По следам. Несказка.

Никогда не думала об этом раньше, но вся эта история вызвала так много всего, самых разных чувств и мыслей. Почему мы все, всегда находимся в плену предубеждений? Предубеждений, которые создаем сами, создает общество. Мы всегда судим людей и их поступки так, как принято считать, соответственно их платью, сословию, положению в обществе, руководствуясь своими домыслами, и своим опытом. Так принято. Так правильно. Но кто так сказал? И не только я ошибаюсь и путаюсь, но и он, как оказалось, тоже. Во власти своих предубеждений и я, и он, неправильно оценивали людей, их поступки и помыслы. Но оценивали по - разному. Я думала о них лучше, чем должно, а он напротив, видимо, в соответствии со своим опытом, думал хуже. Но было что-то еще, помимо всего остального. Что-то, чего я так и не смогла понять до конца и, записывая всю эту историю и перечитав то, что запишу, я попытаюсь разобраться в этом лучше. Все и началось с предубеждений и его последствий. С самого утра, когда явилась Лиза и ее приняли с черного выхода у флигеля. Даже в этом уже было что-то такое, от чего мне стало неловко. Да, как правильно он сказал потом - « Вы всегда ищете в людях хорошее» - именно. И тогда мне было неловко перед ней, но по видимости, она сама так решила, сама для себя сделав вывод, что недостойна, придти с парадного. Или она просто знала, как отнесется к этому мама, но тогда я подумала то, что подумала. Нельзя видеть в людях только их не самые хорошие стороны, но дурные стороны видеть проще. И судить других проще. И повод пойти в участок у меня был весомый. Судьба этой пропавшей сразу начала меня беспокоить. Вероятно, именно потому, что сочувствие и беспокойство пересилило здравый смысл, я отправилась туда. Нет, если уж я решила писать здесь честно, не только это влекло меня. По дороге в участок я внутренне уже приготовилась к тому, что мой визит может вызвать любую реакцию, но почему-то была уверена, что шутить и язвить он точно уже не станет. Я вошла в кабинет и, не успев еще толком оглядеться, сразу увидела эту несчастную. Однако несчастной она не выглядела, это было странно. Она сидела за спиной незнакомого мне молодого человека и обнимала его за плечи. У нее было удивительно спокойное лицо. Таких лиц у убиенных, виденных мною, никогда, ни у кого из них, не было. И именно это было весьма странным. От неожиданности я сначала опешила и вышла из кабинета, ощущения были странными. Следом вышел Антон Андреевич и взяв себя в руки я спросила его о девушке. Он удивился, откуда мне об этом знать, но я сказала, что узнала случайно, а допытываться и язвить он не стал и рассказал мне, что именно этот молодой человек нашел тело. Я сразу догадалась, что он не убийца, иначе она не вела бы себя с ним таким образом. Я узнала, что хотела, и ушла, с твердым намерением разгадать эту загадку. Было досадно, что я так и не встретила Штольмана, но поразмыслив, я решила, что это к лучшему. Незачем снова «мешаться у него под ногами», не зная ничего толком. Вернувшись, я снова попыталась позвать несчастную, она не пришла. Но ведь она показалась мне тогда, в кабинете, не может быть, чтобы это было просто так - думала я. К вечеру, после безуспешных попыток вызвать ее снова я решила, что если хочу, хоть что-то понять и узнать, самое лучшее будет пойти туда, где произошло убийство, и уговорила дядю пойти со мной. Было уже поздно, на улице было темно и когда мы вошли в эту дешевую гостиницу, дядя посетовал на то, что родители будут сердиться, если узнают, что он водит меня по местам преступлений. А я подумала, что эта дешевая гостиница сама по себе могла бы вызвать в маме приступ отвращения, учитывая то, как на нас посмотрел портье, что он подумал, не знаю, но что-то определенно нехорошее. В комнате было так же бедно и дешево, как и при входе. Все уже было убрано и ничто не напоминало о том, что произошло здесь. Я вынула доску и попыталась вызвать дух девушки, но ничего не выходило. Время шло, но, похоже, все было напрасно, я уже не думала, что что-то выйдет и посетовала дяде совершенно искренне на то, что я « ведь я просто хочу помочь», почему же так. Дядя ответил, что может быть она не хочет, чтобы ей помогали, на что я сказала ему, что остались люди, которые хотели бы знать, которые беспокоятся. Я подумала о студенте и Лизе, обвела взглядом комнату и внезапно увидела маленькую девочку. Это несомненно был дух и поразилась я не меньше, чем когда увидела девушку в кабинете. На мой вопрос «Кто ты?», девочка лишь улыбнулась озорно и проговорила чистым, детским голоском: - Поиграй со мной». Мысли мои путались, догадки были странными и я, растерявшись, проговорила: - Я Женю звала… - Я и есть Женя. Разве ты не видишь?