По следам. Несказка.

Свет замигал, и Анна посмотрела на лампу- фитилек горел слабо, похоже было на то, что керосин вскоре закончится и комната погрузится во мрак. Она встала, взяла лампу за ручку, покачала в руке - действительно ни звука – пусто. Вздохнув, прикрутила фитилек и легонько дунула на огонек. – « Нужно было сначала свечи зажечь» - пришла запоздалая мысль, она взялась рукой за край каминной полки и ждала, пока глаза привыкнут к темноте. Через пару минут она уже могла разглядеть очертания предметов и попыталась зажечь свечи. Свечей на подсвечнике было три, Анна зажгла их поочередно, они загорелись теплым, веселым светом и она улыбнулась этому свету – «Все будет хорошо»- глядя на огонь, подумала она, поеживаясь и ступая босыми ногами по полу с опаской, она подошла к окну. Шторы так и были раздернуты, и за окном, все еще не стало светлее. Снег идти перестал, подморозило, на темно – синем, цвета бархата, небе, ярко светили звезды и где – то очень далеко на востоке цвет неба чуть изменился на более светлый – « Через пару часов рассвет – мне нужно дочитать все это». Она вернулась в постель, поставив подсвечник поближе, и взяла в руки дневник.- « Как странно, все эти вещи имели огромный смысл и значение и происходили долгие полтора года. А читается это так быстро, странно». Она снова посмотрела на то, что прочитала несколько минут назад – эти странные слова и странные стихи снова вызвали волну воспоминаний – « Уже тогда я начинала понимать, что все это связано, но до конца я смогла понять это слишком поздно, только осенью. Еще до начала этой нескончаемой, трагической зимы и это непонимание дорого мне обошлось, слишком дорого. После того, что описано здесь, на следующей же странице – я зачем – то решила жить иначе. Я слишком много думала о себе и своих ощущениях, я позволила себе это, зачем?» Мысли были жестокие и уничижающие, строчки перед глазами начали расплываться, Анна досадливо тряхнула головой и сердито смахнула слезинки с лица – « Не я одна виновато в том, что случилось - это слабость и глупость. Люди, эти люди, те, которые тогда были рядом с нами, люди из его прошлого, раз за разом они разрушали то, что хотела преподнести нам судьба. А я тогда просто многого не понимала, и многое мне некому было объяснить.» Умом Анна понимала, что тогда Яков ни под каким предлогом не стал бы ей ничего объяснять, он всегда, выше всего остального, ставил ее безопасность и думал, что неведение спасет ее от всех несчастий, но душа, душа не могла смириться никак и искала виновных – в себе и других- « Он тоже ошибся, это не принесло ни пользы, ни безопасности. Это просто отняло у нас то, что возможно, могло бы быть. Мне тоже вечно недоставало терпения рассказать ему все, не хватало терпения. Иногда сказать было страшно. Иногда неловко. А иногда просто говорить не хотелось, из–за какой нибудь глупой обиды и упрямства. Я все исправлю. Не может быть, чтобы все, что произошло с нами, было напрасно. Если так, то зачем тогда все это было, если все так, зачем жить в таком мире, без надежды? Довольно. Завтра будет совсем другой день. День, непохожий на все предыдущие и мне нужно встретить его с ясной головой. Все. Идем далее»- успокоив себя подобным образом, Анна вгляделась в строчки перед собой и коротко вздохнула, вспоминая все, как наяву. *** Если бы тогда не пришла Нина Аркадьевна, возможно, этого дневника уже не существовало на свете. Странно, но именно благодаря её усилиям, я сейчас способна писать здесь. Думаю, что она и сама не догадывается, какую услугу она на самом деле оказала всем. Ну да Бог с ней. О ней речь еще пойдет, но сейчас ей здесь не место. Позже. Я удостою ее своим вниманием позже. Итак, Эрнест Петрович, еще одна моя фатальная ошибка. Как я ошибалась, думая, что смогу сделать свою жизнь чуть легче и проще. Впрочем, в чем – то она и стала проще, но об этом – позже. В тот злополучный день Эрнест Петрович встретил меня в парке, как обычно, на полпути от моего дома. Он был очень мил, говорил бессчетно комплименты и время от времени стихи читал. За все время нашего знакомства он ни разу не позволил себе ничего лишнего, и общение с ним было приятным. Если бы не явный интерес ко мне, то вероятно, это общение было бы еще более приятным. Я чувствовала, что он ждет от меня чего – то в ответ, но я никогда не думала о нем в таком смысле. Он был приятен мне, но не более и иногда, когда мы шли по парку, по той самой аллее, где мы столько раз говорили со Штольманом, мне каждый раз становилось тоскливо, я задумывалась и иногда, не слушая Эрнеста Петровича, отвечала невпопад. Однако, он не обижался. Он ко многому в жизни относился легко, однако же, мне становилось неловко. В тот несчастный день все было, как обычно. Мы с Эрнестом Петровичем неспеша шли к гостинице и он, как водится, много говорил- об электричестве, об Эдиссоне, о поэзии и затем стал читать, по обыкновению своему, стихи. - Еще стремлюсь к тебе душой И в сумраке воспоминаний Еще ловлю я образ твой. Твой милый образ, незабвенный Он предо мной везде, всегда Непостижимый, неизменный Как путеводная звезда.- С чувством прочел он и я, оценив его начитанность и в то же время, чувствуя некую неловкость, поспешно сделала вид, что я восхищена. Он был невиновен в том, что я думала о нем иначе, чем он. Да и читал он, в самом деле, великолепно. Я сказала ему, что мне прежде никто не читал стихов, и он сделал вид, что не поверил, а я уверила его в том, что это правда и стихи мне читал, разве что дядя. На что он ответил, более чем, прозрачно намекнув на нечто такое, чему я рада не была: - Анна Викторовна, Вы прелесть. Мне жаль, что Вы видите во мне только заказчика – он подступил ближе, взглянул в мои глаза и добавил – но ничего не мешает нам стать добрыми друзьями. Я смутилась. Сказано это было с таким выражением лица и таким тоном, но, однако же, по правде говоря, такое внимание было необычно и даже несколько приятно. Знала бы я, чем все это обернется всего лишь через несколько часов, но знать я не могла и на эти слова его ответила так, как посчитала нужным: - Давайте займемся делами. Нечто приятное из души так и не ушло, но разобраться в своих ощущениях я не успела. Мы вошли в гостиницу, Эрнест Петрович говорил некие любезности, но его прервал подошедший портье. Он приблизился с выражением крайнего беспокойства на лице и вполголоса сказал Эрнесту Петровичу: - Там, в Вашем номере- он запнулся – горничная убита. Там полиция…и Эрнест Петрович, не дослушав его, метнулся к лестнице, оставив меня внизу. Портье развел руками и растерянно посмотрел на меня: - Вот ведь, какое дело – пробормотал он и я, очнувшись, наконец, от такой неожиданной и страшной новости, поспешила вслед за Буссе. Дверь в один из номеров была распахнута и я поняла, что это там и как только вошла – увидела Штольмана. Он стоял возле тела, и при виде меня на лице его возникло странное выражение, определения которому я дать не смогла. Он не сводил с меня взгляда, обращаясь тем временем к Эрнесту Петровичу: - Господин Буссе? - Да, это так – ответил тот. Он метался по комнате, что – то искал, видимо, или проверял, что пропало, быстро прошел мимо Штольмана и тот, только тогда отвел от меня взгляд и посмотрел на инженера. - В Вашем номере произошло убийство – сказал он будничным голосом дежурную фразу. Буссе ответил нервно: - Спасибо, мне сообщили – и ушел в другую комнату, служившую, видимо, спальней. Штольман, тем временем, снова посмотрел на меня и подошел ближе. Я все это время смотрела на него, не могла взгляда отвести, и когда он оказался напротив, ощутила, что невероятно, просто невероятно скучала. Он улыбнулся, и было видно, что он рад видеть меня, пусть и при таких обстоятельствах. - Анна Викторовна. А Вы, позвольте узнать, как Вы здесь…произнес он как – то несколько несвязно и я поспешила все прояснить тотчас. - Я тексты перевожу для Эрнеста Петровича – ответила я и оба мы стояли друг против друга и молчали. Я все смотрела в его лицо, и мне даже неважно было, что именно он говорил и говорил ли вообще. Достаточно было того, что он здесь. Пришел Коробейников, вернулся Буссе, и волшебство исчезло – Яков обернулся к Коробейникову, а я прошла и опустилась в кресло у стола – не могла же я уйти, когда здесь он и здесь такое, да и Эрнеста Петровича тоже было жаль. Сам же Эрнест Петрович повел себя несколько странно, он принялся объяснять Штольману, что мы с ним занимаемся переводами, добавил зачем – то, что занимаемся мы в буфете, либо в городе, потому как я не могу находиться здесь с ним, в комнате, по понятным причинам – намекнул он на репутацию. Зачем он сказал это вообще да еще при этом весьма неприятным тоном, тогда я не поняла, но сейчас кажется, понимаю, он видимо заметил что – то, тогда, когда я в номер вошла. И это ему показалось неприятным. Именно поэтому позже он вел себя весьма странно. Тогда я объяснила себе этот тон его расстроенными происшествием нервами, но после его слов о переводах и прочем, я заметила, как на лице Якова промелькнуло знакомое, чуть насмешливое, выражение и он заговорил: - И что же мадемуазель Миронова переводит для Вас?