Огни святого Эльма

— Ваше имя? — Франсуа, монсеньор. — В каком возрасте вы попали к иезуитам? — В пятилетнем, монсеньор. Англичане убили мою семью. Моя мать была сестрой великого вождя. Я нашел своих соплеменников, среди которых в то время жил и проповедовал учение Христа отец Жозеф. Я уехал вместе с ним в Квебек. Филипп слегка наклонил голову, разглядывая нового подчиненного. В коричневом потертом сюртуке из грубой саржи он напоминал молодого приказчика или студента. Скупые жесты педанта выдавали монашескую выучку. Где-то глубоко во взгляде, непроницаемом, как у большинства представителей его народа, таилось поистине иезуитское честолюбие. — Ну что ж, сударь, — протянул Филипп, — покажите себя в деле. Маркиз кивнул на исчирканные замысловатыми каракулями бумаги, лежавшие перед ним на столе. — Перепишите отчеты месье Жуйбера, чтобы я смог разобраться в них. Мессир Сен-Кастин будет рад помочь вам. Для новоиспеченного секретаря нашелся маленький стол, напоминающий классную парту. Франсуа поклонился и тут же отправился к своему рабочему месту. Филипп вышел из кабинета, поманив за собой Кастина. — Иезуитам я доверяю не больше, чем вашим дикарям, а этот кажется мне темной лошадкой. Следите за ним и докладывайте обо всем мне. — Слушаюсь, монсеньор, — тут же ответил Сен-Кастин, вызвав на лице губернатора легкую улыбку. — Но не забывайте — вы нужны мне. Вы моя правая рука, Сен-Кастин. Где месье Жуйбер? — Филипп едва сдержался, чтобы не обругать своего нового лейтенанта. Впрочем, он предпочитал не демонстрировать перед подчиненными свои чувства. По крайней мере словесно. — Он допрашивает Ван Рейка, монсеньор. — Это я ему велел. Посмотрим, на что он годен. А теперь идите и наблюдайте за мальчишкой, заодно ознакомитесь с отчетами. Ла Виолетт поджидал господина в прихожей. Он подал маркизу перчатки и шляпу, накинул на плечи подбитый мехом плащ. — Мадам спит? — осведомился у слуги Филипп. — Да, господин. На миг лицо маркиза приняло обеспокоенное выражение. Он вспомнил, как утром Анжелика обмякла в его руках. Долгое плаванье, жизнь в сложных условиях, для которых не создана первая красавица двора, пленившая короля, промозглый ветер с океана, изнуряющее, непроходящее ощущение опасности: все это могло доконать ее. Филипп преодолел внезапный порыв пойти к ней. Пусть спит. К тому же любовь размягчает сердце, а обстоятельства требуют суровых, бескомпромиссных решений. Поняв, что замешкался на минуту, Филипп нетерпеливо шагнул к двери. На пороге он едва не столкнулся с Жуйбером. Коротким жестом дю Плесси пригласил его с собой. — Прошу прощения, монсеньор, — с одышкой заговорил лейтенант, пытаясь подстроиться к широкому шагу маркиза. — За что же? — равнодушно обронил Филипп. — За то, что произошло сегодня утром. Мне сказали, что вы у себя в кабинете и я… И, признаюсь, я сделал глупость… — Вы прощены, сударь. Также надеюсь, что смогу рассчитывать на вашу порядочность и деликатность. Репутации мадам дю Плесси не должно быть нанесено никакого ущерба. — Я клянусь — об этом не узнает ни одна живая душа. Только поженились, да? — заискивающим тоном спросил Жуйбер, не удостоившись, однако, ответа. Черты маркиза остались неподвижными, только в светло-голубых глазах на миг мелькнула тень раздражения. Тем временем они дошли до барака, служившего форту Пентагуэт тюрьмой. Филипп резко обернулся, глядя Жуйберу прямо в глаза. — Лейтенант! Я не раздаю доверие в долг, так и знайте. Но из уважения к дворянскому происхождению я сделаю для вас исключение. Однако бойтесь не оправдать моего доверия, сударь, ибо спрашивать с вас я буду вдвойне. Запомните это раз и навсегда! Не выдержав прямого пронзительного взгляда, Жуйбер потупил взор. — Как там наш голубчик? — нетерпеливым тоном спросил Филипп, стуча в дверь. Открыл часовой с ружьем на плече, он же провел посетителей в карцер. — Кремень! Этот мерзавец еще надеется уйти от правосудия. Под пытками заговорит как шелковый, но на это потребуется время. — И так заговорит. К любому человеку найдется подход — вот увидите. Карцером именовалась железная клетка в дальнем конце барака, где вечно гуляли сквозняки, а зимой было почти также холодно, как и снаружи. В углу клетки лежал жалкий ворох полусгнившей