Огни святого Эльма

Опять море… Шлюп «Великий Дофин» ощутимо покачивало. «Белые гуси расшумелись», — говорили моряки, указывая на пенистые гребешки волн. Анжелика поглядывала на приунывшего Савари. Он жаловался, что влажный туманный климат Америки противопоказан его теплолюбивым суставам. В руке она держала талисман — ловец снов, который научила ее плести старая Вагош. Он представлял собой паутину из толстых ниток и оленьих жил, натянутых на круг из ивовой ветви, также в нитки вплетались несколько перьев. Индейцы верили, что, если такой талисман повесить над изголовьем спящего, то паутина задержит плохие сны — хорошие же просочатся между ниток. Хорошая она женщина — Вагош. Она учила француженок премудростям и ремеслам своего народа, взамен получая вещи, которых не было у индейцев. Анжелика познакомилась и с другими женщинами, жившими в поселении. Колонисты были сплошь толковые люди, не имевшие ничего общего с глуповатыми ленивыми крестьянами из тех мест, где она выросла. А еще, несмотря на все тяготы, они отличались особой привязанностью к своей земле. Они говорили с любовью об урожае, о приплоде поросят, о стрижке овец — когда им преподнесли новенькие ножницы из лучшей Шеффилдской стали, они бросились благодарить Анжелику со слезами на глазах. В Порт-Рояле варили замечательное пиво, которое практически заменило все остальные напитки. Бочонки с собственным клеймом продавали англичанам и индейцам, впрочем, последние куда охотнее покупали «огненную воду» — самогон и бренди. Но главным способом обогащения в Новой Франции оставалась торговля пушным зверем. Зимой и по весне трапперы уходили вверх по рекам в поисках старых и новых поставщиков. Все колонисты платили налог губернатору, а фермеры платили и за пользование мельницей, сукновальней, сучильней, коптильней. У поселенцев практически не было денег, поэтому налоги оплачивались бобровыми шкурками. Два сундука с мехами за этот год плыли сейчас на «Великом Дофине» и из Пентагуэта на «Звезде» уйдут во Францию. Интендант был очень расстроен, что налогов собрали меньше, чем он рассчитывал. За две недели, что они пробыли в Порт-Рояле, Анжелика часто беседовала с Талоном и успела утвердиться в своем первоначальном мнении. Этот человек — настоящая находка для колоний, Кольбер в который раз продемонстрировал свое профессиональное чутье. Талон понимал, что колония не может жить только за счет торговли пушниной. В его мечтах Новая Франция строила корабли для своих нужд, поставляла древесину, канаты и деготь на европейские верфи, добывала руду и плавила металлы, производила бумагу, экспортировала пшеницу, бобы, солила и продавала рыбу. И он не только мечтал, он делал — фермеры начали выращивать помимо пшеницы и бобов, коноплю и лен, разводить свиней, на реке Сен-Чарльз была открыта первая верфь, а около Монреаля — первая лесопилка. — Это позор, мадам, имея такие могучие леса, мы вынуждены покупать древесину для кораблей у англичан, а деготь привозить из Скандинавии! Талон, истый католик, тем не менее искренне сожалел, что в Новой Франции не могут селиться протестанты. Консервативная позиция иезуитов была ему не близка до такой степени, что он даже решался оспаривать ее вслух. — Чувство национального единства — вот что первично. А Франция только и делает, что изгоняет гугенотов из своего лона. Эти люди покидают Францию, не выдержав постоянных поправок к Нантскому эдикту, которые в конце концов свели на нет все права, дарованные им королем Генрихом. Мне кажется, иногда сами обстоятельства требуют терпимости. Главное — чтобы они продолжали считать себя французами, а там шаг за шагом мы приведём их куда нужно. А сейчас все их таланты идут на пользу Новой Англии, а не нам. Талон ужасно обрадовался, когда узнал, что на борту «Звезды» прибыл специалист по производству мыла и поташа, которого он долго и тщетно просил у месье Кольбера, а так же фламандка-кружевница, сестра Зельда. Она приплыла в качестве миссионерки, чтобы научить колонисток и индейских женщин плести кружева. Но сестра Зельда плохо перенесла плаванье и за несколько дней до отплытия в Пентагуэт отдала богу душу. К счастью, на ее место нашлась женщина, причисленная к конгрегации Святой Девы, основанной Маргаритой Бургуа в 1658 году. Сестра Амбруазина рассказала, что во Франции монахини их монастыря плели кружева, внося таким образом свою лепту в дело благотворительности. Это была уродливая горбунья в высоком нелепом чепце, с лицом, усыпанным красными бородавками, а левую щеку женщины от края губ до виска пересекал отвратительный шрам. Индейские ребятишки шарахались от нее, обзывая на свой манер: «гиваква». Анжелика не знала, что это значит. Комендантша, мадам де Кассанье, объяснила ей: индейцы не любят изуродованных или пораженных какой-то хворью. — Они мнительны, как дети. Не боятся смерти, но страшатся мира духов. Они верят, что на людей с изувеченными лицами ложится проклятие, и они обречены после смерти скитаться по миру живых в виде призраков и оборотней. Несмотря на то, что мадам Кассанье считала эти суеверия глупостью, она обрадовалась, когда узнала, что монашка поедет в Пентагуэт с новоиспеченным губернатором и его семейством. К удивлению Анжелики, Николя Перро тоже плыл с ними. — Пробуду до Нового года, а там поднимусь вверх по Пенобскоту до Святого Лаврентия. А оттуда — к Великим Озерам. Месье Талон сказал мне, что в прошлом году Жолье открыл там пятое озеро, ирокезы называют его Эри. Хотел бы я оказаться на его месте! — А каковы на самом деле ваши намерения? Николя расхохотался. — Я «джентльмен удачи», мадам. Только сухопутный. Я ищу сокровища на суше. Меховые тайники, мадам. Индейцы добывают шкуры и складывают их в одно место — в общий котел. Она рассчитывают продать большую партию бледнолицым, которые много заплатят. Весь смысл в том, чтобы взять такую деляночку за бесценок. А для этого нужно искать людей, проводников, которые знают расположение этих