- спросил он Буссе, но сам тем временем, снова смотрел на меня и знакомая, странная улыбка на лице его промелькнула. Она была не ко времени и не к месту и я, уловив знакомые, язвительные нотки, чуть обеспокоилась. Он сидел на краешке стола, я сидела на диване, а Буссе стоял рядом со мной и я услышала, как он пытается объяснить что-то, выглядело это довольно странно и я перебив его, ответила сама: - Это технические переводы. С английского… - Благодарю – машинально ответил Штольман и тотчас спросил у Буссе - И что же Вы делаете с ними. Для чего Вам это нужно здесь, в Затонске? – задал он странным тоном странный вопрос. Буссе отреагировал нервно – он быстро подошел к Штольману и глядя ему в лицо со странным высокомерным выражением, произнес раздельно: - Это военная тайна. Штольман нахмурился. Лицо его приобрело чрезвычайно серьезное выражение, и спросил он уже без язвительности. - То –есть? - Я приглашен командованием гарнизона для проведения определенных работ, о которых не имею права распостраняться.- тем же высокомерным тоном ответил Эрнест Петрович. - Из сейфа пропали секретные документы? – обеспокоенно спросил Штольман. - Нет. Слава Богу, документы я взял с собой, чтобы над ними поработать – я все смотрела на Якова, лицо у него стало чрезвычайно обеспокоенным и серьезным, и я поняла, что дело это крайне важно. - Вы храните там только документы? – быстро, в своей манере вести важную беседу, спросил Штольман о сейфе. - Только. Деньги всегда со мной – уже спокойнее ответил Буссе. - Кто – то еще знает о Вашей секретной миссии здесь? – снова спросил Штольман и Буссе снова повел себя странно – он снова подступил к Якову ближе и нервно произнес ему в лицо: - Начальник штаба. Бог мой, да какая разница?! Кому нужны эти чертежи? Хоть и секретные… Яков быстро взглянул на меня, и я посмотрела ему в глаза – за Эрнеста Петровича было неловко. За его хамский и высокомерный тон. И Штольману я попыталась хотя бы взглядом поддержку оказать. И мне показалось, что он понял меня. А Буссе тем временем, продолжил объясняться: - Я выполняю чисто техническую задачу по электричеству. Больше я Вам сказать ничего не могу. - У кого Вы здесь в подчинении? – спросил Штольман, и по выражению его лица я поняла, что ему этот человек крайне неприятен. - У начальника гарнизона – снова раздражаясь, устало ответил Эрнест Петрович- Простите, мне надо собраться и…Анна Викторовна – обратился он ко мне и я поднялась и обернулась к нему – Все, что произошло, это, это чудовищно и…- он взглянул на Штольмана, не договорив- Я могу побыть один? Тот смотрел на нас, не отводя взгляда, и когда Эрнест Петрович задал этот вопрос, ответил не сразу, а после небольшой паузы, словно очнулся и ответил коротко: - Разумеется. Я тотчас же пошла к выходу и услышала, как Штольман предупредил Эрнеста Петровича - Я оставлю в коридоре городового. Для Вашей безопасности. Он догнал меня на лестнице и тихо проговорил: - Нам поговорить нужно, всего несколько вопросов… - Конечно. – коротко ответила я, не глядя на него и прошла вперед, в буфет, ибо там было самое удачное место для беседы. Он следовал за мной, и заговорить мне захотелось первой: - Бедная девушка- сказала я и услышала тотчас его: - Да. Я выбрала уютный столик с диванчиком в самом уголке и едва успела опуститься и оглядеться, как он задал первый вопрос: - Вы давно работаете с инженером?- спросил он, усаживаясь на диванчик рядом со мной. - С первого дня, как он в городе – спокойно ответила я и увидела, как он кивнул сам себе и улыбнувшись, этой своей странной , натянутой, улыбкой спросил странным же тоном: - Прогулки с ним тоже входят в Ваши обязанности? - Разумеется, нет – улыбнулась я в ответ. Эта странная улыбка и странный тон напомнили мне о том, что однажды я это уже видела, давно, после того, как мы вышли из гимназии в той истории с Павлом. Пока я размышляла над этим, не прошло и двух минут, как он уже переменился, как всегда бывало и вопрос задал совершенно о другом: - Ничего странного не заметили? Может быть кто – то следил за ним? Я задумалась на мгновение и ответила то, что думала: - Да мне это даже в голову не приходило. - А что он за человек? – спросил Штольман снова, серьезно и без улыбки. И я ответила так же серьезно, подумав немного: - Довольно приятный. - С кем общается? – продолжил он допрос в своей обычной манере задавать вопросы один за другим. - При мне ни с кем. Мы с ним работаем часа по два, по три – проговорила я серьезно, просто объясняя, однако же он оценил по своему и заговорил совершенно о другом, проговорив как – то задумчиво: - Мы с Вами не виделись, кажется, недели две… Он ошибся, мы не виделись чуть дольше и это – то, что он не помнит точно, отчего – то задело больно, так, как я и не ожидала, да и самого разговора об этом не ожидала и ответила я коротко: - Да. Кажется…и вот такой повод... Он смотрел на меня снова так, как прежде и чуть пожал плечами и улыбнулся, или усмехнулся: - Да все, как обычно – должен кто – то умереть, чтобы мы встретились. Звучало это не слишком хорошо, но он в чем – то был прав, а я не нашлась, что ответить на это, кроме как, проговорить с укоризной - Яков Платонович, не говорите, пожалуйста, так, это грешно. Он, однако же, на это даже руками всплеснул и воскликнул странным тоном: - Да уж как есть! – он придвинулся ближе и тихо, доверительным тоном, проговорил: - Собирался каждый день к Вам зайти, но…- взгляд его говорил о многом, но произнес он только одно слово – дела. И пауза затянулась. Мы просто сидели и смотрели друг другу в глаза, и я чувствовала, чувствовала, что он тоже скучал, скучал все это время, и, не выдержав уже этот выжидающий взгляд, я тихо проговорила: - Ну…всего доброго- и поднялась, желая уйти. Он тотчас же поднялся, без единого слова, пропустил меня мимо себя, я прошла, сделала лишь пару шагов и услышав за своей спиной: - Анна Викторовна…- я обернулась мгновенно- Да…- взглянула на него и смутилась – у него в руках было мое пальто, пальто, которое я забыла, пытаясь сбежать. Штольман держал пальто в руках, и я как – то сразу поняла, что в этот раз он сам решил быть галантным. Сам. От волнения я никак не могла попасть в рукав, он терпеливо ждал за моей спиной, и я чувствовала на своем плече его ладонь. Наконец мне это все же удалось, он аккуратно опустил пальто на мои плечи и руки его задержались, застыли на мгновение, чуть опустились, и я увидела их перед собой – эти руки, ласково и осторожно обнимающие меня, они скользнули вниз, очень медленно и очень так, странно. И было странное, волнующее ощущение, от которого даже голова слегка закружилась. Или она закружилась раньше, когда его короткое дыхание я чувствовала за спиной – не знаю. Я обернулась на него – и выражение его лица тоже было странным, а я и говорить не могла, после всего и мне достало мужества не наделать глупостей, а только лишь молча кивнуть ему на прощание и стремительно, насколько позволяло головокружение, удалиться. Я вышла из гостиницы и