Огни святого Эльма

…Большое вам спасибо, что дали нам кров на ночь. Я думала, мы сможем остаться у индейцев. Но вы знаете, если эти дикари узнают, что мы приехали из Некуассета, нас примут за нечестивых пуритан. — И будут не правы? Филипп удивленно приподнял бровь: на этот раз в его голосе звучала насмешка, которую он до сих пор старался сдерживать. Плутовка опустила глаза, спрятав дерзкий взгляд шлюхи за завесой ресниц. — Я испанка, монсеньор, — произнесла она вибрирующим грудным голосом, пытаясь очаровать его пылкостью чувства. Ее пальцы при этом будто случайно коснулись его ладони. Словно испугавшись своей вольности, девица поспешила спрятать белую ручку в норковую муфту. — Я истая католичка, монсеньор! И моя Лючия крещена! — услышав свое имя, служанка-индианка быстро осенила себя крестом. — Похвально, но тогда как вы оказались в Некуассете? — Мой отец служил боцманом на английском судне «Конкордия». Выйдя в отставку, он купил барку. У отца не было сыновей, поэтому он брал меня с собой: мы возили почту и товары первой необходимости. И вот весной мы потеряли отца! — для убедительности девица шмыгнула носом, — и теперь я приняла дело в свои руки. Мы — мирные люди. — А зачем же вы пустились в это опасное для дамы приключение? — Здешний шаман видит судьбу в завитках дыма. Легенды о нем доходят до Бостона, — ответила испанка, представившаяся доньей Инесс Тенарес. Филипп промолчал. Гнев густел в нем, подобно надвигающемуся шторму, но не единой гримасой или жестом не выдал он истинных чувств, ничто не искажало безмятежности его черт — Филипп был спокоен, любезен и слегка отстранен. Они вышли за ворота форта, где на утоптанной площадке располагались снятые со «Звезды» орудия. Наст заскрипел под подошвами сапог. Отсюда, с вершины холма открывался прекрасный вид на бухту. Океан в просвете между утесами отливал золотом в предзакатных лучах. Часовой на смотровой площадке, кутаясь в плащ, прохаживался туда-сюда, чтобы не замерзнуть. Увидев губернатора с дамой, он отсалютовал и застыл на месте. Они остановились у центральной пушки, водруженной на вращающуюся деревянную платформу. Филипп впервые увидел такую конструкцию в Бель-Иле, с тех пор французские инженеры начали применять ее для фортификации крепостей. Кроме практических свойств, позволяющих менять угол обстрела, орудия на платформах, в том числе его деревянные обманки, производили столь необходимый устрашающий эффект. Инесс провела пальчиками по медному дулу пушки, потом окинула беспокойным взглядом скалистые отроги, напоминавшие клешни омара. Филипп заметил ее интерес. — Это место так и называется — клешня, — объяснил он, жестом приглашая спутницу осмотреться, — слышите, как ярится океан? С обеих сторон отвесные утесы, а внизу цепь острых подводных скал. В бухту можно зайти только во время прилива, но приливы здесь невысокие, не каждый корабль пройдет. — И пушки, — прошептала испанка, еще раз окинув острым взглядом перспективу. Филипп улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы. Этот хищный оскал заставил девицу неуютно поежиться. — Лучше одна пушка на берегу, чем десяток на корабле, сударыня. Да и какому безумцу придет в голову штурмовать эти неприступные скалы под обстрелом артиллерии? Знаете, как цепные ядра крушат дерево, рвут такелаж и паруса? — тихо спросил он, наклоняясь к самому ее уху. Так близко, что почувствовал терпкий запах кардамона. Серьги с грубо обработанными рубинами мелко задрожали, когда его дыхание коснулось ее кожи. Голубая венка на шее забилась, как пойманная в силок пташка. Она хотела отпрянуть, но он не дал ей опомниться. Филипп резким движением прижал ее к себе, забравшись рукой под бобровый полушубок. — Я покажу вам французское гостеприимство, сеньорита Инесс. Я велю растопить баню, и почему бы нам вместе не устроить маленькое приключение? Он был напорист и даже груб, но достаточно знаком с женской породой — во Франции в таких случаях дамы либо дают пощечину, либо сами задирают юбку. Ему попадались и мегеры, и течные суки, и, похоже, испанка принадлежала к числу последних. Она больше не опускала взгляд, прикидываясь кроткой овечкой: из-под длинных ресниц на него смотрели черные глаза прожжённой потаскухи. «Впрочем, эти канальи не зря делают на нее ставку», — решил Филипп. Девица была молода, красива и еще дышала относительной свежестью. Ее круглые щечки раскраснелись на морозе, как спелые яблоки. Ни один мужчина, если он не старик и не евнух, не отважится причинить вред такой красотке — таков был расчет тех, кто ее прислал. Филипп бесцеремонно отодвинул пальцем ее верхнюю и нижнюю губу, проверяя зубы, как у племенной кобылы. Он поступил так скорее из интереса, а ее это, кажется, только раззадорило. — А как же ваша жена, монсеньор? У такого видного мужчины обязательно должна быть жена, — на французском Инесс говорила с легким акцентом, но правильно. Маркиза это ничуть не удивило — шлюхи порой знают больше языков, чем первоклассные дипломаты. — Вас это не должно волновать, — отрезал дю Плесси, сжимая железным обручем ее талию. Близость этой