По следам. Несказка.

« И завтра перестану» - повторила вслух Анна и снова, уже во второй раз за время чтения улыбнулась. «Перестать» не получилось, и все эти детские слова, сказанные самой себе, выглядели весьма забавно. «Кого я пыталась убедить тогда, видимо себя. Тогда я сама не заметила, как уже шла по пути, да и он шел тоже, только ему оказалось сложнее признаться самому себе, а потом, потом все совсем запуталось. «Запуталось» - вспомнила она и подумала тотчас – «это будет далее, как удивительно, я помню даже слова, которые писала тогда, из памяти ушли только детали, какие-то мелочи, которые я так старательно выписывала здесь, изводя чернила. Как хорошо, что тогда мне не достало сил бросить все это в огонь, теперь, даже если нам не суждено больше увидеться никогда, я ни за что не уничтожу это, ни за что» - эти мысли снова вернули ее к действительности, и она вновь глянула на часы, стрелки показывали без четверти три. До рассвета было еще очень долго. « Утром мне непременно надо увидеть Антона Андреевича, рассказать ему обо всем. Но сейчас, сейчас я хочу снова перечитать все до конца, времени мне хватит.». С этой мыслью Анна перевернула очередную страницу, решив более не прерываться на размышления, потому как спать она вовсе не могла, пойти к Коробейникову ночью было бы бессмысленным, но пойти хотелось и блокнот этот попался ей в руки в самое время. - Случайности не случайны- задумчиво проговорила она вслух и перевела взгляд на страницу, исписанную аккуратным, ученическим почерком. *** Долго думала, прежде чем писать сегодня. Все так запуталось и закрутилось. И вовсе непонятно , что, в том, что произошло, меня запутало более – эта ужасная история с несчастной девочкой или моя история. За все эти короткие дни произошло так много, слишком много для того, чтобы все это до конца понять, так ведь не все и понятно. И ведь ничто не предвещало. Или предвещало? Отчего-то я стала совершать слишком много опрометчивых поступков. А ведь зарекалась. Теперь, когда прошла уже неделя с того времени, я запишу только самое важное, что случилось. Почему в то утро я так хотела пойти с папой? Только ли желание распутать дело и любопытство двигало мной или то, что я еще на лестнице услышала фамилию Штольман? Похоже, что и то и другое. И неизвестно, что больше. Пожалуй, утром все же другое, этот господин Прохоров сразу показался странным а то, что мама так восприняла все это, только вызвало еще более сильное желание пойти, вот напрасно она это. Да еще эти ее нелепые слова, что она говорила, боже мой, и тоже напрасно, только любопытство распалила. Что-то не получается у меня коротко, ну и ладно, может так еще и лучше – все по порядку. В этом заброшенном доме все было ужасно и то, что там случилось, тоже было ужасно. И наше появление восторга ни у кого не вызвало, разве что милый Антон Андреевич был вроде как рад меня видеть. А вот уж Штольман и вовсе выглядел так, как будто не рад, а даже безразличен. Но позволил однако же принять участие, тут уж ему в любезности не откажешь. А ведь мог бы и не позволить. Или не мог? Все в этом странном доме пугало меня и вызывало беспокойство, а уж увиденное в зеркале и вовсе ужас вызвало, но все же, мне достало сил выйти с девочками на лестницу ,и интерес пересилил страх. Я довольно ловко напугала их и книгу они мне принесли, правда, про сверток не сказали ничего, это было досадно. Когда я коснулась книги, то увидела настолько страшное видение, что она выпала из моих рук и тут на крыльцо вышел он. Лицо у него при взгляде на меня тотчас приобрело какое-то странное выражение, и я так и не поняла, обеспокоен он был или недоволен, но однако спросить, спросил - Вам нехорошо? И я, еще не оправившись от пережитого кошмара, едва смогла ответить: - Нет. Он подобрал брошенную книжку и как-то раздраженно проговорил: - Вы так меня с ума сведете. Я смотрела, как он повертел эту страшную книжку в руках, а затем убрал во внутренний карман со словами: - Я забираю это в интересах следствия Сказал каким-то казенным тоном, даже спасибо не сказал, вот ведь человек. А я, все еще пребывая под впечатлением от увиденного, сказала то, что говорить не следовало но это я теперь