*Внимание! Глава содержит элементы слэша!
Взглянув в очередной раз на Инесс, Анжелика вздохнула. Она хотела нарядить испанку, чтобы хорошенько рассмотреть во всем блеске её красоты. Но случилось то, чего маркиза никак не ожидала: девушка как-то разом утратила львиную долю своей прелести. Перед ней неловко мялась актерка, разряженная для балаганного представления. Не хватало только пестрого цыганского платка с длинной бахромой и дрессированного медведя на цепочке. Анжелика боролась с искушением отказаться от своей затеи, но девушка смотрела на нее с такой надеждой, что у маркизы не хватило духу. «Религиозные господа-англичане будут в ужасе» — пронеслось у нее в голове.
— Повернитесь, милочка, я поправлю вам подол.
— А не очень ли скромно без украшений, мадам? У меня есть свои. Серьги и брошка. С рубинами! — возвестила Инесс, подбоченившись от распирающей ее гордости. Как же! Она будет сидеть за столом губернатора, в кругу важных господ! Ох и обзавидуются эти серые французские крыски Мари Сир и Жанна Мартин!
— Никаких рубинов! — отрезала Анжелика. — Подколем рукава серебряными аграфами и достаточно! А вот газовый шарф на плечи, пожалуй, можно. Завяжем концы бантом и сколем жемчужной брошкой.
— А волосы? — Инесс вынула гребень и тряхнула непокорной мавританской шевелюрой, за которой тщательно ухаживала. — Распустить? — спросила она, наивно устремив на Анжелику огромные черные глазищи. Та едва не поперхнулась.
— Ты же знаешь, что только падшая женщина может позволить себе распускать волосы на людях?
Инесс пожала плечами. В ее темных глазах плескалось недоумение.
«Соблазнительное дитя карибских портов!»
— Просто делай так, как я говорю. Сиди за столом прямо, но не так, как будто проглотила жердь. Боже мой! Есть что-то, чему мне не нужно тебя учить? Не хватай руками еду, не разговаривай с набитым ртом, не ругайся, не клади локти на стол.
Инесс гордо выпятила маленький подбородок:
— Зря вы думаете, что я совсем уж дурочка и не умею себя показать! Никто еще не жаловался со мной на недостаток манер. Будто я с господами не умею общаться! Да я принца знала! Взаправдашнего принца! И он говорил, что я милейшее в мире дитя! И он даже во дворцах лучше меня никого не видывал!
Анжелика снисходительно улыбнулась.
— Ну ладно! Вот и покажешь сегодня, прав был тот принц или нет. А теперь подберем тебе веер. Даме нельзя без веера.
Сама Анжелика выбрала для праздника платье из бежевого бархата самого модного кроя — при дворе ему дали прозвище «распашонка», намекая на мадам де Монтеспан, которая при помощи свободно ниспадающей ткани в области живота и бедер хотела скрыть свои внебрачные беременности. Цвет платья выгодно оттенял золотистый оттенок шеи и плеч, кружевные воланы белоснежной сорочки, выглядывающей из широких рукавов, придавали романтичности образу. Но самой интересной находкой костюма была нижняя юбка из жесткой накрахмаленной тафты винного цвета.
Из украшений она предпочла беспроигрышный вариант — жемчуг. Этот «камень Посейдона» уместен и на балу и в церкви. Он украсит свежую прелесть юности и элегантно подчеркнет благородную старость. Красоте зрелой женщины он придаст очарование тайны, тайны Венеры, рожденной из морской пены и увенчанной драгоценнейшим из даров глубин.
Анжелика приложила к шее жемчужное колье, поглаживая и перебирая прохладные горошины. Из зеркала на нее смотрела женщина, покорившая короля Франции. Женщина, которую любили Жоффрей де Пейрак, Великий Хромой из Лангедока, главарь парижских бандитов, нищий поэт, простой полицейский, принц-изгнанник. Женщина, перед которой трепетали как юнцы, так и пресыщенные распутством вельможи. Женщина, покорившая самого загадочного, самого злого и самого красивого маршала Франции, Филиппа дю Плесси-Бельера. Анжелика чарующе улыбнулась своему отражению. Пора! Пора расшевелить этих чопорных пуритан!
Большой зал встретил гостей переливами огней. Особенно хороши были фонарики из тыкв! Анжелика уже успела подивиться мастерству и изобретательности индейцев и местных жителей, но только сейчас оценила настоящий масштаб. Красота убранства заставила бы побледнеть придворных организаторов празднеств. Анжелика шествовала рука об руку с Филиппом. Его костюм, сочетающий в себе бежевый и индиго, гармонировал с ее платьем. Они вдвоем, верно, казались прекраснейшими божествами, неземными обитателями Олимпа, потому что некоторые колонисты в буквальном смысле раскрыли рты, взирая на них округлившимися глазами. Позади губернаторской четы, приосанившись, шел старший лейтенант Жуйбер под руку с Инесс. То ли торжественность момента заставляла его надуваться от самодовольства, то ли общество такой красавицы, как Инесс, да еще и одетой знатной дамой. Сен-Кастин пришел со своей невестой, Матильдой-Пидивамисквой, она была единственной из индейцев, кто пожаловал на праздник. Филипп через Кастина посылал приглашения Модоковандо и другим вождям, но те наотрез отказались сидеть за одним столом с «презренными» англичанами.
Анжелика и Филипп остановились в центре залы, где стоял пюпитр, у которого их ждал аббат де Карер.
«Как будто это наша свадьба» — пронзила внезапная мысль. Анжелика почувствовала, как ее рука в ладони Филиппа задрожала от волнения.
На самом деле сейчас должна была состояться церемония передачи бумаг на земли и форты.
Филипп замер справа от пюпитра. За его спиной Анжелика заметила маркиза Виль д’Эвре, которой незаметно подмигнул ей.
Когда появились англичане и остановились слева, Анжелика подумала, что маркиз нарочно встал на правой, «французской» стороне.
«И все-таки он уедет с англичанами»
Ей было любопытно узнать историю маркиза «за бутылочкой бургундского». Что же привязывает его к Бостону?
Анжелика внимательно слушала, как сэр Темпл бесцветным монотонным баритоном перечислял все форты, территории, а также сухопутные и морские границы, и жалела, что рядом нет Николя Перро. Она тотчас потерялась в этих незнакомых труднопроизносимых названиях. Оставалось надеяться, что Филипп с честью выдержит это сражение на неизвестном ему дипломатическом поприще.
Наконец все речи были сказаны, бумаги подписаны, переданы и торжественно уложены в ларец красного дерева. Обе стороны демонстративно обменялись поклонами и рукопожатиями. На этот раз руку мадам дю Плесси предложил месье Темпл, и они прошествовали к столу. Сэр Темпл сам отодвинул стул для мадам дю Плесси, затем обошел стол, чтобы сесть рядом с маркизом. Остальные гости рассаживались согласно порядку. Анжелика оставила рядом с собой места для Виля д’Эвре и миловидного англичанина с военной выправкой, капитана судна «Эсеншн».
У капитана Анжелика планировала выведать морские конъюнктуры. Хотелось ей и побольше узнать о знаменитых пиратах Карибского моря, — частых гостях в Массачусетском заливе. Она была наслышана про «джентльмена удачи» Генри Моргана, пару лет назад захватившего Маракайбо в Южной Америке и разгромившего испанскую флотилию, посланную наказать отчаянного англичанина. Один из бывших пиратов, шкипер «Изабель», недавно начал ухаживать за Барбой. Он рассказал Барбе, а та в свою очередь Анжелике, что Морган планировал в начале следующего года напасть большой флотилией на Панаму — настоящий Вавилон, где золото буквально лилось рекой. Жиль Ван Рейк, который только что захватил свою «Изабель» у испанцев, не откликнулся на зов Моргана, за что его покинули самые опытные люди. Его отчаянный демарш в Пентагуэте был последней попыткой восстановить к себе доверие команды. Пираты интересовали Анжелику из практических соображений. Она жалела, что Филипп так круто разделался с Ван Рейком. Они бы могли выдать ему каперское свидетельство, чтобы он помог навести порядок во Французском заливе. Как жаль, что эта мысль тогда не пришла ей в голову!