схронов. Кроме того, нужно обследовать новые территории. Земли вокруг Гудзонова залива, где раньше можно было обогатиться, теперь под контролем англичанан, и мы сами в этом виноваты… Наш прошлый губернатор очень боялся, что французские трапперы предпочтут добывать меха в районе Гудзонова залива, а не вдоль течения Святого Лаврентия, и он потеряет над ними власть — и деньги, мадам! — ухмыльнулся Перро в усы, «ржавые» от табачного налета. — Поэтому запретил экспедиции в тот район, а весь товар из тех мест объявил контрабандой и арестовал. Тогда два квебекских траппера, которые сильнее всего пострадали от этого запрета, Гросселье и Радиссон, сговорились с англичанами, те послали большой отряд… В общем, сейчас все земли — и меха! — вокруг Гудзонова залива принадлежат новой Гудзонской компании, которой руководят из Лондона. Англичане построили форты, укрепились, у них поддержка самого принца Руперта, а мы по прежнему каждый сам по себе. Перро был рад потрепаться с красивой дамой. К тому же он привык, что у женщин недалекий ум — «в одно ухо влетело, в другое вылетело». В этом смысле он мало чем отличался от большинства мужчин. Мысли Анжелики тут же заработали в этом направлении. «Деньги дают власть» — говорил ей Жоффрей де Пейрак, ее первый муж. Деньги, однако, не спасли его от костра. Не спасли они и сюринтенданта Фуке, богатейшего вельможу, серого кардинала Фронды. «Это потому, что они не были свободны от могущественной государственной машины. Она как жернов перемалывает тех, кто осмелится поднять голову выше других. Здесь мы слишком далеки от неспящих глаз королевских ищеек. И деньги могут дать нам власть» К тому же в Париже у нее был надежный друг. Нескладный, худощавый, длинноносый, ссутулившись в своем темном длиннополом плаще, похожий на хищную птицу. Полицейский Дегре. Талон выдвинулся в Квебек по суше. Анжелика сердечно простилась с ним и напоследок передала ему два конверта: один для своего парижского управляющего Моршандо, другой — для Флоримона, которому она исписала несколько листов, не надеясь, что мальчик прочтет хотя бы треть. Она любила детей, которых дал ей Филипп, во время плаванья она успела привязаться к Шарлю-Анри. Теперь, когда мальчик перестал дичиться ее, он принимался трещать как сойка, рассказывая обо всем, что ему довелось увидеть и узнать. Но никто не мог восполнить отсутствие ее старшего сына, ее первенца. Иногда, убаюкивая детей, она с горечью вспоминала о мальчике, чувствуя, что с ним осталась частичка ее сердца. Обменявшись прощальным рукопожатием с маркизой, Талон вдруг пристально посмотрел на нее: — Вы напоминаете мне одну юную мадемуазель, с которой я имел честь познакомиться в Монреале. У вас случайно нет родственников, переехавших в Новую Францию? — Мой брат Жослен уехал в Америку, когда я была еще ребенком. С тех пор мы ничего не слышали о нем. Жослен де Сансе. — Сансе… — Талон задумчиво потер подбородок. — Сансе… Что-то знакомое… Анжелика с радостным волнением еще раз сердечно пожала руку интенданта. — Сообщите мне, сударь, если что-то узнаете о Жослене де Сансе. Талон пообещал провести тщательное расследование и в случае успеха сразу же написать. Крики матросов: «Киты, киты» — вырвали ее из воспоминаний. Анжелика обратила взгляд туда, куда указывали пальцы моряков. Примерно в десяти туазах от корабля из воды показались серые, как валуны, громадины. Они то выныривали, выставляя из воды сгорбленную спину, то снова уходили под воду, ударяя по поверхности раздвоенным хвостовым плавником. На капитанском мостике Анжелика увидела Филиппа: он посадил на плечи Шарля-Анри, который тоже показывал пальчиком на китов и вторил крикам матросов. И вдруг, на радость зрителям один из гигантов целиком вырвался из воды, демонстрируя белое брюхо в продольных бороздках, и плашмя упал на спину, подняв фонтан брызг, чем заслужил бурную овацию и стал, несомненно, героем дня. Глядя на своих мужчин, Анжелика в порыве чувств приложила руку к груди. Филипп был без шляпы и парика, и его светлые кудри — чуть темнее, чем волосы его сына — перебирал ветер. «Как он красив! Ничто не способно убить его волю. Огрубить, заставить стать жалким и униженным изгнанником. Поэтому я люблю его, хотя он далеко не безупречен. За его спиной — груз ошибок. Как и за моей. Жизнь окунала нас в грязь по самую грудь, но мы смогли очиститься и найти путь к свету» Она заметила на палубе Николя Перро. — Вышли размять ноги? — крикнула ему Анжелика. Теперь она старалась обаять этого человека, который неразрывно был связан с ее интересами. — Да, надоело валяться в гамаке. Так и жду, когда мы причалим, чтобы дать волю ногам. Знаете, сколько эти ребятки прошли за всю жизнь? Сотни тысяч лье, мадам! Перро проследил за ее взглядом и ухмыльнулся. — Зря маркиз взял вас с собой. — Что? — Я уже говорил вам: Америка — страна искателей сокровищ. Люди здесь готовы бороться, готовы проливать кровь своих врагов. А враги — это те, кто стоит на пути. Он по-кошачьи сощурил глаза, нагло разглядывая ее золотистые волосы, от ветра выбившиеся из-под шляпы. — За такую шкурку здесь дорого заплатят. — Объяснитесь, месье! — ледяным тоном воскликнула Анжелика. Она могла понять, что образ жизни накладывает на характер человека определенный отпечаток, но терпеть оскорбления не собиралась. — Простите, но я говорю как есть. Здесь мало женщин. Белые женщины имеют огромный выбор, оттого они тут наглые, как тысяча чертей. А такая женщина, как вы, и вовсе бесценна. Если ваш муж окажется заурядным человеком, он плохо кончит. Впрочем, что-то подсказывает мне, что это не так. Его сила еще не пробудилась. Умом он все еще там, во дворце, но здесь, в Новом Свете, он быстро избавится от иллюзий. Николя подмигнул ей и вразвалочку направился к нижней палубе, где между пушечными лафетами был натянут его гамак.  — Земля по курсу. Идем правым галсом. Анжелика сощурилась, глядя, как впереди из тумана выплывает каменная гряда суши.