только на улице пришла в себя. Вспоминая последние эти минуты с ним и его это странное-« Должен кто-то умереть, чтобы мы встретились»- я подумала, что непременно должна помочь ему. Все, что я думала раньше – все это чушь. Он думал обо мне, он хотел зайти, а я вообразила невесть что и это пальто,…поданное так,…таким образом, что я дышать не могла - все это, эти мгновения, перечеркнули все мои прежние тревожные мысли и осталась одна – я могу помочь, мне нужно вернуться в номер и понять, что случилось - все это мгновенно подумалось и решилось. И я вернулась. Не отойдя от гостиницы и пяти шагов. Я поднялась на второй этаж, подошла к знакомой двери, постучала и услышала из- за двери недовольный голос Буссе: - Кто еще там? Он был чрезвычайно удивлен, увидев меня, и я попыталась объяснить ему, зачем я пришла. Он снова удивился, по нему было видно, что воспринимает он услышанное с большим трудом, но все же, он согласился выйти на время и оставить меня в номере одну. Если бы я тогда знала, что эта ошибка будет стоить мне так дорого, но я не знала. Теперь я подумала бы об этом лучше и если бы тогда я не позволила себе мгновенные решения и не вернулась бы в гостиницу, тогда возможно, цепь событий была бы иной. Но бессмысленно рассуждать о том, что могло быть, да не случилось. но тогда, тогда я думала лишь о том, чтобы помочь Штольману. Буссе вышел, и я тотчас ощутила присутствие несчастной девушки и попросила ее дать знак мне, знак о том, кто ее убийца. И она показала. Это было страшно – человек в черном сюртуке, подкрался к ней сзади и, зажав ей рот рукой в перчатке и одним движением, резко повернув голову, сломал ей шею. Я задохнулась от ужаса и боли – было такое чувство, как будто это мне здесь, сейчас, в этом номере, так безжалостно и страшно сломали шею. Я пришла в себя, а ощущение дикой боли не ушло, и я с большим трудом смогла выровнять дыхание. Отдышавшись, я вышла из номера и пошла на первый этаж. Надеясь встретить Якова. Узнала я немного, но ведь и это могло в чем - то помочь. Но встретила я совершенно другого человека. Чувствовала я себя неважно и не сразу узнала – кто поднимается по лестнице навстречу мне. А узнав – опешила – это была Нежинская и она тотчас же спросила своим отвратительным, елейным голоском: - Вы что – то видели? - Что ? – я поначалу не поняла, о чем она. - Что она Вам сказала? – снова спросила она и я начала догадываться, о чем она и я попыталась выиграть время, чтобы понять, что сказать ей и как вести себя, и спросила, изображая дурочку: - Кто? Горничная – ответила она, поджав губы и глядя с высокомерным пренебрежением. - Я не понимаю о чем Вы – ответила я уже сознавая, что этой женщине точно нельзя ни о чем говорить, и дело тут даже не в Штольмане. - Все Вы прекрасно понимаете. Я знаю, чем Вы занимались в номере инженера – спокойно проговорила она, глядя на меня тяжелым взглядом, видимо, этим испугать хотела. « И она еще смеет здесь допрашивать меня» – мелькнуло в моем сознании негодующе. - Это не Ваше дело.- проговорила я независимо, так, как посчитала нужным и правильным, давая ей понять, что разговор окончен. Я спустилась, подошла к портье и спросила, где я могла бы найти Штольмана – в гостинице было полно полиции, было очевидно, что они что – то искали и я поняла, что он где –то здесь. Портье ответил, что Штольман на втором этаже, получается, мы разминулись и я, с досадой подумав об этом, отправилась обратно. Долго искать не пришлось, как только я поднялась по лестнице, так и увидела его в конце коридора и окликнула. Он быстро пошел навстречу и чуть удивленно проговорил: - Вы…все еще здесь…- а я тотчас же принялась высказывать ему то, о чем узнала: - Убийца был в черном сюртуке и коричневых перчатках. Он взял меня под локоть и отвел в сторону, подальше от людей, снующих по коридору, и я осторожно продолжила объясняться: - Мне это сказал…один свидетель…в общем, не очень надежный… Он взглянул в мои глаза, улыбнулся и проговорил легко: - Я услышал Вас. Иногда и ненадежные свидетели бывают полезны.- я застыла в радостном изумлении, а он быстро добавил: - Спасибо. И обернулся на своих подчиненных, все еще пребывающих в поисках чего –то. « Он занят, очень занят»- подумала я и сказала: - Ну, я не буду Вам мешать… И подала ему руку. Это было спонтанное решение и рука моя была в перчатке, однако же он тотчас взял руку мою и прижал к губам, не сухим, дежурным поцелуем, как бывает с другими, а иначе, совсем иначе. Он поднял голову и просто посмотрел на меня и я снова уловила в его взгляде нечто такое, от чего сердце ухнуло куда – то, но разум однако не оставил меня и я поспешила уйти, чтобы чувства мои так явно проглянувшие на лице моем он не заметил. Он выпустил мою руку, я уже пошла было к лестнице, но уйти не смогла. Я слышала, чувствовала, что он не ушел а смотрит мне вслед и тогда я осмелела до безумия, обернулась и сказала ему то, что все это время, с момента нашего разговора в гостиничном буфете, вертелось в взволнованном сознании: - А когда Вы всех убийц переловите, может быть, мы просто с Вами в парке прогуляемся? Он действительно стоял и смотрел мне вслед, и когда я обернулась и спросила об этом, то он кивнул мне, улыбнулся так хорошо и ответил: - Конечно. Разумеется. И я вне себя от переполнявших меня чувств, стала спускаться вниз и позволила себе обернуться снова – а он все смотрел мне вслед, но вдруг обернулся на своих людей, затем снова на меня и я улыбнулась ему еще раз. И все же, пошла уже вниз, и даже, от избытка чувств, позволила себе совершенно по детски спускаться по ступеням. Мне было хорошо. Так хорошо, как не было никогда, нет, было, было тогда, когда мы встретились у крыльца Бенециановой зимним холодным утром. И до самого вечера меня не покидало это прекрасное, волнующее чувство, и я все думала над этим и понимала, что ошиблась в своих претензиях и сомнениях. Я подумала о том, что прежние выводы мои были глупы и бессмысленны, и даже забавно было, насколько я могла печалиться по этому поводу. -" Он сказал мне Спасибо, Боже мой" - все вспоминала я и не могла остановиться.Однако чуть позже случилось нечто, перевернувшее мое представление о многом, и я совершила еще одну непростительную ошибку. Был уже поздний вечер и я, для того чтобы отвлечься от всех этих мыслей, будоражащих разум, легла почитать перед сном. В доме было уже тихо и сонно, как и должно было быть поздним, вечером, поэтому я сразу услышала что – то странное – внизу говорили. И голосов было гораздо больше, чем должно бы быть и один из этих голосов был очень знаком и очень неприятен. Я узнала голос Нины Аркадьевны. – Здесь? Что она делает здесь в столь позднее время? – поразилась я, осторожно вышла из спальни и выглянула вниз- из гостиной к дверям уже кто – то выходил и я услышала, как папа произнес - Прошу вас – и, выглянув снова, я увидела Нежинскую и Разумовского. Они видимо, давно уже говорили либо в гостиной, либо в кабинете, а услышала я их только тогда, когда они уйти собрались. - Вся надежда на Вас, Виктор Иванович – каким – то сокрушенным тоном проговорил князь- Это же ваш город, ну нельзя позволять такого рода безобразия – возмущался Разумовский. Он пожал руку отцу, тот ответил: - Благодарю Вас, князь, я постараюсь оправдать Ваше доверие. Нина Аркадьевна- он кивнул по военному, прощаясь с Нежинской, она подала руку для поцелуя и все они вышли за дверь. Сказать, что меня охватило беспокойство – это ничего не сказать. Я не могла понять, что такое могло случиться, что они вдвоем, явились к нам в столь поздний час. Входная дверь хлопнула, отец вернулся и ушел к себе, а я спустилась вниз, посмотреть, ушли ли они. Но они не ушли. Они стояли на нашем крыльце, и видно по ним было, что они в совсем дурном расположении духа. И я услышала голос князя - Я не знаю, что делать с этим инженером. Времени совсем не осталось. На что Нежинская ответила ему совершенно спокойно. - У нас еще целая ночь впереди. Но князь продолжал сокрушаться: - А толку – то, толку – то что – раздраженно спросил он. - Я знаю, что нужно делать – успокоила его Нежинская и от ее тона у меня по спине пробежала дрожь от страха и беспокойства. Они больше ни о чем говорить не стали, а сели в экипаж и уехали. А я, долго не раздумывая, бросилась к отцу, узнать, в чем дело. Он сказал мне, что князь предложил ему стать его адвокатом. - Похоже, твой Штольман в этот раз перегнул палку – довольно беспечным тоном, проговорил папа.