Капитан, которого Анжелика принялась засыпать вопросами, отчаянно мучился. То ли оттого, что дурно говорил на французском, то ли потому, что приказы смыкали ему уста, а может, он был робок и неразговорчив от природы. Он тоскливо смотрел на Анжелику, точно привязанный к мачте Одиссей — на сирену. Пожалев беднягу, маркиза обратила свой взор на соседа слева. Компенсируя молчаливость англичанина, Виль д’Эвре просто фонтанировал словами:
— Боже мой, неужели это буйябес? Прелестно, прелестно! Мои комплименты вашему повару! Ммм, вы знаете, кто подавал божественный буйябес? Ватель! Кудесник, я вам скажу! Раньше он служил у некого господина, чье-имя-мы-не-называем, но потом, мне сказали, перешел к Принцу? Так? О, гребешки! Лобстеры! Устрицы? В это время года?! Как вам удалось?! Даже в Нормандии не полакомишься такими устрицами. Эти полны афродизий! Святой Павел, милосердный апостол, спаси меня от греха! — стрельнул глазами маркиз. Взяв руку Анжелики, он с некоторой беспардонностью начал покрывать ее пальцы невесомыми поцелуями.
— Осторожно маркиз, — хихикнула Анжелика в платок, слегка краснея от бесцеремонности француза. — Что скажут ваши чопорные спутники-англичане?!
— А ничего! Они привыкли к моим странностям. Скрипят зубами, но терпят меня, доколь это им выгодно. Когда я стану им не нужен, мне дадут пинка под зад. Фигурально, конечно, потому что моя шпага остра. Ах, эти пальчики! Я бы обмакнул их в мороженое, затем в теплую карамель и съел! — замурлыкал маркиз, все еще держа ее руку у губ. Анжелика поймала на себе взгляд Филиппа, но когда он заметил, что она на него смотрит, — сразу же перенес внимание на сэра Темпла.
— Клинок моего мужа остер и точен, предупреждаю вас, — проговорила Анжелика, мягко вынимая руку из ладони маркиза.
— Не сомневаюсь, — пробормотал Виль д’Эвре, взглянув на другой конец стола. И взгляд этот, густой, тягучий как мед, навел Анжелику на мысль об интимных предпочтениях маркиза. Впрочем, французы с такой горячностью перенимали итальянские нравы, что их было бы впору именовать «французскими».
— Расскажите, месье, каким ветром вас занесло в Новый Свет?
— Полагаю, что каким-то зловредным бореем, мадам, — вздохнул маркиз. Промокнув рот салфеткой, он знаком велел слуге наполнить кубок ликером.
— Вы обещали мне рассказать.
— Ох, ну ладно! Все равно это секрет Полишинеля. Во всем, что случилось несколько лет назад — моя вина. Я был глуп, невнимателен и ненаблюдателен. Таким людям нельзя обладать амбициями при дворе! Один небезызвестный нам обоим господин предложил мне поухаживать за дамой, которая якобы не против. Войти в круг ее «умирающих» и даже отличиться в этом круге — вот что поможет вам продвинуться при дворе. Однако этот господин хотел сам отличиться, а меня сделать вроде как ширмой на всякий случай. У дамы был очень ревнивый супруг, — так объяснялись мне все предосторожности. Но кто мог знать, что сам Юпитер приметил красавицу для себя?! Только тот, кто уготовал мне ловушку! Я попал в нее, словно в собачью кучку в знойный день. Меня отправили лейтенантом в Квебек вместе с партией невест, — Виль д’Эвре скорчил жалобную мину.
— Ах, но я пока не совсем угадала, кто действующие лица вашей невеселой пьесы.
— Она — Паллада!
— Так вы волочились за мадам де Монтеспан?! Вы сошли с ума!
— Тогда она была лишь только дамой королевы. И все-таки месье де Лозен недурно подстелил себе соломки!
— Ваш враг — Пегилен?
— Заклятый, мадам!
— Но как так получилось, что мы с вами не были знакомы в Версале?
— Ничего удивительного, моя скромная персона не могла тогда привлечь вашего внимания. К тому же, вы только вышли замуж и не сводили глаз с вашего очаровательного супруга, в чем я никак не могу вас упрекнуть. Маршал — воплощенное божество! — Виль д’Эрве мечтательно закатил глаза, затем помрачнел. — Проклятый де Лозен! Какую мерзкую шутку он со мной сыграл! Как только я вернусь, я изобью его палкой!
— Боже! Это небезопасно. Король без ума от Лозена, Пегилен — единственный, кто позволяет себе дерзости в присутствии короля.
— Это безрассудство однажды погубит его. Обычно человека губит то же, что его и возносит.
— Мой дорогой, еще пара лет среди пуритан, и вы сделаетесь философом, — улыбнулась Анжелика.
— Еще пара лет среди пуритан, и я вскрою себе вены, но не как старик Сенека, а как Петроний Арбитр — устрою пир и за изысканной беседой умру с изяществом римского патриция в кругу добрых друзей! Подходит ли мне такая смерть?
— К вашей весте в цветочек и алмазным запонкам — очень!
И они оба прыснули со смеху.
Кроме английских и французских дворян за стол губернатора был приглашен аптекарь Савари. Анжелика заметила, что на пальце у старика гордо красуется перстень, который Филипп подарил ему в знак своего расположения. Тогда Савари спас ее от смерти, она же вернула долг, добыв для ученого необыкновенное мумие, цена которого превышала стоимость всех сокровищ, подаренных французскому королю султаном Персии.
Инесс что-то рассказывала на ухо Жуйберу, неприлично размахивая ложкой, пока случайно не попала рыбным соусом на накрахмаленные брыжи нотариуса Мариуэзера. Англичанин покраснел, бросив на девушку злобный тоскливый взгляд.
— Бедняга уже чувствует жар адского пламени на пятках, — усмехнулся маркиз, склонившись к уху собеседницы. Он уже успел отведать всех блюд, насладиться ликерами и даже капелькой разбавленного бонского. Теперь он разглядывал собравшихся, отпуская едкие и забавные комментарии. В основном, стрелы его острот доставались выходцам Туманного Альбиона.
— Моя соседка, та, что с алой буквой, шила для миссис Мариуэзер сорочку для первой брачной ночи. В пол, без единого кружавчика или воланчика, плотную и уродливую как власяница, с глухим воротом под горло. На сорочке было отверстие на уровне венериных холмов…
— Этьен!
— Да! Старый пастор Мозес считает прикосновения к обнаженному телу грехом и велит во время… громко молиться! По мне, так уж лучше надевать саван и делать это в гробу. А что — такая экономия весьма в духе пуритан.
— Но ведь и Кальвин проповедовал то же самое.
Виль д’Эвре страдальчески возвел глаза к потолку.
— Господь, когда ты перестанешь посылать на наши головы кретинов, которые мешают жить нормальным людям. Людям со здоровыми инстинктами.
— Вы невыносимы!
— А вы невыносимо прекрасны!
Маркиз снова попытался схватить кончики ее пальцев, но Анжелика стукнула его по руке кончиком веера.
— Скажите, Этьен, вы женаты? А дети у вас есть?
— О, нет! Я слишком люблю и уважаю женщин, чтобы на них жениться! Но у меня есть сын. Прелестный мальчик — его зовут Керубино! Его мать — добрая душенька! Она милейшая женщина, живет в Нижнем городе в Квебеке.
Анжелика заметила, как круглое задорное лицо маркиза вдруг окрасилось грустью.
— Простите, я затронула больную тему.
— О, нет-нет!
— Но вы погрустнели!
— Это светлая грусть! Я скучаю по своему мальчику — он уже, верно, забыл мое лицо. Но еще больше я скучаю по моему возлюбленному другу — смелому, прекраснодушному юноше, Александру де Росни. Мысленно я все время посылаю ему мою любовь вместе с тысячей воздушных поцелуев.
Анжелика сочувственно качнула головой. Заметив ее взгляд, маркиз слабо улыбнулся.
— Я всегда говорю то, что думаю. То, что меня впечатляет, радует и огорчает. О, Боже, Блаженный Августин! Музыка!
Музыка! Еще один маленький сюрприз, который она приготовила в тайне ото всех, даже от мужа. Как известно, береговое братство жалует музыку. Поэтому колонисты не очень удивились, обнаружив на «Святой Изабель» среди пиратских вещей музыкальные инструменты: пару неплохих скрипок, прекрасную дорогую гитару из ливанского дуба, явно добытую грабежом, а также грубые самодельные флейты, рожки и бубны. Так что сегодня у нее был оркестр из шести человек — не двадцать четыре скрипки короля, но вполне достаточно, чтобы утолить жажду поселенцев к танцам и развлечениям.
Первый танец, открывающий их маленький бал, menuet de la chaîne, родился в ее родном Пуату. В исполнении пиратского секстета он звучал как и сто лет назад, когда не обрел еще придворной чопорности. Они с Филиппом были первой парой, и колонисты, затаив дыхание, любовались этими божествами, сошедшими с придворного Олимпа в суровый дикий край, который солнце не трудилось радовать своим вниманием.