- улыбнулась она. Такого я не могла себе и вообразить. Девушка явилась мне ребенком. Ребенком! Мне стало нехорошо, а она принялась скакать по кровати и приговаривать: - Скверно! Ты все делаешь скверно, я всем об этом расскажу – как только она договорила эти слова, я сразу поняла, о чем она – о самой себе, о самой себе уже выросшей – это осознание ошеломило меня, и я пошатнулась. Дядя подхватил и усадил меня на кровать, раздался какой-то грохот, и краем сознания я услышала знакомый, полный недовольного удивления голос: - Вы что тут делаете, черт подери? Мне было жутко неловко, я залепетала что-то в оправдание, и в этот момент женский голос прокричал «Помогите!» И Штольман метнулся за дверь. Снова раздался грохот, хлопнула дверь, крики не прекращались и я собрав силы, вышла следом за дядей, ощущая острое, до ломоты в висках, беспокойство. Картину, которую мы увидели, описывать я не возьмусь – смущение, ужас, чего здесь было больше - сказать сложно. В ужасе я прижала пальцы к губам и видимо издала какой-то звук – Штольман тотчас обернулся ко мне и сказав дяде приказным тоном: - Девушку развяжите. - вышел за мной в коридор. Он смотрел на меня и ничего не говорил. Совсем ничего. Он вывел меня в другую комнату, усадил на стул и тем же тоном, что и дяде, сказал портье: - Воды принесите. Портье принес стакан с водой, я дрожащей рукой взяла, выпила содержимое, и мне стало гораздо лучше. Штольман молча все это время, наблюдал за мной, а затем молча же, вышел. Вернулся он уже с дядей и этой несчастной. Пока она коротко рассказывала о том, что произошло, был момент неловкости. Слушать такое было дико, и взглянув на Штольмана, я поймала его взгляд. Он видимо, решил, что подробностей на сегодня уже достаточно и снова, обратившись к дяде, сказал все тем же, приказным тоном: - Петр Иванович, девушку проводите. Дядя даже возражать не пытался, сказав лишь, что сначала завезет меня домой. - Я доберусь сама, ты не переживай за меня – попыталась придать голосу легкость, ответила я и взглянула на Штольмана. Вид у него был странный, выражение его лица показалось мне каким-то отстраненным и не слишком довольным и у меня мелькнула мысль, что вся эта ситуация мало того что была сама по себе скандальной, да еще и произошла в номерах и это обстоятельство видимо злило его тоже. Пока все это проносилось в моем сознании он тем же, не терпящим возражений тоном произнес: - Анну я провожу. Это заявление несколько поразило меня и это его «Анну» тоже, я поняла, что он настроен серьезно и поднялась без возражений. Пока я шла к дверям, он с каким-то брезгливым выражением бросил ключ от номера на стол, сухо проговорил, попрощавшись с дядей: - Честь имею - и мы вышли. Он был каким-то необычным, очень серьезным и нервным, это просто чувствовалось на расстоянии, и я даже немного оробела. Это чувство было неприятным и то, как он вел себя там, тоже было странным. И вся моя нервозность выплеснулась в вопросе: - Что же Вы, Яков Платонович, барышню проводить отказались? Я уже догадывалась, что он ответит, но уверена не была. - Много чести. - коротко и как-то очень жестко ответил он. «Однако» - подумала я и решила продолжить. - Не замечала я за Вами этого…высокомерия – сказала я совершенно искренне, его реакция сбивала с толку, а он упрямо продолжал свое. - Помилуйте, эта подопечная маман сама выбрала свой путь – абсолютно ровным тоном ответил он, как само собой разумеющуюся истину. Это меня удивило и даже расстроило, и я не сдержалась: - Сама? И он ответил совершенно уверенно и коротко: - Да. - А был ли выбор у нее? – уже негодуя, спросила я, и он тут же ответил с досадой, как будто бы ждал этого вопроса: - И Вы туда же. Я сегодня уже разговаривал с одним студентом – идеалистом. Перевоспитать нашу убиенную думал – сообщил он мне невероятно насмешливым тоном, но что-то было в этом тоне еще, серьезное и мрачное и выглядел он также сурово, как и в гостинице. Меня это удивило снова, и я попыталась поспорить, проговорив миролюбиво: - А если бы у него получилось? И жили бы они долго и счастливо? - Если бы. Вот только далеки все эти мечтания от реальности - ответил он. Он не спорил и не язвил, он просто излагал мне свое мнение относительно всего этого. Причем внешне это выглядело спокойно, но что-то наводило на мысли, что все, совсем не так просто. Это было ново и необычно, и я решила сменить тему: - Вы считаете, что этот Жорж и есть убийца Жени? Он остановился против меня и серьезным и довольно спокойным голосом ответил: - Выводы делать рано. Но тут натура его взяла верх, и шуток не было, а было глухое недовольство. - Если бы не Ваша самодеятельность, мы бы, наверное, узнали…чуть больше - проговорил он, и было такое ощущение, что ему очень хочется сделать мне выговор, но отчего-то он сдерживается, но с большим трудом. - Может быть, подскажете, кто Вас вывел на это дело?