женщины, ее черные блестящие локоны, выбивающиеся шерстяного капора, ее красный вульгарный рот, мушка над губой… Все это вызывало в нем злость, желание немедленно проучить эту дрянь, разбить лицо этой Далилы, — сдерживать себя было непросто и лишь необходимость следовать плану останавливала его. А потом! потом он расквитается за этот спектакль со всеми сразу — пощады не будет никому. — Прошу вас, — забормотала она вдруг, выворачиваясь из его хватки. — Дайте мне отдышаться, полюбоваться закатом. Я так люблю океан. Лючия! Филипп нехотя выпустил свою пленницу. К ней тотчас поспешила индианка, которую невдалеке обхаживал Сен-Кастин. — Лючия, подай мне платок, я замерзла! Служанка достала из-под плаща красный сверток и протянула госпоже. Филипп переглянулся с Кастином: тот тоже все понял. Открытое пространство, замкнутое с двух сторон лесной грядой. Сообщники уже наверняка заметили на плечах девчонки красный платок. — Нападут ночью, — не размыкая губ, прошептал Филипп, оказавшись рядом с Сен-Кастином. Баня представляла собой деревянный сруб на берегу реки. В отличие от старой постройки, где теперь располагалась коптильня, здесь, кроме парилки, был еще один просторный, уютный покой. Среди внутреннего убранства, помимо стола и лавок, была также кровать, застеленная оленьими шкурами. Она укрылась в эркере, а над ней, на крюке, ввинченном в балку, крепился ночник. Все говорило о том, что это место предназначено не только для мытья, но и для отдыха в компании дам. Инесс то и дело стреляла глазами в сторону кровати. Смеясь чувственным грудным смехом, она, уже ничуть не смущаясь, трогала руку Филиппа. У маркиза дю Плесси появилась еще одна возможность оценить талант своего протеже. Сен-Кастин умело разряжал обстановку: был остроумен, балагурил, рассказывал забавные истории о здешних местах. Хорошенькая креолка Лючия сидела у него на коленях, но взгляд молодого шевалье был прикован к сеньорите Инесс. А она не сводила глаз с губернатора. Филиппу очень досаждало пристальное внимание. С каждым глотком рома он становился все мрачнее. В золотистом освещении, раскрасневшаяся от жара парильни, Инесс показалась еще привлекательнее, чем на первый взгляд: блестящие локоны, доходившие до самого низа спины, свернулись в тугие колечки; глаза, огромные для ее маленького лица, до того черные, что радужка сливалась со зрачком, — заволокло влажной, зеркальной пеленой. Эти глаза создавали странное ощущение двух затягивающих омутов, в них густела липкая как смола похоть. Филипп представлял, как расквитается с нею, когда все закончится, и его губы раздвигались в мстительной улыбке. «Я повешу тебя, красотка, и твое тело будет гнить на веревке в назидание всем, кто осмелится пожаловать сюда с мечом». — Дон Филиппе, — шептала Инесс с придыханием, вульгарно проводя языком по верхней губе. Филипп резко поднялся и протянул испанке руку. — Идем. Ступая нарочито нетвердым шагом, он провел ее в эркер, где ждала кровать. Из одежды на Инесс осталась только нижняя юбка, да полупрозрачная нательная сорочка, дававшая точное представление о безупречных формах испанки. Филипп же не снял даже сапог. Когда подадут условный знак, у него будет не больше минуты, чтобы привести себя в порядок. Они молча присели на кровать. Наступил момент, когда принято переходить от слов к делу, но Филипп посмотрел на девушку с полным бесстрастием. Она ответила глупой неловкой улыбкой — вопреки волнующей прелюдии и ожиданию, он реагировал совсем не так, как она рассчитывала. А он смотрел на нее и не мог понять: куда только девалась развязная Далила, пришедшая сюда только за тем, чтобы соблазнить и погубить его? Перед ним сидела смазливая девчонка лет двадцати — не больше, которая, похоже, начала понимать, что недооценила свои способности коварной обольстительницы. Она собралась с духом и потянулась к нему, но тут же отдернулась, как от пощечины. Он продолжал все также рассматривать ее: лениво, с некоторым презрением и без всякого желания. — Мне надо сказать вам кое-что важное, — неуверенно пробормотала Инесс, отодвигаясь и будто сжимаясь под его холодным взглядом. Филипп терпеливо ждал. «Давай же, сдай своих дружков», — думал он, подмечая в ней признаки нарастающего волнения: мятущийся взгляд, быстро вздымающуюся грудь, бисеринки пота на висках. В этот момент снаружи заухала сова. Сигнал. Филипп прищурился, с удовольствием наблюдая, как глаза девушки расширяются, как уже крупные капли пота стекают по вискам, как новая влага образуется у корней смоляных волос. Животный запах, исходивший от нее, запах страха, щекотал ему ноздри, заставляя их раздуваться и трепетать. Вместе с приливом эйфории перед боем, он ощутил желание. Ни чувств, ни сантиментов, а только животное вожделение самца, настигшего самку. Он яростно прижал ее к себе и впился губами в ее шею, оставляя кровоподтек на тонкой коже. Она застонала — от страха, а не от похоти. Филипп медленно поднял голову, упиваясь ужасом в ее глазах. Глазах отъявленной лживой шлюхи. Он вспомнил про кинжал, спрятанный в голенище сапога. Один быстрый удар, и она