Осень 1670 года
— Дахэ — красавица, это имя очень подходит тебе, — его указательный палец скользнул по нежной смуглой щеке, по атласной шее к ключицам. Уверенным жестом Жоффрей убрал вороной локон, открыв взору золотое колье в виде змеи, чьи изумрудные глаза вспыхнули в свете масляных светильников. Возможно, этот предостерегающий блеск или нетерпеливое пламя в черных глазах одалиски должны были возбудить в нем подозрение? Но нет, гадать на кофейной гуще — не его удел. Он отдает предпочтение только фактам. — Хочешь, я расскажу тебе притчу о Человеке и Змее? Она длинная, но я постараюсь донести лишь самую суть. Девушка заворожено кивнула. — Однажды шел по дороге человек и увидел змею, попавшую в силок. Человек сжалился над Змеей и сказал: «Я спасу тебя от смерти, только обещай, что не причинишь мне никакого вреда». Змея с готовностью согласилась и поклялась страшной клятвой, что не станет ему вредить. Тогда он освободил ее из силков, и дальше они отправились вдвоем. Через некоторое время Змея проголодалась, потому что давно уже ничего не ела. Она набросилась на человека и хотела его убить. Тот едва успел отскочить в сторону, спасая свою жизнь, и сказал: «Ты что, решила меня погубить? Разве ты забыла, что поклялась не причинять мне вреда?» «Я голодна, а от голода можно и нарушить клятву. Так что я могу делать, что пожелаю». «Лучше будет, — сказал тогда человек, — если ты подождешь немного, пока мы не встретим кого-нибудь, кто бы рассудил наш спор». Змея согласилась, и они отправились дальше. По дороге они встретили Ворона. Человек попросил Ворона разрешить его спор со Змеей. Но Ворон признал правоту Змеи, так как и сам был голоден и надеялся разделить со Змеей добычу. Но Человек возразил им, что судей должно быть не меньше трех. Они пошли все вместе, пока не встретили Медведя и Волка. Но и те встали на сторону Змеи, потому что тоже захотели полакомиться человеческим мясом. Тогда человек воскликнул: «Какие это судьи — разбойники и убийцы, которые никогда не держат слова. Наш спор должен рассудить королевский суд, и вам не удастся его избежать. Я подчинюсь любому решению и никогда его не нарушу». Они пошли к королю, но тот так и не смог решить, кто из них прав: Человек или Змея. Тогда он попросил своего шута разрешить этот спор вместо него. «Сир, — сказал шут, — того, что мы слышали, недостаточно, чтобы вынести справедливый приговор, ведь в их рассказе много неправды. Я смогу составить окончательное мнение об этом деле только при условии, что Змею опять посадят в такую же ловушку, из которой этот человек ее освободил. Любое другое решение будет нечестным» Король одобрил это предложение. Тогда все отправились к тому месту, где человек повстречался со Змеей, и шут попросил Змею опять залезть в силки. Так и сделали. «Что же, шут, какое решение ты вынесешь?» «Сир, — ответил шут, — теперь они оба в том же положении, как и раньше. Никто не выиграл спор. И вот, сир, мое решение, которое не нарушит закона и придется по сердцу твоей милости. Если этот человек захочет опять освободить Змею, полагаясь на ее клятву, пусть так и поступает. Если же он рассудит, что Змея станет причинять ему вред или же, движимая голодом, нарушит свою клятву, тогда, я полагаю, пусть он идет на все четыре стороны, а Змея так и останется в силках. Как мог бы поступить еще вначале из страха, что Змея, которую он избавит от смертельной опасности, все равно нарушит свое обещание. Посему думается мне, что вернее всего предоставить человеку этот свободный выбор, который был у него прежде». Жоффрей погладил змею по золотому хвосту — ободу колье, — потом положил палец девушке на подбородок, приподнимая ее голову так, чтобы Дахэ оказалась с ним лицом к лицу. — Ты поняла, Дахэ? Иногда