О, этот танец! Знакомые движения — шаг-поклон, шаг-поклон, ладони, трепещущие в полудюйме друг от друга, но не соприкасающиеся, особый изгиб кисти — и глаза визави.
Глаза Филиппа, часто холодные и пустые, а сейчас будто наполненные изнутри особым светом.
— Болтовня нашего французского друга вознесла вас в облака, сударыня! Настоятельно советую вам спуститься, — прошептал маркиз.
— Но как же? Ведь прыгать так высоко! Я могу разбиться.
— Тогда найдите лестницу.
— Лучше вы поищите и поднимайтесь ко мне на облака!
Выполняя фигуру танца, Филипп зашел сзади, и Анжелика ощутила близость его тела.
— Ай, вы испортите рисунок! — выдохнула Анжелика, быстро отстраняясь.
Виль д’Эвре танцевал с Инесс. Анжелика напрасно считала испанку неумехой, двигалась она великолепно. Как только маркиз и маркиза дю Плесси вернулись на свои места, начались настоящие народные пляски. Анжелика не удержалась и притопывала в такт музыке, когда играли бурре. Юбки женщин подпрыгивали, открывая ноги чуть ли не до колен. Темпл и Мариуэзер взирали на веселье с видом Данте и Вергилия, путешествующих по кругам ада.
«Может быть, не стоило их так провоцировать», — мелькнула трусливая мысль, но Анжелика тут же с возмущением отбросила ее прочь. «Мы — французы! Наша сила в наших традициях, в нашем образе жизни. Нами восхищаются, нас осуждают, о нас рассказывают сплетни, равнодушных нет. И даже здесь мы должны оставаться теми, кем были при самом блистательном королевском дворе. Если мы начнем подстраиваться, англичане будут нас презирать, ведь нас мало и у нас ничего нет, кроме малюсенького деревянного строения, которое мы зовем фортом. Мы должны их впечатлить, напомнить о грохоте французских орудий, о роскоши Версаля, о золоте Франции, заставляющем их короля Карла склоняться перед нашим королем!»
Анжелика взглянула на другой конец стола. Филипп, откинувшись на спинку кресла, что-то говорил месье Темплу, лениво жестикулируя рукой. Перстни, которыми были унизаны его длинные белые пальцы, загадочно переливались в жёлтом приглушенном свете. Темпл же, напротив, застыл в напряженной позе, а его брови то и дело сходились к переносице.
— Господа, прошу внимания! — послышался голос Савари, пытавшегося перекричать оркестр. Филипп поднял ладонь, и музыка смолкла.
— Расступитесь, господа! — старый аптекарь вышел в центр зала. Поверх видавшего виды редингота, украшенного белыми брыжами, он накинул длинную в пол мантию, расшитую звездами. С потолка на веревке медленно опускалась гигантская тыква. Савари приподнял полы своей мантии, на мгновение скрыв тыкву из виду, и вдруг та засверкала, брызнула фонтаном белого пламени, выстреливающим в потолок искрами.
Анжелика и Виль д’Эвре захлопали в ладоши, но колонистов охватила паника.
— Пожар! Горим!
И люди, толкая друг друга, хлынули к выходу.
— Спокойно! — рявкнул Филипп и сделал знак Ла Виолетту.
Гигант Ла Виолетт подхватил тыкву и поднял над головой под испуганные крики.
Виль д’Эвре подставил локоть Анжелике, а Филипп подал руку Инесс, и они пошли к выходу. Во дворе колонисты окружили Ла Виолетта, все еще державшего тыкву над головой, весело гомоня и хлопая в ладоши.
— Подарок для господина губернатора!
Двое солдат бросились отпирать ворота. Несколько человек подняли с земли веревки и вкатили во двор конные сани, искусно украшенные резьбой. Анжелика едва сдержала вскрик восхищения, а Виль д’Эвре запричитал и зацокал языком от восторга. Ла Виолетт поднес искрящуюся тыквину поближе, чтобы все могли лучше рассмотреть подарок. В этот момент его парик вдруг вспыхнул ярким пламенем.
— О, Боже! — пока все застыли, от растерянности разинув рты, Виль д’Эвре бросился к Ла Виолетту и рванул его за пылающую куафюру.
— Бросьте же вы эту проклятую тыкву, милейший! Сгорите, — пыхтел он, топча парик.
Опомнившись, Ла Виолетт выпустил тыкву из рук. Она раскололась, и остатки бенгальских огней, догорая, брызнули в стороны последними искорками.
Филипп засмеялся и зааплодировал, вскоре к нему присоединились и остальные. Виль д’Эвре похлопал растерянного слугу по щеке.
— Как вы, дружок? Принесите кто-нибудь выпить этому смельчаку, ведь он рисковал своей шкурой ради вашего удовольствия.
К Ла Виолетту уже спешили с кувшином бренди, к которому он приник, пока не опорожнил целиком.
— Прошу вас, господа! Мэтр Савари припас для нас кое-что поинтереснее, чем парик моего камердинера.
Все вышли на площадку перед фортом, с которой открывался вид на океан.
И вдруг коса берега, видимая как на ладони, осветилась взмывшими вверх фонтанами света: желтыми, белыми и красными. Они распускались как гигантские цветы, расцвечивая линию прибоя и серую полосу отмели. Прогремел взрыв, и один из таких цветков раскрылся в небе, затем другой, третий. Любопытные индейцы, окружившие форт точно ночные тени, взвыли, падая на землю и причитая на своем странном языке то ли молитвы, то ли проклятия. Дети заплакали, прижавшись к юбкам матерей, но кое-кто, наоборот, восхищенно вскрикивал, тыча пальчиком в небо.
— Чудеса, чудеса!
Некоторые из колонистов, вжав голову в плечи, стали тесниться к воротам.
А огни все вспыхивали, из земли вырывались искрящиеся фонтанчики пламени, гром гремел, и очередной сполох озарял небо, рассыпаясь разноцветными звездами.
— Текондерога! Текондерога! — вскрикивали индейцы, раскачиваясь, точно в ритуальном танце.
— Бедняги! Они никогда не видели фейерверков. Нет, это не они несчастные, а я! Блажен тот, кто не ведает! — восклицал Виль д’Эвре, непроизвольно подпрыгивая при особо сильных взрывах.
Причитания индейцев на манер литании, испуганный крики и восторженные восклицания слились в какофонию.
— Спокойно! Нечего бояться! Подобные зрелища были известны еще древним римлянам, — голос Филиппа — уверенный и звучный — заставил стихнуть тревожный гул.
— Неужели никто не знает ничего о фейерверках? — он обвел взглядом примолкшую толпу. — Ценный подарок получит тот, кто раскроет нам секрет фейерверков.
Анжелика обернулась, ища взглядом Савари. Но ответил не он.
— Для взрывающихся в воздухе ракет нужно взять немного черного пороха и мелкие опилки.
Это был женский голос. Все взоры обратились в сторону, откуда он прозвучал. Горбатая монахиня-кружевница из Порт-Рояля в смешном чепце и с изуродованным шрамом лицом, она стояла с краю от группы поселенцев, подобно черной тени. Говорившая впервые подняла взгляд, всегда обращенный в землю, и в свете фонарей и факелов нельзя было точно понять, что написано на ее изувеченном лице, но во всей ее напряженной фигурке Анжелике почудился вызов.
Вокруг царило изумленное и даже, пожалуй, возмущенное молчание.
— Чтобы получить оранжевые, белые и желтые сполохи, надо добавить немного солей металлов.
Монахиня мужественно выдержала взгляды, в которых смешались удивление, может быть, даже ирония, и неодобрение.
— А для фонтанчиков нужна сера и особое вещество, которое получают, выпаривая соленую воду. Надеюсь, я правильно ответила, месье? — она взглянула на застывшую фигуру губернатора, в голосе отвечавшей слышалось неприкрытая ирония и даже торжество.
— О, более чем! — спас положение Савари, вынырнувший откуда-то из темноты. — Вы объяснили даже больше, чем нужно. Боюсь, загадка фейерверков перестала быть загадкой.
— Но все же я ответила на вопрос, не так ли, месье губернатор? — голос густел, в нем как будто звенел металл. Это был очень красивый голос. Мелодичный, журчащий как родник, чувственный и вместе с тем неожиданно низкий. И этот голос никак не подходил его скрюченной обладательнице.
— Разумеется, сударыня! — холодно ответил Филипп.
