Огни святого Эльма

— Что вы читаете, милый юноша? — Легенды о короле Артуре, мэтр Андрос. О Деве Озера, Нимуэ, соблазнившей волшебника Мерлина и заточившей его в пещере. Длинные ресницы мальчика дрогнули и опустились, отбросив на щеки фиолетовые тени. Томас Андрос понимающе улыбнулся Пейраку и кивнул на дверь, ведущую в залу с камином, где они провели столько вечеров за неспешной беседой. Прежде чем устроиться в уютном кресле, мэтр Андрос пошевелил кочергой затухающие угли. — Все юноши в этом возрасте одинаковы, им подавай подвиги и прекрасных дев, а? — Вы снова обобщаете, уважаемый Андрос. Никогда не поверю, чтобы сын местного священника зачитывался по вечерам романами Меллори, хотя, клянусь Дьяволом, видел я однажды библиотеку одного преподобного пастора… Заметив мученическое выражение на лице друга при слове «Дьявол», Пейрак снисходительно улыбнулся, обнажая крепкие белые зубы, и сменил тему. — Забыл сказать, я видел ее, Андрос. Время было к ней беспощадно. — О ком вы? — с тревогой спросил старый друг. — О Гестер Прин. Впервые я увидел ее около тридцати лет назад, мне как раз исполнилось семнадцать, далекие континенты влекли меня, и так я оказался в Бостоне. Я был среди людей, провожающих ее к позорному столбу. Ее только что заклеймили Алой буквой, толпа же была недовольна мягкостью наказания. Я многое повидал в своей жизни: самые изощренные казни, от которых у самого зачерствевшего человека волосы встанут дыбом; юную девушку, не старше четырнадцати лет, сжигаемую заживо вместе со стариком-мужем. Но та сцена до сих пор стоит у меня перед глазами, как венец человеческого ничтожества. В тот день я увидел гибель сотен душ. Воистину это ужасно. В каждом лице мне мерещился безумный оскал Кальвина, проклинающего все, что есть в нашей жизни прекрасного и воспевающего тлен и пепел. — Вы слишком категорично судите, друг мой. Вы же понимаете, что Реформация была призвана противодействовать погрязшим в разврате Папам, вроде Александра Борджиа, нечестивцам, торгующим с лотка отпущением грехов, извратившим само понятие религии, оскверняющим Божье слово. — Теперь уже вы опускаетесь до софистики, — едко заметил Пейрак. — Продажность и сибаритство Пап не отменяет ненависти протестантских священников ко всему, что несет наслаждение, кроме фанатичного упоения религией. Кальвин учил свою паству отвращению к плотской любви, мизогонии — отношению к женщинам, как к глупым животным, которые, однако, нужны человечеству, чтобы производить себе подобных. Профессор страдальчески возвел глаза к потолку. Пейрак не сводил с него черных блестящих глаз. — Вспомните, даже более демократичный Лютер писал в своих «Застольных изречениях»:  «Когда женщины говорят на темы, выходящие за пределы ведения домашнего хозяйства, они абсолютно беспомощны. Женщины достаточно владеют словами, но они не понимают сути вещей. Поэтому речи их неумны, ущербны и представляют собой мешанину разнородных, несвязанных между собой элементов. Складывается впечатление, что женщина создана, чтобы заниматься домашним хозяйством. Мужчина же предназначен соблюдать порядок, управлять государством, сражаться на поле боя, насаждать справедливость». — Так, значит, вы осуждаете общество за то, что оно сделало с Гестер Прин? — с тонкой улыбкой уточнил Андрос. — Я поражаюсь людям, которые по доброй воле сажают свою душу в темницу. Жизнь в подобном обществе подобна египетской казни. — Женщина, проявившая слабость, не выждавшая достаточного срока, чтобы официально стать вдовой… Вы полагаете, они должны были простить ее? — Безусловно! — А на месте ее мужа вы бы простили? Пейрак вздрогнул, затем, откинув голову на спинку кресла, тихо рассмеялся. — Можно не простить, но понять. Я так и сделал: я понял, но не простил. Знаете, друг мой, женщина — это не только прекраснейшее из божьих созданий, но и противник, которого не следует недооценивать. Mulieres ut plurimum animalia venenosa sunt.