соломы, служивший заключенному спальным местом. Ван Рейк, закованный по рукам и ногам в цепи, сидел на полу, свесив голову. Из одежды на нем осталось только нательное белье: короткие до колена штаны и рубаха, — и все это было насквозь промокшим. Вода капала с нависших на лицо волос, с манжет сорочки, а вокруг босых ступней пирата растекалась огромная лужа. Филипп перевел взгляд на пустое ведро, стоящее снаружи карцера, у самых прутьев клетки. — Ба, Жуйбер, я же просил устроить нашему гостю теплый прием, — укоризненным тоном произнес дю Плесси, а затем воскликнул: — А для вас, мессир Ван Рейк, у меня отличные новости. Ваш корабль, по которому вы так сильно убивались, цел и почти невредим. Ван Рейк медленно поднял голову. Его лицо уже успело посинеть от холода, изо рта вырвалась тоненькая струйка пара. Его тело сотрясалось частой дрожью, а в глазах горело лихорадочное безумие. — Ложь, — просипел он. — Вы тронулись умом, раз предположили такое, — холодно произнес маркиз. — Я никогда не лгу, даже таким ничтожествам как вы. Ван Рейк попытался рассмеяться, но до Филиппа донесся только звук клацающих зубов. — Ла Виолетт! — обернулся Филипп к застывшему поодаль слуге. — Пусть месье Ван Рейка переоденут в сухое и дадут теплую одежду. И вот еще… Пусть принесут сюда стол и два стула, а ты накрой обедать. Соглашения лучше достигаются в непринужденной обстановке. И принеси-ка месье Ван Рейку рома, а то у него окончательно испортился цвет лица. Около получаса понадобилось, чтобы принести, накрыть и сервировать стол. Филипп застыл в полной невозмутимости, скрестив на груди руки, наблюдая, как солдаты стаскивают с Ван Рейка мокрую рубаху и помогают ему облачиться в сухую одежду. Один из них с усилием впихнул сквозь стиснутые судорогой зубы флягу с ромом. Ван Рейк поперхнулся, закашлялся перед тем, как смог сделать несколько больших глотков. Согреваясь, пират перестал трястись. Его глаза маслянно заблестели, а на губах заиграла нагловатая улыбка. В это время Ла Виолетт внес блюдо со стейками из оленьей вырезки. Воздух наполнился ароматом жареной дичи. Жуйбер беспокойно дернулся в сторону стола, но Филипп, даже не удостоив его вниманием, жестом пригласил Ван Рейка занять место напротив себя. — Покормите, а потом повесите? — ощерился пират. — Ну уж нет, не хочу обгадиться перед смертью, не доставлю вам такого удовольствия. Филипп в ответ поморщился: — Уверяю вас, сударь, я бы с удовольствием избавил себя от этого зрелища. Не будьте таким подозрительным. Я хочу сперва поговорить, а потом уж решу, что с вами делать. Ван Рейк, шаркая подошвами сапог, вышел из клетки и грузно уселся на стул напротив маркиза. Он развалился, подбоченившись, всем своим видом показывая неуважение к губернатору. Маркиз, словно не замечая пренебрежения к своей персоне, знаком показал Ла Виолетту наполнить кубок наливкой. — Росолис. Секрет приготовления знает только моя жена. Отличная вещь, Жуйбер, я как-нибудь вас угощу, — обернулся он к лейтенанту. Тот мрачно кивнул из своего угла. Его лицо пылало от возмущения. Губернатор угощает какого-то пиратского пса, а его, дворянина, заставляют стоять навытяжку, принимая едва ли не за лакея! Филипп взял нож и занес его над стейком. Это был не обычный столовый нож, а острый охотничий кинжал. Из мяса на месте надреза потек розовый сок. — Ла Виолетт иногда сам готовит для меня стейк и никогда не ошибается с прожаркой, — изрек Филипп. Он резал мясо с аристократичной неспешностью, как будто находился на светском ужине, не обращая никакого внимания на насмешливые взгляды и издевательские улыбки, которыми пират сопровождал каждый его жест. — Так что же, мессир Ван Рейк, с чьего благословения вы решили нанести нам визит? С кем у вас договор? Кому вы служите? — Если я молчал, когда меня угрожали заморозить, как собаку, думаете, скажу сейчас, когда вы кинули мне кусок мяса? — Вы голландец? — Фламандец, и что вам с этого? — Продаетесь, как последняя шлюха, тому, кто больше даст? Кстати о шлюхах: может о ваших делишках стоит расспросить донью Инесс? — С чего мне обсуждать мои дела с бабой, а? — ощетинился Ван Рейк. Маркиз пожал плечами. — Женщины всегда знают больше, чем им говорят. Пораскиньте мозгами, мессир Ван Рейк, подумайте, как вы попали в столь плачевное положение. Насколько я уже понял, эта красотка не испытывает к вам особой привязанности. Лицо Ван Рейка перекосилось от злости. Он весь подобрался, оскалившись, как собака. — Хороша в постели, да? — просипел он, облизнув языком пересохшие губы.