понимаю а тогда я думала, что книжка эта проклята или, что в самом деле они вызвали непонятно что но это что-то было ужасным. - Да, знаете что, Вы еще и сожгите , я Вам хотела кое-что сказать но лучше давайте отойдем – проговорила я нетвердым голосом. Вот про «сожгите» это лишнее было, ну да уж чего теперь. Лицо у него было удивленным, это мало сказать, но он все же, отошел со мной от крыльца, и я сказала то, о чем должна была, про сверток. Вот тут он стал слушать внимательней и спросил сразу: - Это Вам девочки сказали? Лгать ему мне не хотелось, но и правду, судя по всему лучше было не рассказывать, поэтому я ответила уклончиво: - Ну, можно и так сказать. Мне очень хотелось, чтобы он поверил, ведь это было важно, и тут подошел папа, и они поспорили о том, как надо допрашивать детей и папины доводы совсем не понравились господину полицейскому, он просто взял и ушел, сухо проговорив: - Честь имею. А папа, тоже весьма раздраженный, сделал мне выволочку за то, что я разговариваю посреди улицы с неженатым мужчиной. Они все как сговорились, мама, папа, а потом еще и дядя, но об этом позже. Я ему сказала, что мы по делу говорили, а папа не поверил и пока мы ехали домой я задумалась, неужели что-то такое заметно, что они так переполошились, и решила, что надо быть осмотрительней, но как оказалось потом, вышло это у меня не слишком хорошо. После ужина, когда все разошлись, я решила, что непременно должна разузнать, что же случилось с несчастной девочкой. Дух ли ее убил, вызванный глупыми детьми или было еще что-то. Я достала доску и позвала ее. Ничего не выходило, с досады я вышла из – за стола, и позвала ее просто так, безо всякой доски. И у меня вышло! В комнате как будто сгустились сумерки, поплыл какой-то голубоватый туман, стало холодно, и я увидела ее. Она стояла спиной ко мне, и голова ее была странно, по неживому, склонена набок. Выглядело это жутко, и мне ее стало, неимоверно жаль. Я спросила ее, был ли кто-то в доме, и она кивнула этой своей, страшно наклоненной вбок головой. - Это он тебя убил? Не успела я договорить, как перед глазами возникло видение, от которого мороз пробежал по коже – по ночному кладбищу шла девочка, рядом человек в черном плаще и надвинутом на лицо капюшоне. Они уходили все дальше и дальше, вдруг девочка оборачивается и говорит страшным, громким шепотом: - Он всех забирает. Никого не пощадит. Она догнала человека в черном, и тут раздался громкий стук в дверь, я вздрогнула и видение исчезло. Вошел дядя, по моему испуганному виду он понял сразу, чем я занималась, а я поняла, что он в изрядном подпитии. Видно скучно стало, бедному, и он ко мне пришел, в такое – то время. Он обиженно заговорил о том, что я где-то пропадаю и с ним не говорю и не спрашиваю советов. Глупый. Я так люблю его. Я поспешила утешить его, а как же иначе. Он заулыбался, успокоился и внезапно предложил поехать в Петербург. Да, мы с ним об этом говорили когда-то но тут мысли мои потекли в каком-то странном направлении- « Как же я поеду теперь, теперь я никак не могу, когда все так интересно»- все эти мысли крутились в моей голове а дядя, как всегда, видел меня насквозь и на мои робкие попытки возразить, улыбнулся и проговорил: - А…в Петербурге нету господина Штольмана… На это я поспешила возмутиться: - Ты что, да не в Штольмане дело… Но он не перестал, а наоборот принялся рассказывать о Штольмане то, о чем я ничего не знала. И он тоже! С утра мама, потом папа с претензиями, а теперь еще и он. Но то, что рассказал дядя, было гораздо интереснее маминых нелепостей. Он рассказал про женщину и про дуэль и еще сказал, что Штольман «дамский угодник» вот тут уж я не смогла промолчать и попыталась возразить, но куда там. Он все продолжал и теперь я понимаю, что эти его слова как будто подтолкнули меня к безрассудству, недолго думая, я вручила ему флейту и крадучись, выскользнула из дома. Что мною двигало в тот момент? Дядины слова об «угоднике» и дуэли не выходили из головы, и я даже не заметила, как долетела до полицейского участка. Свет в окнах кабинета горел, лишь на минуту я остановилась, убедила себя в том, что нужно рассказать именно сейчас о видении, что-то еще помимо этого