мы получаем у судьбы второй шанс, но сможем ли мы воспользоваться им, не повторяя прежних ошибок? — Я не понимаю, тебя мой господин, ты слишком умен, а я всего лишь женщина! Твоя женщина! — Ты не слушаешь, Дахэ, а если и слушаешь, то не слышишь. — Выпей вина господин, Девушка потянулась к серебряному кувшину, и наполнила два бокала на тонкой ножке из превосходнейшего венецианского хрусталя. Он потянулся к бокалу, но девушка остановила его руку. — Господин, Свет моих очей, я знаю, как ты любишь, когда я танцую для тебя. Принеси мне шаль, что я оставила на балконе, пока я подготовлюсь, чтобы удивить тебя. Этот неловкий и неумелый предлог заставил Жоффрея мысленно рассмеяться. Неужели она не догадывается, с какой легкостью он разгадывает все ее плутни? Жоффрей взял ее руку и поднес к губам. — Ты боишься, что твои слова покажутся мне дерзкими? Не бойся. В стране, откуда я родом, женщины не раболепствуют перед мужчинами как на Востоке. Наоборот, это мужчинам подчас приходится выдумывать различные ухищрения, чтобы сокрушить броню своей дамы. — Неужели ваши мужчины настолько слабые, что позволяют женщинам властвовать над ними? — Тот, кто хочет властвовать, должен сперва научиться подчиняться. Этого ты не знала? Безразличным взглядом он прошелся по лицу девушки, выражающему немое обожание, и вышел на балкон. «Пора бы уже заканчивать этот фарс, он становится скучным и предсказуемым». Когда он вернулся с шалью в руках, Дахэ успела избавится от тюрбана, который она накручивала из нескольких разноцветных платков, и от шелкового халата. Теперь на ней остались лишь шаровары из тонкой выбеленной шерсти, схваченные на бедрах парчовым пояском, прозрачная газовая туника и поверх нее короткая парчовая безрукавка с бахромой. «Наряд одалиски» — с улыбкой подумал Жоффрей, оглядывая любовницу. Ее маленькие изящные ступни утопали в длинном ворсе ковра. Мягким кошачьим шагом она направилась к нему и забрала шаль у него из рук. — Иди сюда, Свет очей моих, выпей вина, пока я буду танцевать для тебя. — Подожди, Дахэ, у меня кое-что есть для тебя, — Пейрак достал из кармана бархатный футляр и протянул его девушке. Затаив дыхание, одалиска откинула крышку и восторженно вскрикнула: на бархатной подкладке лежал браслет в виде змеи, тело которой украшали крупные алмазы, рубины и изумруды. Как и все восточные женщины, обожавшие блеск золота, Дахэ бурно выражала радость при виде такой роскоши: — О, Свет моих очей, мой господин, о, какая красота, — восклицала она, кружась и пританцовывая на месте. Пока девушка упивалась мерцанием драгоценных камней, то приближая украшение к лицу, то отдаляя, чтобы полюбоваться игрой света в гранях, Пейрак подошел к столику и быстро поменял бокалы с вином местами. Наконец, налюбовавшись подарком, Дахэ кокетливым движением опустилась на подушки у ног любовника. Пейрак с обольстительной улыбкой протянул ей бокал и, раскрасневшаяся, возбужденная девушка осушила его в несколько глотков. Пейрак посмотрел на нее с усмешкой, медленно потягивая фалернское: его маленькая игра подходила к кульминации. — Тебе нравится мой подарок? Заказал его у ювелира, который делает украшения для Хасеки-султан. — О, господин… Пейрак жестом остановил ее щебетание. — Твой брат при встрече примет тебя за жену султана, Дахэ. — Что ты говоришь, господин! Джохара убили на моих глазах, — голос девушки задрожал, а черные глаза широко раскрылись от страшных воспоминаний, которые только недавно перестали преследовать ее по ночам. — Только ранили. Я разыскал его и выкупил у Шамиль-бея. — Ты… ты… О! Черкешенка упала ниц и обняла его колени, прижимаясь к ним влажными от слез щеками. Он смотрел на нее каким–то отстраненным взглядом, снова и снова отмечая ее