- чуть раздраженно спросил он, и я подумала, что рассказать нужно, только конечно не все. - Одна из ее подруг – коротко ответила я . Он кивнул сам себе головой, как будто услышал нечто такое, о чем догадывался сам. - Так я и думал. Лиза?- спросил он, и я почувствовала, как он начинает нервничать, спрашивая все это. Мне стало неловко от того, что он снова думает и обо мне и обо всех совсем не то, что нужно, и я даже не ответила. - Я прошу Вас, Вы берегите себя. Этим маньяком может оказаться, кто угодно - проговорил он, глядя мне в глаза. Он был необыкновенно серьезен и в голосе, помимо странной нервной нотки, прозвучало столько искренней обеспокоенности, что я почувствовала что-то совсем иное, чем минуту назад. - Вы так трогательно заботитесь обо мне – сказала я, и почему-то смотреть ему в глаза мне было неловко. И все же я заставила себя и взглянув, договорила - Спасибо. Он молчал и смотрел на меня как-то так необычно, не так, как всегда, и взгляд я отвела первой. И смогла, наконец, сдвинуться с места и мы пошли дальше. Но до самого дома мы больше не говорили о деле. Говорили о погоде и прочих, вещах, которые принято говорить, и было такое странное ощущение, что он думает о чем-то совершенно ином. У крыльца он еще раз сказал: - Себя берегите. Хороших снов, Анна Викторовна и затем, проговорив свое, обычное: - До встречи - ушел, не обернувшись. Я долго ворочалась в постели, пытаясь уснуть, а когда уснула, видела нас во сне. Сон этот точно не был вещим, потому как было лето, и был он весьма однообразен - мы шли и шли по какой-то дорожке и разговаривали, но вспомнить о чем был разговор, я так и не смогла, как ни старалась. Утром я встала рано и чтобы отвлечься от воспоминаний о вчерашнем вечере и сегодняшнем сне, отправилась в столовую и взяла книгу. Однако чтение на ум шло плохо, а затем явился дядя и развеселил меня разговорами о вчерашнем вечере, напомнив о Штольмане. Он так забавно изобразил, как у того «вытянулось лицо», что я рассмеялась. Я, к сожалению, этого вчера видеть не могла. В разговоре дядя упомянул о том, что все женщины как дети и я догадалась, почему Женя пришла ко мне в виде ребенка – она просто не хотела отвечать на взрослые вопросы и все же…ответить ей хочется. Дядя ушел, а я присела у стола и не успела даже задуматься, как почувствовала странное ощущение и услышала голосок за спиной: - Поиграем в прятки. Ищи меня, ищи. Я пошла на голос, а она все говорила мне – «теплее, теплее». И заглянув под стол, я увидела ее. Личико ее стало серьезным, и она сказала, что не нужно ни о чем ее спрашивать и ничего она мне не скажет. И что тревожить ее больше не надо. Женя исчезла, а вопросы у меня остались. Все это было странно. Такого еще никогда в моей новой жизни не случалось, и я чувствовала, что Женя что-то все же хочет сказать, но не говорит, то ли потому что боится, то ли потому что не верит, что ей могут помочь. « Они сами выбрали свой путь»- вспомнила я слова Штольмана, но как же так, все люди же разные, как он не понимает. И Женя была когда-то хорошенькой, маленькой девочкой, любившей играть в прятки. А потом что-то случилось, и она оказалась там, где оказалась. И вот такая страшная судьба. - все эти мысли не покидали меня все утро и я решила все же, несмотря на вчерашний разговор, пойти к Штольману и сказать обо всем этом. Вошла я в кабинет со смешанными чувствами и довольно робко, но все же быстро высказала все это. Лицо Штольмана выглядело чуть удивленным, но не слишком и он спросил непонятным тоном: - Это Вам она сама сообщила? Я решила уже не обращать на это внимания, да и было мне как-то нехорошо, и ответила я коротко и честно: - Да. А почему она этого хотела, она Вам не объяснила? – спросил он, уже начиная раздражаться. Но мне нужно было сказать все, и я ответила, настолько