— Покувыркались с ней, и она слила вам наш план? — Вы должны были принять в расчет подобный риск, — презрительно ухмыльнулся Филипп, не спуская с Ван Рейка внимательного взгляда. — Я думал, новый губернатор — болван, вроде него, — пират указал пальцем на Жуйбера. — Она меня уверяла, что справится. О, Инесс умеет заставить мужика на брюхе перед ней ползать и целовать носы ее сапожкóв! А если вдруг что — может за себя постоять. Она-то, конечно, любила болтать, что как только найдет получше, уйдет от меня. Бабы часто так говорят, чтобы цену себе набить. А я отвечал: — не найдешь! Поколачивал, конечно, чтобы дурь-то эту выбить, но думал — шутит, стерва, меня испытывает. Дааа, все вы у меня забрали, господин красавчик, и корабль мой — мою «Изабель» — и бабу мою… — Ван Рейк бормотал точно в бреду — скалясь и лязгая зубами. И вдруг его глаза полыхнули ненавистью. Он резко вскочил и попытался схватить охотничий нож со стола. Но Филипп оказался быстрее. Молниеносным движением он выхватил кинжал из-за пояса и всадил его в ладонь пирата, пригвождая ее к столу. Ла Виолетт заломил левую руку Ван Рейка за спину и взял в захват его голову, лишив Ван Рейка возможности двинуться. Маркиз, наблюдавший за этими манипуляциями с невозмутимым видом, вытащил из-под скрюченных пальцев Ван Рейка разделочный нож, и не обращая внимание на кровавую лужу на столе, продолжил есть свой стейк. Когда Ван Рейк затих и перестал биться в железной хватке Ла Виолетта, он сделал слуге знак отпустить фламандца. — Не трогать! — рявкнул Филипп, едва Ван Рейк потянулся свободной рукой, чтобы втащить кинжал. — Сядьте и терпите, как подобает мужчине. Это наказание за вашу глупость. Сохраняйте остатки достоинства, черт вас возьми! — А теперь поговорим о делах, — буднично закончил маркиз, отправляя в рот последний кусок вырезки. На несколько минут воцарилась тишина, нарушаемая лишь звоном столовых приборов и хриплым сопением Ван Рейка. Кровь просачивалась между досками грубо сколоченного стола и тяжелыми каплями стекала на пол. Филипп неторопливо пригубил серебряный бокал, затем промокнул рот салфеткой и бросил ее перед собой на стол. — У меня есть для вас предложение. Ответите на мои вопросы, и я пересмотрю свое решение относительно вашей судьбы. Что за заговор и кто его спланировал? В горле пирата заклокотал презрительный смех, захлебнувшийся в кашле. — Хорошо, тогда скажу по другому. Я предлагаю вам сделку, сударь. Назовите условия. — Мой корабль! Верните мне мой корабль и дайте мне уйти. Филипп откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Его губы изогнулись в насмешливой улыбке. — И в чем же состоит моя выгода? — У вас будет свой человек на Карибах и в заливе Массачусетса. Я буду вашими глазами и ушами, я создам вам такую репутацию, что вас станут бояться. Люди, бегущие от семилетнего рабства в Новой Англии, захотят поселиться здесь, под вашей защитой. Я могу поставлять вам колонистов. Вы останетесь в выигрыше, с учетом того, что сняли с моего корабля. — Создать себе имя… — задумчиво протянул Филипп, рассеянно поигрывая ножкой кубка. — Мне нравится ваша мысль, Ван Рейк! Меня здесь никто не знает, как не прискорбно это признавать. Но они узнают… Узнают благодаря вам, месье! — По рукам? — встрепенулся пират, еще не веривший в свою победу. — Сначала вы расскажите, кто организовал против меня заговор, — с расстановкой проговорил Филипп. Заметив колебания Ван Рейка, он вкрадчивым тоном добавил: — Даю слово. Я верну вам корабль и отпущу на все четыре стороны. — Ну хорошо… Англичане. Они считают эти земли своими. По договору форты они отдали французам — верно? Форты, а не земли. В Бостоне зреет недовольство: там сравнивают французов с паралитиком, который лежит рядом с богатством и не в силах протянуть к нему руку. Раз у них нет ни людей, ни оружия, то какой смысл землям пустовать? — вот какие разговоры ведут в Бостоне. Пентагуэт сочли уже мертвецом, да