невероятную красоту — такую жемчужину почтил бы вниманием сам султан Османов. Но она больше не волновала его. — Перестань, Дахэ. Ты не должна раболепствовать передо мной. Ты не рабыня — я освободил тебя. — Да, — прошептала девушка, как зачарованная глядя ему в лицо. Он заметил, как налились румянцем ее щеки, а на лбу и висках выступили бисеринки пота. Должно быть, начало действовать снадобье, которое она подмешала в вино. — Скоро, совсем скоро ты встретишься с братом. — Он приедет сюда? — Нет, красавица моя, ты поедешь к нему, и вы вместе вернетесь на родину. Минуту-другую девушка ловила губами воздух, как выброшенная на берег рыба. Казалось, она не могла до конца понять, что означают эти слова — радость или горе. — А ты? Джаффар, господин мой, Свет очей моих, — мое место рядом с тобой! — Нет, больше нет, — тихий ласковый тон, в котором ощущалась твердая, как гранит, неумолимость, хриплый голос — били ее больней, чем плети работорговцев. Ей хотелось вцепиться ногтями в его бесстыжие насмешливые глаза, хотелось ползать вокруг него и целовать ему ноги, умоляя оставить ее хотя бы в качестве служанки. О, если бы только это могло помочь! Но вместо этого из горла вырвался только сдавленный стон: «Почему, почемууу?!» Он смотрел на нее с жалостью, за которой, однако, скрывалось безразличие и даже некоторое раздражение — он был сыт по горло этим фарсом. Сколько подобных сцен он повидал за свою жизнь — не счесть. Он уже охотно обошелся бы без них. Пейрак решил, что отныне не будет тратить свое время на подобные пустяки, жизнь и так слишком коротка. — Дахэ, страсть подобна прекрасной розе в саду. Ты приходишь, чтобы полюбоваться ее красотой, чтобы вдохнуть ее дивный аромат и уйти, предоставив это наслаждение другим. Иные, жадные и эгоистичные люди, срывают цветы, чтобы присвоить себе их красу. Но сорванная роза быстро вянет, а ее дивный аромат сменяется запахом гниения. И этот образ поруганной, уничтоженной красоты затмевает саму память о прекрасном. Все лучшее, что хранилось в потаенном уголке души, оборачивается тленом разочарования. Научись смирять свои страсти, ибо они почти всегда безрассудны. И если ты поймешь, о чем я говорю тебе, то ты будешь очень счастлива, Дахэ. — Ты говоришь так, господин, потому что не любил. Ты не переживал ничего такого, о чем так легко и красиво рассуждаешь. Но однажды и ты полюбишь! И я бы хотела узнать, сможешь ли ты оставить свою розу благоухать в чужом саду, цвести для другого мужчины! Пейрак поднялся: огоньки воспоминаний в его обсидиановых глазах, подобно огням святого Эльма, сулили бурю. — Ты ошибаешься, Дахэ. А теперь иди к себе. Завтра ты взойдешь на корабль, который отвезет тебя домой. Не желая больше продолжать эту сцену, Жоффрей развернулся к ней спиной, подводя тем самым окончательную черту, и стремительным шагом вышел на балкон. — Господин! Прости меня за необдуманные слова! Люби меня в последний раз! Я принадлежу тебе! Оставь меня у себя, я согласна быть твоей служанкой! Мне не надо много места. Только позволь остаться… Ее голос захлебнулся в рыданиях, но Жоффрей больше не слышал его. Шум ветра и моря унесли ее образ, не оставив о ней даже воспоминаний. Мысли его обратились в тот день, когда слуга принес ему письмо от отца Антуана, доброго монаха, который спас умирающего, истерзанного клещами палача графа Жоффрея де Пейрака, некогда самого могущественного сеньора Лангедока. Когда по прошествии семи лет он, наконец, решился узнать о своей семье, отец Антуан был первым человеком, к которому он обратился за помощью. Жоффрей боялся, что отыскать бывшую графиню де Пейрак будет не просто: наверняка она заперлась в монастыре или ведет жизнь затворницы в Монтелу, замке ее отца. О худшем он и думать не