— А моя награда? Разве вы не обещали награду тому, кто сможет объяснить секрет фейерверков?
— Это верно, — маркиз слегка нахмурился, — но…
— Вы не могли предвидеть, что ответ вам даст женщина?
— Да, признаться, я подумывал о виргинском табаке, — на этот раз Филипп позволил себе улыбку.
— Ну, что ж! Я не привередлива. Всего лишь несчастная монахиня, заброшенная на край света. Любая мелочь доставит мне удовольствие. Но все-таки я имею право на награду… Не правда ли?..
Анжелика, стоявшая рядом с мужем, заметила как тонкие крылья его носа слегка затрепетали от гнева. Он досадовал на неловкое положение, в которое его поставила эта женщина, но не отвел взгляда. Рывком он сорвал с пальца перстень с изумрудом в четыре карата, сделал несколько широких шагов по направлению к монахине и с молчаливым поклоном протянул его ей.
На миг Анжелике показалась, что рука женщины задрожала. Такая изящная и длиннопалая, белая и с необыкновенным изгибом кисти. Анжелика вспомнила сложенные на коленях ладони другой монахини, матери-настоятельницы аббатства Валь-де-Грасс, Алисы дю Плесси-Бельер.
— Вы только гляньте на лица англичан, бьюсь об заклад, что они решили что эта монашка одержима сатаной, — зашептал Виль д’Эвре, хватая ее под руку.
К часу ночи свечи в зале почти догорели. Кое-кто из мужчин уже спал, уткнувшись лицом в стол, и губернатор объявил вечер оконченным. Женщины, ворча, помогали мужьям встать, хватали детей в охапку, и колонисты расходились по домам.
Маркиз дю Плесси и сэр Темпл остались одни за столом. Ла Виолетт поставил перед ними серебряный трехрожковый канделябр и бутылку бренди.
Анжелика под руку с Виль д’Эвре, который, по его словам, «как-то отяжелел» от съеденного и выпитого, медленно шли к губернаторскому дому. Было совсем не холодно, казалось, зима временно отступила. В форте зажигались огни, у ворот на бочке четверо солдат играли в кости, рядом собралась группка любопытствующих, к ним присоединялись все новые и новые. Кое-кто начал выкрикивать ставки, несмотря на то, что игра на деньги была строжайше запрещена. Анжелика не стала вмешиваться. На то и существуют праздники, чтобы делать людям некоторые послабления. Рядом с играющими поставили жаровню, на которой грелись остатки мяса с праздничного стола. В нос ударил запах самогона. Заиграл рожок, кто-то из матросов взял в руки скрипку. Если бы Анжелика задержалась подольше, то увидела бы, как Инесс танцует фламенко под аккомпанемент испанской гитары.
— В Бостоне такое можно увидеть только в портовом квартале! — воскликнул Виль д’Эвре с некоторым умилением в голосе. — Как же мне у вас тут нравится! Вы все такие милые! — Он потянулся к Анжелике с поцелуями, но она ловко увернулась
Они распрощались в прихожей. По дороге к своей спальне Анжелика остановилась у детской. Она открыла дверь — обитатели комнаты уже спали — и прислушалась к ровному сопению малышей. Отогнав искушение войти и поцеловать детские лобики — ведь в темноте она могла всех перебудить — Анжелика направилась к себе. Было около двух ночи, когда она без помощи Катрин закончила свой вечерний туалет. Филипп еще не вернулся, да ей и не стоило ждать его сегодня ночью. В голове немного шумело от выпитого. Сон не шел. Внезапно в голову ей пришла идея, которая на тот момент показалась очень здравой. Виль д’Эвре так и не рассказал ей, чем он занимается в Бостоне, но его намеки создали впечатление, что он может быть ей очень полезен. Она попробует найти маркиза, чтобы за обещанной бутылочкой бургундского перетянуть на свою сторону. Анжелика встала, запахнула капот из плотной расшитой цветами и птицами ткани и вдела босые ступни в домашние туфли без задника, украшенные спереди шелковыми кисточками. Заколов волосы гребнем на затылке, Анжелика оглядела себя в зеркало — не слишком ли неприлично появиться в комнате дворянина в таком виде. Но затем мысленно махнула рукой — здесь, в форте Пентагуэт, можно слегка ослабить правила этикета.
Виль д’Эвре остановился в другом крыле дома, разделенного на две части просторной прихожей. Его комната расположилась в самом конце, напротив комнаты Ла Виолетта. Услышав голоса, Анжелика инстинктивно юркнула в нишу, в который помещался буфет, где слуги хранили всякий испорченный хлам. В тусклом свете масляного светильника Анжелика заметила на верхней антресоли густо покрытое пылью колесо от телеги. Голоса она узнала и очень обрадовалась: значит, маркиз еще не лег. Его собеседником был ни кто иной, как Ла Виолетт.
Анжелика вдруг представила, как бы выглядело со стороны, если бы Филипп явился пожелать спокойной ночи в спальню к даме. Удивительно, как ей не пришло это в голову! Сама мысль, что она может изменить Филиппу с Виль д’Эвре, казалась ей смешной и нелепой. Реакция же Филиппа на ее ночной визит к маркизу может быть самая непредсказуемая. Анжелика тихо выругалась. Хмель прошел. Кажется, она только что чуть не совершила глупость. Проклятое вино!
— Не дай бог меня обнаружат, — думала она, втискиваясь в щель между стеной и буфетом и подбирая подол, стараясь не производить шума. — Выйдет глупо и крайне подозрительно…
… — Что это у вас, голубчик, в этом китайском вазоне?
— Это крем для тела, который я готовлю для своего маркиза, — бойко ответил Ла Виолетт.
— О, ммм, какой аромат, я слышу нотки жасмина… Позвольте, я подниму крышечку?
— О, нет-нет, прошу милостиво простить, но миазмы воздуха проникнут в крем. Я открываю его непосредственно перед нанесением и достаю серебряной лопаточкой, потом согреваю его на ладони и только после этого наношу вращательными движениями, затем вбиваю кончиками пальцев, после чего удаляю излишек салфеткой, — в голосе Ла Виолетта звучал оттенок гордости.
Виль д’Эвре в ответ восхищенно зацокал.
— И я полирую подушечки пальцев шкуркой, чтобы они оставались нежными. Ведь кожа моего господина всегда должна быть как шелк!
— Вы, сударь мой, кудесник! Мой же слуга — настоящий медведь, пожалуй, его единственное достоинство в том, что он великолепно чистит мои костюмы, причем ухитряется делать это, имея под рукой только то, что бог послал, вроде золы и песка. Даже с капризной замшей и мехом справляется в два счета. Знаете что, друг мой, вам надо обменяться с ним полезным опытом.
— С радостью окажу услугу вашей милости за то, что не дали мне сегодня сгореть! Я знаю средства, как убрать красноту глаз и припухлость век после бессонной ночи. Достаточно приложить примочки с чайной заваркой, но только не переусердствовать, и вид будет такой, что хоть на аудиенцию к королю иди.
— Ах, сам Господь послал мне вас, мой друг! Есть еще одна деликатная проблема — у моего Бригелла очень тяжелая рука. Когда он рвет мне волос, я проклинаю все на свете. Я готов зарасти медвежьей шерстью, отрастить бороду, достойную бостонских пасторов, надеть трапперскую куртку с бахромой и уйти в леса. Вероятно, и тут есть свой секрет, уловка, которой вы можете поделиться с Бригеллой?
— О, нет! Рука либо легкая, либо нет. Я сам варю состав с крахмалом, патокой и медом и удаляю волос безболезненно, так что кожа потом гладкая, как щечка младенчика, около двух-трех месяцев. Мой господин одалживал меня месье де Гишу, когда у того возникли трудности с его мастером. А ведь его светлость тогда пользовался вниманием Его Высочества, сами понимаете, вашмилость, какая тут ответственность! Сам Монсеньор, брат Его Величества, просил моего господина продать меня ему, но господин отказался! — закончив эту хвастливую тираду, Ла Виолетт, без сомнения, раздулся от самодовольства.
— Бог ты мой! Щечка младенца! Что вы со мной делаете, милейший. Вы заставляете мои ноги дрожать и подкашиваться. Я бы все отдал, чтобы быть на вашем месте и узнать гладкость этой кожи. Поможете ли вы мне в этом? Скажите вашему сеньору, что я готов ему служить, как Ганимед при Зевсе, исполняя любой его каприз.
— Трудно, вашмилость, трудно, — протянул Ла Виолетт. — В делах любви мой господин предпочитает дамский пол.
