Огни святого Эльма

Февраль 1671 года

Огни святого Эльма. Они увидели их несколько дней назад, когда благополучно миновали северную оконечность мыса Трески. Похожий на согнутую руку мертвеца, полуостров далеко выдавался в океан и заслуженно пользовался у моряков дурной славой океанского кладбища. Пятнадцать морских лье внешней части руки — от пальцев до сгиба локтя — считались опасными даже в те редкие моменты, когда океан и попутный ветер благоволили к морякам. Не рифы и подводные скалы снискали этому месту мрачную известность, но песчаные отмели. Из-за сильных течений они имели свойство перемещаться, появляясь то в одном, то в другом месте. В результате корабль садился на мель там, где еще вчера можно было свободно пройти, а огромные штормовые волны вдребезги разбивали пойманное в природную ловушку судно. Местные жители быстро поняли всю пользу от кораблекрушений и с помощью ложных огней заманивали корабли на опасные отмели. Подобный пиратский промысел именовался «Проклятье луны», но в этот раз проклятьем для них стала погода. Шторм разыгрался, когда до Бостона оставалось всего пару дней пути. Великолепный шторм, настоящее буйство стихии, не то, что эти жалкие бури в стакане воды, которые бывают на Средиземном море! Корабль швыряло как перышко, волны перехлестывали через борт, в какой-то момент казалось, что гибель близка как никогда, но и в этот раз победа осталась за ним и его командой. Сколько раз природа проверяла его на прочность, но он, подобно утесу, выдерживал с честью все испытания, посланные ему прихотливой судьбой. Пейрак улыбнулся, чувствуя на лице прохладную кожу маски. Бостон. Наконец-то они достигли конечного пункта назначения, но для него это было только начало. «Морской орел», старый друг, потрепанный стычками и бурями, покачивался на рейде. Вдалеке зажигали сигнальные огни. Мимо, направляясь в порт, прошел английский линейный корабль — без орудий, со снятыми мачтами, он был похож на огромный деревянный башмак. Пейрак безразлично проводил взглядом развевающийся на корме Джек Юнион. Неподалеку на рейде покачивался испанский галеон «San Felipe», а чуть дальше бриг без флага «Сан-Антонио», принадлежавший флибустьеру-французу Франсуа Требютору. — Помните, Ясон, мы — пророки, а глас нашего божества — звон монет. Пусть же господа англичане чаще слышат этот благословенный звук. Уверяю вас, мой друг, таможенный клерк даже не спросит вашего имени. — Я думаю, они уже слышали о вас, монсеньор. — Тем лучше. Я собираюсь выступить в качестве мецената. В будущем поддержка Новой Англии сыграет мне хорошую службу. — Как долго мы пробудем в Бостоне, монсеньор? — напрягся первый помощник. В его обычно бесстрастном взгляде Пейрак прочел волнение. Старый морской волк не видел себя сухопутной крысой. Ясон был одним из тех, кого шатает на твердой земле, в то время как на качающейся палубе корабля он чувствует себя превосходно. — Разве мы не отправляемся на Карибы за сокровищами испанских галеонов? — в голосе Ясона явственно звучала надежда. — Посмотрим, — уклончиво ответил Пейрак. Затем ободряюще улыбнулся. — Вы, Ясон, принадлежите морю и соленому ветру, мое же сердце поделено надвое: одна половина стремится к океанским просторам, вторая жаждет проникнуть в тайны этой дикой, неизведанной земли. Первый помощник не ответил, только слегка нахмурился, уставившись взглядом на носки сапог. Пейрак дружески похлопал его по плечу. — Выше голову, дружище! Настал ваш черед заменить меня на капитанском мостике. Когда «Морской орел» будет готов к плаванью, вы возглавите команду. Расстроенный этим разговором, Ясон отплыл в порт, чтобы уладить насущные вопросы, а Пейрак стоял на корме, вглядываясь вдаль. Проклятый туман скрыл гавань и шпили церквей и административного здания. Лишь только фонари в порту мерцали как призрачные болотные огоньки. Он вспомнил свои скитания по миру. Когда на горизонте показалась великая страна Эдо, вершина Фудзиямы была затянута тучами, — моряки тогда предупредили: сердце этой страны не откроется ему. Так и вышло. И вот теперь бостонские холмы также затянуты туманной пеленой. Стоит ли расспрашивать суеверных моряков о приметах? Он снова многозначительно улыбнулся. Рука скользнула в кошель на поясе и нащупала там кусок среброносного свинца. Он сжал камень в руке, машинально прикидывая его вес, и мало-помалу тягостные мысли отступили. Этот камень принесет ему удачу. У него снова есть цель — а это уже много! Перспектива многолетнего труда на девственной земле, где его целью будет изучение тайн природы, поиск ее скрытых сокровищ и возможностей их использования с наибольшей отдачей, невероятно вдохновляла его. Пришло время созидать! Он снова чувствовал себя живым и полным сил, проклятье Средиземноморья отступало. Во время плавания он неоднократно возвращался в мыслях к периоду после мнимой казни. За долгие часы, проведенные в тюрьме, он во всех подробностях обдумал то, что с ним случилось. И хотя его тело было искалечено пытками, ему безумно захотелось жить — не столько из-за страха перед смертью, сколько оттого, что все его существо восставало против мысли, что он окончит жизнь, так и не реализовав свои силы, которые дотоле напрасно растрачивал на пути, ведущем в тупик. На паперти собора Парижской Богоматери он просил не милосердия, а справедливости. И обращался не к тому Богу, чьи заповеди нередко нарушал, но к Тому, кто олицетворял собой Разум и Знание: «Ты не вправе оставить меня — ведь я никогда Тебя не предавал». На Средиземном море он сделал все, что мог, нужно было двигаться дальше, нужен был новый вызов его неугомонной натуре, дух приключений манил его. Ему уже не раз доводилось подходить к перекресткам жизни, когда кончался один этап пути и надо было искать другое направление, начиная все заново. Правда, в глубине души он всегда знал, что на самом деле вовсе не начинает заново, а только продолжает давно намеченный путь, мало-помалу открывая таящиеся на нем неведомые горизонты. И все же каждый раз он должен был отказываться от привычного образа жизни, как змея сбрасывает старую кожу, и оставлять позади