хотел. Что, если ищейки Фуке нашли ее и детей? «Нет», — уговаривал он себя. У Анжелики есть родственники в Париже, у которых она могла попросить помощи, кроме того у нее должно было хватить здравого смысла уехать из города, когда его дело было окончательно проиграно. Но все оказалось совсем не так, как он предполагал. Наивный глупец! Из письма, написанного мелким убористым почерком отца Антуана, он узнал, что бывшая графиня де Пейрак вышла замуж за своего кузена, маркиза дю Плесси-Бельер, родила ему сына и теперь живет при дворе, где занимает почетные должности. Обезумев от боли и гнева, он судорожно смял бумагу в руке. Раб, доставивший письмо, испуганно упал ниц, бормоча жалкие извинения. Первая мысль: не верить. Это невозможно! Немыслимо! Но потом правда, точно ядовитые испарения, достигла его разума, и он расхохотался. Ну конечно! Станет ли молодая красивая вдова хоронить себя под монашеским покрывалом! Она должна быть богата, ухожена, окружена поклонниками. У нее должен быть муж… Филипп дю Плесси-Бельер — лощеный красавчик из своры младшего брата короля. Пейрак вспомнил, как однажды в Тулузе кто-то в беседе упомянул его имя. Молодая жена графа покраснела и смешалась. Он знал, что означают эти томно опущенные трепещущие ресницы, этот легкий румянец на щеках молодой женщины — почти всегда эти признаки говорят о нежном чувстве. Он запомнил этот случай, потому что именно тогда впервые испытал сильный укол ревности. Вечером он заставил жену рассказать обо всем, что связывало ее с красавцем-кузеном. Ее слова успокоили его. Он опасался худшего: тайных свиданий, поцелуев при луне, когда подростки со страхом соприкасаются с неизведанной доселе природой любви. Незаконченный роман, дело, которое подсознательно стремится к завершению; даже когда человек не думает об этом, тяга к завершенности исподволь продолжает жить в нем. Не знаешь, когда вспыхнет искра — и в этом кроется серьезная опасность. Но здесь! Здесь даже не было осмысленного чувства, только мимолетная фантазия. И он, Жоффрей де Пейрак, мнивший себя знатоком человеческих душ, — ошибся! Эта мимолетная фантазия оказалась ростком, из которого годы спустя выросло могучее дерево. Ее образ фантомной болью до сих пор преследовал его. Анжелика, его златокудрая фея, его Галатея, его Жена — отдала себя другому. Пейрак стиснул перила так, чтобы холод мрамора передался ему, успокаивая разум. Выровняв дыхание и заставив участившийся пульс вернуться к размеренному ритму, он окинул взглядом расстилавшуюся внизу долину. Справа тянулись апельсиновые рощи с проложенными между деревьев коридорами аллей, слева — ажурные клумбы, окаймленные низким самшитовым кустарником. Садик, пестреющий красными и нежно-розовыми амариллисами, который он велел разбить для одной из своих любовниц — кажется, это была эфиопка Малика, гибкая черная пантера, подаренная ему марокканским принцем вместе с белым львом. Его взгляд скользнул от этого изнеженного великолепия к гавани, где покачивались на рейде его корабли. Гавань имела форму полумесяца. Выдающиеся в море клешни утесов щетинились рядами длинных пушечных батарей. Пушки были установлены на деревянные вращающиеся помосты, чтобы канониры свободно могли менять угол обстрела. Даже мощный флот, которым обладал его «старый друг» Меццо-Морте, если бы он решил пожаловать в гости, был бы взят в клещи и потоплен под перекрёстным огнем в считанные часы. Этот островок близ Кандии, некогда принадлежавший мальтийскому ордену, а теперь подаренный Рескатору Великим Визирем Османов, Фазыл-Ахмедом Кепрюлю, превратился в мощную военную крепость, оборудованную по последнему слову европейского фортификационного искусства. Рескатор окинул усталым взором горизонт. Снова это отвратительное