даже не увидит в глаза свою смерть. Нет. Филипп резко оттолкнул ее от себя, и вместе с ней — внезапный порыв великодушия. Когда все кончится — он повесит ее. Решено. В ставню окна, выходившего на реку, постучали. — Монсеньор, пора, — раздался хриплый голос Кастина. Отшвырнув креолку в сторону, он поднял сидение одной из лавок и достал из короба заряженные пистолеты и две шпаги. Дверь с грохотом открылась, на пороге возник громадный силуэт Ла Виолетта. Филипп оправил одежду, застегнул портупею и вложил пистолеты в кобуру, слуга накинул ему на плечи плащ. — Запри этих девок, Ла Виолетт. Убедись, что они не смогут удрать, — остановившись на пороге, бросил Филипп. Ему ответил женский взвизг, сменившийся глухим, задушенным мычанием. — Сидеть смирно и не рыпаться! — раздался позади грубый окрик Ла Виолетта. Пригнувшись, мужчины поспешили по краю берега, скрытые зарослями сухого камыша. Ветер разорвал тучи, в прорехах облаков показалась полная луна. На фоне мерцающего серебром снежного полотна, свет выделил черные фигуры. Они двигались вереницей, в руках поблескивали обнаженные клинки. На опушке леса пираты оставили часового. Сен-Кастин снял с плеча индейский лук. — Пристрелить этого гада, монсеньор? — прошептал он, вытаскивая стрелу и прилаживая ее на тетиву. — Стойте, может вскрикнуть перед смертью, услышат. Подобравшись ближе Филипп замер, делая Сен-Кастину знак следовать вплотную. Пираты тем временем добрались до вершины холма, на котором был построен форт. Несколько человек откололись и двинулись в сторону ферм. — Теперь стреляйте, — шепнул Филипп. Он мигом оценил обстановку: нападающие были настолько уверены в успехе, что не позаботились об отступлении. Но за мысом был ещё корабль, на котором осталась часть пиратов. Они дожидались прилива, чтобы войти в бухту и завершить дело. Сражение с трехсоттонным гигантом, у которого около двадцати пушек на борту, не входило в планы губернатора. «Не подведите, мессир Савари». На индейцев Филипп старался полностью не полагаться. Он считал их ненадежными союзниками и в этом его трудно было переубедить. Но за них ручался Сен-Кастин, а в нем маркиз не сомневался: несмотря на юный возраст, шевалье обладал недюжим умом и сообразительностью. Хлопнула тугая тетива, и часовой пиратов упал с прошитой насквозь шеей. — Отличный выстрел! — похвалил юношу Филипп. Они помчались в сторону форта. Позади раздался хруст снега — Ла Виолетт нагонял своего господина по тропе. Добежав до подножья холма, они услышали сухой звук выстрела, затем крики и лязг оружия. Несколько человек, прорвавшись сквозь оборону, выскочили из ворот и ринулись навстречу. — За короля! За Францию! — воскликнул Филипп, пронзая шпагой горло бежавшего прямо на него пирата. — За мной! Держать ворота! Никто не должен уйти живым! Маркиз ворвался в форт, перескочив через через тела павших и раненных, разя врагов шпагой направо и налево. Утоптанная земля внутреннего двора успела окраситься бордовым. Пираты метались, как ополоумевшие крысы на корабле во время шторма. Их встречала безжалостная сталь, а также меткие стрелы индейцев, засевших на крышах домов. Но, как всегда бывает в таких случаях, близость неминуемой смерти утраивает силу и обостряет все чувства. Взятые в оцепление, обложенные со всех сторон, как звери в норе, пираты с рычанием бросались на своих противников. Ловко уворачиваясь от стрел, они бросали пистолеты и беспощадно разили врагов ножами и саблями, но вырваться из блестяще организованной ловушки не было ни единого шанса. Какой-то ражий детина, дико вращая глазами, кинулся на Филиппа с окровавленной саблей наголо. Сделав длинный выпад, маркиз вонзил шпагу ему в сердце быстрым отточенным движением, так что на месте прокола образовалось лишь небольшое пятно — крови вылилось едва ли с ложку. Отшвырнув тело ногой, маршал осмотрелся в поисках очередного противника. Но стычка — настолько же кровавая, насколько и короткая — закончилась для пиратов полным поражением. Те немногие, кто остался в живых, побросали оружие и упали на колени, моля о пощаде. По периметру зажигали фонари, отчего стало светло почти как днем. Французы и индейцы, пришедшие на помощь колонистам, окружили врагов плотным кольцом. Неторопливо вложив шпагу в ножны, Филипп сделал несколько шагов в сторону пленников, сгрудившихся у колодца в центре двора. Один из них остался стоять, только поднял руки, показывая, что безоружен. Очевидно, он был главарем. Шерстяной плащ у горла был сколот золотой застежкой, и золотая пряжка на шляпе поблескивала в фонарном свете. На его окровавленном, лоснящемся от пота лице плескалась самодовольная улыбка. Выделяясь среди своих людей ростом и статью, маркиз остановился напротив главаря, небрежно положив ладонь на серебряный эфес шпаги. — Кто вы такой? И по какому праву вы атаковали форт, принадлежащий французскому королевству? — раздался в тишине его звучный голос. — По праву свободного человека! — ухмыльнулся в ответ пират. — Назовите ваше имя и род занятий! — Жиль Ван Рейк, Гроза Карибского моря — так меня величают в Вест-Индии, к вашим