* Разве не так пишет в своем Бревиариуме достопочтенный Арнау де Виланова? Пейрак достал из кармана золотой портсигар и вынул одну сигару. Слуга Андроса, появившийся в дверях, схватил каминные щипцы, ловко зацепил уголек и осторожно поднес к кончику. В воздухе поплыла тонкая струйка дыма. Пейрак с наслаждением сделал затяжку. Вытянув перекрещенные ноги, он некоторое время смотрел на пляску огоньков в углях камина. — Теперь к делу, друг мой. Через два дня я отплываю. Я благодарен вам за Кантора, но мне также придется попросить вашей помощи с Мешрат-эфенди. Он стар и непривычен к местному промозглому климату. Боюсь, что спасая его от фанатика Исмаила, я обрек его на не менее тяжкие испытания. — Я поговорил с моим другом, учителем древнееврейского языка. Это тот самый ученый амстердамский еврей, который согласился принять протестантский символ веры ради возможности преподавать библейский иврит в Гарварде. Я представлял его вам на прошлой неделе. Пейрак задумчиво кивнул, делая очередную затяжку. — Да, я помню. Удивительный человек! Жаль, что он так неразговорчив. Было бы интересно узнать его историю, даже в наш беспокойный век не часто встретишь подобные повороты судьбы. Так вы вдвоем присмотрите за эфенди? —  Почтем за честь. Я не могу обещать его неприкосновенность, но сделаю для вас все, что смогу, поскольку знаю, что вы, в свою очередь, никогда не отказывали нуждающимся в убежище. Но вы же понимаете, мусульманский факих в самом сердце пуританского Бостона. Не думаю, что он согласится сменить религию подобно моему еврейскому другу. — Вы совершенно правы, религию он менять не будет. Обещаю, что Мешрат-эфенди уедет со мной по окончании экспедиции. Дайте мне точку опоры, друг мой, и я переверну эту землю! Мне нужно только время до тех пор, пока мои поиски не увенчаются успехом. — Дай-то Бог, чтобы ваша непоколебимая уверенность подтвердилась. Пейрак затушил сигару о край серебряной пепельницы и, откинув голову, расхохотался. — Бог, дорогой друг, уже сделал для меня все, что мог, теперь дело за мной. Моя уверенность подтвердится, потому что я не рассчитываю на чудеса, а опираюсь на свои знания и сведения, полученные от индейцев-проводников. — В вас сидит демон гордыни, — покачал головой англичанин, — но, тем не менее, я искренне желаю вам удачи, даже если вы в нее и не верите. — Отец, почему я не могу поехать с вами? — Я уже говорил: вам надо учиться. — Ваше решение бесповоротно? — Да. Кантор опустил голову, чтобы отец не видел его лица, но Пейрак знал, что мальчик отчаянно борется со слезами. Жоффрей чувствовал, как его терзает жалость. И чувство вины. Он так и не сказал сыну, что его мать и братья здесь, всего в нескольких днях пути от Бостона. Он и представить себе не мог, как мальчик отреагирует на это известие. Пару недель назад Рескатор принимал у себя в гостинице человека по имени Илай Кемптон. Англичанин торговал бостонским товаром с поселениями Французского залива и Новой Шотландии, а также закупался в них индейскими безделушками, которые перепродавал купцам из Старого Света. Пейрак расспросил Илая о его делах, о том, куда он в этот раз держит путь. — Мне надо, чтобы вы заехали в форт Пентагуэт в устье Пенобскота и разузнали там о юноше по имени Флоримон. Это пасынок губернатора дю Плесси. Постарайтесь сделать это незаметно. В Некуассете оставьте для меня весть, я прибуду туда в конце апреля — начале мая, — Пейрак отстегнул от пояса кожаный мешочек и бросил его торговцу. Тяжело звякнули серебряные монеты. Илай взвесил мешок на ладони и тут же сунул за пазуху, — это задаток. Как только узнаете, что мне нужно, получите еще столько же. Торговец отплыл в тот же день. «Я расскажу ему все, как только вернусь из этой экспедиции» — думал Пейрак, глядя на сына. Пока его планы зависели от того, что он обнаружит в глубине материка. И если он найдет то, на что рассчитывает, вот тогда он сможет выложить свои козыри перед губернатором Новой Франции, встречу с которым в конце лета обещал организовать Виль д’Эвре. А уж там в игру вступает король. Пейрак опустил руки Кантору на плечи, быстро нагнулся и запечатлел поцелуй на его макушке, развернулся и решительно вышел из комнаты.