чувство, когда ты силен и могущественен, как никогда, но сзади ползет какая-то тень, и ты вдруг ощущаешь ледяное дыхание смерти за спиной. Нет, он не станет полагаться на дурные предчувствия. Это удел слепых, тех, кто познает мир на ощупь. Он же видел достаточно, чтобы прислушиваться лишь к разумным доводам. — Любуешься своими владениями? — Да, эфенди, — обронил Пейрак, не поворачивая головы. На самом деле не видя больше ни долины, ни гавани. Мысли унесли его далеко отсюда. — Уже не первый день ты хочешь сказать мне что-то, но все оттягиваешь. Откройся старому другу. Белый бурнус Абд эль Мешрата источал тонкий аромат сандала и розового масла. Пейрак с нежностью улыбнулся — то был запах спасения и исцеления. Дорогой преданный друг! — Я ухожу, эфенди. Через несколько дней я поплыву в Палермо, чтобы забрать сына, а затем покину Средиземное море. — Сейчас, когда ты обрел такое могущество на Востоке, какое не снилось ни одному христианину? — Могущество здесь эфемерно, как и все остальное. Сегодня ты правишь Великой Османской Империей, а завтра кормишь рыб в Босфоре. Вот какова цена здешнему могуществу. Сегодня я в бо́льшей опасности, дорогой друг, чем когда меня, умирающего изгнанника, привезли к тебе в Фес. — Да, ты прав. — Я исполнил все, что обещал Осману Ферраджи. Трон Марокко достанется его вскормышу. Но я не хочу дожидаться того дня, когда рев молодого льва докатится до Топкапы. Однажды я уже недооценил одного робкого неуклюжего мальчишку, больше я не желаю совершать подобной ошибки. Повисло долгое молчание. Неужто уже никогда не взовьется на флагштоке корабля серебряное экю на белом поле, эмблема Рескатора, которой страшились даже бравые моряки Его Величества французского короля? Рескатор. Испанцы называли так торговцев контрабандным серебром, фальшивомонетчиков, называли глумливо, в насмешку. Сначала его не воспринимали всерьез, но когда «выскочка-ренегат» фактически монополизировал весь оборот серебра на Средиземноморье, его начали бояться, перед ним начали заискивать, его расположения стали добиваться высокопоставленные государственные лица. Тайно, разумеется. Его агентурная сеть раскинулась дальше, чем у короля Франции. Он мог влиять на рыночную экономику стран Леванта и Магриба. В некотором смысле он был могущественней султанов и дожей, так как не был связан политикой по рукам и ногам. Но могущество денег — эфемерно. Особенно здесь, на Востоке. — Восток — царство миражей и несбыточных надежд, эфенди. Восток дорог моему сердцу, но душа моя принадлежит Западу. — Все, что нам предначертано, уже записано Аллахом в Книгу Судьбы. Что бы человек не выбрал, как не поступил бы, — все известно Аллаху. Звезды открыли мне, что опасность грозит тебе именно там, куда стремится твоя душа. Ты велик среди людей, но страшись бросить вызов воле Аллаха! Ибо ему под силу поменять небо и землю местами, сделать малое — большим, а великое — ничтожным. Пейрак ответил легкой улыбкой. — Вы знаете мое мнение. Единственный Бог, которому я доверяю свою судьбу — тот, что у меня в голове. Вам лучше уехать со мной, эфенди. Принц Исмаил — кровожадный фанатик, в этом он ничем не лучше последователей Торквемады, с которыми мне пришлось столкнуться на родине. В простом химическом реагенте они увидят кровь или слюну Сатаны. Они столь же праведны, сколь и жестоки, эти пришедшие «не с миром, но с мечом» Воины света. — Да, я поеду с тобой. Ибо такова воля Аллаха, чтобы я последовал за тобой и нашел свою смерть на чужой земле. Скажи мне: твое решение бесповоротно? — Да, бесповоротно. — Мактуб, — старый марабут воздел свои темные, как кора мушмулы, ладони к небесам. — Мактуб, — машинально повторил Пейрак, вновь устремляя взор вдаль.***