влекло меня туда просто неодолимой силой, и я решительно вошла внутрь. В участке было темно и тихо. Никого нигде не было видно, было немного странно, но я упрямо прошла по коридору. В голове мелькали разные мысли о том, что бы такое сказать, чтобы объяснить свой поздний визит, но особо не придумав ничего, я просто толкнула дверь, а уж когда вошла, все мысли и вовсе вылетели вон. Он сидел за столом и похоже задремал, он даже не услышал, как я вошла. На столе стояла початая бутылка коньяку и лежала эта страшная книжка. Я подошла ближе, он так и не проснулся, в рубашке и жилете и с усталым выражением на лице, он показался мне каким – то трогательным, и мысль промелькнула « Бедный, устал, наверное». Не зная, как поступить, я осторожно протянула руку к его лицу. Мне непременно хотелось дотронуться до него вот так, осторожно и мне это удалось пальцы почти коснулись его щеки, но все же, я не решилась до конца, убрала руку и тихо проговорила: - Это не она… В надежде, что он проснется, но вот как это будет, я не подумала совсем. И вышло совсем не так, как мне представлялось. Он вздрогнул, и едва заметив меня, от неожиданности вскочил со стула. Мне было неловко. Ему видимо тоже, потому что он как-то слегка растерянно и изумленно проговорил: - Бог мой, Вы. Вы как сюда попали? - Дежурного не было на месте – поспешила объяснить я. - Ротозеи- досадливо проговорил он и принялся убирать со стола бутылку с коньяком, видимо и от этого ему тоже было неловко и я постаралась быстрее объяснить причину своего прихода, чтобы он не подумал чего странного. - Катя Прохорова не убивала Олимпиаду – быстро проговорила я. Он обернулся, убрав коньяк ,и спросил как-то немного устало: - А Вы почему так думаете? И мне ничего не осталось, как объяснить все, как есть. - Мне Олимпиада сказала- ответила я, не слишком надеясь на понимание. Так и вышло. Он шагнул ближе, и уже подступая, раздраженно заговорил: - Анна Викторовна, я прошу Вас… Я поняла, что он снова мне не верит и что его ужасно раздражают эти разговоры про духов, и поспешила его перебить, чтобы успеть сказать все, что хотела: - И еще она сказала, что ее убил дьявол! Раздражение его прямо таки отразилось на его лице, он взял в руки книгу со стола, и не глядя на меня, довольно грубо произнес: - Вы знаете, я не верю во всю эту чертовщину! И было такое чувство, как будто ему хочется уйти от меня подальше, а он не знает, что и делать. И он, в самом деле, пошел от меня вон. Я двинулась следом и упрямо продолжила свое: - Ну неужели Вы ничего не чувствуете, когда берете в руки эту книгу! – воскликнула я ему в спину. Я искренне не понимала, почему он не хочет поверить. И сейчас не понимаю. Откуда такое невероятное упрямство? Я начала говорить о том, что в книге этой столько зла, что я дышать не могла, держа ее в руках и ведь это было правдой! - Яков Платонович, я умоляю Вас, пойдемте в этот дом. Там действительно нечистая сила и разгадка тоже там! Сейчас я понимаю, что ошиблась тогда, и про нечистую силу говорить было не надо, но тогда мне так и казалось. Эти слова просто вывели его из себя, и он уже совсем раздраженно выговорил, четко выговаривая слова: - В любом случае, сейчас ночь и мы там ничего не найдем. Потом чуть успокоился и уже тише и спокойнее добавил: - Домой идите, Вас там, наверное, родители уже потеряли. Вот зачем он это сказал? Чтобы еще раз уколоть меня, что он во мне ребенка только видит? Он упорно не смотрел мне в лицо, а я упорно искала его взгляд и наконец, мне это удалось. Все же я добилась своего и он , уже устав видимо от моего упрямства, пригласил сесть. Я уселась на стул, а он сел напротив, изучающе посмотрел на меня и почти сразу же, с необычайно странным выражением лица, спросил устало: - Анна Викторовна, зачем Вы это делаете? И я совершенно честно ответила: - Я знаю, что могу помочь Вам. И девочкам тоже. Он как-то странно усмехнулся и с такой же странной улыбкой, проговорил совершенно иным тоном. Совершенно иным: - Вы не сочтите за браваду, я позволил себе рюмку коньяка, но если честно, Вы интригуете меня. Умная, образованная, красивая – он снова улыбнулся, но какой-то другой улыбкой и я вот до сих пор не поняла, что это была за внезапная такая перемена и вот этот вот тон такой, столичный какой-то, и почему-то я вспомнила про дядин рассказ тогда, непонятно почему.