— Ай-яй-яй, лукавите, любезный! Я слышал другое. Называли Принца, месье де Гиша, герцога де Ришмона, а месье де Шантильон? Разве он не служил у господина дю Плесси? Вы ведь знаете, что нынче, после опалы Лоррена, он — первый фаворит Месье?
— Много чего говорят, а больше — болтают. Покорнейше прошу прошения, я о делах его милости не распространяюсь. А сейчас мой господин до любовных приключений тем более не охоч, потому как…
— Влюблен в мадам дю Плесси? Ну это видно невооруженным глазом! Удивляться тут нечему — она богиня! Но ведь тут речь не идет о выборе и даже о полноценном…приключении. Только лишь о маленькой безделице! Знаете, такие приятные вещицы, которым не место на супружеском ложе.
— О, моя госпожа в любви готова и на большее, чем может позволить себе благочестивая дама, — усмехнулся Ла Виолетт, понижая голос. — Месье маркиз уж точно не скучает по развлечениям всякого толка.
Столь легкомысленная характеристика вогнала Анжелику в краску. Какой негодяй! Виль д’Эвре залился тихим смехом.
— Понимаю! Мужчина хочет сделать из женщины грешницу или ангела. Грешницу — чтобы с ней развлекаться, ангела — чтобы быть им любимым с нерушимой преданностью. Но истинная женщина ломает его планы, ибо для неё нет ни греха, ни святости. Она — Ева.
Выдав эту глубокомысленную сентенцию, маркиз протяжно вздохнул:
— Жаль! О себе бы я сказал то же, что и сегодняшняя ученая дева: я не привередлив. Всего лишь несчастный жрец Эпикура, заброшенный на край света. Любая мелочь доставит мне удовольствие. Но все-таки я имею право на награду…
— Пожалуй, я бы мог вам помочь… Вы мне нравитесь, господин.
— О, да благословит тебя святая католическая церковь…
— Я гугенот, ваша милость.
— Тогда ваша церковь, во что вы там верите… Знайте, милый мой ангел, Этьен Виль д’Эвре всегда платит свое долги. Когда это касается услуг, а не денег. Денег у меня нет. Но я отплачу вам добром за добро. Скажите, а ваш господин сегодня будет ночевать у супруги? — промурлыкал маркиз. Анжелике представился кот, облизывающийся на сметану.
— О, нет, не сегодня. Я постараюсь все устроить — но не ручаюсь за результат. Это уж зависит от вас, месье. А теперь, если позволите…
— Идите же с богом! Вы вернули меня к жизни!
Услышав щелчок двери и шаги по коридору, Анжелика вжалась в стенку своего убежища. Внутри все клокотало от ярости. Она пустила волка в овчарню!
«Проклятый Ла Виолетт, надеюсь, он просто трепал языком!»
Ночью Анжелика долго не могла уснуть, ворочаясь в своей широкой постели и прислушиваясь к шагам в коридоре. Гордость не позволяла ей дожидаться Филиппа в его комнате, кроме того, она опасалась не удержаться и выцарапать глаза Ла Виолетту.
«Бедный Филипп! Все хотят откусить от его красоты — и мужчины, и женщины. Они вьются вокруг, как стая голодных прожорливых ос.»
Лишь под утро она погрузилась в тяжелый сон, и ей снились гадюки, окружившие ее со всех сторон. Извиваясь кольцами, они сползались к ней, а она умирала от омерзения и страха. Наконец, одна приподняла голову и ужалила ее, затем вторая, третья. Анжелика проснулась в холодном поту и резко села, инстинктивно сбрасывая с себя мерзких тварей. Когда до нее дошло что это был кошмар, она схватилась рукой за грудь. Сердце испуганно колотилось, но вокруг было тихо, только тикали старинные напольные часы. За окном было темно, однако рассвет был не за горами. Успокоившись, Анжелика снова уснула. Проснулась она поздно — около одиннадцати часов.
Закончив туалет, Анжелика велела подать ей завтрак в комнату и привести детей.
Бартоломью внес серебряный поднос, уставленный тарелками. Два яйца всмятку, кусок холодной копченой индейки, маисовая лепешка, травяной чай, пиала с медом и горсть лесных орехов.
Шарль-Анри, бесцеремонно забравшись к матери на коленки, съел одно яйцо и половину лепешки, обмакивая ее в мед. Барба хотела отчитать воспитанника, ведь в Париже он бы никогда не позволил себе столь вольное поведение, но Анжелика остановила ее.
— Мы не в Париже, дорогая. Заметь, как здешние дети привязаны к своим матерям. А я, признаться, не помню ни лица своей матери, ни даже имени.
— Как же, мадам! Ее звали Аделина, как нашу малышку.
Анжелика рассмеялась.
— А ведь и правда! У моей матери было одиннадцать детей, но всю свою нежность она припасала для капусты на огороде. Вот, сейчас я вспомнила, с какой заботой она окучивала тугие кочаны. А когда Альбер подхватил инфлюэнцу, она лишь сказала: — «На все воля Божья».
— Моя мать, мадам, тоже предпочитала детям капусты и груши. Умрет одно дите, невелика беда, еще родятся, а пропадет урожай — все ножки протянут.
— Молочка! — подал голос Шарль-Анри. — Молочка хочу!
Он прижался к матери, нащупывая под корсажем грудь.
— Так и не отвык от груди-то, неженка. Как бы не вырос малахольным, — буркнула Барба. — Скорей бы господин Мальбран из лесу вернулся! Мальчику нужен наставник, мужская рука!
— У него есть отец! — и не обращая внимание на хмыканье Барбы, Анжелика спросила: — Маркиз у себя? Или с англичанами?
— А почем я знаю, кажись, на стрельбы уехали.
— Бартоломью! — крикнула Анжелика, отодвигая поднос и осторожно ссаживая сына с колен. Когда служка появился, маркиза велела ему убрать со стола и приготовить Белянку для поездки.
Анжелика надела темно-зеленую амазонку с серебряным тиснением по подолу, сверху накинула бобровый полушубок, а на голову повязала кашемировый шарф на манер тюрбана, скрепив его спереди эгреткой со страусовыми перьями.
Белянку вывели во двор. Анжелика похлопала ее по округлившемуся боку. Кобыла была жеребой. Счастливое событие намечалось на май–июнь. Несмотря на то, что первые шесть месяцев можно было давать полную нагрузку, Анжелика опасалась за здоровье Белянки. Лошади в этих краях считались настоящим сокровищем, Филипп лично осматривал кобылу несколько раз в неделю.
Мягко понукая Белянку, не давая ей шпор, Анжелика направила ее в сторону леса, где проходили учения.
Если мороз и был, то очень маленький. Воздух отсырел, снег утратил свою первозданную белизну и рыхло чавкал под копытами.
Спускаясь со склона, Анжелика заметила, что из трубы бани поднимается дым. Она перевела взгляд на дорогу. Навстречу из-за деревьев выезжали верховые. Первым шел жеребец Филиппа, но в седле сидел не губернатор, а господин Темпл, позади на полкорпуса ехал Сен-Кастин на своем кауром иноходце. Завидив мадам дю Плесси, он снял шапку с хвостом енота, какие носили трапперы, и помахал ей в знак приветствия.
Когда лошади поравнялись, Анжелика поздоровалась с Темплом, затем посмотрела на лейтенанта.
— Я думала, что встречу здесь господина дю Плесси, — тихо сказала она. Темпл тактично пустил коня быстрее, делая вид, что разглядывает в пенсне индейские вигвамы у реки.
— Он в бане с маркизом Виль д’Эвре, — Сен-Кастин кивнул в сторону реки, туда, где стоял сруб.
— Хм, а месье Темпла это не обидит?
— О, нет, не думаю. Эти господа — враги любых развлечений, они только недавно закончили молиться и сейчас направляются сначала в форт, а потом на корабль, — сказал Кастин, понизив голос.
— А вы почему не пошли в баню? — не унималась Анжелика. — Ведь вы всюду сопровождаете моего мужа.
— Мадам, я понимаю — им с месье Виль д’Эвре есть о чем поговорить. Я не был представлен ко двору, хоть я и дворянин. Я оказался в Новом Свете, когда мне исполнилось всего четырнадцать. А сейчас монсеньор назначил меня своим доверенным лицом, мне велено сопровождать наших гостей куда они пожелают, не оставляя месье Темпла ни на минуту, — с гордостью заметил лейтенант.
— Сам маркиз тебе велел?
— Так точно. Через своего рыжего здоровяка-слугу передал.