Воздух колыхался, плавясь под полуденным солнцем. Тишину нарушал лишь шум фонтана, птичий щебет и жужжание пчел в саду. Эта тихая вилла в самом сердце Палермо принадлежала богатому купцу из Леванта Мухаммеду Ракки. Пейрак всегда останавливался именно здесь. Архитектура здания затейливо сочетала в себе элементы разных эпох и культур: арабскую, византийскую, ранний Ренессанс. Казалось, здесь запечатлена вся удивительная история Сицилии. Эти берега, видевшие греков, римлян, финикийцев, византийцев, арабов, норманнов, германцев и прочих, уже более двух столетий находились под испанским владычеством. Окно, через которое Пейрак смотрел на цветущие кусты роз, было вырезано в форме подковообразной мавританской арки и украшено арабеской. Жоффрей, откинувшись на шелковые подушки, поднес к губам мундштук наргиле. Вот у фонтана показались две девушки-подростка, наверняка сбежавшие от дуэний, чтобы прогуляться по городу, поверяя друг друг сердечные тайны. Скинув туфли, они уселись на бортик фонтана, достали маленькие зеркальца и с веселым смехом принялись пускать наперегонки солнечных зайчиков. Головки красных роз заглядывали ему в окно. Точно такие же розы смотрели, как он выздоравливает после долгой изнурительной болезни. Когда слуги Абд-эль-Мешрата привезли его в Фес, он был еле жив, а ногу не чувствовал уже несколько месяцев. Он приготовился к тому, что ногу придется отнять. Что ж, пусть, если такова плата за жизнь. Но старый марабут сотворил чудо, он сумел восстановить чувствительность тканей путем сложной и долгой операции. — Если вы хотите навсегда избавиться от хромоты, рану придется держать открытой, пока связки не срастутся. Жоффрей жестом показал: пусть, он согласен на все. От морфия он отказался во избежание привыкания. Боль, ноющая, не проходящая ни на минуту, — вот что запомнилось ему о первых месяцах прибывания на Востоке. Боль и розы, заглядывающие к нему в окно. Жоффрей протянул руку. Потревоженный шмель грузно поднял полосатое тельце от цветка и с возмущенным жужжанием полетел прочь. Сорвав головку розы, Пейрак ожесточенно смял ее в ладони. Алые лепестки, похожие на капли крови, просачивались сквозь его пальцы и падали на пушистый персидский ковер. Розы и боль. Но на этот раз у боли было имя. «Анжелика», — непроизвольно сорвалось с губ ее имя. Он вздрогнул, отгоняя от себя это наваждение: той юной нимфы, которую он любил, больше нет. Возможно, где-то в Париже живет женщина, некогда бывшая ею: дебелая матрона или пустая придворная кокетка, нарожавшая своему мужу-содомиту кучу сопливых ребятишек, а нынче услаждающая похотливого короля Франции. Губы под черной полоской усов презрительно скривились. Перед его мысленным взором она представала такой, какими бывают после тридцати женщины, ведущие неумеренный сибаритский образ жизни: с уставшим от праздности и разврата лицом, с отвислыми грудями, полным животом и рыхлыми бедрами. Влюбленный глупец! Он обожествлял ее, а она ничем не отличалась от остальных: лживая, коварная, с иссохшей, будто пустыня, душой. Но вот где-то в глубине дома раздался звон колокольчика. Вошел слуга-мавр и, поклонившись на арабский манер, объявил: — Юный господин прибыл, сид Джаффар. Пейрак удовлетворенно кивнул. — Пусть накрывают на стол. Мы будем обедать здесь, — он указал на низкий бронзовый столик. Не заметив, как слуга вышел, Пейрак снова пустился в воспоминания. Кантор! Сын, рожденный его погубленной любовью! Однажды, просматривая список экипажа французских галер — он заранее знал, что французский король готовит карательную операцию против берберских пиратов, и решил укрыться за Мальтой, — Жоффрей наткнулся на имя, которое заставило его задуматься: Кантор де Моренс, паж восьми лет. Не так ли назвали ребенка, которого они с Анжеликой