услугам, милостивый государь! — воскликнул пират, снимая шляпу и отвешивая светский поклон. — Вы теперь мой пленник. Отдайте оружие лейтенанту Сен-Кастину. — А теперь вашу шпагу, — скомандовал маркиз, когда пират вынул из-за пояса два пистолета и передал их Сен-Кастину. Ван Рейк протянул оружие эфесом вперед. Филипп лишь брезгливо коснулся шпаги кончиками пальцев, позволив ей упасть на грязный снег. Он наступил каблуком на лезвие, после чего отшвырнул ее в сторону. — С вашей карьерой Грозы Карибского моря покончено, сударь. Ван Рейк больше не улыбался. Желваки заходили ходуном у него на щеках. — Это мы еще посмотрим! — хрипло гаркнул он. — Вы и ваши люди должны были валяться пьяными! Кто меня предал? А? А? Эта шлюха, да? Растеклась перед вами, течная сука, заманила меня в ловушку! Ууу…убьююю сукуу, радавлююю, — хрипло взвыл он, судорожно сжимая ладонями воображаемую шею подружки, а за его спиной над кронами деревьев поднималось в небо сизое облако, заслоняя лунный диск. — Monseñor, el fuego, — один из людей Ван Рейка дернул его за полу плаща, указывая на юг, — el fuego, — повторял он без конца, указывая пальцем на облако дыма. Вдалеке послышалось несколько взрывов, похожих на отдаленные раскаты грома. — Увести их, — коротко скомандовал Филипп, делая знак своим людям. И вдруг тишину разорвал дикий вой, перешедший в плач: — Мой корабль, моя девочка, моя «Святая Изабель»! — Савари не подвел, Кастин. Скоро будут еще пленные, — обратился губернатор к своему лейтенанту, шедшему следом. В этот момент в ворота форта вошли солдаты, ведя нескольких связанных пленников. — Итак, все кончено. Сен-Кастин, будьте у меня в кабинете через полчаса и доложите, каковы наши потери. — Моя «Изабель»! — рыдал Ван Рейк, пока солдаты волокли его обмякшее, почти бесчувственное тело в карцер.

***

Накануне днем

— Монсеньор, посыльный из индейской деревни. К ним пожаловали гости. Две женщины в сопровождении слуги-индейца. Они якобы с почтовой барки и прибыли к шаману, чтобы узнать будущее. — В нашем случае данайцы оказались дамами. А дары они привезли? — Само собой! Бочонок рома. Хватит, чтобы индейцы перепились и уснули. Чтобы свалить могучего вождя Мулофу, требуется не больше пары кубков. Индейцы падки на алкоголь и быстро хмелеют: трапперы частенько пользуются этим для своей выгоды. Из-за этого начинаются стычки и войны. Если индейцам удается настигнуть обидчика, они расправляются с ним сурово… Анжелика рассеянно слушала голос Сен-Кастина. Вот она — первая настоящая опасность, а вслед за ней последуют другие, покатятся подобно снежному кому: пираты, англичане, воинственные племена. Есть еще голод и холод, и неизвестно, чего стоит больше страшиться: острых клинков неприятеля или когтей голодной смерти. В комнату, где она металась как загнанная в клетку тигрица, вошел Филипп. — Мадам, как вам уже известно, мы в самом скором времени ожидаем гостей и готовимся встретить их со всевозможной предупредительностью. Господа пираты решили нанести нам дружеский визит. Скрестив руки на груди, Анжелика поежилась. Шерстяное платье и пуховый платок на плечах не спасали от тревожного озноба, шедшего изнутри. — Сколько человек на галеоне? Сто пятьдесят хорошо вооруженных бойцов? А у нас нет и половины этого количества. Да еще и корабль с пушками! — Полноте, мадам. Корабль не войдет в бухту до начала прилива. Могу предположить — дела их не столь хороши, как могли быть. Они осторожничают. Мне доложили, что корабль выглядит потрепанным, возможно, они попали в ураган или сильный шторм. — Я буду сражаться. Людей мало, а я меткий стрелок! — Анжелика с мольбой взглянула на мужа. Складка меж бровей разгладилась, а на губах Филиппа заиграла улыбка. Его глаза как-то по-особому блеснули, но взвинченной Анжелике этот блеск показался игрой света или ее воображения. Муж положил ладони ей на плечи и произнес: — Ваша задача — защищать женщин и детей — будущее, ради которого мы сражаемся. Возьмите с собой несколько пистолетов на тот случай, если кто-то попытается влезть в окно. — Хорошо, Филипп, я сама организую женщин. — Пусть ваш Флипо останется здесь. С этими словами Филипп вышел, призывая на ходу Сен-Кастина, который с некоторых пор стал его «правой рукой». Анжелика вышла следом за мужем: она чувствовала, что сейчас ее место рядом с детьми. Именно в такие опасные минуты она не хотела ни на минуту выпускать их из виду. Они с мужем на миг замерли в дверях: взгляды, которыми они напоследок обменялись, сказали больше, чем любые слова. В детской Барба и Катрин набросились на нее, квохча, как испуганные куры. Анжелика знаком велела женщинам замолчать. Абсолютно счастливые дети, не подозревая о грозящей опасности, играли на расстеленной у печки медвежьей шкуре. Эту шкуру, как и многое другое, раздобыл для нее Николя Перро. Перро! Вот кто ей сейчас нужен! Его совет был необходим ей, как глоток свежего воздуха! Подхватив на руки малыша Армана, Анжелика вышла, чтобы найти Флипо. … — Не стоит, мадам, беспокоиться о фермерах. Они обо всем предупреждены. Дети и женщины переждут в погребах, пока