- Еще и медиум.- продолжал он все тем же странным тоном – Говорят, всех женихов отвергаете, откуда Вы только взялись, в этой глуши? Я решила, что надо как-то непременно поддержать разговор, хотя слова и показались немного странными, разговор приобрел совсем иной оттенок, но отчего-то очень был интересен. Я не стала обижаться на его этакий столичный снобизм, а улыбнулась и просто ответила: - Имела счастье здесь родиться. На что он неожиданно заговорил совсем по другому: - Да нет, нет, я не то хотел сказать, Вы просто не похожи на девушку из Затонска. Он видимо считал, что в провинции живут только глупые гусыни и извинение вышло ничуть не лучше чем предположение, поэтому я прервала его странные размышления, спросив: - Я надеюсь, это комплимент? И он, не найдя, что сказать, снова то ли усмехнулся, то ли рассмеялся. Разговор был страннее некуда, и я подумала, раз уж он позволил себе такое, так отчего бы и мне не спросить и спросила, пока не поздно: - А теперь я Вас спрошу, как Вы оказались в нашей глуши?- мне было безумно интересно, что он ответит и ответит ли вовсе, я бессознательно подалась вперед, ожидая его ответа, и он соизволил. - Это длинная история – сказав эти три слова, он так хорошо улыбнулся, но я поняла, что серьезно говорить он не собирается и поскорее задала еще один вопрос или вернее пересказала то, что уже слышала, что же из того. что говорят, правда и начала издалека. - А говорят, в Петербурге Вы были чиновником по особым поручениям? – он как-то не слишком весело улыбнулся и кивнул головой: - Говорят, что был, но это неинтересно. А мне было интересно, и разговор получался пусть и странный, но замечательный. И сидел он ко мне очень близко и пусть и снисходительно, а на вопросы мои отвечал. И я подумала, вот ведь как вышло, он здесь сидит и разговаривает со мной и еще я подумала тогда, что просидеть так могу до самого утра – все это мгновенно пролетело в моей голове, и я поспешила ему возразить: - А мне очень интересно. Он, молча, смотрел на меня, и наконец, сделал какое-то забавное движение, как будто решил что-то сказать, я решила, что он снова начнет возражать и успела раньше, мне надо было спросить о главном: - А еще говорят, что столицу Вы оставили из-за женщины. Лицо у него изменилась, и приняло какое-то задумчивое выражение. Он снова посмотрел мне в глаза, снова усмехнулся и снова ничего не сказал. Но я не могла не спросить. Мне это было важно знать и знать именно от него, и я упрямо спросила снова: - Вы оставили ее? Он все еще пытался обратить все в шутку и переспросил: - Столицу? Но я не сдалась и уточнила: - Женщину. Он мгновение смотрел молча в мои глаза, затем, как будто что-то решив для себя, попытался очень легко проговорить: - Ну да. Но я все не унималась. Такие ответы и с таким лицом меня никак не устраивали. Никак. И я спросила еще раз: - Совсем оставили? И он как-то так посмотрел на меня странно, и какой-то такой вышел момент, что я подумала, что вот, сейчас что-то непременно должно случиться, что-то такое важное, и он точно что-то хотел сказать мне, и вот в воздухе просто витало что-то такое, но тут открылась дверь, и из нее вышел Антон Андреевич с кипой каких-то бумаг. Поначалу он нас сразу и не заметил, а Яков Платонович обернулся к нему и сказал громко и досадливо как-то: - Антон Андреевич!- тот испуганно опешил- Какого черта Вы здесь делаете? В этот поздний час? Антон Андреевич растерянно смотрел на нас, а мне стало как-то очень неловко и от слов этих его тоже стало неловко. Ведь то же самое и Антон Андреевич мог бы спросить. То волшебство, которое было всего минуту назад , испарилось с приходом Коробейникова, я сидела, нервно теребя нитку от кошелька и не глядя ни на кого. Антон Андреевич смутился не меньше меня, и было понятно, почему, среди ночи, барышня и неженатый мужчина, ведут какие-то разговоры приватные в пустом кабинете. Мне сразу же вспомнился папа, и стало еще больше неловко. Но похоже, неловко было всем. И когда Антон Андреевич сказал, наконец, растерянно что «на сегодня закончил» и уже собрался было на выход. Яков Платонович все же спас положение и как будто бы ничего не случилось, деловито произнес: - Нет, нет, подождите, хорошо, что Вы пришли. Вы проводите Анну Викторовну домой. Я смущенно проговорила – Да- мне было как-то даже нехорошо и обмахивая шляпкой, горевшее от смущения лицо я попыталась принять непринужденный вид и проговорив не совсем твердым голосом: - Всего доброго – услышала в ответ: - Всегда рад Вас видеть, Анна Викторовна.