прежние привязанности и дружеские связи. Но не все. Ветер донес до него запах сандалового масла, смешанный с ароматом бахура, которым был пропитан воздух его каюты. — Эфенди. Вот и конец нашего путешествия и начало нового пути. — Иншаллах. — Этот город построен среди лесов и болот, вам будет не хватать роз вашего риада в Фесе, эфенди. — Что за важность — розы, друг мой, — молвил старик с поистине восточным презрением. — А мне будет не хватать ваших роз, как Иисусу — тернового венца. Старый марабут улыбнулся краешком рта. — Лишь Аллах ведает, что нам уготовано: розы или тернии. Когда умирает сокол, он смотрит на свою жертву. Скоро Аллах пошлет вам испытание. — Вы фаталист, как все ваши единоверцы, эфенди. А вот потомки бхаратов верят в бесконечную череду перерождений. Колесо Сансары. Праведный человек стремится к тому, чтобы достигнуть самореализации-самадхи, чтобы избавиться от вечного цикла перерождений. Чтобы достичь просветления, надо совершать поступки, не влекущие за собой кармы. Я спросил у брамина — какие же поступки не влекут за собой кармы? И знаете, эфенди, что он мне ответил? Он ответил: никакие. — Потому, что все заранее известно Аллаху. Что бы человек ни выбрал и ни сделал, его путь предопределен. — Это освобождает вас от ответственности выбора? — О нет! Каждый человек сам отвечает за свой выбор, ибо Аллах предоставляет нам свободу действий. Но наша вера освобождает нас от пустого самобичевания. Ибо все, что случилось, было предначертано. — Ну что же! Значит, мой путь избран мною и предначертан мне свыше. Смотрите, Ясон возвращается. Абдулла! Позови моего сына. Несмотря на поздний час, на пирсе собралось немало народу — посмотреть на диковинного гостя. Имя монсеньора Рескатора, загадочного флибустьера, царившего на Средиземноморье, долетало и до карибских портов, а его флаг — серебряное экю на белом поле — был хорошо известен береговому братству. Рескатор не промышлял налетами и грабежами, он сколотил несметное состояние, управляя денежными потоками на Средиземном море. Не меньшей славой, чем его богатство, пользовались его причуды. Он слыл ярым противником рабства, что вызвало бы недоумение даже у почтенных жителей Бостона, не говоря уже о плантаторах Карибских островов. Много говорили о роскоши его дворца близ Кандии и о щедрости по отношению к прекрасному полу. Рассказы о красавице-черкешенке, которую Рескатор засыпал мешками с экю до колен, испортили отношения не одного пирата и его подруги, ибо какому мужчине понравится, когда он гордо преподносит даме своего сердца жемчужное ожерелье, добытое в суровом бою, а ему напоминают про мешки серебра? Один из моряков на веслах кинул пеньковый трос, и портовый служка ловко обвязал его вокруг кнехта. Первыми из шлюпки показались два здоровенных мавра в белых шерстяных плащах, из-под которых торчали оголовья кривых турецких сабель, и в чалмах, закрывающих лица до самых глаз. При виде грозных телохранителей флибустьера зеваки, толпясь и толкаясь, отступали, освобождая проход. Следом показался сухонький старик, с головы до ног закутанный в бурнус с островерхим капюшоном из-под которого торчал край зеленой чалмы. И вот на пирс ступил сам монсеньор Рескатор. Худощавый, одетый во все черное, он был впечатляюще высок. Сперва зрителям показалось, что перед ними мавр, но нет, лицо пират скрывал за черной маской — у горла, где алмазной застежкой скреплялся плащ, можно было различить белую полоску кожи. Последним из лодки показался подросток лет десяти-двенадцати: светлокожий, европейской внешности. Из-под фетровой шляпы выбивались золотистые локоны. Пейрак посмотрел на сына, с любопытством озирающегося по сторонам. Сам он впервые побывал в Бостоне больше двадцати лет назад. За это время город разросся, обзавелся двухэтажными зданиями, по большей части деревянными. Некоторые главные дороги замостили камнем. Вырос и портовый квартал — вдоль длинного мола потянулись гостиницы и кабаки, а дальше неуклюжие грубые постройки, так отличающиеся от аккуратных оштукатуренных фасадов питейных заведений — казармы. Пейрак поднял взгляд и увидел на холме батарею: канониры в красных мундирах суетились вокруг толстобрюхих мортир, готовые встретить огнем любое вражеское судно, нарушившее неприкосновенность залива. Бостон — холмы, покрытые снегом, в блюдце болот. По краю блюдца тянется частокол. А перед ним, как водится в больших городах, торчат виселицы и колесо, на котором преступнику дробят кости. К воротам прибиты отрубленные руки воров. Изнутри Бостон во многом напоминает протестантские города: дома с палисадниками, заросшими кустами сирени и шиповника, извилистые улочки и на каждой — своя церквушка, порой больше похожая на сарай, где, без сомнения, учат, что остальные заблуждаются. Главная площадь с ратушей, где заседает городской совет, здесь же находится здание суда и помост с позорным столбом. Пейрак и его спутники остановились у красной двери с бронзовым молоточком, над которой висела вывеска: «Queen Elizabeth». Дорогих гостей встречал сам хозяин гостиницы. Не переставая отвешивать поклоны, он уверил, что весь второй этаж в их распоряжении. Рескатор бросил ему мешочек с серебряными экю и по монетке — двум служкам, чтобы поторопились с багажом, который вот-вот прибудет следом. Хозяин не задавал вопросов. Привыкший ко всякой публике, он усвоил одно важное правило: молчание — золото. И, может быть, благодаря этому золото в его карманы лилось рекой. Старый марабут, подобрав полы белоснежного одеяния, двинулся по лестнице вслед за одним из слуг. Скоро время намаза, да и нога правоверного мусульманина никогда не ступит в общую залу, где продают и распивают алкоголь. К тому же годы брали свое — два месяца, проведенные в открытом море, подорвали его силы. Пейрак взглянул на Кантора — за время путешествия мальчик похудел и вытянулся, загар покрыл лицо, отчего оно стало смуглым, как у арапчонка. Его прозрачно-зеленые глаза на фоне темной кожи казались больше и светлее: цвета морской волны, какой она бывает, когда смотришь с берега, а солнечные лучи пронизывают ее до самого песчаного