***

На фоне позолоченного неба, перечеркнутого широкими багровыми полосами, появились очертания большой английской фермы. Оборванные ребятишки бежали в их сторону, но взрослые предпочли жаться у плетней. Прежде чем спуститься на берег, Рескатор выслал делегацию, которая должна была убедить англичан в их благих намерениях. Лейтенант Клейтон, комендант Некуассета, шел навстречу важному гостю, пытаясь придать своему хмурому, заросшему кустистой бородой лицу гостеприимное выражение. Бредский мир внезапно привел к тому, что его маленький поселок оказался на границе Новой Англии и Новой Франции. Имея соседями французов и недружелюбные племена абенаков, плясавших под дудку проклятых папистов, он вынужден был искать дружбы любого, кто не принес с собой меч и огонь. Некуассет никому не отказывал в гостеприимстве, но ко всем относился настороженно. Перед мистером Клейтоном всегда стоял один и тот же насущный вопрос: выжить любой ценой. Местный пастор, наученный горьким опытом, призывал людей к терпению, «дабы не стать добычею ворона и зверя лесного» — Добро пожаловать, милорд, — сказал комендант, приложив руку к сердцу, затем снял шляпу и низко поклонился. Между тем пастор не отрывал взгляда от двух гуронов, которых Пейрак нанял в проводники. — Лучше впустить в деревню кучу змей, чем одного индейца! — пробурчал он себе под нос, обращаясь то ли к коменданту, то ли к новоприбывшим. — Вам нечего волноваться, эти люди со мной. Они не причинят вам вреда. — Или завтра мы будем все мертвыми, со снятыми скальпами, убитые этими предателями. — Простите, милорд, — вмешался комендант. — Преподобный Престон, верно, припомнил историю, случившуюся с колонистами Уэллса. Они дали приют бедной индианке вечером в бурю, а она привела своих краснокожих сыновей и внуков, открыла им ворота форта, и все белые были перебиты. — Всевышний сказал: «Вам надлежит никогда не забывать, что страна, куда вы вступаете, дабы овладеть ею, — это страна, оскверненная нечистотами народов тех мест… Не отдавайте поэтому своих дочерей их сыновьям и не берите их дочерей для своих сыновей, не пекитесь никогда об их благополучии и благоденствии, и тогда вы станете сильными…» — старик пастор затряс в руках Библию в потертом кожаном переплете. Клейтон бросил на пастора возмущенный взгляд, но Пейрак примирительно поднял руку ладонью вперед. — Мы не станем злоупотреблять вашим гостеприимством. Часть моих людей будет ожидать в лагере к югу близ озера, где мы переночуем. — Милорд, уверяю вас, вы можете переночевать в моем доме! Я готов поручиться перед своими людьми за каждого, кто пройдет за частокол. — Я хочу успокоить преподобного пастора. Мы никакие не данайцы. Мы путешественники, мы исследуем новые земли. Однако мне нужно побеседовать с вами, лейтенант Клейтон, об одном важном деле. Пейраку уже приходилось бывать в английских поселениях. Его маленький отряд миновал ферму. Она стояла одиноко, и светящийся глаз окна, казалось, следил за прибрежной полосой, откуда они поднимались. Когда путешественники приблизились, они различили ограду, за которой держали овец. Это была овчарня, здесь стригли овец и выделывали сыр. Стоявшие у колодца мужчины и женщины обернулись и долгим взглядом проводили незнакомцев. Чем дальше двигалась группа, тем яснее становилось небо на стороне заката. На одном из поворотов вся деревня открылась перед ними — многочисленные деревянные постройки, взбиравшиеся по склону холма, увенчанного вязами и кленами. Дома возвышались над травянистой лощиной, по которой бежал ручей. Оттуда гуськом возвращались женщины, поставив ивовые корзины с бельем на голову. Их платья из голубого полотна полоскались на ветру. Луг за ручьем плавно поднимался к лесу с плотно растущими деревьями. В отдалении виднелись мельница и лесопилка. Тропа перешла в улицу и после небольшого спуска побежала между домами и палисадниками. Однако, когда они остановились на другом конце деревни перед большим домом с коньком над нависающей крышей, почти все жители Некуассета, оповещенные неведомым образом, собрались здесь, в изумлении глядя на гостей. В толпе ничего не было видно, кроме скопления голубых и черных одежд, удивленных лиц, белых чепчиков и заостренных шляп. — Чёрный человек! — всхлипнула в толпе какая-то женщина. Вторя ей, заплакал ребенок. Англичане с ужасом взирали на высокую худощавую фигуру человека в маске и на его черного, как дно котелка, стража. — Басурман! Антихрист! Преподобный Престон принялся успокаивать и увещевать свою паству. Раздосадованный поведением толпы, лейтенант велел солдату в каске времен Кромвелевых войн, чтобы тот разогнал любопытных по домам. Пейраку же не терпелось узнать, было ли для него послание от Илая Кемптона. Он послал одного из своих слуг, англичанина, нанятого в Бостоне, расспросить местных жителей.