тут явились вы. Мне намекнули, что здесь можно поживиться, заодно избавив англичан от неудобных соседей. — Вы должны были сделать за англичан черную работу? — Вроде того. Темпл обещал мне каперское свидетельство. — И при этом никаких бумаг и писем, подтверждающих факт нарушения договора, у вас нет? — Откуда? Думаете, англичане шибко доверяют нашему брату? — пропыхтел Ван Рейк, болезненно сморщившись, — Нельзя ли вытащить из руки эту штуку? — Нет. — Филипп достал из кармана золотые часы-луковицы и взглянул на циферблат. — Еще час, пожалуй. Ла Виолетт! Дай месье Ван Рейку флягу с ромом. — Мы же теперь союзники, а? — после нескольких долгих глотков лицо пирата снова расслабилось. Вместо ответа Филипп поднялся: — Сегодня на закате солнца я верну вам корабль. Сейчас же мои люди освобождают трюм и снимают пушки. — Пушки? Тысяча чертей вам в бок, что же я буду делать без пушек?! — Вы убили моих людей, доставили нам множество хлопот. Пушки — слишком ничтожная цена. Я редко бываю так снисходителен. Каждый, кто наслышан обо мне, объяснил бы вам это. — Монсеньор, прошу прощения! — подал голос Жуйбер, напоминая о своем присутствии. — Отдать хороший военный корабль — это чистой воды безумие! Вы не сделаете этого, я надеюсь. — Не надейтесь, Жуйбер,  я дал месье Ван Рейку слово и не возьму его назад. Филипп дю Плесси отдал указания часовым. Они молча прошли вдоль помещения, где содержались остальные узники. Отгороженное от узкого коридора решетками, сейчас оно пустовало — тридцать семь человек, оставшихся в живых после набега, были брошены на разгрузку корабля. На улице в лицо ударил морозный воздух. Погода стояла солнечная, ветер с моря лишь слегка волновал покрытые инеем кроны деревьев, снежные шапки на разлапистых ветвях сосен мерцали драгоценным блеском. Внутренний двор уже успел припорошиться снегом, скрывшим следы ночного побоища. Алая кровь впиталась в землю, побурела, смешавшись с землей, принесенной на сапогах, и превратившись в обыкновенную грязь. Был самый обычный полдень трудового дня. Солдаты в коричневых плащах и лохматых шапках спешили по своим делам, но все больше попадались медные лица индейцев — невозмутимые и надменные в обрамление черных косиц. Филипп вышел за ворота с той стороны, где раскинулись маисовые поля, ограниченные с трех сторон лесом и рекой. Слева, ближе к форту, стояли домишки фермеров, а справа, вдоль по ленте речного рукава, выстроились индейские шалаши-вигвамы. От их конусовидных верхушек поднимались струйки дыма. Тишину нарушал мерный стук лопат о мерзлую землю. На кладбище индейцы копали свежие могилы. Некоторое время Филипп молчал, озирая перспективу до самого горизонта. Лейтенант молча мялся сзади: то набирая воздух в легкие, как будто он хочет говорить длинную речь, то нервно прикусывая губу. — У вас будет время высказаться, Жуйбер, — проговорил Филипп, не отрывая взгляда от подернутой стылой дымкой ленты реки. — Я предоставлю вам право слова — и от того, что вы скажете, будет видно, чем я вам отвечу. На закате солнца все колонисты собрались на берегу под сенью древнего дуба. Индейцы пришли под предводительством Мулофы — Модоковандо с семьей объезжал владения пенобскотов. Маркиз дю Плесси — единственный из присутствующих — сидел в кресле, демонстрируя свою власть. Так как велено было явиться и женщинам, и мужчинам, большинство поселян взяли с собой ребятишек, которые тотчас сбились в шумную ватагу и побежали играть в камушки. Индианки захватили с собой кое-какие изделия ручной работы в надежде выменять их у бледнолицых на что-нибудь ценное. Гвалт нарастал, но вот Филипп поднял руку ладонью вперед, и разговоры мигом стихли: теперь тишину нарушал лишь неизменный рокот океана. — Господа! Я собрал вас здесь, чтобы поблагодарить за проявленное мужество во время атаки на Пентагуэт. А также затем, чтобы вы собственными глазами увидели торжество правосудия. Тот, кто грозит нам мечом, сам погибнет от меча, тот, кто строит против нас предательские козни — запутается в собственных тенетах! Мы докажем захватчику, что крепко стоим на земле, и пусть нас немного — но каждый стоит десятерых. За короля! За Францию! — За короля! — подхватили колонисты. — За истинную веру! — За веру! Филипп