- обыденным, светским тоном сказал он и мы с Антоном Андреевичем вышли. Надо отдать должное Антону Андреевичу- вот где тактичный человек, он как будто бы ничего не случилось, провожая меня, бодро рассказывал о своем начальнике удивительные вещи и я, улучив момент даже спросила его о Петербурге и он тотчас рассказал мне все и о том, что Яков Платонович поступил благородно и стрелял в воздух а сам был ранен и прочее и все было бы просто замечательно, если бы меня снова не понесло бы туда, куда не следовало. Мы проходили мимо дома Курагина, и мне непременно захотелось туда войти. Антон Андреевич не был Штольманом и уж точно не мог меня остановить. Но пытался. Правда, безуспешно. Войдя, я снова сразу почувствовала что-то нехорошее и через мгновения увидела висящего под потолком человека. Я попыталась вызвать его дух, ничего не выходило, но внезапно в дверном проеме возникла высокая фигура в черном плаще, правда задержать его не получилось, Антон Андреевич погнался за ним, а я осталась в доме. Но мы ошиблись. Этот человек никуда не убежал, а остался в доме и через минуту он попытался схватить меня и все говорил – Что он сказал? Он, верно, подумал, что я говорила с духом Курагина. То ли от страха то ли еще с чего но мне удалось отбиться, сама удивилась, как это так вышло. В сторожке у дворника я кое-как отошла от пережитого этого ужаса, и дворник рассказал, что в доме полно привидений. Боже мой, подумала я , ведь может я права и там нечистая сила а он мне не верит. Пока мы шли домой то разобрались, что дворник все же странный и догадались, что он хотел встретиться с незнакомцем и весьма довольные друг другом, мы с Коробейниковым распрощались. Но и на этом этот длинный день не закончился. Впрочем, я же хотела писать короче, да что-то не выходит. Выходит, что важно все? Или мне надо научиться отделять важное от неважного? А как тут отделишь? Пока я шла до своей комнаты я все вспоминала этот странный разговор в кабинете. Это все было как-то необычно и по - новому. Так мы еще никогда не говорили и чувства тоже были какие-то странные. И вопросов стало еще больше, чем было. А что было бы, если бы Антон Андреевич не вошел? Да не было бы ничего, что за глупости приходят в голову. А все же, если уж он позволил себе говорить со мной, это отчего? Оттого, что я ему интересна или у него какой-то свой интерес, или просто он устал и я оказалась кстати, нет, судя по его реакции, когда он проснулся, какое уж тут «кстати». так и не успев до конца разобраться я вошла в спальню. Дядя конечно же спал и как проснулся, тотчас же спросил, где я была. И я ответила, где и добавила, как мне показалось, весьма так непринужденно - Ох и допоздна он работает. И дядя сразу же спросил: - С каких же это пор господин Штольман занимает в твоей жизни так много места? И я, не глядя отчего-то на него, ответила: - Просто у нас с ним общее дело – сама уже плохо веря в то, что говорю. Он улыбнулся и ничего не сказал, но я решила, что надо все выяснить, раз уж он уже начал об этом прежде и спросила у него об этой даме. Эта женщина никак не выходила из моих мыслей с тех пор, как я узнала о дуэли. и он рассказал. Мало того, что рассказал, но еще и эпитетами наградил – « холодная, расчетливая, привлекательная и опасная», ого, подумала я и взглянув за окно не успела подумать больше ни о чем другом- на улице я заметила чью-то тень и безумно испугалась. Дядя тотчас выскочил из дому и через несколько минут оказалось, что это не кто иной, как Коробейников. он рассказал ужасную историю о том, что кто-то мог быть здесь и что он только ради моей безопасности пришел к дому. Папа и все остальные чуть было не поняли, что я все еще занимаюсь этим делом, а я со страхом