спокойно, насколько получилось: - Нет. Она не хочет об этом разговаривать. И все началось сначала. Он снова усмехнулся и совершенно по хамски , язвительно проговорил: - Своенравные духи пошли. Ни порядка тебе, ни закона. В участок их не вызовешь- с усмешкой закончил он. « Напрасно я пришла»- подумала я , все это прозвучало еще хуже, чем всегда и я кинулась к двери – Коробейников подскочил и подал пальто. Я обернулась – лицо у Штольмана уже выглядело иначе, и он проговорил мне вслед каким-то невозможным и нервным тоном: - Анна Викторовна, извините… Звучало это искренне, но обида гнала меня прочь. « Ну, хорошо же, я сделала так, как хотела – пришла и рассказала все, подумав, что помогу. Вчера мне показалось, что он способен на серьезные разговоры, но видимо ошиблась. Что-то с этим делом не так. Он как будто зол на что-то и может быть, поэтому все не так, как могло бы быть? И, тем не менее, что же делать теперь?» С этими мыслями я вернулась домой и попыталась снова поговорить с Женей и если она придет, зайти с другой стороны. Как ни странно она пришла и когда я спросила ее о Жорже, она ответила, что с ним встречалась «Женя большая». «Глупый портняжка»- весело выкрикивала маленькая Женя, и я попыталась переспросить - Портной?- и услышала – « Ты не играешь, скучно с тобой»- сказала она огорченно и я почувствовала, что она ушла. Она ушла, а я поняла, что стала на один шаг ближе к разгадке. На этот раз, в участок я не пошла. Видеть Штольмана таким мне не хотелось вовсе, а уж выслушивать от него что-то, подобное утреннему тем более. Размышляя обо всем этом, я не забывала оглядываться по сторонам и довольно быстро нашла мастерскую и толкнула дверь. На звонок вышел человек, самый обыкновенный, ничего примечательного я в нем не увидела. И не почувствовала ничего необычного. Совсем. Он вручил мне модный журнал, и я опустилась в кресло в углу, оглядываясь и раздумывая над тем, как поступить далее. Не прошло и пары минут, как раздался звук колокольчика - я подняла взгляд и обмерла - в мастерскую буквально влетел Штольман. Он сразу заметил меня, и вот тут я поняла слова дяди о том что «вытянулось лицо». И еще было, похоже, что он мгновенно разозлился, но ничего не сказал. Совсем ничего. Он начал расспрашивать портного обо всем. Было заметно, что злится он все больше и разговаривал он с портным очень резко. От этого его тона и от того, как он вел себя и от этих жутких подробностей, которые он как будто специально для меня, либо, забывшись, высказывал вслух, мне захотелось уйти. Но я не успела. Я только дошла до портного, услышав его заискивающее: - Только не надо при посторонних - как услышала знакомый голос, произносящий с убийственной, холодной злостью: - А кто здесь посторонний? – я ошеломленно остановилась, а он еще и продолжил - Мы с мадемуазель давно за Вами наблюдаем. Портной был поражен не меньше моего, он начал клясться в том, что никого не убивал и прочее, а Штольман все так же злобно говорил с ним, и мне на минуту показалось, что он может и ударить. Но когда портной пролепетал о том, что они «сами соглашаются» от реакции Штольмана мне стало страшно. - Соглашаются?!- проговорил он тихим от ярости голосом и продолжил говорить просто жуткие вещи. Потом взял себя в руки и приказал портного арестовать. Как только Жоржа вывели из мастерской Штольман, не глядя на меня, проговорил отстраненно: - Анна Викторовна, Вы тоже можете быть свободны, наблюдение с этого господина сняты. « Да он издевается…Господи»- мгновенно пришла мысль и я возмутилась: - Вы что себе позволяете? И он ответил мгновенно и быстро тем же, невозможным, раздраженным и язвительным тоном: - А Вы что, обиделись, отчего? Вы же в полиции уже почти служите? - Вот еще…ответила я и смешалась, но его понесло невероятно просто. - Помилуйте, я готов извиниться, если Вы находите что-то оскорбительное в службе в полиции - по лицу его было видно, что он просто вне себя. Весь этот разговор и его тон, и все это представление было чересчур, но я, все же нашла в себе силы попытаться его успокоить, и насколько смогла, спокойнее, проговорила: - В полиции я ничего не нахожу. Но Вы, Вы Яков Платонович, шутите Вы слишком резко. - Я прошу прощения, Вы что здесь, случайно оказались?