Давно дохлое чудовище из зеркала натягивало клейкие нити изо всех сил. Драхх в странной одежде стоял тяжело дыша и не сдвигался с места. Мерзкое и голодное знало в какой трепет оно повергает жертв. Но эта добыча была какой-то мёртвой. Не так как обитатель зеркала, а холодным предрассветным блеском звёзд, ледяным свежим ветром, лабиринтами могильников, шипами прорастающими сквозь кости. Образы тыкались в мохнатые осклизлые бока и то, чего тварь никогда не могла видеть, становилось ей неприятно ясным. Смерть, абсолютная и родниково-чистая боролась с недоразложившейся гнилью.
От напряжения две или три нити звонко лопнули. Стекло вылетело с жалобным хрустом из мест, где порванные отростки стегнули по зеркалу.
В чёрных провалах сколов сияла пустота. Чуть сверкающей холодной пылью обозначался намёк на бесконечную даль. Теплокровный и зло жгущий словом и взглядом представитель окончания существований всяких прожорливых потусторонних отродий протянул руку.
Вынутая из пустоты шпага серого металла искрила и потрескивала от благородно-розовых заноз крошечных молний. Письмена на клинке вспыхнули ярче. Сила, выраженная в них переплелась с Очевидной Магией.
Воздух, как и сама материя, пошли приятной плавной зыбью. Человек в чёрном и сером менялся с каждым мгновением растянувшегося на целую дюжину минут тяжёлого удара. Разрезанное как кусок рыхлого пирога, сооружение из стекла и дерева повалилось на ковёр. Реальное теперь и жалкое тело твари вывалилось из убежища, разваливаясь. Законы мира по эту сторону делали умершее недееспособным. Подчёркнуто и без исключений, если незваного гостя приложили трагически прекрасным текстом. Инструкцией Миру, о том, как мёртвым существам в нём положено себя вести. Для доходчивости выгравированной в металле.
Победитель в чёрном лоохи с узорами в виде колючих побегов и крупной булавкой-цветком, поднял, будто бы существовавший ранее и просто откатившийся во время поединка, тюрбан из хитрого сплетения тканей, образующих геометрическую картинку.
— Благодарю вас, сэр Шурф.
Мастер Пресекающий ненужные жизни хотел должным образом провести день Свободы от Забот. И дать новому творцу поэзии в Ехо более точное представление о городе. А впечатлениям — возможность превратиться в строки. И желание это исполнилось. Идеально и выше не малых, отнюдь, ожиданий.
— Позволите узнать, что Вы вспомнили? — Лонли-Локли упивался самой собой разумеющейся верностью всего в облике существа перед ним. Ему непреднамеренно удалось его исцелить! Эти дивные непогрешимостью письмена на оружии были для этого создания той недостающей частью. О том, как зачитывают его рапорты в концелярии, Шурф знал. И сейчас едва сдерживал Рыбника, который всем собой выл и вихрился от созерцания чего-то настолько содержательного и грамотного.
От того, чтобы пасть ниц его удерживала сейчас вовсе не гордость. Объективное знание того, откуда проистекают ошибки. А узор просто был, Шурф видел это, гармонировал с самим бытиём, то есть со свойством и умением миров и всему в них существовать. Это с ним он сравнивал. Только тут прописи каждой частички бытия выражались зримо.
Поэтому сэр Лонли-Локли усилием разума велел сердцу забитья вновь. Хватка Каттерийца включилась и уже можно было поинтересоватья жизнью частного случая основы миров. Как, и главное зачем, элемент важнейшего текста прописывать в виде клинка и в теле человека?
— Я вспомнил многое. И ничего. — поэт убрал шпагу в тёмные ножны и будто освободился от Безмолвного диалога. — Это для вас ужасно звучит. Ну что же. Я лучше всех умею убивать тварей. Я смутно ощущаю некое родство с тем, что стоит за ними. Но я моложе или старше, зависит от того как называть качество. Я просто правильней, чем они. И я, очевидно, привык это скрывать. Если б не ваша клятва Истины, сэр Шурф, я этого никогда бы не признал. Так, что ещё? Очень важно убивать тварей. Как-то подозрительно зациклен на этом. Хм. Есть предположения? — сиянее от зелёни глаз сменило оттенок. Шурф по опыту знал, что лесные колдуны так прислушиваются к Белой магии.