поднялся навстречу солдатам, конвоирующим Ван Рейка. Тому вернули богатое одеяние, он смотрел надменно, с некоторой бравадой, раздаривая вокруг себя улыбки. Один из его зубов полыхал золотом в закатных солнечных лучах. — Я дал слово мессиру Ван Рейку, что отпущу его и верну его корабль в обмен на некоторые полезные услуги. Я собираюсь сдержать слово. Удивленные непонимающие взгляды. — Да, господа! Есть вещи поважнее личной выгоды и сиюминутной жажды мести. Филипп знаком велел людям расступиться. Несколько индейцев тащили вдоль берега большую шлюпку. Солдаты дулами ружей подтолкнули к ней Ван Рейка. — Монсеньор! Вы обещали мне право высказаться, — воскликнул Пьер Жуйбер вне себя от возмущения. Филипп медленно обернулся к нему, глядя как на какого-то чужака, которого ему не представили. — А! Верно. Плывите со мной, и я дам вам возможность высказаться на месте. — Что за представление? — буркнул Ван Рейк, усаживаясь на скамью. — Я же свободный человек, черт возьми?! — Еще нет, милостивый государь, — бесстрастно ответил Филипп, устраиваясь на корме. Пока они плыли под мерный аккомпанемент ударов весел о воду, Ван Рейк рыскал глазами по сторонам, Жуйбер тревожно ерзал на месте, Филипп же, подобно индейцам, олицетворял каменное спокойствие. Черный борт корабля постепенно приближался. Когда они подплыли, два индейца ловко закинули абордажные крюки и взобрались по ним точно обезьяны. По сигналу они сбросили вниз веревочный трап. Филипп первым взошел на борт, за ним Ван Рейк, которого все еще держали на мушке солдаты, Ла Виолетт и самым последним, пыхтя и отдуваясь, взобрался Жуйбер. — Где мои люди, гром и молния! Святой Эльм свидетель — мы так не договаривались! — взорвался Ван Рейк. — Мы договаривались, что я отпускаю вас и возвращаю корабль. Это как раз я и собираюсь сделать. Ваши люди убивали моих. Они заслужили наказание, ведь справедливость должна быть восстановлена. Не так ли, месье Жуйбер? Я обещал дать вам слово: говорите! Жуйбер поднес кулак ко рту, прочищая горло. — С вашего позволения, монсеньор. Я не хотел, но, боюсь, придется вам напомнить, даже ценой вашей неблагосклонности — губернатор Акадии находится в подчинении у губернатора Квебека и Новой Франции. А это — господин Курсель. А тот в свою очередь отчитывается перед Версалем. И вы не можете так… бесхозяйственно распоряжаться имуществом, принадлежащим колонии. Вернуть судно пирату, да еще и нечестивцу-голландцу — это в корне неправильно. Пока не поздно — измените решение, или мне придется сообщить господину де Курселю… — под тяжелым взглядом маркиза Жуйбер окончательно смешался. Он открыл рот, но тут же закрыл его, будто не находя слов. Коротким кивком он дал понять, что высказался. — Иными словами, вы не мой человек? — задумчиво проговорил маркиз, прикладывая к губам указательный палец. — Боюсь, нам трудно будет сойтись. Видите ли, месье, я требую безоговорочной верности. Филипп повернулся к своим людям, выстроившимся на палубе. — Господа, я обещал вернуть корабль и отпустить месье Ван Рейка, и я выполняю свое обещание. Взять его и привязать к грот-мачте! — он резко вытянул вперед правую руку, точно бросая армию в бой. Раздался дикий вой. Ван Рейка скрутили, засунули ему в рот кляп и потащили в центр корабля. Когда пирата надёжно прикрутили к мачте, так что он не имел ни единой возможности высвободиться, Филипп подошел к нему. — Вы были правы, Ван Рейк. Вы создадите мне известность среди ваших друзей на Карибах и среди господ англичан. Так люди узнают, что в Пентагуэте не принято шутить. Ван Рейк ответил лишь сиплым рычанием. В его серых глазах плескалась злоба и лютая ненависть, пересиливающая даже страх перед уготованной для него ужасной смертью. — Начинайте поднимать паруса, — спокойным тоном велел Филипп. Он прошел к борту и задержался взглядом на лейтенанте. — А вы знакомы с искусством штурмана, сударь? — Совсем чуть-чуть. Пожалуй, встать на вахте на барке, да и то в спокойную погоду. Здесь множество опасных течений. — Хорошо, взять господина Жуйбера и привязать к штурвалу, пусть управляет этой посудиной! — внезапно крикнул Филипп своим людям, повергнув Жуйбера в состояние шока. — Вас будут судить! Этого так не оставят! Это