Либо они совершенно не верят в силы своего сотрудника, либо Морган был послан не случайно. В любом случае с невольным напарником следует вести себя осторожно: даже если Джозефу не желают прямого зла, всегда есть вариант стать жертвой неосторожности. Так или иначе, дотошливость, которой решил придерживаться детектив, кажется надежным средством убедить всех в заинтересованности и неведении. +++       Кастелланос бессильно щурился от яркой лампы на потолке камеры. После транквилизатора свет казался режущим и тошнотворным, а тишина — издевательской. Конечно, ему повезло. После того, что он наговорил на суде, помещение в диспансер — меньшее, что могли с ним сделать, но, чёрт возьми, как он понимал сейчас всех бунтовщиков, беснующихся на судебных процессах. Как его — невиновного человека — смогли законно упрятать в лечебницу на полгода с возможностью продления срока пребывания до года? Какого чёрта!       Мужчина зло дёрнулся, почувствовав ломоту во всем теле. Джеймс, скотина, нашёл способ его заткнуть.       «Уважаемый судья, этот человек не в себе. Я знал его долгие годы и поэтому могу с уверенностью утверждать, что его поведение — следствие алкогольного отравления». Как будто можно вести себя иначе, когда судья, основываясь только на показаниях невесть откуда взявшихся свидетелей, пришёл к выводу, что степень алкоголизма бывшего полицейского дошла до опасной отметки. А ещё Хоули: «Мне не удалось справиться с тягой моего пациента к спиртному, но в его поведении наметился значительный прогресс. Пациент перестал принимать иллюзии за реальность».       Впрочем, за это Джеймсу и Марте следует сказать «спасибо». Возможно, без подобных замечаний, его бы отправили не в наркологический диспансер, а в психушку, но сейчас это не особо успокаивало. Ему вкололи транквилизатор и притащили в эту камеру, как какого-нибудь психа, пытающегося покусать своих конвоиров или задушить себя самого! И теперь он уже целый час лежит на спине и смотрит на эту бьющую по глазам лампу, ощущая, как медленно «размораживаются» мышцы, вместо того, чтобы заниматься делом.       Сначала его прошибала бессильная всепоглощающая ярость. Это чувство было рождено из отчаянья, несправедливости и усталости, злости и слабости, и, если бы не транквилизаторы, введенные инъекцией в зале суда, Кастелланос разнес бы эту комнатку вдребезги, попытался бы сломать всё, что только может сломать среднестатистический мужчина. Но такое сильное чувство как ярость не бывает долгим. Мышцы медленно расслаблялись, а злость гасла. И вот он уже лежит здесь, на жёстком матраце, под бьющей в глаза лампой, размышляя.       Себастьян не знал, как он продержится здесь полгода, но понимал, отчаянно понимал, что не может не только бежать, но и предпринимать попытки к бегству: за это его срок отбывания здесь лишь возрастет, а то ещё хуже — запрут где-то вроде «Маяка».       Мысли о «Маяке» заставили поморщиться. Чёрт, ведь он только встал на правильную дорожку, только нашёл зацепки и Джозефа. Думать об Оде было особенно обидно. Какой-то частью сознания, Себастьян понимал, что искать такую организацию — не самое лёгкое и продуктивное занятие, но потерять только что обретённого друга…       Мужчина тяжело вздохнул. Прилив ненависти к самому себе стал медленно душить его, бессилие и боль вновь накатили, и внутренний инквизитор, отчего-то именуемый совестью, начал обвинение. Сил оправдываться и врать себе не было. Он знал о том, что натворил, знал, что рано или поздно окажется здесь, знал, но так и не смог вовремя остановиться. Череда драм и неудач утягивали его за собой, жизнь гасла, и её тлеющие угли он с отчаянным остервенением заливал дешёвым алкоголем, понимая, нет, надеясь, что, возможно, именно сегодня он не вернется из бара домой. Ему действительно было уже почти всё равно, лишь какая-то малая часть внутри ещё зачем-то боролась за жизнь, шептала, что это не дело, но Кастелланос не слушал. А теперь поздно.       Внутренний инквизитор, презрительно смерив его взглядом, вновь зачитывал обвинения; он снова и снова говорил о слабости Себастьяна, о его ничтожности, о глупости и вине, несмываемой, тяжёлой, страшной вине, что крестом возвышается над ним с момента гибели дочери и с каждым неверным шагом лишь возрастает.       Не найдя сил сопротивляться этому обвинительному монологу, мужчина закрыл глаза, устало подумав, что Джозеф умнее его, и что, может быть, напарник лучше справится с делом. Но и эта мысль лишь рассмешила совесть. Какой же он слабый, эгоистичный — скидывает тяжелую и смертельно опасную ношу на друга, на человека, который поверил ему, хотя имел все основания обозвать психом и исчезнуть в Канаде, выкинув из головы и Себастьяна, и «Маяк», и всё плохое, зажив новой жизнью.       Кастелланос с тоской представил, как волнуется Джозеф, как он изводит себя и телефон, пытаясь дозвониться. Интересно, что он подумал? Что вообще можно было подумать? Посчитать экс-напарника предателем и лжецом или заочно похоронить его, списав со счетов? Испанец не знал, что лучше, но ему было одинаково чертовски обидно от обеих мыслей. Оставалось лишь надеяться на то, что он сможет отсюда выбраться и тогда завершит то, что начал.