дна. Пейрак улыбнулся. Именно такими словами Молин, эконом дома дю Плесси, описывал ему когда-то глаза его будущей невесты. Хитрый сводник! Пейрак был готов побиться об заклад, что много позже Молин участвовал в заключении другого союза: между вдовой графа де Пейрака и своим хозяином. — Идите спать, сынок, — оторвавшись от воспоминаний, граф положил руку мальчику на плечо. — Если вы хотите завтра отправиться со мной на верфь, придется встать очень рано. — Я не устал, отец! — гордо вздернув подбородок, сказал мальчик. — Я могу составить вам компанию во время ужина. — Нет. Вам принесут ужин наверх, а я буду есть в общей зале, — сказал Рескатор, слегка повышая голос. Хозяин гостиницы тут же материализовался перед ним, как джинн из волшебной лампы. В общей зале было не слишком людно. Приличная публика — торговцы рабами, ромом, патокой, чаем и табаком; капитаны кораблей, которые всё это перевозят. Такая гостиница могла бы стоять в любой точке мира; в Лондоне, Кадисе, Смирне или Маниле её наполняли бы те же люди. А где-то в двадцати минутах отсюда кого-то судили за легкомыслие: женщину, за то, что нашила бантик или ленту на капор, мужчину — за чересчур яркое перо на шляпе или за недостаточно ревностное исполнение псалма. Какую-нибудь знахарку приговаривали к повешению за ведовство. И не дай Бог кто-то начнет себя вести необычно — его тут же обвинят в сговоре с Сатаной, и назавтра у ворот будут пировать вороны. А здесь, в портовом квартале, флибустьеры с Карибов чувствовали себя вполне уютно: пили ром, играли на деньги, ласкали доступных женщин. И эти два столь непохожих друг на друга мира, однако, ухитрялись сосуществовать рядом. Пейрак знал, что за клей удерживает вместе порок и добродетель: имя ему — деньги. Мужчины при шпагах, в костюмах и плащах из дорогой ткани как по команде повернули головы, когда он вошел в ярко освещенный, просторный зал. Его телохранители — мавры Абдулла и Саид — замерли с двух сторон от двери, как африканские изваяния. Рескатор занял лучший стол, так что ему открывался весь зал, а также вид на улицу. К нему уже спешили слуги с подносами, над которыми поднимался пар от горячих блюд. Опорожнив кубок вина, Пейрак почувствовал себя уютно, но он пришел сюда не за уютом. Таверна — лучшее место для новоприбывшего, чтобы понять, чем дышит город, что в нем происходит, узнать новости и встретить полезных людей. Уже завтра весь Бостон будет гудеть об его приезде. Он знал, что старик Беллингхем, принимавший у себя юного графа де Пейрака больше двадцати лет назад, еще жив и по-прежнему занимает пост губернатора Массачусетса. Знал он также, что сэр Томас Темпл, баронет Новой Шотландии, хоть и утратил должность губернатора Акадии в результате Бредского мира, остается весьма влиятельным человеком в Бостоне. Форты и земли вдоль побережья Французского залива, ранее находившиеся под протекторатом сэра Темпла, перешли французам, еще более увеличив владения его Величества короля Франции Людовика XIV на американском континенте. На Средиземном море он скорее избегал бывших соотечественников, здесь же, вдали от метрополии, они были интересны ему в той же мере, что и англичане. Кем были эти люди, променявшие размеренную предсказуемость Старого Света на полную опасностей жизнь в Новом Свете, что из себя они представляли? Словно в ответ на его мысли, в зал вошли двое мужчин. Один из них имел столь примечательную внешность, что сразу обратил на себя внимание моряков и торговцев, до сего момента целиком и полностью поглощенное диковинным флибустьером в маске и его свирепыми восточными стражами. Мужчина в бархатном плаще, подбитым мехом, в фетровой шляпе с алым плюмажем, со шпагой на перевязи, выглядывающей между полами верхнего одеяния, позвякивающий миниатюрными серебряными шпорами, никак не мог быть ни торговцем, ни пуританином, ни даже англичанином, — это мог быть только французский дворянин. — Господин Виль д’Эвре! — воскликнул один из купцов, вероятно, богатый торговец чаем и пряностями. — Мы как раз собирались ужинать! — О, превосходно, превосходно! — француз сорвал перчатки и бросил их на свободный стол. — Идемте, Мигель, я вас представлю, — обернулся он к спутнику, молодому и весьма миловидному креолу. — Мэтр Казимо, мистер Доусон, вот так встреча… Рескатор сделал еле заметный знак, и хозяин, не сводивший глаз с почетного гостя, вмиг оказался рядом, поручив остальных посетителей своим помощникам. — Кто этот человек — Виль д’Эвре? — Это французский маркиз, представляется посланцем в Бостоне. Он прибыл из Квебека и, говорят, на короткой ноге с тамошним губернатором. Колоритная личность — он вхож в дом губернатора и других высокопоставленных персон, что не мешает ему проводить вечера в портовом квартале за азартными играми в компании смазливых юношей. Похоже, он уже неплохо выпил сегодня, — ухмыльнулся краешком рта хозяин. — Хорошо. Я хотел бы занять вон тот кабинет. — Но… Господа в кабинете только приступили к трапезе… — Трактирщик ловко поймал золотую монету. — Да, монсеньор, разумеется, сейчас организую! — Я хотел взглянуть, что за люд здесь собирается, и я увидел довольно. Передайте господину Виль д’Эвре, что я желаю поговорить с ним. Наедине! — Маркиз Виль д’Эвре к вашим услугам, милостивый государь, — представился француз, отодвигая полог занавески, отделявшей эркер от общей залы. — Я зовусь Рескатором. Надеюсь, вас не оскорбит мое желание сохранить инкогнито? Прошу вас, месье, отужинать со мной. Я искал приятную и полезную компанию для этого вечера, и вот звезды оказались ко мне благосклонны, они послали мне вас. Глаза маркиза загорелись от любопытства. — Знаменитый монсеньор Рескатор! Ваша слава бежит впереди вас. Купцы, торгующие с Левантом, приносят на кончике хвоста весьма и весьма любопытные истории. Некоторые из них и вовсе похожи на сказки «Тысячи и одной ночи». Пейрак скупо усмехнулся: — Мирская слава делает человека многоликим. Каждый раз, когда его деяния живописуют чьи-то уста, они обретают те черты и оттенки, которые придал им рассказчик. Теперь у вас есть возможность сделать обо мне собственные