- спросил он, подступая ближе. Видеть его таким было просто неприятно, и слышать все это невыносимо, я разозлилась снова, и у меня вылетело само собой: - Нет, не случайно. У меня здесь свое дознание. Он усмехнулся этой своей усмешкой обычной, но здесь еще было раздражение и непонятная злость. - Дознание?! – повторил он, вложив в это одно слово все свои сложные чувства. Я не могла больше видеть его раздраженное лицо, отвернулась, ушла, и опустилась обратно в кресло в углу. - Ну вот видите – сказал он как будто удовлетворившись моим молчанием и принялся обыскивать ящики комода. Я понаблюдала за ним какое-то время и пришла к выводу, что он, видимо, решил, что для меня уже достаточно разноса и попыталась заговорить. - Как же так? Такой приличный, семейный человек и вдруг, какой-то Жорж, Вы уверены, что это он?- спокойнее, насколько смогла и, глядя на то, как он копается в ящиках, спросила я. Он обернулся и ответил уже без этого жуткого раздражения: - Я пока ни в чем не уверен. Тогда я спросила про Лизу, и он снова отвлекся от своего занятия. - Вы что, и это знаете?- еще спокойнее спросил он. - Знаю - ответила я. Уходить мне не хотелось. Он был здесь и уже не был так зол, как мне показалось, и узнать, что знает он, мне было уже интересно, да и сказать ему о том, что я тоже о чем-то догадываюсь, не мешало. Он видимо, в самом деле, немного отошел, так как начал продолжать. - Пока всякая версия свой резон имеет. Отец убиенной в городе объявился, и на него тоже покушались - услышала я и задумалась об этом, и тотчас спросила: - В самом деле? Он молчал и продолжал свое занятие, и я решила уточнить: - Где он остановился? Штольман мгновенно отвлекся от того, чем занимался и стремительно шагнул ко мне с возмущенным выражением на лице: - Анна Викторовна... – начал, было, он, но я успела перебить, чтобы он снова не начал все сначала: - Я хочу выразить соболезнования. По лицу его было видно, что он не верит ни единому слову и уже казнит себя за то, что проговорился. - Я же все равно узнаю - добавила я. - На постоялом дворе он остановился, возле ярмарки. – Ответил он, но ясно было, что говорить ему об этом точно не хотелось. И все же, этот ответ выглядел, как извинение за все то -хамство, которое он себе позволил только что. Я расценила это именно так и, проходя мимо, сказала ему: - Спасибо. И уже от двери добавила: - Я к Вам еще зайду. Выглядело это, наверное, смешно и тон мой звучал обиженно, но вышло так, как вышло. Постоялый двор я отыскала быстро, и открыли мне не сразу. Человек, открывший дверь, выглядел расстроенным, и было заметно, что он много пил последнее время. Разговор вышел странным. Речь зашла о матери Жени, и я решила спросить, как ее звали на случай, если попытаться вызвать ее дух, он был довольно раздражен, но ответил. Мне даже стало жаль его, и с этими мыслями я вышла на улицу, но не успела еще спуститься с крыльца, как увидела призрак. Женщина средних лет, она стояла и смотрела мне прямо в глаза и я снова ощутила некое странное чувство, как тогда, когда Женя смотрела на меня. Она все смотрела и внезапно я увидела нечто страшное – хрупкая женщина на полу и кто-то жестоко избивает ее. Человек бил ее ногами, сильно и страшно и ощущение ужаса охватило меня до такой степени, что стало дурно, и я покачнулась. Видение исчезло. Я отдышалась и, поразмыслив, поняла, что это была Женина мать. И убили ее возможно не на улице, а в доме и скорее всего Женя знала об этом. Или видела все. Но тогда она была ребенком. Как бы то ни было, мне нужно обо всем рассказать, что бы там ни думал Штольман, возможно он ошибается в своих выводах, судя по тому, что он говорил вчера, это вполне возможно. И пусть думает, что угодно, но знать он об этом должен. Я должна сделать это ради Жени. - Так думала я, а ноги сами несли меня к полицейскому участку. Я не ошиблась, опасаясь его реакции, как только я вошла в кабинет ,он, только взглянув на меня, тотчас проговорил: - Добрый день, Анна Викторовна. Вы нас своими молитвами не оставите… тон был такой же, как вчера, как будто мы только что расстались. Мне уже было все равно, каким тоном он говорит, я прошла, опустилась на стул и, глядя ему в лицо, сказала о том, что узнала. - Жена Григорьева умерла от побоев. Штольман все еще улыбаясь этой своей отвратительной, насмешливой улыбкой, двинулся от меня и сказал, растягивая слова: - Да, он мне это говорил. На нее напали на улице. Я упрямо решила высказать ему то, о чем он, вероятно, не знал: – Ее и дома били. Он уже обошел стол и оттуда, издалека, спросил: - Это он Вам сказал?