все не кончится. Наши передвижения могут заметить шпионы, поэтому важно устроить засаду тихо, без сучка, без задоринки, как говорится. Анжелика кивнула, укачивая полусонного ребенка. Бесстрастность Перро вселяла в нее уверенность. Такие бойцы стоят десятка солдат, а муж и вовсе прославленный воин и великолепный тактик. Маршалом он стал исключительно благодаря своим заслугам, а не протекции влиятельных родственников. — Берегите своих деток, мадам, — Николя улыбнулся во весь рот, показывая почерневшие от табака зубы, — Кастин говорит, вы хороший стрелок? — Так и есть, — ответила Анжелика, гордо вздернув подбородок. Николя Перро крякнул, выражая то ли насмешку, то ли восхищение. Он распахнул полушубок из медвежьего меха и достал из-за пазухи связку пушистых хвостов. — Едва не забыл. Серебристая лиса — выменял вот, считай, за бесценок. Повезло! Будет вам и вашим крохам на воротники, и на шапки. Достойное обрамление для хорошенького личика. — Благодарю вас, месье! — Анжелика горячо сжала заскорузлую ладонь траппера. Когда Перро ушел, закинув свое неизменное наградное ружье на плечо, Анжелика кликнула Флипо. Но парнишка как в воду канул. — Он убежал к мэтру Савари, — объяснила Катрин. — Помогает месье в его опытах. Важный стал, наукой интересуется, математику учит, — глазки Катрин блеснули восторгом. Анжелика покачала головой: хватило же у девицы ума влюбиться в такого разгильдяя, как Флипо. Лукавый, как чертенок, юркий, как хорек и любопытный, как сорока — маленький воришка, доставшийся ей в наследство от прошлой жизни. — Тогда позови ко мне господина Мальбрана. — Его потребовал к себе месье маркиз, — таков был ответ. Ближе к вечеру женщины и дети, обитавшие в форте, собрались у мадам дю Плесси. Чтобы скоротать время, а также установить порядок и тишину, Анжелика предложила заняться шитьем. Она взяла одну из домашних курточек Шарля-Анри, чтобы пришить к ней кружевной воротничок и манжеты. Жена сержанта предложила почитать житие святых, но Анжелика отказалась, сославшись на головную боль. — Давайте посидим в тишине, дамы. Время молитв еще не пришло. Время текло медленно — стрелки огромных напольных часов, стоявших в углу комнаты, ползли, как черепахи. Вот в дверь поскреблись, и в комнату просунулась голова Флипо. Бросив шитье, Анжелика едва ли не бегом выскочила в коридор. — Говори! Флипо шепотом поведал, что в форт явились две женщины — приехали на телеге, а с ними индеец-слуга. Месье Сен-Кастин и его светлость встречают гостий. — Хорошенькие, — прищелкнул языком Флипо. Анжелика поджала губы. — У мэтра Савари особая и опасная миссия. Месье маркиз отправил с ним две дюжины индейцев, но на них нельзя полностью полагаться. О плане господина дю Плесси знают только четверо, и я — один из них. С этими словами Флипо важно надулся, затем вдруг на его лице появилось озабоченное выражение. — Но ведь мой долг — охранять вас и малышей, мадам, — сказал он, почесывая голову. — Глупости! Если ты нужен мэтру Савари, ты должен идти с ним. — Но… — Я приказываю. Флипо вскинулся от радости, как пес, которого позвали на прогулку. — Но, мадам, вы точно уверены… — Точно. Если кто-то решится пожаловать сюда — получит пулю в лоб. Флипо убежал. Когда он был уже у дверей, Анжелика в порыве внезапной тревоги крикнула ему вдогонку: — Береги себя! Не лезь на рожон… Но дверь за юношей уже захлопнулась. Анжелика до боли прикусила губу, а по ее спине пробежал холодок. На Филиппа можно полностью положиться — она была уверена, что с ней и с детьми не произойдет ничего страшного. Но все же жертвы неизбежны, и она переживала за своих людей — Флипо, Мальбрана, беднягу Савари — людей, которые оставили Париж, сытную жизнь и последовали в изгнание за своей госпожой. Кресло мадам дю Плесси стояло у окна. Чтобы не простудиться на сквозняке, Анжелика накинула на плечи платок и положила на ноги плед. Четыре заряженных пистолета лежали перед ней на поверхности дубовой консоли. Два из них, — в женскую ручку — с серебряными рукоятками, —подарок Филиппа. Она вспомнила тот день, когда муж устроил отвратительный спектакль во время приема в отеле де Бельер. В тот вечер Филипп застал ее целующуюся с королем… Как давно это было! События тех дней уже успели стереться из памяти. Перед глазами, точно ворох осенних листьев на ветру, кружились лица из прошлого: персидский посол, венгерский принц, Мадам, герцог Йоркский… и король. Чувство стыда порозовило ее бледные щеки. Она изменила Филиппу! Были и другие случаи, но и Лозен, и венгр — всего лишь мимолетные капризы тела. Глоток живительной влаги, маленький оазис среди одиночества, на которое ее обрек муж. Настоящее искушение предстало перед ней в образе короля. Этот единственный раз, когда она предала Филиппа, дал ей возможность понять, как сильна ее любовь к мужу. Веселые голоса детей отвлекли Анжелику. Она снова тревожно посмотрела на часы. Как медленно тянется время… В окне одна лишь чернота. И что, во имя всех святых, это за женщины?! Как долго Филипп собирается играть с ними в опасные игры и как далеко это зайдет?! Вопреки здравому смыслу