выводы. Пейрак знал, о чем говорит: еще ни один француз не отступился от своего любопытства. — Славолюбие — самое низменное свойство человека и, вместе с тем, самое неоспоримое доказательство его высокого достоинства. А вы, месье, разве пренебрегаете этим свойством великих мира сего? Пейрак рассмеялся. Сегодняшний вечер не будет скучным. — Слава — как яд. Полезно принимать каждый день, но в малых дозах. — Вы сказали, что искали именно меня? — О нет, к несчастью, до сего момента я и не подозревал о вашем существовании, месье. Но когда увидел вас в дверях этого зала, сразу узнал руку Судьбы. Видите ли, меньше часа прошло с тех пор, как я ступил на американскую землю. Если человек в первый же вечер не обзаводится полезными знакомствами, считайте, что он никогда не добьется в жизни успеха. Рескатор ударил молоточком в маленький бронзовый гонг, висевший на стене. — Желаете русильонского вина? Его должны были уже доставить. Два ящика бутылок из толстого стекла особого обжига, благодаря чему белое вино не портится и не киснет. Мы будем пить игристые шампанские вина, как будто мы не в Бостоне, а в Париже. — О! Русильонское вино, этот нектар богов! Я к вашим услугам, я — ваш покорный слуга и раб на сегодняшний вечер! — Я надеюсь, он станет началом крепкой дружбы и тесного сотрудничества. … — Ай-яй-яй! Шипение божественных пузырьков! — причмокнул Виль д’Эвре, приканчивая очередную порцию русильонского. — Не желаете? — Пейрак достал из кармана золотой плоский портсигар, выудил оттуда сигару и с удовольствием понюхал. — Гаванские сигары. — А вы оригинал! Я бы лучше сделал понюшку… Вы не нюхаете табак? — О, нет-нет, это слишком претенциозная привычка. — Правда? А я обзавелся ею в армии, когда служил под началом генерала дю Ружа. А, нет-нет! — маркиз легонько хлопнул себя по лбу. — Когда служил пажом у герцогини де Шеврез. От выпитого маркиз разрумянился, он откинулся на стуле, расстегнув верхние пуговки весты и распахнув ворот сорочки. Его жюстокор давно висел на спинке стула. В светлых глазах стоял пьяный масляный блеск. Он тихонько рассмеялся, должно быть, перебирая в памяти страницы своей юности. «Вниз по течению реки Похоти находится городок Шеврез, большой и очень старинный, нынче пришедший в полный упадок. Все дома там стоят незапертыми. Ха-ха! Когда-то он был весьма знаменит и вел торговлю с несколькими королевствами, теперь же, крепость, много раз подвергавшаяся осаде, и, как говорят, часто сдававшаяся на милость победителя, совсем разрушена. Народ там имеет нрав чрезвычайно строптивый и переменчивый; город не раз менял правителей, последним из которых был тот, кто распоряжался в Пюизье. Но теперь ему с ними не везет: тот, кто теперь там командует, уже ни на что не годится.» Маркиз расхохотался и быстро вытер скатившуюся из уголка глаза слезу платком. — Бюсси-Рабютен — его стрелы бьют без промаха. Признаюсь, у меня есть экземпляр этой книжицы, за что на моей родине я мог подвергнуться шельмованию. Но каково! Вот что я называю: провести время в опале с пользой! Пейрак тоже рассмеялся. — Господин Рабютен — один из тех, кого обессмертит перо, а не шпага! — саркастически заметил он. — Не сомневаюсь. Вас же, в свою очередь, обессмертят ваши приключения, а что обессмертит меня? Говоря без ложной скромности, я находчив и весьма неглуп. Но Фортуна неблагосклонна ко мне. Сов-сем! Всегда, сколько я себя помню, обстоятельства складывались для меня неблагоприятно. Я оказался в Новом Свете благодаря человеку, который, не обладая ни каплей дворянской чести, занимает сейчас положение доверенного лица короля. Не буду называть имен, но когда я вернусь, мы сочтемся — клянусь шпагой! — Так значит, вас подставили на пути к королевской благосклонности? Должность, на которую вы так рассчитывали, вырвал у вас из-под носа какой-нибудь наглый выскочка, и вы послали ему вызов? — Холодно, месье Рескатор, — улыбнулся маркиз, крутя пальцами ножку кубка. Пейрак достал очередную бутылку из ведерка со льдом и щедро плеснул вина ему и себе. — Так дайте мне подсказку. — Ищите женщину, месье! — Ого, скандал из-за дамы? Как это по-французски! — Но что за дама! Королева! Правда, тогда она была всего лишь дамой королевы. — Вам удалось заинтриговать меня. Фаворитка короля? — Браво! Вы угадали, несравненная мадам де Монтеспан! — Значит, мадам де Монтеспан, — задумчиво протянул Пейрак, затягиваясь сигарой, — а я слышал другое имя. Кажется, говорили про мадам дю Плесси-Праслин… — Вы, наверное, имеете в виду маркизу дю Плесси-Бельер? — Да! — щелкнул пальцами Пейрак, точно вспоминая вертевшееся на языке имя. По тому, как загорелись глаза собеседника, Жоффрей понял, что попал в цель. Этот человек что-то знает о ней, причем не понаслышке. «Не этого ли ты ждал?» — усмехнулся внутренний голос. Нет, умный человек дважды не войдет в одну и ту же реку, а он, бывший граф де Пейрак, считал, что достаточно пожил и повидал, чтобы мудрость распахнула перед ним двери. И вот теперь он весь напрягся, разволновался, как мальчишка, услышавший имя возлюбленной. — Маркиза дю Плесси-Бельер… — со смаком проговорил Виль д’Эвре. — О нет, к сожалению, я покинул двор, когда ее звезда только начала восходить. Насколько я слышал, Его Величество и впрямь не на шутку увлекся этой дамой, да так, что приревновал ее к собственному мужу: та же история, что и с мадам Монтеспан, ничего нового в подлунном мире. И вот представьте себе: герой Сен-Готарда и Франш-Конте, победитель Норжона, рыцарь Святого Духа, великолепный маршал дю Плесси оказывается… где бы вы думали? — Заперт в родовом замке? — Холодно! — Неужели сослан? — Теплее! Он ближе, чем вы могли бы себе представить! Я встретил этого героя, которому имел честь быть представленным в ложе самого Принца,  в богом забытом форте на побережье Французского залива! «Видел я рабов на конях, а князей ходящих, подобно рабам, пешком…» — процитировал Писание Пейрак, обнажая в улыбке крепкие белые зубы, — À la guerre comme à la guerre — как говорят у нас на родине. — Sic transit gloria mundi! — развел руками Виль д’Эвре. — Ты можешь быть трижды героем, но стоит тебе полюбить… — Стоит полюбить ту, что выбрал для себя король, мой друг! Так значит, маркиз полюбил маркизу? И отдал ее королю, как в песне?       — Ты более счастлив, маркиз, чем я,        нет равных твоей невесте.        И если, вассал мой, ты любишь меня,        Отставь меня с нею вместе. Виль д’Эвре со смехом подхватил:       — Прощай, моё сердце, прощай моя жизнь        Прощай, моя надежда        Нам нужно служить королю       Поэтому расстаемся… Виль д’Эвре сделал длинный глоток и шумно поставил бокал на стол. — Но у этой песни печальный конец! Маркизе прислали отравленные лилии, и она умерла! — А какой же конец у вашей драмы? — Горько-сладкий, наверное. Еще месяц назад маркиза была в добром здравии. Она захотела разделить судьбу своего мужа и последовала за ним в Акадию. Правда, я не знаю, ответила ли она перед этим на чувства короля. Его Величеству невозможно отказать, — Виль д’Эвре хитро улыбнулся. — Значит, она здесь! — вырвалось у Пейрака, но собеседник, увлеченный жареной олениной, вряд ли заметил волнение в его хриплом глухом голосе. — Совершенно верно, я был в Пентагуэте с визитом на Рождество. Вы и представить не можете, я попал на настоящий праздник, с музыкой, танцами, фейерверками. Глоток свежего воздуха после английских традиций! Я даже стал участником маленькой семейной драмы, но все закончилось хорошо! Проказник Амур не стал привередничать и помирил наших голубков. Маркиз замолчал, лениво поправив манжеты, он устремил взор, затянутый мечтательной пеленой, в потолок. — Вы когда-нибудь видели столь ровный цвет лица, как золотистая кожица абрикоса? Кожа как будто напудрена, без единого изъяна: ни прыщиков, ни проступающих мелких сосудов, ни расширенных пор. Ее цвет не изменяется под воздействием тонких вин и горячего рагу, как будто краска, которую бережно нанес на бронзу античный скульптор. На ощупь она будто атласная ткань, хочется касаться снова и снова. Чувство осязания надолго запоминает это наслаждение. И ты судорожно ищешь, чем перебить это ощущение и тоскуешь по возможности удовлетворить эту жажду. Твои глаза, пожирающие эту красоту, больше не в силах смотреть на обыденность. Люди кажутся уродливыми и такими несовершенными! И ты понимаешь — не всех Бог создал по своему подобию, но лишь тех, кто, возможно, рождается раз в тысячу лет. Как кукольник, который по рассеянности оставил среди бракованных чурок свое лучшее творение. Но красота нас, обычных людей, утешает и утоляет нашу тоску по земному раю. — Вы бредите, друг мой, — с застывшей на губах усмешкой заметил Пейрак. —Русильонские вина весьма коварны. Неужели она так красива, как вы рисуете? — Она? О, она тоже красива, не сомневайтесь! Можно даже сказать, великолепна, но я говорил про маркиза дю Плесси. Что за божество, месье! Это невероятно, пожалуй, эта Венера действительно достойна его во всех смыслах! Виль д’Эвре был мертвецки пьян. Он покачивался, мурлыкая себе под нос что-то вроде: божественная красота, способная посрамить творения Мирона и Поликлета… они так любят друг друга… так мало в жизни настоящих историй любви… Маркиз икнул и принялся шарить по карманам в поисках платка. Пейрак ударил в гонг и велел слуге позвать своих мавров-охранников. Пусть маркиза отведут наверх, а завтра он расспросит его о Новой Франции и о планах Версаля на земли долины Святого Лаврентия. Пейрак злился на себя за то, что сам подбивал маркиза рассказывать эти сплетни. Отпуская саркастичные комментарии, ему хотелось думать, что у давней истории нет больше власти над ним. Анжелика больше не принадлежит ему. Она сама так решила, и он должен отпустить ее. Умом он так и сделал, но вырвать ее из своего сердца он был не властен. Когда появились мавры, он велел Саиду отвести гостя наверх и уложить в постель. Абдулла должен остаться и дожидаться господина у дверей. Пейрак сидел неподвижно, не замечая, как один из гостиничных слуг наполнил ему кубок и поменял догорающий масляный светильник, подвешенный на торчавший из стены крюк. Мысли его были далеко — в залитой солнцем Тулузе, где он впервые заключил в объятия нежную нимфу из Пуату, свою молодую жену. Он пытался нарисовать в уме ее портрет, и всякий раз что-то ускользало, какая-то важная деталь, отчего цельный образ рассыпался на силуэты, карандашные наброски на холсте. Красота ее уже тогда была волнующа. Он чувствовал себя безоружным перед неким совершенством ее лица и тела, перед гармонией жестов, движений. Как верно заметил Виль д’Эвре — красота нас утешает и утоляет нашу тоску по земному раю. Но одной красоты было бы недостаточно. Может быть, ее взгляд? Она, точно драгоценный фиал, наполнена изнутри особым светом. И вслед за претенциозными поэтами ее глаза можно было назвать — зеркало души. Увы, прозрачная зелень этих глаз будет преследовать его до конца жизни. У их сына — взгляд точь-в-точь как у матери. И этот задумчивый прищур, который появляется, когда подросток мечтает… Как часто, украдкой любуясь молодой женой, он видел его, и гадал, где витают ее мысли. А может быть, она уже тогда думала, как освободиться от уродливого хромого супруга, навязанного ей отцом? Возможно, какое-то время он ее развлекал, но что творилось в потаенных уголках ее души, какой уголек тлел там, чтобы потом разгореться пожаром, сжигающим дотла все прошлые привязанности? «Они так любят друг друга… Маркиза захотела разделить судьбу своего мужа», — звучал в его ушах насмешливый голос маркиза Виль д’Эвре И каждый раз одна лишь нестерпимая боль пронизывала Жоффрея. Он хотел забыть о ней. Хотел вырвать ее из своего сердца и из своих мыслей! И вот она здесь, где он никогда не рассчитывал встретить ее! За небольшими ромбовидными стеклами в свинцовых оконных переплетах без ставень густела темнота, вспарываемая огнями проплывающих мимо факелов. Но Пейрак ничего не замечал, его взгляд замер, обращенный в пустоту. Маркиз дю Плесси-Бельер. Красавчик из своры герцога Орлеанского. Как его муза, его фея, которую он боготворил, могла докатиться до такого: мегера, вытаскивающая мужа из постелей любовников и любовниц! В нем пробудилось какое-то