- Ворвался сегодня в дом князя, арестовал его учителя фехтования – папа усмехнулся. - За что? – спросила я тотчас, это было странно и не укладывалось в голове, а папа ответил, снова усмехнувшись. - Ни много, ни мало по подозрению в убийстве. Вот, завтра пойду разбираться. Судя по тому, как вел себя отец, он ни на йоту не верил в то, что учитель фехтования князя виновен. Я не могла понять, что происходит, но разговор князя и Нежинской не выходил из головы. Да что такое происходит? Не просто так они явились сюда так поздно, да еще вместе. Эта женщина, она ходит с князем в такое время, имеет наглость допрашивать меня и живет здесь, в городе. Ради чего? Почему Штольман арестовал этого человека? Потому что он действительно замешан или это предубеждение снова, если она с князем, а они стрелялись? Почему никто мне никогда ничего не объяснит? Все до сих пор считают меня ребенком? Господи, что же делать мне, не к Штольману же идти сейчас, нет, это неприемлемо. Он обещал мне, мы встретимся и я спрошу у него, что все это значит. А сейчас…сейчас я должна предупредить Эрнеста Петровича. Эти люди опасны. Что бы там ни думал папа. Возможно не настолько, насколько полагает Штольман, но я чувствую, что – то здесь нехорошее, что – то нехорошее. Все эти думы я думала, пока бродила по спальне, не зная, как поступить и к завершению этих раздумий я уже собралась на выход. Сейчас я понимаю, что можно было придумать другие выходы из этой ситуации, но тогда мне казалось это единственно верным. Дома мне никто не поверит, к Штольману идти поздно – не в гостиницу же, а времени терять нельзя. Я вышла на улицу, додумывая эту мысль и точно зная, куда идти сейчас – предупредить Эрнеста Петровича относительно всего этого. Я даже не подумала в эти минуты о том, как это выглядит со стороны. Впрочем, мне никогда не было до этого особого дела. И напрасно. До гостиницы я долетела быстро, вошла, огляделась – нигде никого видно не было и мне внезапно стало не по себе. Ночная гостиница, я одна, иду в номер к человеку, которого почти не знаю, меня охватили сомнения и смущение. Но у меня уже не было выбора- я вспомнила слова Нежинской – « у нас еще целая ночь впереди», отбросила ненужные сомнения и поднялась наверх. В конце коридора, у номера Буссе на стуле спал Синельников, он проснулся, узнал меня, поздоровался и снова сонно опустился на стул. Я постучала – никто не отозвался, я огляделась вокруг, ощутила холод, подул легкий, холодный ветерок и внезапно- в другом конце коридора увидела дух убитой горничной. сейчас я понимаю, что она хотела о чем – то предупредить меня или показать что – то, чего я не знала, но тогда, тогда я просто не поняла и думала только о том, что должна предупредить его, Эрнеста Петровича. Я постучала снова – за дверью послышался шорох и он, с весьма недовольным видом, открыл дверь – при виде меня у него вытянулось лицо, и он, чуть растерянно проговорил: - Анна Викторовна? - Я должна сказать Вам нечто очень важное- проговорила я и прошла мимо него в комнату. - Вам нельзя здесь оставаться, здесь опасно – проговорила я еще более серьезным тоном. Он подошел ближе и улыбнулся мне, чуть качнувшись, и я поняла, что он не совсем трезв. Потом все происходило, как в дурном сне – он не слушал меня и не хотел слышать, он был пьян и беспечен и мой визит истолковал по- своему. Что бы я ни говорила - он не слушал, подступал все ближе и ближе, я почувствовала на своих плечах его руки, его лицо приблизилось до неприличия близко, и он попытался прижаться губами к моим губам. И тут я поняла, насколько я ошиблась, придя сюда сейчас. Я попыталась вырваться, он держал крепко, тогда я сделала то, что возможно и спасло меня тогда- я ударила его по щеке- это его отрезвило, он отпустил меня и я , не помня себя от обиды и унижения, успела выскочить за дверь. Синельников так и спал, сидя на стуле, я поняла, что Буссе за мной не выйдет, зная, что здесь городовой и перевела дух. – Зачем я это сделала, зачем - пронеслась мысль, и я стремглав кинулась на выход, думая при этом – Видит Бог, я хотела, как лучше. Видит Бог. Я шла по ночной улице и слезы текли сами по себе, мешая видеть дорожку домой - как, как я могу так ошибаться в людях, почему – мысли были сумбурные и беспорядочные, то, что он даже не выслушал меня, тоже не давало покоя и уснуть я смогла только на рассвете, забывшись тяжелым, неспокойным сном. Утром, едва позавтракав, я решила отправиться в гостиницу, высказать все Эрнесту Петровичу и отказать ему в помощи с переводами. После того, что произошло ночью, говорить с ним и видеть его мне не хотелось, меня меньше всего сегодня заботила его безопасность, но все, же и эта мысль мельком посетила, после того, как папа заявил, что отправляется в участок, вызволять человека Разумовского. Шла я туда с двойственным чувством- с одной стороны меня охватывал гнев относительно того, как вел себя Буссе а с другой я начинала понимать, что не нужно было идти сюда вчера. Еще во дворе гостиницы я поняла, что произошло что – то ужасное - у крыльца стоял полицейский экипаж, несколько городовых были на первом этаже и везде царила какая – то странная суета. Ощущения были соответствующие, как только я поднялась на второй этаж и в конце коридора увидела распахнутую настежь дверь - меня охватило дурное предчувствие. Предчувствие надвигающегося кошмара. Но что произойдет позже, я не могла представить себе даже в самом жутком кошмаре. Я, уже предчувствуя беду, переступила порог номера Буссе и то, что я увидела – навсегда запечатлелось в памяти – на ковре тело Эрнеста Петровича со страшной, зияющей раной на шее и Штольман – сидящий в кресле и глядящий на тело Буссе с задумчивым и отрешенным выражением лица. Все мои мысли, те, что я думала по пути в гостиницу, мгновенно вылетели из оцепеневшего сознания. Очнулась я только тогда, когда услышала голос Штольмана: - Вы были здесь до двух часов ночи? – очень тихо спросил он. « Он знает уже, знает, что я была здесь, господи, как это все ужасно»- подумала я . То о чем он спросил, показалось мне нелепостью и я сразу же постаралась собраться и нелепость эту развенчать. - Почему до двух? Я пришла в десять и через четверть часа ушла - тут голос меня подвел, но я, собрав все силы, договорила- И он, разумеется, был жив. Яков так и сидел и продолжал смотреть на Буссе - я сделала пару шагов к нему ближе, но он не посмотрел даже , только развернулся в другую сторону и не поднимая взгляд, проговорил так же тихо, но жестко: - Анна Викторовна, я вынужден Вас задержать…До выяснения обстоятельств. – все это он проговорил не глядя на меня, а лишь обернувшись вполоборота. Он говорил со мной спиной, мне почти физически нехорошо стало, я не могла поверить в то, что слышала и в то, что видела. - Вы меня за решетку посадите?- наконец смогла произнести я. Он отвернулся вовсе и ответил – Надеюсь, до этого не дойдет – и снова, чуть обернувшись, добавил- Разберемся. -« Боже мой, Боже мой, как же так, что это, он снова не верит мне…не верит…о чем он думает сейчас, Господи»- проносились в ошеломленном сознании мысли, но спросить я смогла только это: - Вы мне не верите? Он продолжал сидеть спиной ко мне, видимо не мог смотреть мне в лицо и таким же странным тоном сказал странную фразу: - Верю. Но городовой утверждает, что Вы ушли в два часа ночи. Я не могу игнорировать его показания.