в сердце вонзился острый шип ревности. Одна только мысль, что Филипп остался наедине с другой женщиной, касается ее, позволяет ей флиртовать, ворковать ему на ухо разные глупости, — сводила Анжелику с ума. А еще камнем давило бездействие. Она предпочла бы находиться в гуще сражения, чем сидеть здесь, и вместе с кумушками лепетать бесполезные молитвы. Наконец из-за облака выплыла луна. Ее бледный свет, отражаясь от снега, разогнал темноту. Анжелика отложила шитье. Вспомнив свои обязанности, она пододвинула кресло к столу, за которым шили женщины, и звучно произнесла: — Настало время молитвы. Крики, лязг оружия, грохот выстрелов ворвались в вязкую гробовую тишину. Анжелика вскочила на ноги, тревожно прислушиваясь. — Продолжайте молиться, дамы, — велела маркиза, хватая со стола один из пистолетов. — Барба, возьми Шарля-Анри за руку, пусть он тоже помолится. Ты, Катрин, будь с малышами. Сжав в руке оружие, Анжелика выглянула на улицу из-за занавески. Прошел почти час с тех пор, как стихли звуки потасовки, а к ним так никто и не явился. Дети давно спали: близнецы в своих колыбельках, Шарль-Анри на руках у Барбы. Окинув взглядом свою «паству» и убедившись, что с ними все будет в порядке, Анжелика вышла в коридор. Она уже снимала с крючка свой плащ, когда входная дверь распахнулась. Филипп вошел в дом, а позади, загораживая проход, маячила громадная фигура Ла Виолетта. — Все кончено, мадам, — сказал Филипп, скидывая на руки слуге плащ и шляпу. Мощный порыв чувств бросил Анжелику к мужу. Он мягко отстранил ее от себя. Несмотря на усталость, проступившую на лице, выглядел он удовлетворенным. — Позже, сударыня. Я буду в кабинете, через полчаса явится Сен-Кастин с последними новостями. — А как же я?! — возмущенно воскликнула Анжелика, — я не имею права ничего знать? Филипп вздохнул, затем улыбнулся — мягко, снисходительно, едва ли не с нежностью. — Ну хорошо. Идемте. На востоке уже занимался бледный рассвет, когда из леса показалась процессия. Впереди ехала тележка, запряженная мулом, в ней восседал Савари, а рядом на соломе лежали тела раненых. По бокам легкой стремительной походкой шагали индейцы: четверо держали факелы, еще четверо несли на носилках убитого или раненного товарища. Позади, связанные между собой веревкой, гуськом ковыляли пленники. Анжелика безотчетным движением прижала руку к сердцу. В бурой мгле нельзя было разглядеть лиц, но человек, лежавший на носилках, был одет по-европейски. Анжелика лихорадочно соображала, кто еще, кроме индейцев, отправился с Савари. Она оглянулась на мужа: его лицо было неподвижно, точно высечено из камня, а взгляд прикован к фигурам людей, возвращающимся с опасного задания. Сен-Кастин верхом отправился к ним навстречу, а следом бежали солдаты и с десяток индейцев. Сгорая от нетерпения, Анжелика тоже было рванулась за ними, но Филипп схватил ее за предплечье и потянул к себе. Наконец, когда повозка стала взбираться на холм, маркиза узнала человека на носилках. Флипо! — Флипо! Нет! — воскликнула она и, подобно раненой птице, ринулась вперед, больше не удерживаемая мужем. Индейцы оттеснили ее от носилок. Они тараторили, повторяя одно слово, значения которого Анжелика не знала. — Он мертв, мадам, — воскликнул Кастин, спешиваясь возле нее. Он снял шапку, прижав ее к груди, и опустил голову, отдавая дань скорби павшему. — Бедный мой мальчик! Бедный мой мальчик! — шептала Анжелика, прижимая ледяные пальцы к губам. — Савари, как вы могли такое допустить! О, вы все… — в порыве бессильного гнева она стукнула кулаком по ладони. Находясь как будто в полусне — горе и бессонная ночь сделали свое дело — Анжелика скорее почувствовала, нежели увидела Филиппа рядом с собой: он взял ее за руку. Откуда-то из бурой мглы выплыло лицо Савари — сморщенное от холода, с покрасневшими от слез глазами. — Горе, горе, мадам! Простите меня, хотя и нет мне прощения. Молодые гибнут, а такие никчемные старики, как я, продолжают жить, — ругал он себя, причитая на восточный манер и возводя руки к небу, точно призывая бога в свидетели. — Полноте, Савари, — воскликнул Филипп, — вы блестяще справились. Я велю Кастину, чтобы он послал подкрепление индейцам, стерегущим корабль. Кто-нибудь остался на борту? — Нет, монсеньор. Индейцы не полезут туда под страхом смерти. Кажется, они считают меня великим волшебником. Всю дорогу обратно они тыкали в меня пальцем, называя на свой манер: те-кон-де-рога. Правда, я не знаю, что это значит. — Человек-гром, — подсказал вынырнувший откуда-то Перро. — Парнишка был вашим слугой, мадам? — спросил он у ничего не соображающей Анжелики. Едва до нее дошел смысл вопроса, она кивнула. — Соболезную. Филипп нахмурился. Отпустив руку жены, он сурово произнес. — Нужно, чтобы кто-то был на борту. Пусть на корабль отправляются менее суеверные господа. Кастин! Филипп широким шагом направился в сторону офицерского штаба. — Проводите меня к мальчику, — устало велела Анжелика, — Я должна проститься с ним. Они шли к дому, где в обычное время служили мессу, а сейчас был устроен лазарет, и до Анжелики долетали отрывки