злобное торжество. Как же он не понял тогда, насколько она развратна, как отлично владеет магией женских чар, как ловко пользуется тем, что не похожа на других, чтобы спокойнее позволять себе, когда захочется, быть такой же, как все они: неверной, лживой, бесчестной изменницей… Он вдруг будто увидел себя со стороны: задыхающегося от ненависти, сжимающего руки в кулаки, скрежещущего зубами. И ужаснулся. Куда бы он ни пошел, повсюду встречал чудеса творения, но всегда и всюду смертельная угроза отравляла прекраснейшие плоды жизни. Повсюду — лежащие втуне богатства, попусту растраченные таланты, загубленные жизни, попранное правосудие; повсюду прекрасная природа вызывает пренебрежение, наука внушает страх; мир полон глупцов, слабых людей, бесплодных, как пустыня, женщин. Его обуял почти животный страх. Горечь переполняла сердце, он почувствовал, как цинизм, подобно яду проникает в его душу, превращая жажду новых открытий в отравленные плоды человеческого самодовольства. Значило ли это, что смерть уже распростерла над ним свое крыло? Трясущимися руками он сорвал маску, чувствуя, как по щекам скатываются крупные капли пота. Он обхватил лицо ладонями и некоторое время оставался так совершенно неподвижным. Наконец, он медленно опустил руки и устало откинулся на спинку стула. Мгновение слабости миновало. Он не позволит дурным мыслям захватить себя. Жажда деятельности снова наполняла его своим живительным соком. Словно первые ростки в проталинах, в сердце оживала надежда на счастливое исполнение всех его замыслов. Хмель туманил разум, но это скоро пройдет. Пейрак поднялся из-за стола. День прошел не зря, а завтра утром ему предстоит встреча с судостроителем. Когда рассвет порозовил небо над бостонскими холмами, Пейрак был уже на ногах. Он послал Абдуллу будить Кантора, а сам сел пить кофе в компании Абд-Эль Мешрата. Старый марабут потягивал обжигающий напиток, полуприкрыв темные пергаментные веки. В комнате царило молчание. Рескатор знал привычку друга — после молитвы он предпочитал ни с кем не разговаривать. Пейраку тоже было о чем подумать. С началом нового дня вчерашние откровения маркиза Виль д’Эвре предстали ему в совершенно ином свете: судьба умеет выплетать прихотливые узоры. По случаю он узнал от некого Роша, исполняющего обязанности французского консула в Кандии, что патентом на эту должность владеет маркиза дю Плесси. Он был несказанно удивлен тем, насколько близко сошлись их интересы. Покидая Средиземноморье, он решил было, что жизнь больше никогда не столкнет их, что, лишь однажды соприкоснувшись краешками судеб, они разошлись, выбрав каждый свою дорогу. И вот теперь их пути снова пересекаются. Пейрак развернул карту и нашел Французский залив. Вчерашний знакомый, этот эксцентричный маркиз, может оказаться ещё полезнее, чем ему показалось вначале. Пейрак прочертил пальцем по карте линию от Бостона до Святого Лаврентия, следуя вдоль горной системы, которую англичане называли Аллигени, — в голове у него начал вырисовываться план. Перед выходом Пейрак справился о маркизе Виль д’Эвре. Ему доложили, что тот еще спит, и Жоффрей велел своим людям передать приглашение маркизу отужинать с ним сегодня вечером. Дорога к верфи мистера Джонсона, с которым у Пейрака была назначена встреча, заняла не больше пятнадцати минут. Пока они с Кантором шли по набережной, мальчик молчал, с любопытством глазея по сторонам. Под ногами чавкал мокрый снег, выпавший ночью, но уже успевший подтаять. Пейрак окликнул ярко-рыжего мальчишку-рабочего, спрашивая, какая верфь принадлежит мистеру Джонсону. Тот затараторил на ирландском, указывая туда, где покачивались два одинаковых трехмачтовика разной степени завершенности. Еще один кеч был пока не спущен на воду. Рабочие, которые сидели на шпангоутах и перекусывали (видимо, завтракали), были ирландцы и англичане в шерстяных шапках или с непокрытыми головами, несмотря на холодный ветер с океана. Когда подошли ближе, Пейрак разглядел двоих в огромных меховых шапках, присматривающих за плотниками. Один из спущенных на воду кораблей был почти закончен, оставалось лишь покрыть его пышной резьбой, краской и позолотой. У другого еще укладывали верхнюю палубу. Рядом с кораблем на плавучей бочке стоял кран, поднимавший доски наверх. В воздухе плавал аромат свежей древесины, к которому, однако, примешивался тошнотворный запах от галеона, проходившего килевание примерно в ста ярдах от них. — Отец, можно я пойду посмотрю? — воскликнул Кантор, указывая на уложенное на бок судно. — Вы можете погулять по верфи, пока я беседую с мистером Джонсоном. Я отправлю с вами Саида. Мальчик нахмурил светлые брови. — Но я не потеряюсь, я уже не ребенок, отец! — Вы — мой сын, а это обязывает нас быть осторожными. Вспомните, как вы были ранены людьми Меццо-Морте. Лицо мальчика засияло от удовольствия. Быть раненным в настоящем бою — разве это не почетно для юного дворянина?! — Я даже не упал в обморок, отец! — Вы вели себя как подобает дворянину, шевалье! Не забывайте, в ваших жилах течет кровь прославленных графов Тулузских. Рескатор улыбнулся, заметив проступившую на лице мальчика гордость, и ласково похлопал его по плечу. — Идите! — Отец, а каким будет наш корабль? — Снаружи это будет английский военный галеон, однако я внес несколько усовершенствований в чертежи. Я хочу, чтобы корабль, сохранив скорость и маневренность, стал настоящей плавучей крепостью. В местах, откуда мы прибыли, верят, что судьба человека заранее предначертана свыше. Порой ее превратности настолько непредсказуемы, что человеческий разум не способен предвидеть наперед все, что может случиться, но в наших силах предусмотреть некоторые возможные варианты. — А как вы назовете корабль? — У нас еще есть время, чтобы придумать ему достойное имя. Рескатор какое-то время смотрел вслед сыну. Тот, думая, что отец не видит, перестал подражать юному придворному и помчался по молу вприпрыжку, как и любой мальчишка в его возрасте. Саид едва поспевал за подопечным. Взгляд графа упал на человека в простой черной одежде. Он сидел на перевернутом бочонке, жевал пирог и