подумала, что не дай Бог сейчас еще раскроется то, что я ходила в участок и вернулась совсем недавно. Но Антон Андреевич оказался молодцом и ничего не раскрылось. Я с облегчением выдохнула, когда за ним закрылась дверь и ушла в спальню. Этой ночью мне снова приснилась Олимпиада, кладбище, человек в черном, но этот сон был полнее, и увидеть я смогла больше. я снова спрашивала ее но или я не о том спрашивала или говорить она не хотела, но я поняла одно то, что этот человек со стрелой и кладбище прочно связаны и эта мысль так прочно засела в моей голове, что я долго не могла уснуть после этого кошмара. Все утро я ходила сама не своя и думала и думала над этим и в конце концов отправилась в город. Пусть все думают, что хотят, но мне надо увидеть его и сказать обо всем этом. С этой мыслью я ехала всю дорогу, и мне очень повезло, еще из экипажа я увидела его, идущего по улице, совсем недалеко и окликнула. Он обернулся, я услышала его удивленное – Анна Викторовна? Он очень быстро оказался рядом и подал мне руку. Едва соскочив на землю я, чтобы сразу же отогнать неловкость, сообщила ему - Яков Платонович, мне срочно нужна Ваша помощь, мне кажется надо проверить насчет смерти купца Курехина. Действительно ли он покончил с собой или… Я не закончила еще, как он закончил за меня: - Убили? Я только кивнула головой в ответ а он продолжал, рассуждая вслух: - Сначала убили отца а потом дочь, но зачем? - Эти две смерти мне кажется, они очень тесно связаны – поддержала разговор я , смотреть ему в глаза было после вчерашнего как-то неловко и говорила я все это, бессознательно ломая руки, как делала это в гимназии, отвечая сложный урок, это были странные, нервные движения и я даже не обратила на них внимания в тот момент, ведь он еще и не верил мне нисколько и я боялась, что и сейчас выйдет так же. И как только я продолжила - Это в моих видениях – он тотчас усмехнулся, но хоть молчал. Но мне надо было высказать все и я, не очень рассчитывая уже на его понимание, продолжила говорить быстрее. - И еще я вижу рядом с девочкой высокого человека в черном. Он как-то с кладбищем связан.. - Кладбища, видения и…-проговорил он, недоверчиво улыбаясь, снисходительность снова так и сквозила в его взгляде но я все же продолжила то, что начала: - И могилы – добавила я и улыбка как-то сошла с его лица. - Да, и еще человек в могиле – вспомнила я. - Все там будем – услышала я и посмотрела на него, а он сразу улыбнулся так насмешливо и прямо таки весело как-то и улыбаясь проговорил легко: - Вы не волнуйтесь, Анна Викторовна, я приму Ваши умозаключения к сведению. Я растерянно смотрела на него, и в голове вертелось – «он не верит, не верит и ему вот весело от всего этого». - Вы меня простите, но мне пора - легко и непринужденно проговорил он и внезапно, к моему изумлению, поймав мою все еще пытающуюся ему что-то объяснить, руку, он прикоснулся губами к моей ладони. От неожиданности я потеряла дар речи, а он, через мгновение, подняв голову, улыбнулся моему ошеломленному виду, и очень так легко сказав: - Всегда рад Вас видеть. Моментально развернулся и ушел. Я посмотрела ему вслед, затем на свою ладонь, что-то такое светлое засветилось где-то в глубине души. Вот такое было чувство, необыкновенное, как когда-то давно, в детстве, когда мне на ладонь опустилась бабочка и это было каким-то необыкновенным чудом, так и здесь и не помня себя от все еще не прошедшего ощущения этого необычайного прикосновения я прямо таки вприпрыжку отправилась к ожидающему экипажу. Все проблемы мгновенно вылетели у меня из головы и даже то, что он не верит мне, уже не имело никакого значения. «Он выслушал и «примет к сведению - вот» – подумала я и еще подумала, что глупо вчера рассуждала про разговор в кабинете и прочее и домой я вернулась в просто распрекрасном настроении. Даже солнце светило как-то по особенному ярко и тепло. Посмеявшись над забавными попытками дяди ездить на велосипеде я спросила у него насчет того, что вдруг девочки на самом деле вызвали духа и это он их преследует, но дядя как – то скептически отнесся к моей блестящей версии и все же посоветовал сходить в церковь. Как то все это несерьезно было ну да ладно, подумала