***

Корабль «Звезда Аделаида» покачивался на рейде подобно большой горделивой птице, с превосходством поглядывающей на своего мелкого водоплавающего собрата. К берегу можно было подойти только на шлюпке, обогнув выступающий в море утес. Из-за большого водоизмещения корабль мог зайти в бухту только во время высокого прилива, но его решено было не дожидаться. И опять их встречала редкая пальба из мушкетов. Лейтенант Сен-Кастин, о котором Талон отзывался с таким уважением, оказался юношей, у которого едва пробились жиденькие усики. Форт располагался на холме, в полулье от берега. Маркизу и маркизе подвели лошадей. Кроме них только Сен-Кастин был верхом. — Лошадей тут не так много. Они ценятся на вес золота, — объяснил Кастин, похлопывая по боку каурого иноходца. Женщин и детей ждала тележка, запряженная двумя мулами. Анжелика пустила лошадь рысью по узкой тропинке, устланной сухим мхом. По обочинам возвышались деревья, достойные Версаля. Тропинка вилась вдоль берега, усеянного скалами, на которые, как разъяренный зверь, бросалось море. Завывания моря и ветра, свет, просеянный сквозь листья, ощущение то населенного, то пустынного пространства придавали особое очарование этому месту. Ее подавляла огромная территория, которая вдруг досталась им, лишившимся милости короля. Она без конца смотрела то на море, то на скалы, иногда ее взгляд поднимался к холмам с гигантскими деревьями, и каждый раз все вокруг выглядело иначе из-за блуждающего тумана, придававшего пейзажу то приветливую мягкость, то бесчеловечную дикость. Форт Пентагуэт, куда они прибыли, мало чем отличался от своего собрата на реке Дофин. Такие же деревянные бараки с двускатными дранковыми крышами. За частоколом, окружавшим административные сооружения, виднелись фермы и убранные маисовые поля. Из печных труб вырвались тонкие струйки дыма, что навевало мысли о домашнем уюте и спокойных вечерах у камелька в кругу семьи. За пределами распаханных полей в туманной дымке чернел лес: древний, вековечный, плоть от плоти самой земли. Природа, казалось, молча взирала на незваных гостей, собиравшихся покорить ее, заставить служить своим нуждам. Люди, жадно потиравшие руки в предвкушении тех сокровищ, которые они добудут из недр этих девственных лесов, этой нетронутой земли, казались Анжелике незваными чужаками, едва ли не преступниками. Инстинктивным жестом маркиза вжала голову в плечи. Ее пугало могущество этих земель, но еще больше ее пугали люди, готовые уничтожить божье творение, чтобы утолить свою извечную тягу к разрушению. Она обернулась, увидев подле себя Филиппа. Он точно также охватывал взглядом горизонт. Думал ли он о том же, о чем и она, или его снедали другие заботы? У ворот форта супругов дю Плесси встречал старый Мальбран и Флипо. Слуга подхватил обоих лошадей под уздцы и повел в конюшню. Мальбран с поклоном предложил свои услуги в качестве проводника. — С вашего позволения месье дю Плесси — мадам! — весь осмотр займет не больше десяти-пятнадцати минут, — иронично добавил он. В этот момент их почтительно окликнул Сен-Кастин. Вслед на ним они вошли в барак, разделенный изнутри перегородкой: в одном из помещений, на двери которого висел амбарный замок, расположилась оружейная и товарный склад, другое служило общей залой для офицеров форта. Вечером там собирались, чтобы выпить пива и посудачить о том, о сем. Посередине склада громоздились деревянные ящики, спущенные со «Звезды». Сен-Кастин остановился, вешая фонарь, который он забрал при входе, на торчащий из стены крюк. — Прошу вас, месье, мадам. Скоро начнется праздник. Вождь пенобскотов сагамор Модоковандо желает познакомиться с новыми бледнолицыми. Дружба, заключенная с Модоковандо, послужит залогом мира и процветания. Вы должны будете принести им дары, — Сен-Кастин открыл один из ящиков, выгруженных с корабля, и осмотрел содержимое. — Ножевой товар из Шеффилда, самый лучший, — с гордостью заметила Анжелика. Во взгляде Сен-Кастина промелькнуло удивление: — Знаю, — с улыбкой ответил он. — В другом ящике скобяные товары, а так же металлические наконечники для рабочих инструментов, топоров, лопат, мотыг. Здесь также имеются иглы, рыболовные крючки, бусины, зеркала. — Это очень пригодится для торговли! Тем временем Филипп открыл третий ящик, где друг на друга были сложены завернутые в промасленную бумагу ружья и мушкеты. Филипп достал один из них, который был завернут в бархатную ткань. Развернув ее, он продемонстрировал Сен-Кастину великолепный мушкет, приклад которого был отделан красным деревом, перламутром и серебром. — Эмблема Пироба, как видите. Я уверен, вашему вождю он придется по вкусу. Лицо Сен-Кастина просияло. — Признаюсь, каких бы европейцев я не встречал, все они считают, что индейцы глупые и наивные дикари, которые за любую пустышку с радостью уступят земли своих предков. Но на самом деле индейцам нелегко угодить в том, что касается оружия и инструментов. Подарки, подобные этим, могут обеспечить вам мир на территории, превышающей французское королевство. Их так же можно обменять на меха, золото и полудрагоценные камни. — Вы много