Анжелика больше не спрашивала, только сжала уздечку, кипя от бессильной ярости.
***
— Вас можно поздравить с успехом! Вы добились от англичан всего, чего хотели.
Маркиз Виль д’Эвре сидел перед ним в простыне, накинутой на манер римской тоги, и потягивал вино из кубка.
— Да, — коротко ответил Филипп, не вдаваясь в подробности. Темпл пытался спорить, прочитав бумагу, написанную Анжеликой, но невозмутимость маркиза, его спокойная уверенность, побороли все попытки к сопротивлению. Бывший губернатор Акадии уверился, что француз придерживает в рукаве козыри, о которых в Бостоне ещё ничего не известно, возможно, это как-то связано с договором между Людовиком и Карлом Вторым — недаром маршал дю Плесси здесь и так дьявольски уверен в себе. Его взгляд говорил — соглашайтесь, пока это выгодно обеим сторонам. Темпл боялся принести Новой Англии разлад с французами, пока проклятые индейцы во главе с мятежным вождем вампаноагов, прозванным королем Филипом за внешнее сходство с испанским монархом, точат на них томагавки. И дьявол бы с ними, с томагавками! У краснокожих есть ружья, порох и беспощадная жажда убивать колонистов. А если французы войдут с ними в коалицию и начнут тайно снабжать их оружием?! До Темпла доходили тревожные слухи — о том, что корабли Людовика требуют от англичан салютовать первыми, о том, что Джек Юнион уже не правит в Атлантике. Кто знает, чем обернется вражда с французами, что стоит за этой несгибаемой самоуверенностью. Он уступил, уступил не зная, что противник блефовал. За новым губернатором Акадии не было ни мощи Версаля, ни даже поддержки Новой Франции. Некогда прославленный маршал, командующий многотысячными армиями, Филипп сейчас был наместником над тремя дюжинами человек и действовал на свой страх и риск! Маркиз чувствовал себя Давидом, с помощью пращи победившим Голиафа. Эту победу он преподнесёт Анжелике!
— Вам повезло, что на переговоры послали Темпла, — сказал Виль д’Эвре, точно угадывая его мысли. — Сэр Темпл — уважаемый человек, но не очень опытный политик, в нем постоянно борется сомнение. Эта необходимость оглядываться на Старый Свет и ждать оттуда одобрения — она глубоко сидит в нашем сознании, и Темпл не исключение. Его не обманула видимость демонстрации силы, но он верит в богов из машины. Пока боги Старого Света благоволят Франции, он не сделает решительного шага. Он будет следовать своим полномочиям «уполномоченного посланника». Настоящая удача, что подагра приковала губернатора Беллингхема к инвалидному креслу. Беллингхем так давно здесь, что отрекся от старых богов, забыл Старый Свет. Он тот, кого можно с полным правом называть американцем.
— А вы хорошо знаете образ мыслей этих людей, — задумчиво прищурив глаза, протянул дю Плесси.— Какова ваша роль в Бостоне?
— Я — заложник обстоятельств. По приезду в Квебек я влез в долги, чтобы вложиться в одну из многочисленных меховых компаний. Дело не выгорело, мне пришлось скрываться от кредиторов, губернатор де Курсель мне очень помог, благослови Господь его добрую душу! Вопрос стоял о моей жизни… О, не спрашивайте меня более! Я — честный человек, но доверчивость и сомнительные прожекты меня погубят. В итоге я стал посредником между французами и англичанами и не только. Здесь сыграла роль особенность моего характера, я умею завязывать знакомства, умею говорить с людьми на их языке, при этом мои слабости тянут меня ко дну. Сейчас я должник Беллингхема, поэтому не могу вернуться в Квебек.
— А во Францию?
— Во Франции я сяду в тюрьму за долги.
Маркиз криво усмехнулся. Виль д’Эвре принял вид невинного дитя.
— Могу ли я рассчитывать на вас, если мне понадобится друг в Бостоне? — медленно произнес дю Плесси.
— Я ваш покорный слуга, месье.
Филипп знаком велел Ла Виолетту наполнить кубки. Они с маркизом выпили за сотрудничество. Плесси встал, потянулся, чувствуя как в висках понемногу пульсирует кровь: вчерашние возлияния давали о себе знать. В парилке он растянулся на лавке. Зашипела вода на раскаленных камнях, и воздух наполнился запахом луговых трав.
Напарившись, Филипп окунулся в прорубь. Вернувшись, он приказал Ла Виолетту слегка выстудить парилку, и снова лег на лавку.
— Пройдись веником, потом разотри с маслом, — пробормотал он, погружаясь в блаженную полудрему. Руки у Ла Виолетта были сильные, но нежные. Хорошие руки, приносящие отдых и расслабление мышцам. Маркиз ощутил прилив сил, точно заново родился.
Анжелика! Он точно ощутил в руке тяжелый шелк ее волос, губы на его губах, на груди, ниже… Ее тонкая талия, которую он почти обхватывает двумя руками, высокие полные груди, вкус ее кожи на языке…
Почувствовав прикосновение, он решил, что вернулся Ла Виолетт. В следующий момент он понял, что нет: Ла Виолетт никогда бы не позволил себе такого…
Если бы маркиз Виль д’Эвре сперва заговорил с ним или хотя был дал опомниться, Филипп бы уже проломил ему череп. Но маркиз не стал разговаривать, а сразу умело взялся за дело, и мгновение спустя у дю Плесси уже не было ни сил, ни желания его останавливать. Приходилось сдерживаться, чтобы растянуть наслаждение. Впрочем, сукин сын был опытен: балансируя на грани, он заставлял тело с каждым движением напрягаться от экстаза, но не давал кончить. Рука непроизвольно сжала затылок Виль д’Эвре, а затуманенный удовольствием взор прошелся по комнате. Ла Виолетт стоял в дверях, глядя на них будто загипнотизированный, его волосатые ручищи напряглись, а в ладонях он сжимал бутылочку с массажным маслом. Филиппу вспомнились проделки юности: — «Что же, — пронеслось в помутневшем мозгу, — пусть уж маркиз запомнит наше гостеприимство», — и он сделал слуге знак приблизиться. Тот подошел к Виль д’Эвре сзади, стянул обернутую вокруг бедер маркиза простыню, и налил в широкую ладонь немного масла…
***
День для Анжелики прошел будто в тумане. Она много смеялась, может чуть-чуть громче, чем следовало. Только хорошо знающий ее человек мог распознать фальшь за показным весельем, но такого человека рядом не было. Кругом чужие, ничего не значащие лица. А между тем ей даже удалось очаровать англичан, чьи суровые каменные мины потеплели, а в глазах загорелось восхищение. Словно лучик весны, эта французская Ирис радовала взор, привыкший к серости угрюмых болот и лесов, омываемых океаном Вечности. Все рано или поздно обратится в тлен — учили бородатые пасторы с горящими непреклонными взглядами — человек не должен привязываться к мимолетным дарам земного бытия. Вечен только Бог. Земная жизнь — лишь краткий миг, так стоит ли менять вечное блаженство на одно прикосновение к призрачному и тленному наслаждению?
Угрюмые протестанты любовались ею как бабочкой-однодневкой, одновременно сожалея о погибшей душе и торжествуя от того, насколько они ближе к раю, чем эти французские грешники.
Анжелика же не думала о небесном бессмертии, ее волновало земное предательство. «Удивите меня» сказал он ей накануне, но вышло наоборот. Она снова и снова поражалась глубинам человеческой порочности. Как она могла, дожив до зрелых лет, оставаться такой наивной?
Ровно год назад она оказалась в подобной ситуации. Тогда она поддалась первым ощущениям, сейчас же она рассчитывала сперва поговорить с Филиппом. Пока они прикованы к друг другу на этом пятачке земли, ей нужно учиться экономить свои силы. Она не будет пытаться распутать Гордиев узел, она разрубит его одним точным решительным ударом. Так ей по крайней мере казалось по пути к Филиппу.
Дверь была отперта. Анжелика вошла и увидела Ла Виолетта, он увлеченно чистил роскошную шляпу Филиппа из тонкого серебристого фетра и напевал себе под нос моряцкую песенку.
Заметив Анжелику, камердинер подскочил, как радостный пес:
— Мадам, а месье маркиз беседует с этим англичанином, месье Темплом. Ведь вы уже наверняка знаете, корабль завтра отплывает обратно в Бостон. Оттепель. Господин капитан беспокоится, как бы не заштормило. А у побережья волна самая лютая! Вот и торопятся — говорят, из-за погоды, а сами спешат уехать, боятся, как бы мы их в грех-то не ввели…
— И не безосновательно, верно? — убийственно спокойным тоном заметила Анжелика, но Ла Виолетт как будто не почувствовал опасности, его круглое веснушчатое лицо продолжало светиться благодушием.