- Он покрутил головой, как всегда делал в минуты волнения, обернулся все же на меня и я увидела его глаза – в них было что – то очень странное – такого выражения в его взгляде я не видела никогда ни до, ни после всего этого и от этого взгляда мне стало нехорошо. Взгляд он отвел мгновенно, но и этого хватило, чтобы понять, что все плохо настолько, что и представить трудно. Я уже не думала ни о чем. У меня наступила какая –то странная прострация и я даже не очень хорошо помню, как он, поднявшись, наконец позвал городового. - Ты точно видел госпожу Миронову? – спросил он Синельникова и я подумала было, что сейчас все разрешится. - Так точно – услышала я за собою. - В котором часу она ушла? – быстро и нервно спросил Штольман. - В два часа пополуночи – уверенно ответил Синельников, и от этого его ответа я пришла в себя и поняла, что должна объяснить все ему и всем и то, что городовой спал, я прекрасно помнила и так и сказала и опустилась в кресло – ноги держали плохо. - Я ушла в четверть одиннадцатого. Но этот господин не мог этого видеть, потому как спал, на стуле. - Да что Вы такое говорите, не мог я спать на посту – возмущенно возразил Синельников и я себе не верила, что слышу это и подумала- Что же теперь, как, кому он поверит… - Разберемся. Свободен пока – отпустил Синельникова Штольман и тот мгновенно удалился. Я услышала, как Яков шагнул мимо меня и через минуту он уже стоял передо мной и спрашивал строго, но тихо и у меня сложилось впечатление, что он надеется на положительный ответ и поняла, что все еще хуже, чем представлялось. - А внизу Вас кто – то видел? Я вспомнила, как вошла в гостиницу и никого нигде не увидела, было пусто и тихо, и еще я вспомнила свои сомнения и подумала о другом- « Господи, как это выглядит со стороны, даже без разницы, какое количество времени прошло, Господи, что он может подумать обо мне, или уже подумал. Для него точно не будет разницы, если он мне не поверит. Он не должен…он поверит…не может быть, чтобы было иначе» Однако отвечать было нужно и по всему выходило, что это я видела последней Эрнеста Петровича живым, это осознание просто убивало. Он ждал, и я ответила правду: - Нет. Я взглянула на него, увидела его нервное лицо и даже смотреть на него не смогла, насколько вся эта ситуация казалась неправдоподобной и нелепой, но умом я понимала, что выглядит это ужасно: - За конторкой никого не было – договорила я с большим трудом. Он молчал, легко и дробно постукивая костяшками пальцев по столу, а я обвела взглядом комнату и вспомнила нашу вчерашнюю встречу с Буссе, как я пыталась объяснить ему, зачем пришла. И вся эта отвратительная сцена промелькнула перед глазами настолько ярко, что я даже не расслышала, что Штольман что – то сказал, я очнулась и повернувшись к нему, переспросила: - Что? - Что между Вами произошло? – спросил он как – то осторожно. Видимо по мне было видно, что что – то явно произошло но меня не это поразило, не вопрос и не тон, я внезапно поняла, что он может считать меня убийцей, но я сама себе не поверила и попыталась ответить на этот очень трудный и неловкий вопрос, попыталась, тщательно подбирая слова: - Он повел себя, в общем... – я никак не могла сказать это. У меня просто слов не было, чтобы это описать. Да еще ему, любому другому человеку сказать было бы легче, но тогда мне было трудно и Штольман, видимо, пытался помочь мне или ему ждать надоело, не знаю. - Он напал на Вас? – спросил он нервно. Я поднялась и попыталась объяснить полнее: - Нет…не напал…а просто неправильно понял… Он шагнул ближе и задал еще один неудобный вопрос: - А как Вы вообще оказались у него в номере ночью? Мне было нехорошо. Я никогда не оказывалась в подобной ситуации, я попыталась собраться с мыслями, для того, чтобы все объяснить – про Нежинскую и князя, но он не стал ждать. - Вам непонятен вопрос? – вот это уже было сказано иначе, странный тон превратился в нечто иное и я начала понимать, что он с трудом сдерживает себя, я узнала эти знакомые нотки, нотки раздражения и тихого гнева и не ошиблась. - Зачем Вы пришли к нему ночью? – спросил он вот этим невозможным тоном. Пришли городовые, немного сгладили момент своим появлением, но Штольмана это не остановило и он снова, очень знакомым тоном, раздраженно скомандовал им: - Делом займитесь! И снова обернулся ко мне, и я попыталась сказать ему, что он неправ. - Ваш вопрос в непозволительном тоне- попыталась я вернуть разговор в более спокойное русло да и защититься хотелось, но стало только хуже. - Простите, здесь только что убили человека, мне не до любезностей- по хамски отчеканил он и я посмотрела в его лицо- он был бледен и выражение его было нервным и возмущенным. Я начинала понимать, о чем он думал все это время, мне очень хотелось успокоить его, дать ему понять, что все не так, как кажется. Он нервно держал руки перед собой, сцепив пальцы. И весь он выглядел очень нервным и раздраженным, и казалось, что в воздухе витает что – то взрывоопасное. - Вы просто, так спрашиваете, как будто намекаете на что – то – проговорила я и взяла его за руку, но и это не помогло. Сейчас все стало еще хуже, чем было – он посмотрел мне в глаза, и я узнала этот взгляд, он был похож на тот, тогда, зимой, возле нашего крыльца и голос его стал тихим, но от этого было еще страшнее. - Я ни на что не намекаю. Вы пришли в номер в десять часов вечера, а ушли в два часа ночи. Что я должен думать?! С тихой яростью проговорил он мне прямо в лицо, до того близко, что я почувствовала, как он дышит. Но я ощущала еще одно знакомое чувство – от него волнами расходились раздражение и гнев, ощущение было настолько сильным, что я смотреть ему в лицо не могла. - « Он не верит мне, не верит, да как он может, как он мог так обо мне думать, Господи»- я почувствовала, что еще немного и слезы хлынут из глаз, и все же проговорила совсем не своим уже голосом: - Вы не смеете со мной так разговаривать. Он ничего не ответил. Я сидела в кресле снова в состоянии близком к прострации, не понимая, как могло все запутаться до такой трагедии. И удивилась, услышав его иное, совсем иное: - Анна Викторовна- я взглянула ему в глаза и с ужасом увидела, что он успокоился, переменился за мгновение и проговорил сухо и официально: - Не время сейчас выяснять личные отношения. Я не понимала, как, почему, почему это снова происходит с нами, он не верит, ревнует и не верит, да как он может вот так- осмысливая все это я едва смогла выговорить: - Вы мне мстите что –ли? На это он не ответил ничего. Только взглянул зло и нервно и промолчал. - Вы посидите. Успокойтесь пока. Поедем в управление там и поговорим – очень жестко проговорил он, и лицо его было таким же – нервным и жестким – с четко очерченными чертами и нервно сжатыми челюстями так, что ямка эта нервная проявилась снова. Было обидно, но это слово слишком слабо выразить может то, что я чувствовала тогда, мало того, что он ведет себя совершенно по хамски, так и то, что вызвало этот приступ гнева – он даже разобраться не пытается, я видеть его не могла и на это его заявление ответила тем же тоном: - А я никуда с Вами не поеду. Я ушла в угол и опустилась на диванчик в смятении и разочаровании. Я сидела и думала и понимать начинала, что не только в моей обиде дело, если посмотреть на все это его глазами, Господи, как все это выглядит, зачем я вчера совершила эту глупость, зачем – пришла совсем не нужная уже мысль. Мне хотелось плакать, глядя на то, как он, ни слова не говоря, дает мне возможность успокоится, прохаживаясь по комнате. Он не смотрел на меня. Прошло время. Он упорно рассматривал что-то на каминной полке, затем обернулся и посмотрел на меня. И тогда я поняла, что теперь точно все кончено. Он уже успокоился – это было видно. Он подумал о чем – то, что – то решил для себя и решение это не в мою пользу. Я увидела, как он еще раз взглянул на меня, видимо оценивал состояние, а затем, отвернулся и легким шагом отправился к вешалке за пальто. Я наблюдала за его действиями, как во сне – он надел пальто, котелок и обратился ко мне сухо и официально с таким же выражением лица: - Можем ехать? - Все, это все- подумала я, - почему все так, так нелепо и трагически сложилось. Он не верит и не сочувствует – это видно. Хорошо. Пусть будет так. Я узнаю, что случилось, чего бы мне это ни стоило. Он не смеет думать обо мне так…как думает. Я проглотила комок, неизвестно откуда взявшийся в горле и, не глядя на него, попросила настолько спокойно, насколько смогла: - Оставьте меня здесь наедине- я оговорилась и тотчас поправилась- то – есть оставьте меня здесь одну ненадолго. Он молчал, смотрел на меня, как на чужую, незнакомую преступницу и молчал. Это было невыносимо. - Пожалуйста, оставьте меня. Хотя бы на несколько минут – снова попросила я, это было унизительно, но не в моем положении было тогда взывать к состраданию и пониманию. И он снизошел. Так это выглядело. Он взглянул в сторону, усмехнулся и сказал спокойно и просто: - Хорошо. Я не спрашиваю, зачем. Вернусь через полчаса.