- он явно хотел услышать от меня то, что обычно. Это было настолько неприятно, что я засмеялась: -Конечно, нет. С минуту, он, молчал и смотрел на меня, а затем, решив, видимо, что снова был слишком резок, уже спокойнее проговорил: - Лиза нашлась. Жива и здорова. И я, уловив эту его перемену, тотчас попросила: - Позвольте мне с нею поговорить. Он, как ни странно, согласился. Лиза пришла, но разговора не получилось. Когда она поняла, что доказать ее невиновность я тотчас не смогу, она повела себя не слишком приятно, но затем сказала нечто очень важное, возмутившись тем, что Штольман обвинил Женю в шантаже. - Неправда. Не такая Женька. Она сказала, что человек есть, который теперь ни в коем разе ее не оставит. « Вот оно»- подумала я и, глядя в лицо Штольмана, могла бы поклясться, что он подумал то же самое. Теперь я понимаю, что это не совсем так. Я сразу вспомнила о нашем разговоре и о его словах, об идеалистах, и о том, как сказала тогда про то, что « жили они долго и счастливо», а он, конечно же, тотчас подумал о новой версии. И, видимо, решив ее сразу же проверить, дал понять, что время для разговоров вышло, направившись к вешалке. Я поняла, что пора уходить и отправилась следом, взяв со стола забытую им трость. Мы вышли из кабинета и Штольман заговорил снова тем же упрямым тоном: - Насчет девочек из заведения обольщаться не стоит. Я тотчас же возмутилась. - Не стоит?! Их совратили, бросили в бордель, а теперь покупают их любовь – убежденно проговорила я, пошла к выходу и услышала за спиной - Есть женщины, которые ни при каких обстоятельствах в домах терпимости не окажутся – также убежденно сказал он. Я поняла, что вчерашний разговор точно не закончен и услышала за спиной его шаги. Он прошел мимо, и я возразила уже ему в спину: - Разумеется. Общество подталкивает туда тех, кто слаб. Ведь и Лиза… Он остановился и взглянул на меня этим своим невозможным взглядом, и я продолжила уже спокойнее: - Ведь и Лиза вела себя, точно ребенок, защищая себя. Он забрал из моих рук свою трость и снова с этим же невероятным упрямством заявил: - Вас послушаешь, так все они святые. Не зная, как разубедить его я сказала то, что посчитала самым важным - Я одно Вам могу сказать – осуждая Женю, мы никогда не найдем ее убийцу. Он стоял и молча, смотрел в мое лицо и я, никак не могла понять, что он думает, и, не выдержав этого странно изменившегося взгляда, решила, что самое лучшее сейчас, это уйти. По дороге домой я все размышляла надо всем этим и никак не могла понять, что же все - таки произошло, зачем мне явилась мать Жени. И, вернувшись, я поделилась своими сомнениями с дядей. Но он довольно легко отнесся к этому и сказал, чтобы я оставила все это Штольману. Я усмехнулась его совету, но не успела подумать, ни о чем ином, как словно холодный ветер подкрался ко мне, и снова пришло что-то странное. Я обернулась и увидела маленькую Женю. Она испугала меня. Что-то было во всем этом такое пугающее и даже то, как она приближалась ко мне, заставило меня сидеть, не шевелясь. Женя внезапно переместилась, и я ощутила ее ладошки на своем лице - Не приставай к нему. Он устал.- проговорила она мне в самое ухо и исчезла. Дядя, наконец, обратил на меня внимание и обеспокоенно спросил, что случилось. И я ответила ему, что тайна эта Жениной матери касается. Но он почему-то снова забеспокоился. Вся эта история почему-то пугала и беспокоила его, и он снова посоветовал оставить все это Штольману, и не заниматься этим больше. Но как же я могла оставить это? Как? Да еще зная о том, что Штольман относится ко всему этому с таким предубеждением? Решение пришло совершенно с неожиданной стороны. После обеда явился Антон Андреич. Оказалось, что он весьма сильно переживает о том, как бы Штольман не обвинил в убийстве его знакомого, того самого студента. Я резонно ему возразила, что Штольман невиновного не осудит, но Коробейников не унимался и уговаривал пойти поговорить со Штольманом. - Я, конечно, могу с ним поговорить. Но Вы же знаете, что я для него не авторитет : ответила я и подумала, что это правда, но весьма досадная правда. - Что Вы. Он конечно делает вид, но часто прислушивается к Вашему мнению - неожиданно ответил Коробейников и я почувствовала, как на душе потеплело и отпустило это ощущение вечного спора. Мы шли, и Коробейников что-то рассказывал о своем товарище, а я все думала над тем, что же именно я могу сказать Штольману. Рассказать ему, что Женя еще при первой нашей встрече дала понять, что студент здесь ни при чем, это бессмысленно, он ни за что не поверит мне, и мы снова