— А господин Виль д’Эвре у себя?
— Да где ж еще, слег, голова у него болит. Мне его служка, Бригелла, науку преподал, как в такую сырость вещь-то дорогую уберечь от порчи. А хотите я и ваши шляпки аль перчаточки почищу?
Анжелика шагнула к нему и со всей силы залепила пощечину по физиономии слуги, так, что от ее ладони остался красный отпечаток.
От неожиданности Ла Виолетт выронил шляпу хозяина. В порыве ярости Анжелика схватила трость с костяным набалдашником, отделанным серебром и позолотой, и принялась колотить слугу, рыча как раненая тигрица.
— Сводник! Мерзавец! Гореть тебе в аду! Я своими руками тебя туда отправлю!
Ла Виолетт, на которого сыпались удары, бухнулся на колени, пытаясь прикрыть окровавленными ладонями голову, и тихо скулил.
— Мерзавец! Иуда! Будь ты проклят!
Красная пелена застила глаза. В какой-то момент она поняла, что парализована чьей-то сильной хваткой. Трость выпала из ослабевшей руки и со стуком ударилась об пол.
— Вы в своем уме? Дура ненормальная! Посмотрите, что вы с ним сделали! — рявкнул Филипп ей на ухо. Оттолкнув ее в сторону, он склонился над Ла Виолеттом, представлявшим ужасное зрелище.
Слуга все еще стоял на коленях, не решаясь разорвать судорожное сцепление пальцев на голове. Кровь стекала по лбу, по волосам и тяжелыми каплями падала на пол.
Анжелика тихо охнула, слепо ища позади себя какую-нибудь опору. Она убила дурака! Или серьезно искалечила. Видит бог, она не хотела! Ах, если бы его наглая ухмыляющаяся мина не попала ей на глаза!
— Лоб рассечен, поэтому столько крови. Палец, кажется, сломан! Скажи же что-нибудь, дурень! — за кажущимся раздражением в голосе Филиппа отчетливо проступало беспокойство.
— Я в порядке, господин, в порядке! — лепетал Ла Виолетт, опасливо косясь на Анжелику.
— Ну и какого дьявола вы там встали, несите бинты и мази!
Когда Анжелика подступила к слуге, чтобы обработать ссадины и ушибы, он округлил глаза от страха и резко отшатнулся. А ведь Ла Виолетт сопровождал Филиппа во всех военных кампаниях. Он был как никто другой привычен к крови, смертям и грохоту пушек. Ла Виолетт, который скручивал врагу своего господина голову так же легко, как цыплячью шейку — смотрел на маркизу дю Плесси, и в его расширенных зрачках плескался почти священный трепет.
Палец оказался не сломан, а ушиблен, и Анжелика сухо посоветовала беречь руку до тех пор, пока не сойдет отек.
Филипп стоял в стороне, скрестив руки на груди, и наблюдал за ее действиями.
— Иди к мэтру Савари, пусть он внимательнее осмотрит твою голову, — велел маркиз слуге, когда Анжелика закончила перевязку.
Ла Виолетту не надо было повторять дважды, он бросился к двери и мгновенно исчез за ней.
— Я жду! — не меняя позы, произнес Филипп после некоторой паузы.
Анжелика не ответила, надменно глядя ему в лицо.
Заложив руки за спину, Филипп прошелся по комнате сначала в одну, потом в другую сторону, и в конце концов остановился перед письменным столом. Старые часы захрипели, отбивая время. Пять часов вечера. За окном уже смеркалось.
— Так! Кажется, я знаю, в чем мой промах. Я дал вам слишком много свободы. Я оставил без внимания все ваши выходки еще в Париже. Я решил все простить и забыть. Я провел черту между прошлым и будущим, когда вы решились уехать со мной сюда. Все мы ошибаемся. У всех есть недостатки. А вы… — его голос зазвучал хрипло, — вы такая женщина, которую нельзя мерить обычной меркой.
Он резко повернулся, вперев в нее острый, как бритва, взгляд.
— А теперь я должен смириться с приступами безумия? Сегодня вы накинулись на моего слугу, а завтра перережете горло моим детям? Не слишком ли высокая цена, мадам?!
— Не юродствуйте, Филипп! Вы прекрасно понимаете, в чем дело!
— Не думаю, — процедил маркиз, — просветите меня!
— Наш французский гость — вы знали, господин мой муж, что он придерживается итальянских вкусов?
— Знал.
Спокойствие, с которым муж ответил ей, выбило у нее почву из-под ног и разбило аргументы, которые она старательно подбирала, выстраивая в уме этот разговор.
Анжелика вздохнула и поведала обо всем, что она слышала, умолчав лишь о некоторых пикантных подробностях, которые ей не хотелось пересказывать.
— Значит так… — задумчиво протянул Филипп. — Позвольте поинтересоваться, сударыня, а что вы делали ночью около комнаты нашего гостя?
— Я хотела отнести ему нюхательные соли от головной боли, о которых он спрашивал, — нашлась Анжелика.
— Ла Виолетт взял деньги за… кхм… обещанные услуги?
— Нет-нет, — поспешила ответить Анжелика. Что-то в голосе мужа заставило ее подумать, что Ла Виолетт не отделается рассеченным лбом и ушибами, если она продолжит его обвинять. — Он был даже менее болтлив, чем обычно. Виль д’Эвре не вытянул из него никакой личной информации о вас.
— Хорошо, — буркнул Филипп после некоторого раздумья. — Я узнал все, что хотел. В следующий раз обращайтесь напрямик ко мне.
— В следующий раз? Я, сударь, так и не узнала того, что хотела! Вы спали с маркизом или нет?!
— Нет.
— И между вами ничего не было?
— Почти.
— Что значит «почти», дьявол вас побери!
— Идите к черту! Разве я спрашивал, что было между вами и королем? — воскликнул Филипп, потеряв свое обычное хладнокровие. Его бледные щеки покрылись легким румянцем, и Анжелика поняла по его жадному взгляду, что эта тема до сих пор болезненно волнует его.
— Ничего, — бросила она как можно более безразличным тоном. У самой двери она остановилась и тихо сказала через плечо.
— Почти.
В прихожей Анжелика столкнулась лицом к лицу с маркизом Виль д’Эвре. Анжелика машинально отметила его нарядный костюм: удлиненная по версальской моде веста, расшитая зелеными и розовыми цветочками, выглядывала из-под фалд ярко-красного бархатного жюстокора, рыжеватый аллонж, великолепное тонкое кружево шейного платка и накрахмаленных манжет. Шляпу с зеленым плюмажем маркиз держал подмышкой. Пожалуй, это ее в нем и завораживало — умение при любых обстоятельствах оставаться изящным и ухоженным, не прогибаться под жестокие условия окружающего мира, а встречать их с придворной надменностью, в белоснежном кружевном воротничке. Виль д’Эвре и ее муж походили между собой гораздо больше, чем ей бы хотелось.
— Боже мой, — воскликнул маркиз, приветствуя Анжелику светским поклоном. — Все вверх дном! Я сейчас видел беднягу Ла Виолетта, он пулей выскочил на улицу, держась за перебинтованную голову. По-моему, господин дю Плесси с ним слишком суров, а вот я, наоборот, слишком мягок со своим дуралеем, и, представьте, этот негодяй пользуется моей добротой, чтобы вить из меня веревки! Ничего не делает, только спит на печке, как деревенский кот.
— Я рассказала мужу о вашем разговоре с Ла Виолеттом вчера ночью.
— Ах, святой Франциск! Жаль парня! По сути, он не сделал ничего страшного! — маркиз сокрушенно покачал головой. — А вот мне весьма неловко перед вами. Уж такой я человек — прямой, искренний, говорю, что думаю, и если кто-то приводит меня в восторг, я совершенно не в состоянии сдерживать себя. Я питаю подлинную страсть к красоте, любому ее проявлению, красота — мое божество, и я должен ей поклоняться.
— Я думала, мы станем друзьями, месье.
Маркиз взглянул на нее почти с возмущением, точно она произнесла какое-то богохульство.
— А что же может нам помешать?! Я уже люблю вас! Я — ваш самый преданный друг и слуга.
— И вы попытались украсть у меня мужа, хотя прекрасно знали, что нас связывают не только супружеские узы!
Виль д’Эвре взглянул на нее ласково и чуть-чуть с жалостью, как смотрят на неразумное заблудшее дитя. Анжелика ответила ему холодным надменным взором.