- тотчас же отвернулся и ушел, не оборачиваясь. Дверь захлопнулась и не заплакать я не смогла. - Так не бывает, так быть не должно – насколько все хорошо было вчера и насколько все плохо стало сегодня и я сама, сама тоже виновна в этом. Мне снова понадобилось некоторое время для того, чтобы попытаться придти в себя, думать было больно вообще, думать о Штольмане было необычайно больно, и о себе больно, и я перестала обо всем этом думать, а вспомнила, зачем я здесь осталась. У меня было не так много времени на все. Я вздохнула, постаралась сосредоточиться и спросила: - Где Вы?- обратилась к духу- Эрнест Петрович, я знаю, что Вы здесь, не прячьтесь, явитесь мне. Но он не появлялся. Я поднялась с кресла и прошлась по комнате- его не было. - Ну где же Вы, Эрнест Петрович? – снова позвала я, стараясь поначалу обращаться к нему с участием, понимая, что, возможно, ему неудобно за то, что произошло вчера и поэтому он не показывается мне. - Вам стыдно? Или Вы боитесь? – он все не выходил и я уже начала раздражаться. Мало того, что не выслушал меня и сам виноват в том, что его не предупредили, так еще меня оскорбил и меня же теперь подозревают в его убийстве, а он, видите ли, говорить не хочет. - А Вы не бойтесь, не бойтесь, теперь единственная ниточка, которая еще может Вас связать с этим миром живых – я. Я попыталась убедить его, но подумала, что у меня может и не выйти – ведь он тоже не верил в мои способности и даже иногда, казалось, что опасался. Штольман вот не опасается и не верит, ни во что, и в меня тоже – так я думала и ждала, что Эрнест Петрович все же придет, времени оставалось все меньше. - Эрнест Петрович, Вы же здесь, здесь, ну я же чувствую, что Вы здесь – я уже не знала, как выманить его, как вызвать на разговор – Эрнест Петрович, пожалуйста, Эрнест Петрович, у меня очень мало времени – уже умоляюще произнесла я. Времени действительно было мало- скоро должен был вернуться Штольман, а поскольку настроен он весьма серьезно, я уеду отсюда. Уеду и уже ничего не смогу узнать. - подумала я и воззвала уже к его совести: - Ну неужели Вы не хотите хотя бы извиниться передо мной, перед тем, как уйдете? Он не выходил. Я прошлась еще раз по комнате, и внезапно пришло понимание, зачем мне являлась горничная - А ведь Вас женщина убила- сказала я – наверное, это Вас раздражает. Ну признайтесь, поговорите со мной. Выплесните раздражение – проговорила я и наконец, услышала его. - Еще стремлюсь к тебе душой. Еще ловлю я образ твой – он снова читал Тютчева, как нельзя подходящие строчки, но его самого я нигде не видела – только голос. - И в сумраке воспоминаний – услышала я и обернулась- он стоял у окна. На меня он не смотрел, видимо ему было неловко, но мне было некогда, и я спросила без предисловий: - Кто Вас убил? Но он, молча, пошел от меня по комнате с отрешенным видом, и я снова услышала стихи: - Да, я один. Надежды разлетелись. Спокойно же я принял жребий свой. Он, на мой взгляд, не говорил ничего такого, что могло пролить свет на поимку убийцы, и я разозлилась на него немного. - Довольно Вы мне стихов читали. Скажите, кто Вас убил?- уже раздраженно спросила я, понимая, что могу не успеть. Но он снова продолжал и продолжал. - Хватит мне зубы заговаривать, Вы что ее, больше чем меня разозлили? – спросила я раздраженно, чтобы и его уже позлить. Он снова было начал все сначала, но что – то новое прозвучало в ряду всего остального: -Уродец на пороге рая – услышала я, обернулась и увидела его, сидящим на диване - Недорого берет за вход. Дешевыми страстишками играя, мгновения блаженства продает…- когда я услышала это, что – то в моем сознании сдвинулось, я переспросила его: - Что там, про уродца? Но переспросила машинально, он не ответил, но мне и не нужен был его ответ. Разгадала я его загадку, высказанную таким оригинальным образом, и уже знала, куда мне нужно идти, там, в салоне мадам, существует что – то или кто – то, что приведет меня к убийце или хотя бы, я получу намек на что – то еще. Полчаса, отпущенные господином следователем уже давно прошли, времени терять было нельзя, да и неизвестно, как он себя поведет, когда вернется, я невиновна и докажу это – подумала я. Я видеть его не хотела, не могла его видеть таким и я нашла решение – я написала ему записку. Без обращения, без подписи, обида никуда не делась и рука моя не смогла написать его имя, так же, как и свое. Я положила записку на стол, выждала минутку, вышла из гостиницы и быстро, насколько смогла, отправилась в сторону борделя. Десяти минут не прошло, как я уже была там. « Привратник», на которого таким своеобразным образом указал Эрнест Петрович, ничего не сказал мне, как я ни пыталась его разговорить, да еще и поиздевался надо мной, предложив поговорить с самим Буссе и спросить его самого, поскольку тот уже мертв. Это было еще одно унижение этого дня, но я не стала впадать в раздражение, а просто попросила разрешения поговорить с Аглаей Львовной, сунула монетку в его протянутую руку и поднялась наверх. Мне было ужасно неловко. Неловко быть здесь одной, неловко видеть девушек в этих вульгарных нарядах, неловко просить их позвать Аглаю Львовну, но выбора у меня не было. Одна из них ушла звать владелицу а две другие оглядывали меня с головы до ног, пока не пришла Аглая Львовна, она безмерно удивилась, увидев меня здесь, одну и тотчас спросила: - Анна? Что – то случилось? - Мне нужна Ваша помощь – сказала я и она как – то сразу поняла, что дело серьезное. Отправила девушек по комнатам и уверила меня, что ее девочки той ночью у Буссе не были и я было подумала, что ничего не узнаю, как услышала голос Эрнеста Петровича - Еще стремлюсь к тебе душой…- я повернула голову на звук и увидела его, сидящего на диване у окна. Видимо лицо у меня в этот момент приобрело странное выражение, так как Аглая Львовна взглянула на меня и тотчас проговорила - Да ладно, ладно, я помню, как Вы заступались за моих девушек. Есть одна, работала у меня когда – то…и она рассказала о девушке, которую Аглая Львовна выгнала когда – то за несносный характер, теперь же эта девушка модистка, ателье у нее на главной улице - Верка зовут – уточнила Аглая Львовна. Я поняла, что не напрасно Эрнест Петрович привел меня сюда, мне нужно было срочно бежать и я, наскоро поблагодарив Аглаю Львовну, спешно ушла, оставив ее в недоумении. Я старалась не думать ни о чем, пока шла до модистки – Штольман должно быть уже прочел записку и возможно, следует за мною, я не хочу его видеть сейчас, сейчас, когда я не знаю всего – подумала я уже перед дверью и постучала. Было заперто. Это ломало все мои надежды, я в досаде еще раз постучала в дверь, затем обошла крыльцо и заглянула в пыльное, темное окно – за окном совершенно ничего было не разглядеть, я не успела подумать о том, что делать дальше, как услышала за спиной знакомый голос - Что Вы собирались делать- я обернулась и увидела его перед собой, а он договорил, невозможным своим, язвительным тоном: - арестовать модистку? - Я собиралась убедиться, что она там и потом сообщить об этом Вам – ответила я, как мне казалось, спокойно, но видимо все же нет, на самом деле вышло нервно и немного зло. Он подступил ближе и, как обычно в таких ситуациях, начал свое, только тон его в этот раз был чуть иным. - Что за ребячество, Анна Викторовна? Как Вы могли…- начал он и тут уже я не выдержала. Это невозможно было выдержать уже совершенно. - Да как только Вы могли подумать, что я могу человека убить? – с возмущением спросила я его. Он попытался возразить: - Анна Викторовна… Но я уже не могла молчать, довольно я молчала сегодня. Я даже смотреть на него не могла, и высказала ему все, все о чем думала весь этот кошмарный день: - А самое страшное, что Вы думаете, будто я лгу и изворачиваюсь. - Я ни минуты не сомневался в вашей невиновности. Но есть процедура – снова начал он свой сухой, полицейский выговор. Я не могла уже его больше ни видеть, ни слышать, это была какая – то пытка неимоверно жестокая – так и таким тоном со мной говорить и думать так обо мне он права не имел – мелькнули все эти мысли за какие – то секунды, я отступила в сторону и ушла. Просто ушла. Но он, однако, не отступился, и я услышала его этакое странное: - Простите…Вы можете не разговаривать со мною, как с частным лицом, но как следователю Вы обязаны дать мне объяснения – он был зол и раздражен и шел за мною с этими своими словами. Я обернулась и тоже раздраженно ответила издалека: - Хорошо. Извольте. И, подступив лишь на пару шагов, я сказала ему то, что он хотел услышать. - Случайно я услышала разговор князя и госпожи Нежинской..