читал Библию. Завидев шлюпку, человек аккуратно отложил и то, и другое, встал и протянул руку, чтобы поймать брошенный конец. В мгновение ока он сотворил великолепный узел, пришвартовав лодку к чугунному кнехту на пирсе. И сам узел, и безупречная сноровка должны были явственно показать всем и каждому, что перед ними избранник Божий. Чёрное платье — грубое, шерстяное, без всяких изысков — было в опилках и пакле. По мозолистым рукам и умению вязать узлы можно было заключить, что это такелажный мастер. — Прошу меня извинить, но я ищу мистера Джонсона. — Я — мистер Джонсон. Чем могу быть вам полезен? — Я думал, вы — такелажный мастер, — удивился Пейрак. — Это занятие мне тоже знакомо. Дабы служить примером на верфи, следует быть искусным во всех корабельных ремёслах. — Мое имя — Рескатор, мне посоветовали вас как лучшего корабельного мастера в Бостоне. Заказ мой будет весьма необычен… Из конторы мистера Джонсона Пейрак вышел, полностью удовлетворенный сделкой. Он любил иметь дело с голландцами и англичанами гораздо больше, чем со вспыльчивыми, недоверчивыми испанцами или своими легкомысленными соотечественниками. Итак, к концу лета у него будет новый военный корабль, а старый добрый «Морской Орел» приведут в порядок к началу апреля. Тем временем было около одиннадцати утра. Развиднелось, бледный солнечный диск лениво выкатился из–за туч. Вспыхнула новенькая позолота на корме трехмачтовика. Пейрак прошелся по пристани, разглядывая спокойный океан. Вокруг царила суета, между бухт канатов, бочек дегтя и тюков пакли сновали рабочие. Повозки, на которых тянули бревна и уже готовые доски, а также детали мачт и корабельной обшивки, осторожно объезжали штабеля хорошо просушенной древесины. Он начинал понимать, чего ждать от Америки в будущем. Здешний люд исполняет любое дело с грубоватой сноровкой, которая одновременно восхищает и вызывает раздражение. Местные жители берутся за тяжелый труд с хладнокровным спокойствием лососей, преодолевающих пороги на пути к нерестилищу. Как будто они от рождения знают то, что другие должны перенимать у родных и односельчан вместе со сказками и суевериями. Может быть, это оттого, что они по большей части прибыли сюда на кораблях? Кантор уже был тут, жевал лепешку, которую купил у торговца. Весь царивший вокруг шум и гам перекрывал сочный бас разносчика воды, предлагающего «испить водицы, самой чистой во всем Новом Свете». Пейрак поманил к себе сына, чьи глаза сияли восторгом новых впечатлений. — Пойдемте, мальчик мой. Чтобы добраться до Гарварда, нам нужно пересечь на пароме реку. Услышав бой склянок, он выругался: — Надо поспешить. Я хочу вернуться в гостиницу до обеда. За рекой начиналась редкая россыпь хуторов, соединённых протоптанными дорожками. Самая широкая вела в бывший Ньютаун, ныне Кембридж, где расположился Гарвардский колледж. Трудно было поверить, что невысокое деревянное здание с двускатной крышей, окруженное плодовыми деревьями, огородом и теплицами, и есть прославленный храм науки. Пейраку невольно вспомнились гулкие каменные коридоры и высокие сводчатые потолки европейских университетов. Местный колледж был практически младенцем по сравнению с ними — чуть больше тридцати лет назад колонисты, весьма ценившие образование, организовали его на пожертвования. Однако выпускники Гарварда пользовались репутацией одних из самых образованных людей в мире, особенно в области теологии. Последнее весьма смущало Жоффрея, он надеялся, что в конце концов здравый смысл возобладает над религиозными предрассудками, и программы колледжа станут более светскими. Эдмунд Андрос спешил к ним навстречу по главной аллее, на бегу придерживая на голове шляпу. Полы его черного одеяния раздувались и полоскались на ветру. — Мой дорогой граф, наконец-то вы прибыли в Бостон! — Осторожнее, Эдмунд, — воскликнул Пейрак, обнимая старого приятеля. — Я известен здесь под прозвищем Рескатор, и до поры до времени пусть так и будет. — Ба! Вы в Новой Англии, мой друг, далеко от французского правосудия. Если вы желаете начать здесь новую жизнь, почему бы вам не снять эту маску и принять ваше истинное имя? — Я так и сделаю, но только после того, как все взвешу и обдумаю свои возможности. Позвольте представить вам моего сына, — Рескатор показал на притихшего в стороне мальчика, — шевалье Кантор де Пейрак. Он начал свое обучение в Палермо в Академии изящных искусств, а теперь я хотел бы, чтобы он продолжил его в Бостоне. — Думаю, вы понимаете, что шевалье еще слишком юн для Гарварда, — задумчиво сказал англичанин. — Идемте, идемте, обсудим все варианты, я также покажу вам аудитории и мою лабораторию. — Не без труда он распахнул массивную дубовую дверь, покрытую красным лаком, над которой красовался герб колледжа — деревянный щит с изображенным на нем трехкнижием: на раскрытых страницах по слогам выведено слово VE-RI-TAS — истина. — Вы знаете, мой друг, я — космополит! И кроме того, я не поддерживаю рабство, а вы, англичане, в последние годы сделали его своим основным промыслом. Они прогуливались по посыпанной песком главной аллее. Кантор остался на попечении экономки ректора, сердобольной миссис Кроули, которая усадила мальчика пить чай с пирожками. Мистер Андрос тем временем показал гостю библиотеку, — в том числе редкие инкунабулы, пожертвованные колледжу Джоном Гарвардом, — попутно обсуждая с ним возможности для обучения сына. Пейрак объяснил другу, что весной он планирует отправиться в экспедицию, Кантору же следует продолжать учебу. Андрос пообещал взять мальчика на попечение: разделить с ним кров и пищу. — Быть может, вы захотите отдать Кантора в Латинскую школу? Это очень уважаемое заведение, и я бы мог составить вам протекцию. — Благодарю вас, но, пожалуй, нет. Это будет шаг назад, к тому же в Латинской школе, насколько мне известно, упор в обучении делается на теологию, классическую литературу и латынь, а не точные науки. Думаю, вы понимаете, почему я бы не хотел, чтобы мой сын стал богословом. — Разумеется, граф. В таком случае я почту за честь лично заняться его обучением. Решив вопрос с Кантором, друзья решили