зачали незадолго до его ареста? Он навел дополнительные справки и его сомнения подтвердились: Кантор де Моренс-Бельер оказался пасынком маршала дю Плесси-Бельера. Пейрак с ожесточением отметил, что мальчику дали фамилию Моренс-Бельер, а не Пейрак. Нужны ли еще доказательства, что Анжелика никогда не любила его? Решение было принято в ту же минуту: судьба посылает ему сына, и он не будет отказываться от этого дара. До того момента, как он узнал, что его сын плывет с королевской эскадрой, встреча с воинственным герцогом де Вивоном не входила в его планы. Сражение против вооруженного до зубов французского флота могло дорого ему обойтись, но опасность потерпеть поражение его не остановила. Галеры были неповоротливы, как чугунные башмаки. Маневрируя на своей легкой новой шебеке, он получал весомое преимущество в скорости и мог выиграть эту битву. Пейрак тянул время, устроив фарс с переговорами, а сам рассчитывал атаку так, чтобы оттеснить судно, где находился его сын, от остальных кораблей. К несчастью, в пылу сражения галера дала течь и пошла ко дну. Страшно рискуя, Пейрак велел взять судно на абордаж. Минуты, когда он беспомощно смотрел, как корабль с его сыном на борту идет ко дну, он будет помнить до самой смерти. В этот момент дверь открылась, и на пороге показался мальчик в черной форменной одежде с кожаной сумкой через плечо. Под мышкой у него была неизменная гитара: первый подарок отца, как только тот открыл в сыне талант к пению и музицированию. Мальчик бросился к отцу, но на полпути отчего-то оробел и хотел поклониться, но Пейрак опередил его: поднявшись, он шагнул к сыну и сжал его в объятиях. — Вот и ты, мой мальчик! — Отец! — воскликнул Кантор как и в тот первый миг, когда его привели к ужасному пирату в маске. Без раздумий ребенок бросился к нему, повторяя как заклинание: — Отец! Отец! Вошли слуги, держа подносы с кушаньями. — Садись, сын мой, поешь. Пока Кантор жадно, как все вечно недоедающие школяры, уплетал пирог с дроздами, Пейрак разглядывал сына. Некогда плотный мальчик вытянулся, стал более изящным. Это был уже не тот маленький осленок, читающий по складам и совсем не умеющий писать. Старинная академия изящных искусств, основанная Фридрихом Сицилийским в 1300 году, показалась Жоффрею лучшим местом, где мальчика могли избавить от невежества. Кроме обычного набора точных и гуманитарных наук здесь уделяли внимание музицированию, сложению стихов, танцам. Но самое главное, что привлекло Пейрака, это то, что академия была светским учреждением. Наконец, настало время разговоров: черный слуга поставил перед ними две фарфоровые чашечки, покрытые ляпис-глазурью, маленький фарфоровый кувшин с водой, в которой плавала льдинка, и блюдце с леденцами. Затем мавр вышел и скоро вернулся с чайником, полным кипятка. Очень аккуратно, не пролив ни капли, он приготовил кофе — традиционный восточный напиток. Сидя рядом, Жоффрей следил, как мальчик осторожно, по мусульманскому обычаю, двумя пальцами держал чашечку, как влил в нее каплю ледяной воды, чтобы осадок опустился на дно, как поднес чашку к губам. В его тонком профиле угадывался образ матери, когда она юной девушкой попала к нему в дом. Зачем немилосердная судьба сделала его любимого сына столь похожим на эту бессердечную предательницу? Пейрак на восточный манер поджал под себя ногу и снова взялся за наргиле. — Рассказывай, сын мой. Они много говорили: Кантор рассказывал отцу о порядках в академии, о том, что узнал от учителей, и они даже немного поспорили, не сойдясь в каком-то философском вопросе. Пейрак улыбнулся, отметив острый любознательный ум своего сына. — Знаете, получить хорошее образование можно не только в Европе. Довольно с вас изящных искусств, мой мальчик, я