поссоримся. Так и не найдя верного решения, я положилась на судьбу и она действительно, распорядилась по- своему. Когда мы вошли в кабинет, Штольмана там не оказалось, а был один Вершинин. И он, на вопрос Коробейникова, ответил, что вызван только лишь, как свидетель. И мысль у меня возникла- Зачем же я пришла? Выходит, что и Коробейников тоже ошибся в своих опасениях. Вошел дежурный и увел Вершинина, сказав, что следователь требует его на очную ставку. Я в растерянности не знала, уйти мне или остаться и пока размышляла, Штольман вернулся, стремительно влетев в кабинет, и вернулся не один – с ним был Григорьев. Не обращая на меня никакого внимания, Штольман деловито сел за стол, вынул из ящика дело и тут Коробейников спросил, крайне удивленно: - Убийца отец?! - Да. Только убийцей он себя не считает – нервно ответил, не глядя на нас, Штольман. Он взглянул на отца Жени и договорил: - Да и отцом как будто – тоже.- и без паузы, обратился ко мне: - Анна Викторовна, здесь будет проводиться допрос. Так что я попросил бы Вас…- звучало это довольно грубо, и я направилась к дверям. Но тут что-то случилось, нечто странное, такое, какого со мной еще никогда не случалось ранее. Я шла мимо Григорьева, он поднял лицо, и посмотрел на меня, и я никак не могла отвести взгляд, как тогда, когда пришла Женя и смотрела на меня и как тогда, когда на улице я увидела ее мать. Возникло странное ощущение, закружилась голова, и я провалилась в пустоту. Первым новым ощущением было то, что меня поднимают с пола чьи-то руки и голоса зовут меня, но как будто бы издалека. Я была собой и в то же время не собой тоже. Я все чувствовала и слышала, но это точно была не я. Вывернувшись из рук Штольмана и Коробейникова, я посмотрела на отца Жени. - Посмотри на меня, посмотри. Ну посмотри же ты на меня, не стесняйся – услышала я свой и не свой голос, и звучало это наверное очень странно. И понять меня поначалу никто не смог. Затем я засмеялась странным смехом и почувствовала, как Штольман отдернул руку. - Думаешь, я, за твои поганые три рубля, страсть неземную изображать буду?- спросила я или Женя, улыбаясь. Григорьев смотрел диким взглядом, а я, или то, что было мною, поднялось с пола и продолжило, при этом, снова увернувшись от рук Штольмана и Коробейникова. Я, или, Женя, все говорила, и говорила, и лицо Григорьева становилось все более ошеломленным. - Я всем расскажу, как ты мать бил, а однажды до смерти забил.- произнесла Женя убийственную фразу и краем сознания я отметила, как Штольман повернулся к убийце. - Боишься меня? Боишься убить, а в живых еще больше боишься оставить – проговорило это нечто моими губами, и я видела, что и он видит все это во мне – и Женю видит. После этих слов в глазах его мелькнул дикий блеск, и он бросился на меня. Это нечто оставило меня и мне стало дурно. Я опустилась на стул и в ужасе от всего закрыла лицо руками, а когда отняла их, увидела, как Штольман и Коробейников скрутили Григорьева. Штольман распорядился, чтобы меня отвезли домой, и я была ему благодарна. Эта история от начала до конца была странной, страшной и дикой. Произошедшее не укладывалось в голове, я ехала в экипаже и думала о том, как жесток мир, как жестоки люди и как мы плохо понимаем себя и их. Спала я плохо и просыпалась время от времени в диком страхе и, проснувшись в очередной раз, поняла, почему дядя был так обеспокоен этой историей. Он, видимо, о чем-то догадывался или знал, что может случиться и поэтому пытался меня предостеречь. Все пытались меня предостеречь, но вышло так, как вышло. И я об этом не жалею. На следующий день, как ни странно, мне с утра было несравненно лучше и после обеда мы с дядей отправились прогуляться. Мне хотелось поговорить с ним обо всем, а дома это сделать было непросто. Мы шли вдоль ограды городского парка и разговаривали о Жене. В какой-то момент мы остановились и взглянув дяде в лицо, я заметила, что оно изменилось, как будто он заметил нечто странное. Я обернулась и увидела Штольмана. Он шел нам навстречу и сердце мое тотчас ухнуло куда-то, и сказав дяде что-то, не припомню даже, что именно, я поспешила навстречу Штольману. Я еще подойти не успела, как услышала6 - Допрос Григорьева из головы не выходит. Как Вам это удается?- он был спокоен и улыбался легкой, приятной улыбкой так хорошо, да и вопрос этот вечный меня позабавил, и я улыбнулась в ответ6 - Как же Вам объяснить на языке Вам понятном?