преступление, вас ждет трибунал! — вопил лейтенант, пока его волокли по палубе. Филипп тем временем наблюдал, как индейцы с обезьяньей ловкостью лазают по вантам. — Пощадите! — наконец взвыл Жуйбер, когда его кисти начали прикручивать к штурвалу. — Вот видите, эти люди слушаются только меня. Им плевать на вашего Курселя. Никто не спасет вас, если я захочу вас убить, даже Господь Бог. Зарубите себе на носу, господин де Марсон. — Хорошо! Хорошо-о! Я ваш человек! Я понял! Клянусь честью дворянина! — Я же обещал, что спрашиваю строже с тех, кому открываю кредит доверия? — Обещали, обещали. Я не понял ваш замысел, я со всем согласен! Филипп смотрел на Жуйбера с видимым спокойствием, но побледневшие крылья носа с расширенными трепещущими ноздрями говорили об обратном. Гнев требовал жестоко наказать Жуйбера и в его лице всех выскочек, чьи отцы получили дворянство, просиживая штаны в кабинетах итальянца. «Наглые безродные псы, лишенные последних представлений о чести!» Соблазн поддаться ярости был столь велик, что Филипп едва сумел взять себя в руки. — Хорошо, — процедил он сквозь зубы. — Отпустите его. Дю Плесси обвел суровым взглядом солдат. — Дайте мне слово, что никому не скажете об этом досадном происшествии. Месье Жуйбер — дворянин и французский лейтенант, его имя не должно подвергаться насмешкам. Они спустились с корабля и ждали в шлюпке, когда на борту поднимут якорь. Закончив дело, не боявшиеся холода индейцы попрыгали в воду. В шлюпке их ждали сухие теплые одеяла и фляга с ромом. Попутный ветер надул паруса, и корабль-призрак, величественно покачиваясь на волнах, вышел в открытое море. Филипп выступил из лодки, его сапоги тотчас лизнул прибой, а под подошвами захрустела галька. Толпа молча смотрела, как они приближались: впереди губернатор, — высокий и горделивый. Ветер раздувал полы его плаща, будто черные крылья. Грозный и прекрасный, точно карающий ангел, он обвел толпу взглядом, горящим беспощадным ледяным пламенем. — Возмездие! — крикнул он. — Возмездие! Возмездие! — скандировала толпа. Индейцы разразились грозными воплями, потрясая в воздухе томагавками. — Но не над всеми еще свершился справедливый суд! — Да! Пусть пиратское отродье заплатит за пролитую кровь! — закричала одна из женщин, чей муж погиб во время стычки. Трое маленьких детей, от трех до семи лет, держались за ее юбку. Словно в ответ на ее слова на тропинке, ведущей к берегу, показалась процессия. Во главе шли индейцы с раскрашенными лицами, пританцовывая и стуча в барабаны. Пираты, связанные друг с другом, двигались гуськом. С обеих сторон на них смотрели ружейные дула. Филипп велел построить пиратов в шеренгу у самой кромки берега. — Сен-Кастин, велите им разбиться на группы по пять человек. — Всего семь, — кивнул Филипп, когда приказ был выполнен. — И двое лишних — повесить их! Тут же откуда-то появились приставные лестницы, и трое солдат ловко наладили веревку на толстом могучем суку дерева. Пиратам скрутили руки за спиной и, подталкивая между лопаток дулами ружей, заставили взобраться на лестницу, надели на шеи веревки и столкнули вниз. Остальные с ужасом взирали на качающиеся над землей тела товарищей. — Возмездие, — прокатилось по толпе колонистов. Филипп жестом призвал к молчанию. — Еще в Древнем Риме порядок в лагере наводили при помощи децимаций. Они и сейчас применяются к дезертирам. Я разбил вас не на десятки, так как вас слишком мало, а по пять человек. Вы будете тянуть жребий. Тот, кто вытащит белый камень, будет повешен. Кастин с мешком подошел к первой пятерке. Обливаясь потом от ужаса, крестясь и шепча молитвы святым покровителям, пираты один за другим ныряли рукой в мешочек. Белый камень на ладони — и пирата волокли на виселицу. Вот уже восемь тел раскачивалось на суку. Крайний еще бился в предсмертных конвульсиях, но скоро затих. Трое из последней пятерки уже вытащили свой камень, четвёртый раскрыл трясущуюся ладонь — обычная черная галька. Пятый бессильно упал на колени, солдаты подхватили его подмышки и потащили к дубу, но окрик губернатора остановил их. — Пусть тянет! Обреченный на смерть окунул руку в мешок. На его бескровном лице не было ни страха, ни надежды. Он смотрел на море с какой-то волчьей тоской и беззвучно