— Я обещал вам бургундское! Пожалуй, сейчас самое время для разговоров. Прошу вас, мадам.
Он учтиво склонился, пропуская ее вперед.
Войдя в комнату маркиза, Анжелика удивленно замерла. Бывшую комнату Флипо и Мальбрана было не узнать. Кровати были сдвинуты, превратившись в огромное ложе, постель была застелена стеганым красным покрывалом. Анжелика заметила подушки с наволочками из тончайшего батиста. В углу был вышит вензель маркиза. Анжелика потрогала золотистые кисточки басона.
— Вы и правда интригующая личность, месье. Как вы умудрились привезти все это с собой?!
— Я французский дворянин, и очень счастлив от этого. Только французская знать имеет врожденный вкус к роскоши. Ваш муж — яркий тому пример. Если бы вы познакомились с Александром де Росни! Он той же самой породы Ахиллесов. Но герои, помеченные пламенем и кровью, уходят в Лету. Прекрасная, кровавая античность уступает место новой надежде, приносящей мир на земле. Но нетленная красота, воспетая Гомером и Вергилием, удаляется, подобно звездам. Мы путаем истинные звезды с их отражением в воде.
Вот и октавой свободной, просторной
Пришёл в сердце мир.
Шествующий Марс удалился к Аиду
В венце павших душ.
Радужный дождь омывает багряный
Закат прошлых дней.
Ты, море Геллы, в безумствующем ветре,
Уже только сон.
Знал я твой нрав непокорный, но ныне
Смотри, ты молчишь.
Только Элизиум светлый и ясный
Поёт новый гимн.
Вестники гор Бэотийских нисходят
С высот, — вечный свет
Музыка лона полей Елисейских
Зовёт как любовь.
О, тишина у последней ступени,
Прими дар надежд.
Глаза маркиза увлажнились и по щеке скатилась слезинка. Опомнившись, он слегка стукнул себя ладонью по лбу.
— Вино! Минутку!
Изящно приподнимая фалды жюстокора, он подлез под кровать и выудил оттуда небольшой сундучок, окованный серебром. Откинув крышку, маркиз достал запыленную бутыль, складной ножик, штопор и два серебряных кубка.
— Джентельменский набор — как говорят в Бостоне! Обратите внимание на бутыль, мне привезли ее из Лондона, новейшее изобретение, крепчайшее стекло, во Франции такого еще нет! — воскликнул он, энергично отковыривая ножиком воск с пробки.
— Итак, я должен вам объяснение, — сказал маркиз, протягивая ей полный кубок.
— Да, месье.
— Но я уже и так объяснил: красота — мое божество. Я лишь склонил голову, как подобает любому истинно верующему в прекрасное. Вы и сами столь красивы, что любой мужчина готов был бы променять остаток своих дней на одну ночь с вами. Да и что значит жизнь, лишенная красоты! Жалкое существование, ведущее к могиле. Да разве ж это цена за одну ночь абсолютного счастья?
— Но ради одного мига наслаждения вы готовы были разрушить годы чужого счастья! Какой презренный эгоизм! Вы сорвали цветок ради краткого удовольствия, а ведь он бы мог еще долго цвести и радовать других.
— Разве я сорвал? Я лишь одинокий путник, который остановился, привлеченный красотой и ароматом, я маленький шмель, пролетающий мимо, бережно и заботливо собирающий на лапках нектар! Я даже не вкусил этого плода, а лишь приложился поцелуем к его нежным лепесткам.
— Оставим эти метафоры! Они не подходят к случаю!
— Но почему же! — возмутился маркиз, делая очередной глоток вина. — Потому что я — мужчина, и он — мужчина? Я уверен, вы слышали о сократовой любви. Древние греки считали, что любовь между мужчинами — истинна. В то время как христианские жрецы видят в ней мерзость и грех. Не будем спорить о религии — я не силен в теологии. Да и вы, мнится мне, возмущены не природой греха, а его наличием. Вам кажется, что вас предали — но разве вас действительно предали? Предают сердцем, мадам! Вам изменили? О нет, я лишь слегка коснулся, согрел этот царственный цветок своим дыханием — и не более! Да разве вы — такая женщина! — никогда не уступали поклонникам? Никогда не позволяли срывать с ваших губ поцелуй? Даже целомудренные девы позволяют себе подобное озорство.
— Иными словами, мой муж позволил вам себя… ублажить?
Виль д’Эвре закатил глаза, затем глубоко вздохнул и с примирительным видом произнес:
— Иными слова — да. Видите, как все невинно?
— Не так уж и невинно, сударь, — воскликнула Анжелика, крутя опорожненный бокал в пальцах. — И уж, конечно, подобные вещи нельзя сравнивать с маленькими шалостями вроде поцелуев!
— Таких людей, как ваш муж, нельзя мерить обычной меркой, — спокойно заметил маркиз, на его губах заиграла несколько снисходительная улыбка. — Страсть — это взрыв. Верность — это нелепость. Любовь не подлежит заключению в клетку, пусть и золоченую. Когда-нибудь вы это поймете и простите вашего покорного слугу! Просто вы еще в начале пути…
— Вы ошибаетесь! — с горячностью возразила Анжелика, но тут же почувствовала, что ее гнев действительно прошел. Она досадовала на мужа, но больше не чувствовала себя обманутой. В конце концов, нельзя быть мегерой, ревниво отслеживающей каждый шаг любовника.
— Помиритесь с мужем! Он любит вас, о боги, я не разу не видел, чтобы мужчина так любил женщину. Не смотрите на меня так насмешливо! Я знаю о чем вы подумали: в нем нет качеств, воспетых любовной лирикой. Вы не видите признаков «истинной любви», и это вводит вас в заблуждение, зарождает в вашем сердце сомнения. Но говорю вам, как мужчина, кое-что повидавший в жизни: стихи, слезы, клятвы — это не любовь, это чувствительный характер. Вы молчите? Знаете, перед отъездом я крепко разругался с Александром. Мы должны были провести вечер вместе, за рюмкой коньяку, а он сошелся с какой-то кокоткой из Нижнего города и не пришел. Я был в ярости! Как можно променять сократическую любовь на кокотку! С тех пор мы ни разу не виделись. Кокотка забылась, была ли она? А я до сих пор перебираю в памяти слова, которые хотел сказать, но не сказал. Я был холоден, я злорадствовал, когда он сломя голову прилетел на пристань, чтобы проститься! Как я торжествовал! Пусть этого неверного замучает совесть. Как приятно в такие минуты быть оскорбленным! Ты чувствуешь упоение своим превосходством! Ха! Зато теперь я так жалею, что был глупцом! Каким дураком я кажусь себе, как горько раскаиваюсь. Здесь, в этих землях, наша жизнь так хрупка! Мы смертны как никогда! Вот сейчас мы сидим, пьем вино, а через пять минут на нас нападут, и наши скальпы станут трофеем для воинственных племен. Здесь каждый шаг угрожает нам гибелью! Сколько раз Александр был в опасности с тех пор, как мы расстались? Как я жалею, что променял последние драгоценные минуты на какие-то глупости!
«Он прав», — подумала Анжелика, сочувственно поглаживая маркиза по руке. — «Сколько времени мы с Филиппом потратили на бесполезные войны. А ведь мы могли бы наслаждаться обретенным счастьем. Когда я едва не потеряла его, я думала, что война закончена, но это оказалось лишь началом. Зачем мы мучаем друг друга?»
Она встала, пока маркиз хлопал себя по карманам в поисках платка.
— Я надеюсь, вы скажите это месье Александру лично, Этьен.
— Да, однажды я вас познакомлю, и вы сразу его полюбите. Держу пари.
Анжелика застала Филиппа у себя. Он делал вид, что читает какие-то отчеты, но его взгляд был прикован к одной точке.
— Как Ла Виолетт?
— Череп цел. Повезло, что вы не разбили ему голову.
— Я поговорила с маркизом.
— И теперь вам надо помочь спрятать тело? — устало спросил Филипп. Было непонятно, шутит он или говорит серьезно.
— Спрятать тело? Ох, нет, с Виль д’Эвре все в порядке. Я пришла сказать, что больше не злюсь на вас.
Филипп промолчал в ответ. Анжелике показалось, что он тихонько вздохнул.
— Подойдите. У меня есть для вас приятная новость. Англичане приняли все условия. Пушнина — ваша.
Анжелика обошла стол, села к мужу на колени и прижала к груди его тяжелую голову.
— Спасибо, — прошептала она, — спасибо!