***

Пейрак лежал в спальном мешке из шкур, закинув руки за голову и глядя вверх, где между перекрещенными ветвями дуба и бука виднелись голубые лоскутки неба. Джонотан Смит, слуга Жоффрея, оставленный в Некуассете ждать вестей от Илая Кемптона, вернулся накануне. От торговца он узнал, что Флоримона не было в Пентагуэте. «Морской орел» тем же днем отплыл в Европу. Язон решил попробовать свои силы в торговле, заодно он пообещал графу разузнать про судьбу его старшего сына. Гуроны заканчивали выжигать каноэ из ствола огромного дерева. Остальные спутники графа были заняты кто чем: одни сворачивали и увязывали походные мешки, другие колдовали над кипящим на костре котелком. Жоффрей повернулся, достал из сумки свернутые карты, а также «книгу наблюдений», переданную ему лейтенантом Клейтоном. Не откладывая в долгий ящик, Пейрак предложил коменданту Некуассета сотрудничество. — Вы просите меня быть вашим шпионом? — англичанин, казалось, был шокирован прямотой графа. — Моими глазами и ушами, пока я не вернусь на побережье, — небрежным тоном ответил Пейрак, выпуская сизое колечко дыма. Заметив колебания коменданта, он со смехом добавил: — Ба! Люди обычно сомневаются, когда их просят что-то сделать сверх обычного, я же прошу вас фактически делать то, что вы делаете сейчас. Вот что я вам скажу, мистер Клейтон. Я пока не присягал ни одной короне: ни французской, ни английской. Мои руки свободны, а ваши — связаны. Вы зажаты между враждебными индейцами и французами, мир с которыми всегда шаток. У меня достаточно сил, чтобы не дать этому кольцу вокруг вас сомкнуться. — Почему бы вам не выбрать чью либо сторону? — Потому что для меня нейтралитет в этих землях действеннее, нежели ревностное служение королю, что находится за сотни миль отсюда. Вы видите, французы слабы здесь, как слепые котята, но в тоже время троньте их, и английский король почувствует этот укол, как горошину сквозь десяток перин. Я хочу обосноваться здесь, мистер Клейтон. В Новом Свете, в отличие от Старого, славно дышится. И вы вскоре увидите, сколь выгодно иметь такого соседа, как я. Союз с англичанами поможет ему освоиться на побережье после того, как он закрепится в глубине континента. Пейрак подумывал даже о собственном прибрежном поселении, где его корабли могли безопасно стоять на рейде. Возможно, ему удастся собрать в новом поселении выживших из разоренных индейцами английских деревень, или же придется набирать колонистов в Европе. Но это — дела будущего, пока же ему нужно было подняться вверх по Кеннебеку, затем уйти по притоку, который индейцы называли Мертвой рекой. В трех днях пути по Мертвой реке лежали озеро и Священная долина местного племени. Место называлось Вапассу. Там индейцы хоронили своих мертвых, и именно там в быстрых ручьях его проводники-гуроны находили камешки, похожие на самородок золота, который по-прежнему лежал в его кармане и который выманил его из Средиземного моря на поиски новых приключений. Он развернул карты. Здесь англичане ничем не могли ему помочь. Они боялись лесов, боялись индейцев, предпочитая жить на побережье, чтобы всегда иметь водный путь для отступления. В глубь материка ходили только трапперы, но Жоффрей пока не хотел доверяться лишним людям. Он встал, чтобы размять ноги. Достав из сумки астролябию, привезенную им много лет назад из Китая, Жоффрей выбрался из лощинки, где был разбит лагерь. Он решил прогуляться до озера, рядом с которым был небольшой холм, увенчанный одиноким величественным дубом. Астролябию можно укрепить на ветке и произвести необходимые вычисления. Блокнот и карандаш уже лежали в кармане. День обещал быть по-настоящему жарким. Такая погода бывает разве что в июле. Над травой колыхалось золотисто-зеленое марево, а солнечный диск плавился, как масло на сковороде. Гладкая озерная вода вспыхивала красным, желтым, голубым, словно