- при этих моих словах в лице его как буд- то что – то дрогнуло, он склонил голову чуть набок и насторожился, это видно было, а я продолжила дальше: - Я пошла, предупредить господина инженера..- Яков подступал все ближе, внимательно слушая то, что я говорю и я продолжила: – о том, что он в опасности. Уж теперь – то я понимаю, конечно, что это только мое воображение – проговорила я, дав ему понять, что знаю, что он об этом думает. Я перевела дыхание и продолжила свою исповедь. - Господин Буссе меня неправильно понял…- при этих словах я взглянула в его лицо – оно было бледным, и каким – то беспокойным, он слушал и не перебивал, а я говорила то, что, по моему мнению, он хотел слышать. - Он решил, что если я пришла к нему ночью…это значит что – я слов не могла никак подобрать, но тут он перебил меня, проговорив с невероятной яростью какой – то, еле сдерживаемой: - Дальше! Это было жестоко. Он вынуждал меня здесь, на улице, рассказывать ему о том, о чем я сама себе вспоминать запретила. Но это его – «Дальше!»- в то же время привело меня в чувство, внутри меня все дрогнуло от негодования, но раз уж он хочет это услышать – пусть слышит.- подумала я и начала отвечать как будто бы на допросе и вокруг никого нет. - Он был пьян. Он посмеялся над моими подозрениями и потом попытался меня…целовать – я взглянула на него лишь на мгновение, и мне тотчас захотелось отвернуться. - Я его оттолкнула… – продолжила я и не смогла больше, шагнула к нему ближе и заговорила о другом: - Да поймите Вы, что для меня это было полной неожиданностью. Я подступила еще ближе, в надежде что он хоть что – то поймет, хоть как то , но нет. Он взглянул мне в лицо с необычайно жестким, жестоким выражением и таким же жестким тоном произнес: - Вы не знали, чего ожидать? И та дрожь, что пряталась внутри меня, то негодование, которое я ощущала все это время и самое главное то, что он вот так разговаривает со мной, подтолкнуло меня к попытке объясниться: - Нет, не знала. Для меня было странно, что он принял причину моего визита именно в этом свете. Но он не понял, ничего не понял и не захотел понять. Он заговорил снова, и я почувствовала, что приближается катастрофа. - Да странно было бы, если бы он воспринял это как-то иначе – проговорил он злобно и язвительно и я, уже понимая, что он имеет в виду, спросила: - Это почему? Но он ответил совсем иное и то, что он начал говорить и как, во мне словно факел вспыхнул от негодования и боли. - Всякий мужчина на его месте подумал бы именно так – сказал он нервно, убежденно и зло, глядя мне прямо в глаза. « Всякий»- пронеслось в сознании и я тотчас, еще не додумав до конца, уже спросила: - И Вы? Он молчал и я, не сдерживая себя, уже высказала ему все. - Вы действительно считаете, что я могла прийти к нему ночью как к мужчине? – это не укладывалось в голове и слова просто выскакивали сами по себе, позже я только поражалась, насколько вообще могла так связно говорить. Но он не ответил, он сказал нечто настолько жуткое, что я на мгновение потеряла дар речи: - Анна Викторовна, Вы – молодая женщина, что странного, что Вы пришли к нему, как к мужчине? Я смотрела в его лицо и думала – неужели он в самом деле так думает? Этого быть не может. И задала ему этот вопрос, не поверив тому, что слышу: - Я ?! Ночью ?! И он, совершенно таким же тоном, снова произнес нечто невероятное: - Так, знаете ли, бывает. - Вы меня обидеть хотите – утвердительно сказала я, это было что то невероятное, это дикое объяснение и этот тон и эта злость и это отношение ко мне. - Да полноте – произнес он глядя в сторону и вдруг , посмотрел мне прямо в глаза и выдохнул мне в лицо гневное и мерзкое: - Да что здесь такого – то, дело молодое! В сознании моем что – то вспыхнуло, рука моя взлетела к его лицу, и я ударила его. Ударила сильно, так, что ладонь загорелась .Хлесткий и звонкий звук пощечины как будто подстегнул меня к действию. И я, сама от себя не ожидала, что смогу так спросить – зло и возмущенно спросила: - Что?! Но он молчал. Я видеть его не могла, совсем, отвернулась и ушла было уже, но что – то толкнуло меня назад и я вернулась – он стоял там же, и теперь я понимаю, что выражение лица у него не было гневным или обиженным – оно было потерянным. Но тогда мне было не до этого. Я вернулась и издалека, не обращая внимания на прохожих, высказалась снова: - Знаете что? – и я быстро подступила ближе, стараясь выговорить то, что думала- Это все Не Вы говорите. Я не знаю, чего Вы там добиться хотели, но если…-я с трудом, но продолжила- Вы своей цели достигли. Я забираю вещи и уезжаю в Петербург ! И завтра же Вы меня не увидите! Больше никогда! Это была нервная истерика. Я шла домой и на меня оглядывались горожане – слезы текли по лицу, я даже не смахивала их, меня трясло от негодования, обиды и боли. Он лишь мысль допустил и воображение его тотчас нарисовало что – то , чего разум не выдержал, уступив место ревности и ярости и он не смог сдержаться, не смог, но то, что он мысль допустил, саму мысль и о визите моем и об убийстве, как он мог только… Это объяснение вышло тяжелее и ужаснее того, первого. Здесь было иное, но причина была та же – он не верит мне и не хочет верить. Зачем он это делает, зачем – сначала приближает а потом отталкивает ? Почему? Да что же это такое, Господи. Ведь я ни в чем не виновата, ни в чем, я уеду, мне нужно уехать. Сегодня же – с этой мыслью я вошла в дом и сразу поднялась к себе. Никто еще не спал и мое поведение, конечно же, тотчас вызвало вопросы. Но дверь я заперла и вещи собирала в полном душевном расстройстве. Отец, мама и дядя, время от времени пытались поговорить со мной, но мне говорить не хотелось, я была не в себе. Я препиралась с родителями через дверь, они все уговаривали, я нервно отвечала, слезы все текли временами, и все это было невероятно тяжело. Я никак не могла собрать чемодан, не могла собраться с мыслями, да еще Эрнест Петрович был здесь – сидел и наблюдал за моими лихорадочными сборами с легкой, язвительной усмешкой. Мне и без того было плохо, да еще и он здесь, он здесь совершенно ни к чему – подумала я и высказала ему это: - Уйдите, уйдите Вы пожалуйста, уйдите. Но он и не думал уходить, с усмешкой проговорив: - И не подумаю. Мне с Вами интересно. Я швырнула в него шляпной коробкой, прокричав- Оставьте Вы уже меня в покое! Он исчез а из –за двери послышалось: - Аннет, мы просто хотим поговорить, что там у тебя… - Это я разговор с господином Штольманом репетирую- ответила я, поняв, что мой разговор с Буссе, они относят к себе. - Я так и думала, что все дело в Штольмане – послышался мамин голос. - Если так, то это пройдет – это уже папа вмешался, и я им ответила нервно: - Ничего не пройдет! Дядя, собирай чемодан! Я стала говорить с дядей через дверь о поездке, о том, что мы давно собирались поехать и прочее. В этот момент вернулся Эрнест Петрович и заговорил обыденным