знаете об этих землях и их жителях, — заметил Филипп, продолжая пристально разглядывать мушкет. — Я прибыл сюда, когда мне едва исполнилось тринадцать лет, с полком Кариньян-Сальера. — А я впервые понюхал пороха, когда был немногим старше четырнадцати. Вот видите, сударыня, как следует воспитывать настоящих мужчин? Сен-Кастин поклонился. — Подобный отзыв из ваших уст большая честь. Я наслышан о ваших подвигах, месье. Правда, храбрости и воинской доблести не всегда достаточно, чтобы научиться жить здесь. — Что ж, это похоже на правду. И вы не побоялись сказать ее мне в лицо. Сен-Кастин, я надеюсь, вы всегда будете говорить со мной напрямик. В комнату вошел юноша — паж и личный секретарь Сен-Кастина. Он низко поклонился губернатору: — Праздник начинается, сагамор Модоковандо скоро прибудет. — Идемте, монсеньор. Заодно я представлю вам людей. Когда они вернулись к берегу, где должна была состояться церемония представления, то увидели длинные накрытые столы, уставленные кушаньями. Здесь же горели костры, над которыми жарилась дичь. Над одним из костров был подвешен котел, из которого как раз доставали вареных лобстеров. Таких огромных Анжелике еще не приходилось видеть. От витавших в воздухе ароматов рот наполнялся слюной. Туземцы подносили все новые кушанья, корзины с плодами, мелкими, но ароматными, огромные овощи, различные виды тыкв и кабачков. От костров шел запах свежевыловленной жареной рыбы. Некоторые индейцы пританцовывали, размахивая томагавками, украшенными перьями, — оружием с железным или каменным шаром на конце, которым они пользовались, чтобы оглушать своих врагов. Тут же были и местные колонисты. Как же их было мало! Женщины по случаю праздника прикрепили к саржевым платьям кружевные воротнички и манжеты. Для церемонии Анжелика успела переодеться в бархатное платье цвета слоновой кости, лиф которого был расшит жемчугом, и ей вдруг показалось, что в своем нарядном платье она смотрится тут инородно и до крайности нелепо. Белые дети носились наперегонки с индейским ребятишками. В какой-то момент перед взором Анжелики мелькнула белокурая курчавая головка. — Шарль-Анри! Но ребенок, хохоча, пронесся мимо нее, даже не удосужившись обернуться. Его личико было измазано чем-то напоминающим синюю краску. Анжелика заволновалась. — Эта черника, мадам. Не пугайтесь, — к ней вразвалочку приближался не кто иной, как Мальбран. — Вы уже видели ваш новый дом? Работа кипела и день, и ночь. И стекла! Настоящие стекла. Невиданная роскошь в этом месте. Этот Сен-Кастин — дельный юноша. Он велел обновить баню к вашему приезду и сделать к ней пристройку, в которой можно поставить бадью для омовения, стол и койку для отдыха. — А индейцы? Тут они повсюду. Что вы думаете о них, Мальбран? — Не знаю, мадам. Иной раз глянешь — сущие дикари в перьях, а другой раз — ничем не отличаются от наших соотечественников. В конце концов, они тоже потомки Адама. — А Флипо? Уже бегает за хорошенькими индианками? Но Мальбран не успел ответить. Вдали послышалось конское ржание. Два индейца спустились на берег на лошадях, рассыпавших камешки копытами. К ним вышли навстречу, и они передали послание. Великий сагамор Модоковандо с минуты на минуту будет здесь. Модоковандо приближался верхом на белом жеребце. Издали казалось, что он едет словно в венце из перьев. Пустив лошадь шагом, он спускался с пригорка под мерный бой барабанов, впереди лошади ловкими прыжками двигались индейские танцоры. Анжелика, оказавшаяся рядом с Филиппом, инстинктивно схватила его за руку и почувствовала, как он ответил ей, сжав ее пальцы в своих. В противоположность ее светлому платью на нем был черный костюм строгого испанского кроя, и Анжелике почудилась в этом некая гармония. В конце тропинки сагамор спешился и с рассчитанной торжественной медлительностью подошел к собравшимся. Это был старик высокого роста, с лицом цвета красной меди, изрезанным морщинами. Его бритый череп, выкрашенный в синий цвет, был увенчан фонтаном из разноцветных перьев и двумя ниспадающими пышными хвостами в черную и серую полоску, явно принадлежавшими местной разновидности диких кошек. Его голая грудь, руки в браслетах и ноги были покрыты такой густой татуировкой, что он казался одетым в тонкую синюю сетку. С шеи до бедер свешивалось несколько рядов невыделанных жемчужин и разноцветных стекляшек. Такие же украшения с перьями были у него на руках и на щиколотках. Короткая набедренная повязка и просторный плащ из блестящей ткани, изготовленной из растительных волокон, были богато расшиты черным по белому. В ушах висели странные подвески из надутых и выкрашенных в красный цвет кожаных пузырей. Сен-Кастин первым подошел к нему, и они приветствовали друг друга величественными жестами. Затем вождь направился к новоприбывшим, осторожно неся обеими руками длинную палку, украшенную двумя белыми крыльями чайки и с золотой коробочкой на конце. Над ней вился тоненький дымок. Он остановился перед Филиппом, на которого ему указал Сен-Кастин. — Господин дю Плесси, — сказал шевалье, — великий сашем Модоковандо предлагает вам то, что индейцы называют трубкой