я. Обойдусь сама. Все это никак не выходило из головы, и после обеда я решила, раз уж никто не хочет, ни верить, ни помогать, то я разберусь сама. Теперь я понимаю, что поступила глупо, и глупость моя и упрямство доставило и мне, и всем только одни неприятности, но тогда мне непременно надо было что-то делать. Видно этот Филин сразу понял, что я ерунду говорю, вот только я тогда этого не поняла. Он вызвался показать мне эту могилу и я пошла за ним все дальше и дальше и догадалась о том, что ошиблась, слишком поздно. В этом склепе было холодно и страшно, и говорил он странно, и я поняла, что он решил, что меня послал кто-то, и прочее такое и мне показалось, что он не в себе как будто. Он зачем-то рассказал мне обо всем, и про амулет и про остальное и я поняла, насколько я ошиблась, но было поздно. Он ушел а я осталась там и поняла, что здесь меня могут и не найти никогда, оставалось только надеяться на то, что либо они поймают Филина и он им расскажет обо мне, либо Яков Платонович вспомнит о том, что я ему говорила . Мысли были разные и больше страшные, а если он не вспомнит, а если они не поймают филина или он не расскажет, или они убьют его вовсе при задержании и тогда что? Все это было долго и руки, связанные за спиной затекли и болели и мысли уже уходили куда-то далеко, и потом осталась одна – ну где же вы, где, было темно, страшно и холодно. Снаружи не было слышно ни звука, руки было не развязать, я попыталась потереть веревку о край надгробия, но стало только еще больнее, и уже не надеясь ни на что хорошее, я услышала, как папа зовет меня. Они оба были здесь. Это мое упрямство едва не стоило мне жизни, и я правильно делаю, что пишу это здесь, нужно быть осмотрительнее в следующий раз. Утром Прохоров во всем признался, и нам даже разрешили при этом быть и когда он рассказывал про амулет, Штольман слушал его снова со скептическим выражением на лице, а я подумала, что все эти разговоры его раздражали, но эта мысль пришла и ушла, а я вспомнила о разговоре и когда мы с папой пошли к дверям, Яков Платонович провожал меня взглядом и я улыбнулась и как то так сразу догадалась, что мы еще встретимся. Как-то так мне было так хорошо и узнав, что дядя на реке, я взяла велосипед и поехала туда и мы снова говорили о Штольмане и разговор этот был мне приятен. В отличном настроении я поехала домой и там меня тоже ждал сюрприз, я еще издали заметила, что в беседке кто-то есть и подъехав ближе и разглядев, кто там, мне стало еще лучше – там были мама и Яков Платонович. У мамы было какое-то напряженное лицо да и у него не лучше, видно разговор был не слишком приятный и видно поэтому он очень быстро поднялся и улыбнулся мне . А я тотчас, как вошла и увидела мамино лицо, как то так сразу и сказала: - Пойдемте в сад? Он поблагодарил за чай и сразу пошел за мной, и я была вот даже сказать стыдно, сама не своя от того, что слышала за своей спиной его шаги. Правда вот еще я чувствовала прямо таки мамин взгляд, неодобрительный весьма и подумала, что если бы она могла, то прожгла бы на моем жакете дыру. Но он уже шел рядом и мысли о маме вылетели из моей головы. Мы пошли по аллее, и разговаривали об амулете, и он снова завел свое обычное . - Вы все о магии? Но это лишь плод воображения наших фигурантов.- уверенно сказал он, вот так вот уверенно, как будто бы все на свете знает. потом он заговорил о Филине и о том, что тот, похоже, сошел с ума. я ответила, что мне отчего-то Филина вовсе не жалко а он все таки спросил о том, о чем спрашивал меня вечно, вот что-то его видно все же интересовало, вот сомневался он в чем-то, а может, кажется мне, но так или иначе, он спросил: - И все таки, как вам это удается? Мне стало уже весело от этого и я со смехом спросила: - Что? Но он был серьезен. - Но ведь все произошло так, как Вы и предполагали с самого начала – как-то так озадаченно что ли сказал он а я подумала, о, господин следователь все же засомневался, надо же, неужели. И я снова сказала ему чистую правду: - Просто они говорят со мной. - Интригуете Вы меня – сказал он, и почему-то мне показалось, что поверить он мне не хочет, отказывается, как всегда. И я подумала, что может быть лучше поговорить