продолжить беседу на свежем воздухе. — Я знаю ваше давнее предубеждение против рабства! Но ведь сам Аристотель включал в число первичных человеческих объединений, наряду с супружеской парой, соединения господина и раба. — Ваши слова попахивают рассуждениями схоластов. — Пусть так, но и Иисус не осуждал рабства! Вспомните, что говорит святой Павел в послании к Римлянам: Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите, ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. Итак отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь. — Однако святой Павел так же говорит: не делайтесь рабами человеков! Он говорит о равенстве любого перед лицом Господа. — Вы слишком превратно толкуете слова Писания: в том же стихе Павел говорит: каждый оставайся в том звании, в котором призван. Здесь надобно вспомнить слова римского стоика Цицерона: «некоторые расы предназначены лишь для рабства». — Римляне причисляли себя к высшей расе. А разве в Библии евреи, которых Господь вывел из египетского ига, не называются избранниками Божьими? К тому же вы толкуете о низших расах, а как же англичане, продавшие себя в семилетнее рабство за право селиться на этой земле? А ирландцы, захваченные в ходе покорения Ирландии двадцать лет назад? Чем они отличаются от вас кроме того, что являются католиками? Мне говорили, что ирландского раба можно купить за пять фунтов — в десять раз дешевле, чем раба из Африки! — Все это — преступники, бунтовщики приговоренные к каторге. Вместо того, чтобы гнить в тюрьмах, они будут трудиться во славу Новой Англии. Пейрак коротко рассмеялся. Сквозь неподвижную черную маску эта вспышка неуместного веселья звучала глухо и зловеще. Они молчали минуту-другую. — Вы все-таки вняли моим уговорам, — сменил тему Андрос. — Я очень рад. Этот край похож на вас, такой же неукротимый, эксцентричный, слишком щедро одаренный, чтобы быть оцененным по достоинству. Вы полюбите его, я уверен. Его богатства неисчислимы, хотя на первый взгляд в это трудно поверить. — Почему же трудно поверить, друг мой? Я верю. Помнится, я говорил вам, что подумываю о поиске сокровищ испанских галеонов на Карибах. Я изменил свои планы. В бассейне Карибского моря любое серьезное дело будет немыслимым в течение еще долгого времени. Состояния там приобретаются азартной игрой и спекуляцией и в любой момент могут исчезнуть, разграбленные флибустьерами и пиратами. Испанская золотая лихорадка способствует постоянным войнам. Да, меня по-прежнему влекут дух приключений и чудесная природа островов, однако сама атмосфера игры отталкивает своей бесцельностью. — Чем же вы планируете заняться? — Я хочу попытаться отыскать в местных горах месторождения золота и серебра. Скептический взгляд старого приятеля окончательно развеселил Жоффрея. — Я знаю, о чем вы думаете. Искать золото вдали от экватора, полагаете вы, — сущее безумие. Вы разделяете мнение алхимиков, что в состав металлов входит вода, так как при нагревании они становятся жидкими. Вода обращается в металл при добавлении особой субстанции, которую привносят невидимые лучи планет. Проникая сквозь землю, они смешиваются с водой, текущей в её недрах. Лучи Сатурна, самой тусклой и самой медлительной планеты, создают самый презренный из металлов — свинец. Юпитер рождает олово. Марс — железо. Венера — медь. Меркурий — ртуть, которая поэтому зовётся ещё и меркурием. Луна — серебро. Солнце — золото. Именно поэтому алчные испанцы в своих завоеваниях никогда сильно не удаляются от экватора, где солнечные лучи, падая прямее всего, производят самые богатые залежи драгоценного металла. Я же считаю, что все это нелепица даже большая, чем философский камень. — Пейрак достал из кармана кусок среброносного свинца. — Вот этот образец среброносной руды тому доказательство. Его обменяли у индейцев, живущих к северу от Бостона. Видел я и небольшой самородок золота, привезенный примерно из тех же мест. Я уверен, что в здешних горах есть залежи ценных металлов, их нужно только найти. И у меня есть знания и опыт, чтобы это сделать! — Друг мой, простите меня, но я бы посоветовал вам быть осторожным с такими речами в Новой Англии. То, что вы говорите, человек, не обладающий вашей широтой познаний, примет не просто за ересь, а за двойную ересь, и я не смогу поручиться за вашу безопасность на здешних землях. Правильно ли я понимаю, что вы не верите и в то, что низкие металлы постоянно преобразуются в благородные посредством тёмного вегетативного процесса, идущего в земных недрах? — Совершенно верно, свинцовая залежь никогда не созреет в серебряную, серебро не превратится в золото. Весь мой богатый опыт и многочисленные эксперименты доказывают, что руды металлов могут находиться в земле рядом друг с другом, как, например, золото обычно сопровождается серебряной или железной рудой, но металлы не превращаются в друг друга, как бы не хотелось этого нашим уважаемым алхимикам. Но не беспокойтесь, я не собираюсь распространяться о своих взглядах, я просто хотел уверить вас, что мой план поиска ценных металлов в горах не фантазия и прихоть, а плод долгих размышлений, подкреплённый опытом и знаниями. Андрос в ответ только недоверчиво хмыкнул, убирая тростью случайный камушек с дороги. — Ба! Вы меня удивляете! Вы верите, что низкий свинец способен когда-нибудь преобразиться в золото, но, тем не менее, вы отказываете в этом людям, которые, по мнению Цицерона, «предназначены лишь для рабства». Я же, наоборот, верю в способность отстающих народов развиваться, перенимая у более цивилизованных все лучшее. Взгляните, например, на германцев или бриттов: они значительно преуспели со времен Цезаревых войн, — насмешливо закончил Пейрак. Андрос возвел глаза к небу и шумно вздохнул. — Вас невозможно переспорить. Что же, в любом случае вы можете на меня рассчитывать в ваших начинаниях. Чем я могу быть вам полезен? — Вы окажете мне чрезвычайную любезность, если позаботитесь о Канторе в мое отсутствие, и, прошу вас, если у вас есть достойный проводник, знакомый с местными горами, дайте мне знать. В ближайшие пару месяцев я буду занят подготовкой экспедиции.