мира. Это всего лишь длинная трубка, набитая табаком. Вы должны затянуться несколько раз в его обществе, потому что курить из одной трубки — это символ дружбы. Если вы откажетесь, это будет расценено как признак враждебности. Анжелике вдруг стало страшно. Она вспомнила, как парижские щеголи презирают тех, кто хоть немного отличается от них. Она вспомнила также визит персидского посла во Францию и то, с какой стеной непонимания пришлось столкнуться человеку, чья культура разительно отличается от культуры европейцев. Будь на месте Филиппа Жоффрей де Пейрак, она ни минуты не сомневалась бы в нем, но Филипп обладал узким мировоззрением придворного. Однако против ее ожидания ни один мускул не дрогнул на лице маркиза при виде индейского вождя. Он медленно склонил голову, выражая индейцу свое почтение, и принял из его рук длинную трубку. Филипп осторожно поднес ее к губам и сделал несколько глубоких затяжек. Великий сашем в свою очередь выдул из трубки несколько длинных колец и передал ее стройной девочке-подростку с огромными черными глазами. Анжелика заметила, как девочка обменялась быстрым взглядом с Сен-Кастином, и щеки ее слегка заалели. Модоковандо уселся рядом с шевалье Сен-Кастином на шкуры, разложенные в тени столетнего дуба, чьи огромные корни, подобно щупальцам, протянулись почти до самого моря. Почтительным жестом он пригласил Анжелику и Филиппа последовать его примеру. Николя Перро сел рядом с Анжеликой, чтобы переводить для нее слова сашема. Сен-Кастин выполнял ту же функцию при Филиппе. Вождь выглядел совершенно невозмутимым. Казалось, он ни на что не обращал особого внимания, но кожа на его безбородом морщинистом лице слегка подергивалась. Он словно окаменел, но в то же время был настороже. Одну руку он небрежно опустил в сундук и достал оттуда мушкет, преподнесенный ему новым губернатором Акадии, а другой поглаживал топорик с простой рукояткой из дикой вишни, но с лезвием из великолепной мексиканской яшмы и с огромным турмалином на конце древка. Это было не столько оружие, сколько символическое украшение. Подарок произвел на вождя впечатление. Когда он обводил пальцем серебряную чеканку на прикладе с перламутровыми вставками, сквозь маску невозмутимости проступило радостное волнение ребенка. Его лицо разгладилось и перестало подергиваться, теперь он выглядел удовлетворенным. Скошенные глаза индейца сужались еще больше, когда он исподтишка поглядывал на своего белого скакуна. Иногда он бросал острый, как бритва, взгляд на кого-нибудь из присутствующих, и даже такому закаленному человеку, как Мальбран-Точный-Удар, было явно не по себе. Анжелика испытала знакомое ей смутное чувство смятения, которое не прошло даже тогда, когда вождь отвернулся с тем же отрешенным выражением снисходительной скуки. За ним стояли два индейца, обвешанные украшениями. Представив их, Николя Перро дал некоторые разъяснения. — Эта земля подвластна вождю пенобскотов и он даровал ее французам. Великий сашем, которому подчинены береговые племена, специально прибыл, чтобы познакомиться с человеком, приплывшим из-за моря и преподнесшим ему такие великолепные подарки. Великий вождь надеется, что сегодняшняя встреча укрепит союз между его племенами и французами, чтобы они могли вместе нести учение Черного платья о Едином Боге. Как бы в подтверждение этих слов Модоковандо осенил себя крестом. Двое индейцев за его спиной последовали его примеру. — Это вожди Каку и Мулофа. Поклонившись небу и солнцу, великий сашем заговорил. Звук его голоса напоминал монотонную литанию, но иногда в нем слышалась глухая угроза. — Я великий вождь Модоковандо, чьи владения протянулись от устья реки Пенобскот вглубь материка до территорий Лиги Пяти Племен, с которыми мы временно зарыли топор войны. Я против своей воли сражался с вероломными англичанами, врагами Черного платья, собиравшимися превратить нас в рабов или в бездомных странников. Я готов разделить свою власть с французами, которые не обращали оружия против моих соплеменников. Модоковандо сделал знак. Из-за деревьев появилось двое индейцев, ведущих под уздцы двух великолепных испанских лошадей, белую и золотисто-каурую. — Этих коней мы получили от англичан, желавших нашего золота. Одного из них я дарю лунолицему вождю племени франков, а другого — его женщине, чьи-волосы-ярче-солнца. Филипп встал, осмотрел лошадей, затем отвесил вождю поклон. — Благодарю тебя. Сахем важно кивнул. Затем он вынул свой топор, украшенный яшмой, и передал его девочке. Та в свою очередь подошла к Сен-Кастину и, опустившись на колени, поднесла ему топор. Сен-Кастин принял подношение, встал и резким жестом погрузил его в песок. Это послужило сигналом к началу другой церемонии. Все встали и пошли к морю. Модоковандо несколько раз облил себе голову ледяной водой, а затем, пользуясь как кропилом пучком кукурузной соломы, который он окунул в сосуд из тыквы, наполненный морской водой, щедро обрызгал своих подданных, так же как своих старых и новых друзей, повторяя индейское приветствие: — На пу ту даман асуртати… Затем все уселись на краю отмели и приступили к пиршеству.