— Я могу лишь выдвинуть предположение, исходя из увиденного, и сравнивая с образами памяти, без учёта личных особенностей, что очень грубо. Возможно, это знание оружия.
Безымянный новый знакомый вновь обнажил клинок и сделал несколько выпадов и блоков. В плавных поворотах была красота зарисовок танца. Шурфу захотелось теперь увидеть кровавую пляску этого дуэта воина и клинка. Сейчас движения были замедленны. Драхх анализировал каждое из них.
— Да. Это Грейсвандир помнит. Для этой части меня убивать правильно, приятно и важно. Это, дырку над ним в небе, шпага, в конце-концов! И, я тебя разочарую, сэр Шурф, понятия не имею почему существую отдельно в виде найденного тобой парня и добытого, Лойсо знает откуда, клинка. Но я снова цел и полон сил, и в Ехо! Можно ждать очередной напасти и радоваться...
Истина на Королевской Службе хотел было уточнить следует ли ему понимать обращение на "ты" как фигуру речи, допустимую для поэта, чтобы передать солидарность в отношении к упущенной информации, или же как предложение дружбы. Но счёл это не существенным.
Слишком важным было то, что его возможный друг пытался сделать. Чёрные треугольники в узоре тюрбана посребрил иней. Глаза драхха стали уже покрываться ледяной коркой, когда он уловил воздействия на его мысли.
— Так, — он вытряхнул из тюрбана ледышки. — Пошли отсюда.
Проходя мимо оцепеневшего слуги он не отодвинул юношу в сторону, сам уклонился, будто невзначай толкнув Шурфа. О таком способе обставить жест дружбы Лонли-Локли читал в романах времён королевы Вальдхуд. Явно литературное действие вышло также влияющим на реального человека, как на читателя, и при этом для самого исполнителя вполне органично.
Воздух напоённый смесью ароматов редких растений и игра лунного света создавали, по мнению поэта, куда более подходящую для слов обстановку. Лонли-Локли был согласен с этим, хотя Гребень Ехо подошёл бы ещё лучше.
— Я вспомнил, что люблю Ехо. Сердце магии и город вокруг него. Прекрасный и родной для меня. Сколько раз я его защищал, сколько раз бродил пьяный от его улиц и желая в найденном вдруг трактире выпить хоть-что, лишь бы примирило хмель в моих чувствах с трезвым, насколько это возможно, рассудком. Я сотни лет здесь не был. И не мог вспомнить его. Так почему эти мучительно-прекрасные и мучительно-знакомые мне лабиринты я воспел как любующийся чужак?! Шурф, помоги мне узнать, что со мной. И я убью того, кто это со мною сделал!
Ненависть, приятная в своём напряжении, делала совершенно диким этого драхха. Сейчас он был именно мстительным духом леса, от которого сладко пахнет смолой; не существом из поворотов текста. Живым. Шурф залюбовался им и осознал, что имеет блокировку в собственной памяти. Рыбник тоже знал ту мысль. И обе системы мыслить утратили эти сведения. Из облика его нового друга напрашивался какой-то элементарный вывод. Который мог сделать даже Рыбник. Который сейчас работник Тайного Сыска сделать не мог.
— Я тоже ощущаю на себе ментальное и эмоциональное воздействия. Это весьма любопытно. И сокрытие знаний меня тоже в высокой степени злит.
Новый друг многообещающе улыбнулся. О, это будет прекрасно искать, найти и до полного утоления мести уничтожать замыслы врагов, а потом их самих. А потом...
Рыбник взвыл. На мгновение он ухватил ту эмоцию-вывод и теперь у него выбили игрушку. Из обрывка мыслей Шурф узнал, что там фигурировали кровь, наслаждение — кто бы сомневался —, какая-то для него лично забытая причина радости и запрещённое для идей действие в целом. Как будто стоит вспомнить его и станет очевидным всё остальное. Это второе никак не было связано с первой заблокированной идеей. И было куда более важно. Хорошо, что Рыбник настолько быстр, что способен опередить магию, и настолько безумен, что полностью вычистить его сознание невозможно.
Пока Истина на Королевской Службе делился выводами о фактах и особенностях этих фактов, раз их сочли важным скрыть, они изогнутым ради приятной прогулки путём шли к Дому у Моста.