о другом, тем более что другое это интересно было гораздо больше. - Да Вы что? Я Вам всегда только правду говорю. А вот Вы не хотите мне ничего нового о себе рассказать – с улыбкой сказала я, решив продолжить начатое в кабинете, ведь нам тогда помешали, а он так и не сказал мне ничего такого, что мне точно хотелось знать. - Да просто врать не хочется, а правду говорить не имею права – странно ответил он. Эти слова и сейчас кажутся мне очень странными, и может здесь есть какой-то тайный смысл, но я до сих пор так и не поняла, о чем это было. Но тогда я как-то не слишком внимательно к ним отнеслась и упрямо продолжила свою мысль: - Что я о Вас ничего нового и не узнаю? – спросила я. Вот сейчас я понимаю, что снова тогда кокетничала с ним. Ну и что? А почему же нет, после всего? Он улыбнулся и заговорил совсем по иному: - Льстит мне Ваше внимание. Теперь наверняка запишут в Ваши женихи. Вот этот поворот мне понравился и я в как-то так бессознательно, все же нервничала видимо или просто мне так хорошо было, подкидывая в воздух и ловя шляпку, спросила у него: - Вы боитесь? Он моментально обернулся ко мне: - Опасаюсь. А меня было уже не остановить: - Ой, Вы так не похожи на человека, который боится пересудов, а впрочем, Вас и так уже записали в дамские угодники – сказала я, вспомнив слова дяди. - Это почему же? спросил он и прозвучало это то ли с досадой, то ли с удивлением, я так и не поняла. - Ну знаете ли, слава бежит впереди Вас – рассмеялась я. - Вы…Вы о той дуэли? Не верьте. Все было совершенно иначе – ответил он. И опять я совсем не подумала, о чем он говорил, что было иначе? Что он имел в виду? Но тогда мне интересно было другое и я спросила о том, что не давало мне покоя все это время. - Да это все неважно. Главное, что Вы оставили эту женщину. Я остановилась и он остановился тоже и я задала свой вопрос уже серьезно: - Вы же оставили ее? Но он опять, как тогда, не хотел говорить и попытался уйти от ответа. - Я бы не хотел об этом говорить – тоже серьезнее проговорил он и было видно, что он и правда говорить об этом не хочет. Я никак не могла понять, почему же он не хочет отвечать мне, ни тогда ни сейчас и настойчиво спросила снова. Выглядело это верно не очень хорошо, теперь то мне это понятно, но тогда мне надо было знать вот это. Именно это, я даже удивляюсь самой себе, насколько оказалась настырной, до неприличия. Да теперь уж поздно жалеть. - Почему Вы опять не можете мне ответить на этот вопрос. Оставили Вы ее? – это прозвучало совсем уж не вежливо но в тот момент мне было не до того и он все же высказался: - Да, она осталась в Петербурге- и тут же попрощался: - Спасибо за прогулку - чуть кивнул мне и ушел. Просто взял и ушел. И вот тогда я поняла, что перестаралась со своими вопросами. И стало совсем невесело.Да и если посмотреть на все со стороны, на всю эту историю, которую я хотела описать здесь коротко, а вышло длинно и путано, выходит, что я снова, одну за другой, совершила кучу ошибок. О том, что я ходила в участок ночью, я не жалею вовсе но если бы об этом узнали родители, конечно был бы скандал. О том, что пошла на кладбище жалею, это было глупо, и сама натерпелась и родители и не только они. Вот с ладошкой этой, если бы папа увидел это, посреди улицы, среди толпы прохожих он бы был вне себя и наверное был бы прав. Вот это было непозволительно, но как же это было восхитительно, а если бы я не пошла в участок, то может он и не поцеловал бы руку вот так, так необычно, тогда и вовсе жалеть не о чем. Вот только в разговоре нашем я сглупила, не надо было так и что же получилось? Получилось, что все равно ничего не понятно. Но ведь если он целует мою руку вот так, разве это не означает, что та женщина в Петербурге, что ее он оставил, совсем? Ведь как же может быть по другому? Или может? А если он вовсе не захочет больше разговаривать, после такого допроса? Но я же не могла иначе. И вот это вот - «Она осталась в Петербурге», вот что это означает? Он же так и не сказал- « Я оставил ее». Это все же разные вещи, или нет? Как все сложно. Если все будет плохо, я попрошу прощения, почему нет? Вот завтра же и попрошу. Если будет случай. Да, так будет правильно.