***

— Вы заметили, что Модоковандо вручил топор своей дочери, а та в свою очередь передала его Сен-Кастину? Модоковандо хочет выдать свою дочь Пидивамискву, крещеную Мари-Матильдой, замуж за Сен-Кастина. Это означало бы для него новые возможности. Он как бы подтверждает свой выбор в пользу французов. — Николя Перро сделал еще один глоток пива и продолжил: — По сути это земли, которые оспаривают друг у друга Франция и Англия. По Бредскому миру они перешли нам, но все эти договоренности на бумаге на деле мало что значат. Чтобы удержать территорию, французам нужно контролировать земли с помощью индейских племен. У нас не хватит сил и оружия в одиночку отбивать набеги англичан. Эти сукины дети кляузничают, что якобы мы нарушаем территориальные договоренности, самые наглые даже утверждают, что граница должна проходить в двадцати пяти лье от Пентагуэта на север по реке Святой Крест, мы же считаем, что граница идет по реке Кеннебек, что примерно в двадцати пяти лье к югу отсюда. Бредский договор прописал только передачу фортов, а сами границы еще надо установить. Филипп не ответил. Острова засыпали, окутанные туманом, похожим на бесчисленные облака на багряном небосводе. Очертания бревенчатого форта на высоком берегу сливались с лесом. Его корабль, стоявший на рейде, скрылся из виду за утесом. — Позвольте дать вам совет, монсеньор. Отправьте корабль в Европу с грузом мехов как можно скорее. Команда, которой вы платите жалованье, не должна просиживать зря. Рюйе — опытный капитан, вот увидите, он не попадет в переделку. Филипп кивнул, не отрывая взгляда от горизонта. Его светлые брови слегка сошлись к переносице, придавая его лицу озабоченное выражение. — Да, в Порт-Рояле вашей жене и деткам, было бы, конечно, безопаснее. Но, похоже, ваша жена крепче, чем кажется. Такая женщина дороже всех сокровищ Нового света, скажу я вам! — подмигнул траппер из-под рыжей косматой брови. Филипп срезал его строгим взглядом, но от слов траппера в душе шевельнулась гордость. Даже эти волки, вскормленные дикой землей, где знали только одно право — право сильного, для которых нет ничего святого, говорили о ней с восхищением. Анжелика стала ему не просто женой, но спутницей, его подругой в этом новом, неизведанном мире. Окинув береговую линию оценивающим взглядом, дю Плесси решил, что Пентагуэт расположен в очень хорошем месте с точки зрения обороны. Сам форт расположился на холме. Справа и слева высились неприступные скалы. Бухта представляла собой полоску отмели. Прилив здесь был в два раза меньше, чем в Порт-Рояле, это хорошо, большие корабли не смогут подойти близко к берегу. Он оглянулся: если на отрогах установить по батарее, и на береговой линии несколько орудий, англичанам не взять форт с воды. Индейцы важны для прикрытия тылов на суше. Что же, если пожалуют англичане, акадийцам необходимы защитники, пусть даже дикари, украшенные перьями. Филипп пнул гальку кончиком сапога. Пока что он строит воздушные замки. Нет у него ни пушек, ни людей. Он даже не может оставить «Звезду» зимовать в Пентагуэте. Ему нечем платить морякам: нужны товары, нужны деньги. Команда не должна просиживать свое жалование. Филипп опять подумал об Анжелике. Сейчас он нуждался в ее совете. Он не стыдился признаться себе, что в некоторых вещах она разбиралась куда лучше него. Дю Плесси скорее почувствовал, чем услышал шаги за спиной. — Крадётесь как кошка, Кастин, — буркнул он. — Какое там! Вот индейцы, те ходят, не приминая ни былинки. Трапперам годы нужны, чтобы научиться двигаться так же бесшумно. Кастин остановился рядом, оглядывая убранные поля, за которыми простиралась полоса леса, скрытая за туманной кисеей. — Красивая пора. Днем все так и полыхает багрянцем. Успеете еще налюбоваться. Великий сахем просит вас прийти, монсеньор. Индейцы сидели вокруг большого костра, обложенного крупной галькой. Внутри толстые поленья были сложены в виде конуса, отчего языки пламени взмывали высоко вверх. Сахем предложил Филиппу сесть с левой стороны от него. Справа, как будущий зять, опустился Сен-Кастин. В руке у Модоковандо была все та же длинная трубка, только теперь от нее исходил новый сладковатый аромат. — Сейчас будет исполнен ритуальный танец. Индейцы вопрошают к духам земли и небес, чтобы те благословили новое начинание. — Я думал, они поклоняются кресту. Услышав слово «крест», Модоковандо с чинным видом осенил себя крестным знамением. — Они всем сердцем преданы новому учению и почитают Черное платье — так они называют священников-миссионеров, но они продолжают исполнять обряды предков, боясь прогневить духов. Филипп коротко кивнул. Вождь передал трубку Филиппу. Он затянулся, чувствуя, как легкие обожгло, а нос наполнился сладким дымом. — Только не кашляйте, это будет истолковано как дурной знак, — прошептал Сен-Кастин за спиной у сахема. Филипп снова