разговора между Савари и Перро. … — Огней на корабле не зажигали, а туманная дымка над водой служила нам прикрытием. Индейские пироги скользили по воде беззвучно. Это странное мистическое чувство — находиться в полной тишине среди тумана: как будто плывешь на лодке Харона по черным водам Стикса. Индейцы взбирались на корабль, что твои обезьяны. Для дела я выбрал сосуды из тыквы, они крепче, чем глиняные. Бедный мальчик! Я слишком стар, чтобы ползать по канатам. Он взял на себя всю работу! Если бы вы видели, что творилось! Часть сосудов взорвалась с адским грохотом, другие просто дымились, ничего не было видно. Пираты с жуткими воплями попрыгали за борт. Индейцы ныряли, настигая их в воде… В живых осталась лишь жалкая горстка: те, кто доплыл до берега. Их вытаскивали и брали в плен. — Как погиб Флипо? — не поворачивая головы, спросила Анжелика. — Кто-то из пиратов ударил его ножом. Он свалился за борт. Один из индейцев выловил его и помог затащить в пирогу. Увы, я сделал все что от меня зависело. Но… но шансов не было! Бедный мальчик скончался по пути в форт. Тело Флипо лежало на столе. Двое мальчиков-индейцев, учившихся у Савари на «поливачей», успели переодеть его в саван. В изголовье покойного горели свечи. Черная фигура аббата де Каретта отбрасывала на пол длинную тень. Он читал псалтырь, лежавший перед ним на пюпитре, и его дребезжащий сильный голос зловеще звучал под деревянным сводом прихода. Анжелика нежным материнским жестом провела рукой по восковому пожелтевшему лицу, откинула со лба темную прядку. Смерть невидимой рукой нанесла на застывшие черты печальную судьбу «ангелочка», рожденного только для того, чтобы однажды умереть от бандитского ножа или веревки палача. Роняя слезы на бездыханное тело, Анжелика вспоминала, как спасла Флипо и Лино из берлоги Тухлого Жана. Тогда она думала, что сможет противостоять року, нависшиму над этими проклятыми богом детьми. Спасая их из ада, она хотела навсегда перечеркнуть для них прошлое, но смерть не так-то просто отдает своих жертв. Эти дети, рожденные для ранней могилы, не смогли избежать своей участи, дарованной им божьей несправедливостью. Сначала Лино, теперь Флипо… — Бедные мои дети! — исступленно шептала она. Тяжелый вязкий воздух наполнился запахом свечей, ладана и чего-то тошнотворно сладковатого — запахом тления, запахом смерти. За спиной раздался тихий шепот Савари: — Месье Перро, найдите какую-нибудь сведущую в знахарстве индианку. Мне нужна помощь с ранеными. — Я помогу вам, Савари, — твердо произнесла Анжелика, вытирая воспаленные от слез и бессонницы глаза. Следующий час они вместе обрабатывали раны пиратов. Николя Перро согласился помочь: принес ведро кипятка и таз с холодной водой. Анжелика промывала раны настойкой водки и ромашки. Тяжелораненых было только двое, и у обоих поднялся жар. Несмотря на то, что Анжелика согласилась помочь — даже отпетым негодяям требуется медицинская помощь, — она не смогла отказать себе в мстительном удовольствии, слушая истошные вопли, когда смазывала раны горчичным порошком. Домой Анжелика явилась в десятом часу утра. Наткнувшись в прихожей на Ла Виолетта, она, не говоря ни слова, отдала ему верхнюю одежду, а также передник, пропахший кровью и лекарствами. — Месье маркиз в кабинете, госпожа, — выпалил ей вдогонку слуга Филиппа. Анжелика постучалась. Не дождавшись позволения войти, она открыла дверь. Филипп сидел, откинувшись на спинку кресла, закинув ногу на ногу. Перед ним на столе лежали письма. Анжелика издалека узнала убористый почерк Молина. После ночной стычки Филипп успел переодеться в свежее: из-под рукавов весты виднелись безукоризненной белизны кружевные манжеты; кроат на шее завязан небрежным узлом и заколот камеей. Анжелика застыдилась своего вида: помятой юбки, запаха пота — в помещении, где лежали раненые, было жарко, а она даже не подумала снять жакет амазонки. — А, это вы, мадам. А я думал Кастин. Он обещал привести мне секретаря. Это индеец, какой-то родственник вождя. Он с детства жил в Квебеке и воспитывался у иезуитов, закончил семинарию. Если он мне подойдет, я возьму его в штат… Но Анжелика нетерпеливо качнула головой, показывая, что ей нет дела до секретаря. — Ах, этот ваш слуга, — проворчал Филипп. — Вы относились к нему с каким-то материнским трепетом. Не отвечая, Анжелика стремительно пересекла комнату. — Обнимите меня, Филипп, — потребовала она, остановившись у края стола. В ее голосе звенела еле сдерживаемая истерика. Филипп поднялся, обошел стол и остановился перед ней в присущей ему манере военного: расставив ноги и по-ястребиному нависнув над ней. Он положил ей руки на плечи и мягко произнес: — Полноте, мадам. Смерть однажды придет за всеми: за кем-то раньше, за кем-то позже. И кто знает — может быть ад на самом деле здесь, на земле. Так считают некоторые вольнодумцы. Анжелика взглянула в окно, до половины запорошённое выпавшим снегом. Ад на земле… среди этих бескрайних снегов, в лютой пасти зимы, они будто вмерзшие в ледяную скалу мученики девятого круга. Но в кабинете было тепло. Весело плясало пламя