В одном из проулков воин, как показалось Шурфу, получил Зов. И действительно, тот в книжном жесте воздел руку, приостанавливая собеседника.
— Я чувствую кое-кого шпагой. Оно пьёт подвластное Грейсвандир. Короче, эта дрянь убивает людей и трогает то, что принадлежит нам.
***
Сэр Джуффин Халли весело улыбнулся пустому теперь зеркалу перед ним. Он полагал, что малькик по имени Макс будет быстро находить врагов, в конце-коцов он создал того любителем приключений. Но этот подменыш был явно профессионалом. Без интересных решений он просто вытянул зазеркальную тварь на себя. Сколько же в нём упрямства?
А вот это было уже интереснее. Разделённая душа, которая не выглядит, так как таковой и не является. Хе-хе. Удостоверитель Реальности до последней капли своей напитанной Правилами крови был целиком перемещён в его дом.
Потом он заинтересовал Шурфа, кто бы сомневался. Влез с тем в заранее уготованный для заместителя Мёнина подвиг. И нашёл среди бесчисленных миров, вынул, уже не из Щели, а Разлома, Между Мирами это серебрянное существо. Оно помнило своё имя и очень собой гордилось. Грейсвандир. Красавица-шпага и до грубости неуничтожимый инструмент. Чиффа, в порыве любопытсва, мысленно коснулся её. И получил ответ по Безмолвной Речи. С тем же тягостным, что у Махи "акцентом".
Но Джуффин успел узнать, что хотел. Две самостоятельные части были по отдельности хороши. Но слившись! Они вспоминали как Открывать Врата, и к восхищению до потирания рук и некоторому опасению Кеттарийца, освобождать через них далеко не Птиц Смерти. Эта жидкость, прозрачней и текучее, чем вода, смывала любое существование. Джуффин не ценил уандукское представление о смерти, всё-таки так рассматривать вещи — удел кеифайев. Хотя, было же что-то такое в соединившемся существе, раз вспомнилось именно это.
Тут сэр Халли заметил — а чего ему до этого было смотреть? — Очевидная Магия не Истинная и не эльфийская. Драхх превратился в сильного мага. Эти розовые искорки! Кораллы Ачури, вот как их называют. Причём исключительно теоретики, так как слабые вызвать эти жеманные молнии не способен, а сильный не станет тратиться на подобную ерунду. Вроде бы они возникали случайно на восходе в рощах колючих растений. Теперь можно объяснить этот факт: Кораллы возникают в месте соприкосновения магии с Изначальными Письменами. Интересно, а будет ли кактус рядом с Кофой искрить?
***
Сэр Мелифаро шёл этой ночью прочь от дома незабвенной, которая, в очередной раз, ему отказала. Настроение у него было лишь немного весёлое, так как леди Меламори сумела очень его испортить. Никаких развлечений ему сейчас не хотелось, а интересной работы не было. Он был сейчас кислым настолько, что сам отправил Зов Па-а-а-ачтейнейщему начальнику. Тот ответил, что занят интересным магическим наблюдением. Да и мол, вообще, мальчик, не мешай.
Сын Манги аж вскинул бровь от любопытства. Ну что же, надо будет запомнить, когда его позовут в Дом у Моста, он припомнит как ему отказали. Молодой человек привычно развеселился.
Лунные зеленовытые блики особенно густо ложились на листья садов и стены. Сильным блеском отличались и окна. Проходя близ одного он даже увидел под ногами вторую чернильную тень. И тогда только понял, что длинная блёклая падает из-за отражённого света. Тогда Дневное Лицо Па-а-а-ачтеннейшего начальника вспомнило, что оно не только жизнерадостный славный малый, великолепный модник, прекрасный шутник и очаравательный разгильдяй, но ещё и Страж.
Похоже это было Истинной магией, то, что творилась в Ехо. И ещё какой-то. Сэр Мелифаро, вообще-не специалист в этих вопросах. Небось, сэр Халли за этой лунной активностью и наблюдает.
Пока Страж любовался двуцветной, очень объёмной и тихой, без единого вздоха и шороха, красотой, что-то где-то случилось и ночной город попрощался с этой бело-зелёной завораживающей тишиной. Выпав из приятного кокона мягкого света, что делал движения плавными и размеренными, молодой человек заметил, что двигался очень быстро. Яркая до того, что превращала в матовые пятнышки фонари, дуга месяца скрылась за облаком. Манящая посетителей забавная модная лавка в этом квартале была всё ещё закрытой. А зная распорядок хозяина, он как раз думал подойти вовремя. Да и ночь далеко продвинувшейся не ощущалась.