кивнул, едва сдерживая спазм, распирающий легкие. В юности он несколько раз бывал в притонах, где курили гашиш, но сейчас ощущения были совсем другие. Слух, зрение, казалось, обострились, краски сделались ярче. Он больше не чувствовал себя чужаком среди татуированных дикарей. — Твое сердце готово услышать мое слово, лунолицый воин, — гортанный голос принадлежал вождю Модоковандо. — Ты говоришь на моем языке, — без удивления проговорил Филипп. — Черное платье жил среди нас. Он научил меня речи бледнолицых людей. Но я говорю с ними лишь тогда, когда знаю, что они слышат. У бледнолицых холодные сердца. Их уши и глаза закрыты. Они не слышат, как журчит вода, как поет ветер, как растет дерево. Они — те-кто-пожирает-землю. Только их рты широко открыты, чтобы утолять ненасытный голод. В их желудках огромная дыра, куда засасывает все, к чему они прикасаются. Открой свои уши и позволь им слышать. Открой свои глаза и позволь им увидеть. И в сердце твое войдет свет и покой. Твой Дух долго блуждал в Долине смерти, но ему суждено освободится. Но берегись: ты привез с собой зло. Зло в образе женщины. Я говорю не о Твоей женщине, Каве, Чьи-волосы-ярче-солнца. Я говорю о Гивакве, Чье-сердце-как-лед. Тем временем появились индейцы с барабанами. Мерный бой учащался, нарастал. Вождь снова сделал затяжку из своей длинной трубки и передал ее Филиппу. — Смотри на дым. Если духи будут благосклонны, они покажут тебе знамение, лунолицый воин. Модоковандо поднялся, один из индейцев накинул ему на обнаженные плечи, украшенные татуировками в виде змей, новый плащ, расшитый жемчужинами, бусинами и стекляшками из зеркалец. Другой индеец принес ему головной убор из белых перьев, спускавшийся с головы и доходивший до самого низа спины. Модоковандо достал из нагрудного кожаного мешочка баночку, украшенную мелким жемчугом и яшмой, макнул туда палец и начал рисовать на лице полоски. В сумерках, освещенных только оранжевым светом костра, этот обряд смотрелся загадочно и торжественно. Дальнейшее напоминало фантасмагорию. Нет, это был не танец теней, какой Филиппу доводилось видеть на кладбище «Невинных». Тот напоминал сцены дантовского ада. Ритуал индейцев был сродни языческому обряду, наподобие тех, что некогда исполнялись галльскими племенами. Филиппу вспомнились дольмены друидов в Ньельском лесу. Вождь завел песню, воздевая руки к потемневшему небу. Индейцы скользили вокруг костра, изображая причудливые фигуры, сливающиеся в странный танец. Филиппу казалось, что они двигаются как-то рывками: то замедляясь, то ускоряя темп. Звуки слились в одну протяжную мелодию, напоминающую долгий тоскливый звук волынки. Перья на головах индейцев проплывали перед глазами как хоровод белых птиц. Когда вождь в очередной раз поднялся и резко выбросил руки к небу, Филиппу почудился силуэт взлетающего орла, увенчавшего голову сахема и мгновение спустя растаявшего в воздухе. Индейцы с такими же размалеванными лицами, как у их вождя, начали бросать в огонь какой-то порошок, от которого в небо взмывал столп искр. Пламя начало утихать, и столб дыма потянулся к небу. Белесые струйки причудливо завивались в спирали, образуя в воздухе причудливые картины. Сначала невнятные, но потом они обрисовывались все четче. И вот будто два зверя сцепились между собой в яростной схватке. Но видение вскоре погасло, образ побледнел и распался, потонув в клубящемся облаке. И следом дымный сгусток явил новое — оскаленная морда зверя повисла над пламенем, — не то волк, не то медведь. Колыхаясь над костром, образ ширился, надвигался, искажаясь и расплываясь. Филипп подался вперед, пытаясь рассмотреть тающее в воздухе видение. И вдруг чья-то рука деликатно тронула его за плечо, возвращая к действительности. Опомнившись, он резко обернулся и увидел расплывшееся улыбкой лицо Сен-Кастина. Вид у шевалье был до того дурацкий, что с губ Филиппа слетел короткий смешок. — Идемте-ка на берег, монсеньор, выпьем пива и съедим лобстера. После церемонии ритуального танца вождь ни с кем не говорит, он читает знамения, которые явили ему духи. — Лобстер? Очень заманчиво, — Филипп вдруг понял, что дико проголодался. — А может быть, предпочитаете к лобстеру кларет? — Только не кларет, Кастин, — поморщился Филипп. — Рыбу и морских тварей нужно запивать белым вином. Они спустились к берегу, где все еще тлели угли в кострах. Полы их плащей хлопали на ветру, впрочем, ветер был не такой ледяной и пронизывающий, как накануне. Сен-Кастин объявил, что судя по тому, как поднимается в небо дым, завтра будет сухо и солнечно. Индейцы исстари предсказывают так погоду. Филипп недоверчиво хмыкнул. Впрочем, у солдат были похожие приметы. Они устроились между толстых корневищ старого дуба. Кастин окликнул двух индейских подростков, которые убирали остатки пиршества, и велел принести им парочку лобстеров и бочонок вина. — И