плакал. Не глядя он вытянул руку, и камушек выпал из ослабшей ладони. Черный! — Довольно! — воскликнул Филипп и повернулся к остальным. — Отрекаетесь ли вы от ваших злодеяний и от беспутной жизни? — Отрекаемся! — Готовы ли те из вас, кто предпочел ложные учения истинной вере, вступить в лоно католической церкви? — Готовы! — раздался нестройный хор голосов. — Готовы ли вы признать наихристианнейшего короля своим королем, и душой и телом служить во благо Франции? — Готовы! — Мы — французы! — крикнули несколько человек. — Тогда слушайте! Вы можете жить здесь, как новые колонисты. Я дам вам землю, на которой построите дома, которую вы сможете обрабатывать. Это богатые угодья, требующие сильных рук. Это шанс для таких каналий, как вы, стать уважаемыми людьми. Удача в последний раз поворачивается к вам лицом — жизнь наемника-головореза коротка. Итак, принимаете ли вы мое предложение? — Принимаем, — заорали пираты. Никто из них даже рассчитывать не смел на снисхождение. Филипп оглядел эти грубые заросшие лица, на которые постепенно возвращалась краска. Он понимал всю ответственность этого решения. Но жизнь без риска среди этих дремучих лесов казалась ему невозможной. Они и так зависят от прихоти дикарей, поставляя им оружие и инструменты. И кто знает, против кого завтра обернется это оружие. Маркиз видел перед собой меднокожее лицо Мулофы: его неприязнь к бледнолицым была известна. Но разве только Мулофа считает их назойливыми гостями? Как долго будет продолжаться этот хрупкий мир, скрывающий множество противоречий, как вода в заливе — подводные скалы? Это похоже на нарыв, внутри которого собирается гной, но однажды он неминуемо вскроется, и тогда войны не миновать. Реки крови еще не раз обагрят эту землю, прежде чем французы смогут стать здесь полновластными хозяевами. Филипп цепким взглядом обвел колонистов и индейцев. — Есть среди вас те, кто не согласен со справедливостью моего решения? Молчание. Из всех лиц ярче всех выделялось бледное строгое лицо Анжелики. Филипп встретился с ней взглядом и прочел в ее глазах поддержку. — Это мудрое решение, монсеньор, — звонко воскликнул Сен-Кастин. — Мудрое, мудрое, — подхватил Жуйбер. — Да здравствует король, да здравствует губернатор! — Да здравствует король Франции! — Да здравствует губернатор дю Плесси! Пираты присоединились к восторженным крикам, все еще украдкой поглядывая на повешенных собратьев. — И последнее… Толпа расступилась, и солдат вытолкал вперед двух женщин. Обе выглядели потрепано: черные блестящие локоны красавицы Инесс космами свисали из-под заляпанного грязью платка. — Эти женщины, сообщницы и любовницы Ван Рейка, явились сюда подобно библейским шлюхам, чтобы соблазнить нас, лишив бдительности, и позволить своим дружкам зарезать наших детей в собственных постелях как поросят. — Бесстыдницы! Шельмовать их! Колонистки и индианки принялись кидать в них комьями грязи. — На костер этих ведьм! — Довольно! — негромкий, но звучный голос Анжелики обладал той же волшебной властью, что и голос ее супруга. — Довольно! Здесь присутствуют дети, которым мы хотим показать правосудие, а не животную свалку. Пусть господин губернатор решает судьбу этих женщин. — Благодарю вас, мадам, — ровным голосом продолжил Филипп, не спуская глаз с испанки. Она медленным демонстративным жестом вытерла с щеки чей-то плевок и теперь с вызовом поглядывала кругом. «Поистине, наглость этой женщины ничем не убить!» — пронеслось в голове у Филиппа. Даже зрелище повешенных дружков, казалось, не испугало ее. — Я желаю поступить с ними по справедливости, равной для всех. Одну из них повесят, а другая сможет остаться в форте, чтобы стать кому-нибудь из мужчин доброй супругой. Сен-Кастин подал маркизу две палочки разной длины. — Ту, которой достанется короткая, повесят. Он зажал палочки пальцами и подошел к девушкам. Инесс с нагловатой улыбкой на губах первая дернула жребий. — Ха! — воскликнула она, демонстрируя, что ее палочка длинная. Филипп раскрыл ладонь и отдал креолке палочку, которая оказалась длиннее, чем у товарки. Под весом восьми тел ветка накренилась, так что девятый повешенный должен был болтаться почти у самой земли. — Их тела будут висеть, пока не истлеют, в назидание