Из-под арки выбежал растрёпанный человек. Он был скорее ошарашен, а не напуган. Может быть, тоже выпал из-под чар яркой луны? Но от припертого к стене господина в одном лоохи ничего внятного не удалось добиться. Кто-то обокрал его через сны. Но он узнал об этом сейчас. В том было его озарение, разгадка всего.
Страж отпустил выпрыгнувшего из постели господина. Невзирая на речь и ужасно подобранную к домашней обуви скабу, безумием от того всё-таки не несло. А вот в доме через улицу присутствовал какой-то деревянно-безумный запах.
Когда он вошёл, всё было уже кончено. Охранная статуэтка, обозлившаяся от жуткого соседства, валялась растоптанной — уже едва ощущался закрытый путь для призыва мерзостной твари. Свежий сквозняк разносил то, что осталось от хозяина или хозяев.
Сэр Ланки-Лонки, и пусть побесится от того, что его мысленно не правильно называют, стоял посреди ветхой комнаты во всей своей занудной белоснежной красе. Невзирая на День Свободы от Забот, который начался внезапно, четыре часа назад, сэр Шурф, очевидно не заходил отчитаться. Так как Мелифаро отлично помнил это его настроение. Или почти такое. Эта, не вылезающая на постную рожу, сердечная радость и спокойненькая свобода. Рыбник, что ли, сегодня спал?
Но шуточка в уме так окончательно и не появилась. Лесной гость, с ног до головы весь в тоскливом чёрном, не был пострадавшим, и взгляд Тайного Сыщика резко его обежал. Мелифаро всегда нравилось это газетное выражение. Он предпочитал бегать вместе со свом взглядом. Однако новый знакомец сэра Занудство на разглядывания со всех сторон лишь едва заметно переместил вес на пятки. Как прославленный певец перед сотрудником всё той же прессы.
— Ну, привет тебе, сэр Шурф. Что нашёл... нашёл что?
Тут Мелифаро растерялся. А эти двое в скучных нарядах, согласно друг другу кивнули.
— Ты что, нашёл колдуна, который отвадил мою способность шутить? Лонкси-Локсли? Да нет, дырку над ним в небе, ещё могу!
— Сэр Мелифаро, у Вас, по прежнему, удивительно странная память. Я не далее как четыре часа назад...
Юноша закатил глаза, котовый терпеть эту их вечную маленькую церимонию, но тотчас же рефлекторно опрыгнул. Он не сразу понял, что заставило самого Истину замолчать. Но, видимо, этот драхх был очень уж нужным типом. Его рука касалась плеча Лонли-Локли, но этот наглец всё ещё продолжал стоять. Ну а без шуток, когда это сэр Шурф позволял себе прерываться?
— Ты прав, мой друг. Дело не терпит отлагательств. — произнёс этот приверженец светлого варианта монохромного платья.
— Вы ведь хотели, но не смогли вспомнить, сэр Мелифаро. Это магическое ваздействие коснулось всех нас.
— Шуточка моя? Да она, очевидной была. И неуместной, как мне теперь кажется. По-просту бы угадал. Но, вурдалака под одеяло, я не могу вспомнить о чём она! Мы срочно расследуем это дело! Эй, Заиндевелый Тюрбан, как там тебя зовут? Моя фамилия Мелифаро, а имени у меня нет. — он коротким мазком поднял ладонь к глазам.
— Вижу вас как наяву, сэр Ворон и бывший тёзка!
— Смежив веки вижу ваш образ как наяву, и благодарю, юный сэр Мелифаро. — как старомодный придворный раскланялся в ответ тот. И, Мелифаро теперь мог поклясться и с досады сжевать самую броскую скабу, если в новом сезоне эти вышитые колючки и составные тюрбаны не наводнят город! Перед ним стоял опасный конкурент-модник.
— Сэр Шурф, думаю, тебе это важно. Я, кажется, вспомнил, как называл себя Корвином Кори.
Определённо, можно заранее скупать булавки с крупной цветочной головкой!