пива, — добавил Сен-Кастин. Индейцы скоро обернулись, таща котелок с отварными лобстерами и два бочонка. Нашлись и красные керамические тарелки, — прощальный подарок поселенцев из Порт-Рояля, — и оловянные кубки. Но сперва их поджидало разочарование: Филипп отпил из кубка руссильонского вина и тут же, скривившись, выплюнул его на землю. — Дьявол! Прокисло! Придется пить ваше дрянное пиво. Но пиво оказалось на удивление «не дрянное». Филипп готов был побиться об заклад, что оно гораздо лучше того, которое фламандцы меняли во Франш-Конте на две бутылки превосходного шампанского. Привалившись к стволу дерева, вытянув ноги, они сперва молчали, думая каждый о своем, потом Кастин повел рассказ об индейцах. Вскоре Филипп потерялся среди запутанных названий племен и территорий, хитросплетений союзов и распрь. Сен-Кастин набил трубку и с наслаждением закурил. Глядя на него, Филипп думал, что Кастин хоть и француз, но принадлежит этому миру. Он не отрекся от своей исторической родины, но сделал выбор в пользу этих земель. И, женившись на местной женщине, он подтвердит этот выбор. Этот юнец жил так, как велели ему обстоятельства, руководствуясь чувством долга, в нем ощущалась мудрость, которую порождают не прожитые годы, а внутренний стержень. Филипп подумал, что Кастин напоминает ему кого-то, кого он знал, в ком чувствовался такой же стержень и внутренняя свобода… Однако, мысль вилась, как веревка и ускользала, и он не мог догнать ее и схватить. Дремота начала мало-помалу овладевать Филиппом, а Кастин тем временем пустился рассказывать о мифах и верованиях индейцев. — … У Глускапа есть брат Матагва-кролик, он умер и стал управлять царством мертвых. Но при этом индейцы считают его добрым духом. Он вывел своего брата, Великого Духа, из страны мертвых. Говорят, если найти и поймать Матагву, он может вывести любую душу из Царства мертвых… И вдруг треск, ворвавшийся в монотонный рокот прибоя, заставил обоих подскочить. — Медведь? — одними губами спросил Филипп, вслушиваясь в доносившееся из темноты сопение. Он сжал рукоять охотничьего кинжала. Должно быть, хищника привлек запах объедков. Сен-Кастин умел двигаться неслышно как индеец. Филиппу же собственные шаги казались отвратительно громкими. Зверь орудовал прямо у них под боком. Над одной из жаровен все еще висела обрезанная со всех сторон тушка целого поросенка. Подкравшись поближе, хищник свалил опору, и тушка упала прямо на медный котелок, подняв шум, который и насторожил мужчин. Почуяв опасность, зверь припал к земле, выставив из-за котелка лишь белую морду, на которой горело два красных огонька. Это был не медведь, не волк, и не енот. Повинуясь какому-то мощному стихийному чувству, Филипп прыгнул навстречу незваному гостю. Шерсть на затылке зверя поднялась дыбом, но он не решился нападать, а припустился прочь, сверкнув белым пушистым хвостом. Зверь был ловок и быстр, но Филипп преследовал его по пятам, не жалея сил. На горизонте показалась тонкая красная полоска — ночь миновала. Берег остался позади, и зверь, взметнув хвостом, юркнул в тень вековых деревьев, выстроившихся вдоль тропинки, ведущей в форт. Невидимая опасность охладила пыл погони, заставив Филиппа остановиться и прислушаться. В тени деревьев стояла по-прежнему непроглядная темень — хоть глаз выколи. Едва Филипп успел привыкнуть к мраку, как справа раздалось глухое ворчание. Пригнувшись и вынув нож, Филипп различил уже шесть плавающих в воздухе фосфоресцирующих огоньков. Одно из животных крупнее остальных двух: ясно, он преследовал детеныша, а теперь, похоже, столкнулся с его разъяренной матерью. Ну что ж, охотничий азарт уже играл в крови Филиппа, мгновенно отрезвляя его разум. Самка подобралась, готовясь к нападению. Филипп замер: каждая жила, каждый нерв, каждый мускул превратились в натянутые струны. Одно неверное движение, и ты покойник, но он был готов к схватке. Он ждал, считая удары пульса. В это момент откуда-то вынырнул Кастин. В одной руке он держал факел, в другой заряженный пистолет. Он выстрелил в воздух, звери метнулись в сторону деревьев и исчезли. — Росомаха, — коротко сказал он. — Индейцы не жалуют росомах, считая, что в них селятся злые духи. Но это и правда дурной знак: если росомаха устроила логово где-то поблизости от поселения, покоя от нее не будет. Они хуже лис и волков вместе взятых. К тому же в отличие от местных медведей росомахи агрессивны, силой и ловкостью они превосходят волков и не уступают медведям. Вложив кинжал в ножны, Филипп вытер со лба пот. Напряжение схлынуло, и на него тут же набросилась усталость после насыщенного событиями дня. Глубоко зевнув, он лениво произнес, хлопнув шевалье по плечу. — Идемте, Кастин, у нас есть еще пара часов для сна. Они повернулись и зашагали в сторону форта, а белая росомаха, ужом выскользнув из-за деревьев, смотрела им вслед.