хочу чтобы вы расширили свой кругозор, выучили английский язык, углубили свои познания в точных науках — физике, механике и химии. — Вы знаете такое место, отец? — Да, оно находится в Америке, материке, открытом Колумбом в конце позапрошлого века. В Бостоне есть университет, названный в честь Джона Гарварда. Во время своего путешествия по Европе я познакомился с Эдмундом Андросом и до сих пор поддерживаю с ним связь. Сейчас он преподает в Гарварде арифметику. Я доверяю его отзывам, ибо это очень талантливый человек, а он всерьез полагает, что с течением времени европейцы будут стремиться обучаться в Гарварде. — Но это так далеко! Я не хочу быть далеко от вас, отец! — горестно воскликнул мальчик, роняя ложку, которой ковырял мороженое. Жоффрей ободряюще улыбнулся сыну. — Не будете. Я покидаю Средиземное море и плыву в Америку. Там я сумею начать исследования, о которых давно мечтал. Это богатые земли, сын мой, их недра содержат неизведанные сокровища. Я хочу первым добыть их! — О, отец, — радостно встрепенулся Кантор. — Я хочу с вами исследовать новые земли, я не хочу чахнуть за математикой и теологией. — Погоди расстраиваться, — усмехнулся Пейрак, выпуская изо рта ароматное колечко, — сперва я поплыву в Бостон с тобой и какое-то время пробуду там. Мальчик замер, опустив глаза, но упрямое сосредоточенное выражение лица выдавало внутреннюю борьбу. Граф терпеливо ждал, пока сын решится задать вопрос. Наконец, Кантор поднял голову. Не глядя отцу в лицо, он спросил деланно беспечным тоном: — Вы плывете один, отец? Граф усмехнулся: — С вами, мой мальчик. Мои старые морские волки тоже плывут с нами, а еще Мешрат-эффенди, мой старинный товарищ, которому я обязан жизнью. — Я имел в виду… — лицо Кантора залилось краской до самых ушей. Как будто он опасался, что его расспросы покажутся слишком дерзкими господину-отцу. — Я имел в виду… Может, вы вдруг решите жениться… и… — Кантор замолчал, окончательно смутившись. По губам Пейрака скользнула понимающая улыбка. Он мог бы одним взглядом прекратить эту неловкую тему, но не стал этого делать. Один индийский брамин, которого он повстречал во время своих странствий по миру, учил, что терпение и смирение — две добродетели, ведущие человека к самадхи — духовной самореализации. «Будь терпелив, особенно с ребенком и с женщиной, и ты получишь ключ, отпирающий сердца» — Я не могу вновь жениться, ведь по законам божьим я все еще связан священными узами с вашей матушкой, — мягко сказал он. Заметив, как мальчик радостно встрепенулся от его слов, Пейрак быстро добавил, — Увы, сын мой, жизнь поставила нас в такие обстоятельства, что выход лишь один — оставить все как есть. — Значит, я никогда больше не увижу матушку и Флоримона? Как будто вся накопившаяся горечь выплеснулась в этом восклицании, и сердце Пейрака дрогнуло. — Я этого не говорил. Однажды я верну себе то, чего так вероломно был лишен: свои титулы, земли моих предков. Мы вернемся во Францию и сможем встретиться с твоей матушкой и братом. — Но она останется маркизой дю Плесси-Бельер? — Да. — Но почему? — Потому, что судьба так решила. Она так решила. С минуту они просто молчали, глядя друг на друга. — Я понял вас, отец, — наконец промолвил Кантор. Он натянуто улыбнулся и потянулся за вафельной трубочкой с шоколадом и рикоттой, а Пейрак снова перевел ленивый взгляд в окно. С моря налетел легкий ветерок, и розы закивали алыми головками, как будто вторя его словам. Их аромат заполнил комнату, смешиваясь со сладким запахом дыма и благовоний. Жоффрей поморщился, скучая по свежему соленому запаху моря и корабельной древесины. Хватит с него Востока с его кровью и розами. Его влекло к диким непокорным землям, туда, где его жизнь обретет новое начало. Мактуб.