- радуясь тому, что мы все- таки встретились вот так. А он, улыбаясь, смотрел на меня и проговорил спокойным тоном - Может, попробуете? – издали кивнул дяде и мы пошли рядом. И я начала довольно осторожно и издалека - Женя знала, что он может убить и хотела этого. Вот такое страшное придумала наказание. - Не могу я поверить, что она искала такую страшную смерть, чтобы наказать отчима. Ведь она не хотела, чтобы Вы знали, кто убийца – попытался он снова заявить о своем видении. - Но у нее была вера в высший суд - уверенно ответила я. Он остановился, и на лице его читалось снова, это его не верящее выражение. Но я не оставила ему право на сомнения, проговорив спокойно, так, чтобы это не казалось спором: - Она верила, что приговор высшего суда, а не земного, это и есть самое страшное наказание. Он отвернулся было, но при этих словах снова взглянул на меня и упрямо сказал: - Сложновато как-то. И глядя прямо мне в глаза, даже не спросил, а скорее, убежденно, произнес: - А Вы вечно ищете в людях что-то хорошее. Может поэтому Вам и удается много больше, чем другим? Это было похоже на комплимент, я не смогла сдержать улыбки и, смутившись, продолжила идти по дорожке. - Иногда мне хочется быть самой обыкновенной девушкой - ответила я совершенно честно. Он прошел чуть вперед, и я услышала: - Никогда Вы не будете обыкновенной, Анна Викторовна - я посмотрела на него и то теплое чувство, возникшее в начале нашей беседы, начало заполнять меня целиком. - А Вы, Яков Платонович, никогда не научитесь видеть то, что Вы неспособны принять. – резюмировала я. Я обернулась на дядю, о существовании которого совершенно забыла – он удалялся по дорожке, и я поняла, что он решил не мешать, и подумала, что это замечательно, что мы с ним вышли прогуляться. И мы пошли дальше по дорожке, беседуя об идеалистах и прочих вещах, не относящихся к делу, но имеющих смысл и ценность. Теперь я поняла, что не только я могу ошибаться в оценке событий, людей и мотивов их поступков. Он тоже может ошибаться, и от понимания этого мне теперь стало немного проще, и раз за разом, я понимаю его все лучше. Надеюсь и он тоже, после всего этого начал лучше понимать меня. Мы очень разные люди, но может быть, тем и интереснее. Вот, например, Коробейников – он весь, как на ладони. Нет в нем ни загадок, ни глубины. Несомненно, он хороший человек, но в сравнении, о, в сравнении он теряется до минимума. И мне его даже немного жаль. Впрочем, Бог с ним. Штольман. Вся эта история сказала еще об одном. Вся она, с самого начала и до конца, чем – то задела его. И поначалу я ошибалась, думая, что им владеют одни лишь предубеждения. Нет. Он слишком умен для того, чтобы судить о людях поверхностно. Все его слова и действия говорили еще о чем –то. Не о том, о чем когда сказал дядя и не о том, чтобы беспокоиться за меня, хотя это, несомненно, было тоже. И не в высокомерии тут дело вовсе. И это его странное убеждение в том, что люди неисправимы и никакие идеалисты не способны их спасти. Убеждение ли это или что-то иное? То, чего я понять не могу, но чувствую это точно. И то, что между нами есть определенное притяжение, теперь, несмотря на все эти ссоры или даже благодаря им, это ощущается все сильнее. И он, похоже, тоже это чувствует, но либо в силу своих предубеждений, либо от чего – то еще, он себе сам разрешить ничего не может, но и противиться этому ему сложно. Иначе, зачем бы ему все эти встречи со мною и эти разговоры, не ради праздного же любопытства. И, эта его вспыльчивость из-за моего упрямства в желании помочь и разобраться. Впрочем, упрямство это и его черта тоже, в этом мы, пожалуй, друг другу не уступаем. Так или иначе, начиная с того самого, первого моего сна и той первой истории, той драмы, произошедшей с дядей. Судьба связала нас тогда не случайно. И теперь становится понятно, зачем. Я нужна ему, нужна ему, для того, чтобы помочь. Помочь ему и людям, живым и ушедшим. Пусть все это всегда связано с трагедиями и прочими вещами, не слишком приятными, но видимо, так суждено. Вопрос в том, насколько я нужна ему, но, судя по тому, как он ведет себя, как смотрит, как говорит, даже когда сердит, или зол, или раздражен – я точно ему не безразлична. Возможно, чувства эти иные, чем мои, но они определенно есть. Я могу ошибаться во многом, но в этом я ошибиться не могу. В этом я уверена. P.S. Ибо все это связано. Сон, приезд Якова Платоновича в город, все мои видения, которые я не видела так давно, с самого детства. Все это не случай. -