другим. Инесс грубо толкнули к импровизированной виселице. Филипп последний раз взглянул ей в лицо и сразу же отвернулся. Лицо испанки, с которого исчезло дерзкое выражение, преобразилось, а черные оленьи глаза смотрели как будто с укоризной. Когда Инесс надели на шею веревку, в толпе вдруг раздался голос: — Пощады, монсеньор. Филипп обернулся. Анжелика выступила вперед, демонстрируя величественную гордую осанку. Колонисты и индейцы взирали на нее с восхищением, а ее взгляд был прикован к мужу. — Монсеньор, я прошу пощады для этой женщины. Я знаю, все равны перед правосудием. Но мы должны думать о будущем колонии — эта женщина способна родить много детей. Именно семья удерживает мужчин в поселениях, приноравливая их к оседлому образу жизни. К тому же она слишком молода, чтобы по собственной воле совершать злодеяния. Я прошу вас об исключительном снисхождении, монсеньор, — закончила Анжелика с нажимом, придавшем ее глубокому голосу еще большую власть. Филипп стиснул зубы. На его лице невозможно было прочесть ни единой эмоции. — Я выслушал вас, мадам, — ответил он ровным голосом. Знаком он велел солдату продолжать экзекуцию. Его глаза встретились с глазами Инесс, и он прочел в них мольбу. Вздернутая верхняя губка слегка затряслась. Она склонила голову для того, чтобы поцеловать нательный крест, и то только на мгновение. Филипп с уважением отметил, что эта маленькая шлюшка держится с большим достоинством нежели ее приятели-пираты. Но думать об этом было некогда. Он сделал шаг, другой, третий, остановившись вплотную к виселице. Раздался скрип дерева, короткий всхлип, и девушка повисла над землей как тряпичная кукла. В свете костров и факелов блеснуло острие кинжала. Инесс упала под ноги маркизу, хрипло втягивая воздух и хватаясь скрюченными пальцами за петлю на горле. Филипп повернулся к своим людям: — А теперь, когда возмездие свершилось, наступило время праздновать победу и поминать убитых. В пиршественном зале ждут накрытые столы. Он широким шагом пересек круг, а Ла Виолетт уже подводил своему господину лошадь. Катрин закончила причесывать Анжелику, закрепив волосы гребенем, украшенным жемчугом и изумрудами. Склонившись перед шкатулкой с драгоценностями и думая, что из них надеть, Анжелика окликнула девушку, когда та уже выходила. — Отдыхай, дитя, если не хочешь идти на праздник. Я разденусь сама, не беспокойся. — Да, мадам, — пробормотала служанка, опуская красные от слез глаза и шмыгая носом. — Бедная моя девочка… — Анжелика не успела договорить, так как в комнату вошел Филипп. Он переоделся в кабинете, который с некоторых пор стал его личными покоями. Анжелика поднялась навстречу. Она положила руки ему на плечи, расправив невидимую складку на бархатной ткани жюстокора. Она вспомнила, какой он был там, во время собрания: величественный, грозный, высокий и белокурый, точно вождь норманнов, приставший на своем корабле к французским берегам. — Вы были точно архангел Михаил, — прошептала она в порыве почти мистического благоговения. Филипп бегло посмотрел на нее, и тут же отвел глаза в сторону. Плотно сжатые губы и чуть сведенные к переносице брови выдавали терзающее его сомнение. — Жуйбер не в восторге от того, как я распорядился кораблем. Я думаю, многие в душе разделяют его мнение. А вы как считаете? Говорите! Анжелика издала нервный смешок. — Этот галеон — старая дырявая посудина. У нас нет ни денег, ни людей, чтобы содержать и обслуживать его. Честно говоря, не думаю, что бедный корабль пережил бы зимние шторма. — Я тоже так думаю. К тому же хочу удивить англичан, у которых все завязано на выгоде. Пусть поломают голову. Весной мы закажем в Бостоне двухмачтовый кеч — небольшой и маневренный, а «Дофина» вернем в Порт-Рояль. Анжелике показалось, что Филипп намеренно избегает ее взгляда. Что-то его смутило, раз он предпочел говорить о делах. Ей хотелось ободрить его, показать, что она поддерживает его сегодняшнее решение. И так будет всегда — она, как жена и возлюбленная, примет его сторону, что бы ни случилось. Анжелика приподнялась на носочки и потянулась к его губам. — Я всегда поклонялась Святому Михаилу, — прошептала она, — но только теперь понимаю его. Нельзя все время позволять врагам быть сильнее…