в очаге. Ей было хорошо рядом с Филиппом, под защитой его сильных рук, его мужественного тела. Казалось, ему не страшны никакие невзгоды. Он словно отвел своим присутствием крыло смерти, распростертое над этим поселением, где люди отчаянно сражаются с природой и другими людьми за право жить. Ее подавленное состояние сменилось чувственным волнением — точно рябь прошла по гладкой поверхности воды. Безотчетным движением она обвила его плечи руками, жадно потянулась к его губам и тут же оказалась в кольце сильных рук. Страсть накатила внезапно, точно штормовая волна после короткого затишья. Долгий сладострастный танец губ сменился короткими и яростными, будто укусы, поцелуями. Это безумное влечение друг к другу связывало их крепче любых уз. Бывало, оно слегка утихало, но лишь для того, чтобы разгореться с новой силой. Пальцы Анжелики отрывисто блуждали по одежде, ища пуговицы, крючки, а в это время Филипп рвал шнуровку на корсаже. Где-то в глубине души рачительная хозяйка сокрушалась, что вещь будет испорчена, но ее одинокий голос потонул среди бушующего шторма. Бросив сражаться с пуговицами и узлами, Анжелика глухо застонала сквозь зубы. Ей надо было почувствовать его в себе. Немедленно. Дрожащими руками она помогала ему расстегивать кюлоты, задирать свои юбки. Ладонь Филиппа проникла между ее влажных изнутри бедер, отчего внизу живота стало нестерпимо жарко. В то же время ее пальцы ласкали его там, где кожа особенно тонкая и нежная… В какой-то момент, когда нетерпение достигло апогея, она сама развернулась к нему спиной, облокотившись на столешницу и открываясь ему. Филипп вошел в нее резким толчком. Анжелика вскрикнула и прикусила губу, ощущая распирающее грудь ликование. Как восхитительно чувствовать его в себе, принадлежать ему без остатка, слиться с ним в одно целое, взмыть в небеса, взорваться на мириады падающих звезд и утонуть в вязкой сладости, которой полнился воздух вокруг них. Она слышала стоны, не осознавая, что они слетают с ее губ. Его пальцы впились в ее бедра, оставляя вмятины от ногтей на нежной коже. Она больше ничего не чувствовала: кроме этих пальцев, приносящих сладостную боль, кроме его горячей, пульсирующей плоти в себе. Она слабела, становясь податливой, как воск. Перед глазами замелькали разноцветные точки, ей хотелось вздохнуть глубже, и она хватала ртом воздух, точно рыба, выброшенная на берег. Волна наслаждения разбилась внутри нее на тысячи брызг, но вместо золотого берега острова любви, ее встречала темнота. Спустя мгновение Анжелика очнулась в объятиях Филиппа. Зрение вернулось к ней, ожили звуки и ощущения. Ее била крупная дрожь. Ноги подкашивались, не желая слушаться, но она чувствовала себя счастливой. И живой. Смерть больше не дышала ей в затылок. Анжелика окинула комнату ленивым, полным неги взором. И внезапно наткнулась на то, чего не должно было здесь быть: на невысокого, плотного круглолицего мужчину, растерянно взирающего на них. — Я… Я прошу прощения, — залепетал он, пятясь в коридор. Филипп резко обернулся: — Кто вы такой, разрази вас гром? И какого черта вам надо? — рявкнул он, отчего мужчина подпрыгнул на месте. Анжелика поправляла одежду, сохраняя полную невозмутимость. Негодование придало ей сил. Она имеет право пользоваться вниманием мужа в собственном доме. Кроме того, они далеко от Версаля, где за подобный «грех» тебя расстреляют насмешками. Пусть все здешние мужчины знают, чья она женщина! — Мое имя Пьер Жуйбер де Соланж де Марсон … — затараторил тем временем непрошенный гость. — Отлично, месье Жуйбер. Филипп с непроницаемым выражением лица одернул весту и направился к настенному зеркалу, чтобы поправить сбившийся на бок галстук. — Какого черта вы еще здесь? — убийственным тоном произнес он, сосредоточив все внимание на своей персоне. Жуйбер сорвался с места и выскочил в коридор, затем вернулся поклониться Анжелике, не сводившей с него ледяного неприязненного взгляда, снова ушел и опять вернулся, чтобы закрыть дверь. — Идиот, — вынес вердикт Филипп. Он подошел к жене и взял в ладони ее лицо, заставляя взглянуть ему в глаза. — А вы снова превратились в Баронессу унылого платья, а? — с нежностью произнес Филипп, проводя пальцами по ее скулам. — Идите к себе, звереныш, на вас лица нет. Вам нужен отдых. — А вы? — прошептала Анжелика, по-детски потершись о его ладонь. — Пока у меня много дел. Сегодня на закате мы отомстим этим канальям за вашего мальчишку. Прежде чем лечь спать, Анжелика велела Барбе присматривать за Катрин. Та свернулась калачиком на медвежьей шкуре и беззвучно рыдала. Стащив с себя платье, Анжелика рухнула в постель, ощутив новый приступ блаженства. Все закончилось, пусть и не так хорошо, как хотелось бы. О бедном Флипо она подумает завтра, а теперь… Ей снился маленький Кантор. Он стоял на борту пиратского судна, звал ее и тянул к ней руки. Рядом высилась фигура в черном. Как не силилась Анжелика, она не могла разглядеть лица мужчины. — Мама! — кричал мальчик. — Малыш! Сыночек! Обливаясь слезами, она бежала вдоль берега до тех пор, пока корабль не исчез на горизонте.