витрина ювелира. Пейрак уже добрался до холма. От озера его отделял плотный подлесок, как вдруг какое-то движение у берега привлекло его внимание. Ага! Женский силуэт мелькнул среди изумрудной листвы. Внезапная встреча позабавила его, наполнив почти мальчишеским азартом. Он возомнил себя птицеловом, поставившим ловушку и терпеливо ждущим, когда в нее попадется беспечная пташка. Оставалось надеяться, что это не какая-нибудь толстая прачка, а хорошенькая девица, собиравшая в лесу цветы и травы, а потом решившая освежиться в озере. Скрытый за толщей зелени, Пейрак подкрался поближе. Не хватало, чтобы девица обнаружила его и лишилась чувств от ужаса. За время своих странствий он научился ходить бесшумно, как это делают воины африканских племен, и сейчас ему этот навык очень пригодился. Он подошел так близко, насколько это позволяло оставаться невидимым. Женщина, полностью обнаженная, стояла у самой кромки озера, усеянного по дну мелкой красноватой галькой. Прозрачная вода омывала маленькие ступни. То была не прачка, не англичанка, то была она — Волшебница озера, о которой он грезил, зачитываясь в юности легендами о короле Артуре. Изящно, будто газель, она приподняла ногу и коснулась пальчиком хрустальной поверхности воды, обхватила плечи ладонями от холода, затем сделала шаг, другой, войдя по колено. Она остановилась и подняла руки, чтобы заколоть драгоценным гребнем непослушное золото волос, позволив невольному наблюдателю любоваться стройным станом, тонкой талией, переходящей в крутое бедро, словно у Венеры, сошедшей с полотна Ботичелли. Не опуская рук, незнакомка повернулась в пол-оборота, открывая его взору прекрасную высокую грудь с повиликовым сосцом, вокруг которого играл солнечный свет. Он смотрел, как она медленно входит в озеро, как отдает себя прозрачной как слеза воде. Она поплыла, уверенно рассекая зеркальную гладь, и длинные пряди, высвободившиеся из плена гребня, стелились за ней, как золотистые фосфоресцирующие водоросли. Он впервые видел эту женщину, но уже любил ее. Любил так, как никогда никого раньше. Весь трудный извилистый жизненный путь казался ему дорогой, ведущей его к ней, и в этот момент Пейрак поклялся, что она будет принадлежать ему, будь она хоть мужней женой, хоть Божьей невестой. Никто и ничто, ни одна сила не разлучит его с нею. Наконец женщина снова показалась из воды, и крохотные капли алмазной россыпью сверкали на ее порозовевшей коже. Все юношеские страсти разом ожили в нем, и он дал ей имя: Nimueh, Дева Озера. И больше не было в его сердце никакой другой женщины, даже той, которую он думал, что вовек не забудет. Пейрак вдруг понял: то была не любовь, он давно не помнит ее лица… Он пожирал глазами свою Нимуэ, не в силах оторваться, не боясь быть обнаруженным, и думал о другой, от которой только что отрекся. Память, как быстрая кисть художника, мазок за мазком наносила на холст знакомые черты. Расплывчатый дымчатый абрис ожил, прояснился, приблизился и сложился с обликом прекрасной девы, что склонилась перед ним, стоя по колено в воде и отжимая золотистые волосы. Пейрак застыл, пораженный открытием. Этого не может быть! Но узнавание неотвратимо наступало с каждым мгновением. И вот с нее сошел волшебный ореол, он видел перед собой ту, которую в другой жизни ласкал знойными тулузскими ночами. Он узнавал ее тело, тогда еще по юношески нескладное, как молодой бутон, теперь распустившийся во всей красе. Как он мечтал об этих днях, когда ее красота созреет, войдет в зенит. Увы, не он привел ее к расцвету. Пейрак не помнил, как он добрался до лагеря. Много лет назад таким же погожим жарким утром он взял эту женщину в жены под сводами тулузского собора, и вот теперь этим прекрасным днем боги вернули ему ее. Она предстала перед ним Девой Озера, Nimueh… «Я поклялся что ты будешь моей, когда не знал, кто ты. Да будет так, Анжелика»