тоном: - Уедете. Поступите на курсы. Выскочите замуж за какого – нибудь студентика. Потом кружки, тайные собрания. Бросите бомбу в полицмейстера, она же Вас и разорвет. - Слушайте, пожалуйста, оставьте меня в покое, вы меня совершенно не знаете – устав от всего этого, попросила уже я его. Родители за дверью снова отнесли это к себе и мама заговорила о своем а я своем. Наконец они ушли. Вещи собирать в таком состоянии я так и не смогла, я огляделась вокруг, увидела весь этот хаос и снова разрыдалась, упав на кровать. Я чувствовала себя абсолютно разбитой. В душе было пусто. Там не было уже ни обиды, ни злости, ничего, было пусто и бесприютно и мне захотелось умереть. Как только меня посетила эта как – то просто пришедшая мысль, в дверь постучали и Прасковья сообщила о том, что пришла госпожа Нежинская. Я ушам своим не поверила. Что? Ей – то что здесь нужно? Господи, еще и это – пронеслось в сознании, и я попыталась отказаться. Но Прасковья тоже была из упрямых, и проговорив: - Она ждет – удалилась. Она ушла, а я подумала вдруг – нет, нельзя отказываться от встречи. Что – то здесь таится непонятное. Мне нужно знать, что. Я перестала всхлипывать. Выровняла дыхание. Встала. Посмотрела на себя в зеркало, попыталась привести себя в порядок и услышала голос Эрнеста Петровича: - Молчи, скрывайся и таись. Он снова говорил загадками, и эта загадка звучала, как предупреждение. Я уже пришла в себя и сознавала о чем он. И спускаясь по лестнице, я держалась абсолютно спокойно, достойно и независимо. Тогда я не могла понять зачем. Зачем и почему она пришла. Это было неожиданно и странно. То, что я услышала на крыльце день назад, покоя мне не давало. Еще и из- за этой женщины я собираюсь уезжать – внезапно подумала я, спускаясь вниз. Мысль была странной и не ко времени, но это действительно было так, и именно поэтому я пошла разговаривать с ней тогда. Тогда, увидев ее и князя на крыльце, я поняла, что существует не просто история дуэли из – за женщины, тогда, слушая их разговор, меня впервые посетила мысль о том, что не все так просто, как кажется всем. - Анна…пожалуйста выслушайте меня. Якоб просил меня поговорить с Вами - услышала я и вздрогнула, именно этого я услышать не ожидала, стало больно, но я сдержалась и вспомнив – « Молчи, скрывайся и таись» - придала лицу равнодушное выражение и сделала вид, что слушаю ее. Тогда я действительно хотела уехать. Уехать и забыть все это. И его тоже забыть. Воспоминания об этом жестоком разговоре душили слезами, но именно приход Нины Аркадьевны уверил меня в том, что мне нужно остаться. И совсем не из – за того, что она говорила. Говорила она совсем не то и я снова убедилась в том, что она не знает, ни его, ни меня. Видимо, по ее мнению, это звучало убедительно. Убедительно для меня той, какой она меня считает. Она говорила некие банальные и местами смешные вещи, которые в иных обстоятельствах вызвали бы смех, но не сейчас. Она говорила о том, что он может сорваться и уехать в Петербург, а этого делать нельзя. Она говорила о том, что случиться может все, что угодно, если я перестану ему помогать – при моих удивительных способностях – сказано это было таким тоном – лесть, лживая лесть сквозила настолько явно, что меня передернуло. А она в этот момент уже говорила о другом – о том, что проявлением эгоизма было бы сейчас бросить его, тогда, когда он «так уязвим» от осознания того, что я уезжаю и может броситься под пулю или под нож, что при его службе, сделать легко. И вот тогда я поняла, что она лжет. Лжет во многом и в этом тоже. Что угодно могло быть, но вот этого он не сделал бы никогда. Я уверена. И это еще раз убедило меня в том, что она только думает, что знает его. Она видимо и не пыталась никогда его узнать. Тогда зачем? Зачем она убеждает меня остаться? Ей – то это зачем?- спрашивала я себя, слушая Нежинскую, мое изменившееся лицо при ее словах о ноже и револьвере, видимо убедили ее в том, что цель ее достигнута, она театрально произнесла: - Подумайте, Анна, хотите ли Вы быть причиной такого? Она попрощалась и удалилась, а я даже не смогла ничего сказать. После ее ухода только два вопроса не давали мне покоя- зачем она это делала и как он мог послать ее ко мне с такой миссией. Я поднялась к себе, огляделась вокруг – в комнате, как и в моей жизни, царил хаос, но мне не было дела до всего этого. Я переоделась, закуталась в одеяло и стала размышлять. Зачем ей это? Я видимо, ошиблась тогда, давно, когда она говорила со мною в первый раз. Не ревность привела ее ко мне. Возможно и это тоже, но наряду с этим есть что – то еще. Она не любит его и не понимает, не понимает до конца. Правда и я его не всегда понимаю. Что она там говорила о его характере – вспыльчивый? Да, возможно, и я это прекрасно вижу, в этом она права, но я никогда не поверю, что эта особенность его характера способна привести к какому – либо трагическому финалу. В любом виде. Разве что- дуэль. Но это другое. Что же тогда произошло в Петербурге? Что? Все ли так просто, как кажется на первый взгляд? Что ей действительно нужно от него, да и от меня? Или тогда, если она не любит и не понимает, то выходит, что любит он? Вздор. Этого быть не может. Но, однако, она уверила меня, что он просил ее придти – « он совсем разбит» - сказала она. Господи, как это неискренне звучало. Так просил или нет? В прошлый раз я не поверила ей, что он говорил с ней обо мне, а сейчас? Но если она права, хоть на йоту, хоть на гран, как я смогу жить, зная, что что – то случится тогда, когда меня не будет рядом.       Пусть она думает, что я ей поверила. Я останусь, пусть даже их связывает что-то, некая связь, я не верю, что это то, в чем она пыталась убедить меня. Хитрая, лживая и опасная. Она играет в какую – то опасную игру и играет в нее вместе с князем, и Штольман тоже связан как – то со всем этим и оставить их всех здесь я просто не могу. Если с ним что – то случится, то точно не из – за меня, и я не прощу себе, если что – то произойдет тогда, когда меня здесь не будет. Эта их странная связь, это мучает меня, а теперь, когда я поняла все лучше, мучает еще сильнее. Если она не лжет и он попросил ее прийти ко мне, то в каких же тогда они отношениях? Странно, но уже тогда, через полчаса после ухода Нежинской, я уже не думала о Штольмане в уничижительном тоне. Этот визит перевернул во мне все, и я стала мыслить совершенно в ином направлении. И стала вспоминать наше объяснение и всю эту историю с самого начала и на многие действия, слова и жесты уже смотрела иначе. Прошло уже много времени с того момента, как из нашего дома ушла Нина Аркадьевна Нежинская, а я вернулась в свою разоренную спальню и сидела почти до утра, обдумывая то, что произошло и думая о том, что будет завтра. Как и следовало ожидать, Штольман не явился объясниться ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Я не ищу с ним встреч, и он не ищет встреч со мною. Но чем дольше длится это странное безвременье, тем чаще я ловлю себя на мысли о том, что даже если это судьба – ее нельзя подгонять. Для себя из всей этой истории я сделала много выводов, не знаю насчет Штольмана – задумывался ли он о таких вещах или нет. Почему – то я уверена, что да. Единственное, чего я простить ему не могу – это то, что он прислал ко мне тогда Нину Аркадьевну. Тогда, сразу, я даже не оценила, насколько все это выглядело предосудительно и странно. Теперь в нашем доме не упоминается фамилия Штольман, ни под каким видом. Мама не может слышать это и думаю, вряд ли ее мнение, когда либо, изменится в лучшую сторону. Я решила, что буду держаться при встречах сухо и с достоинством, пусть тогда у меня не получилось, но теперь получится точно. После того, что случилось я смогу держаться. Теперь я больше времени провожу дома, мало выбираюсь в город и жизнь вошла в обычную свою колею. Мы с дядей даже снова велосипедом занялись, и он делает успехи. Ученики меня радуют, жизнь не стоит на месте и иногда я ловлю себя на мысли, что может быть, все и к лучшему. Если бы не ночи. Эти проклятые ночи, которые стали теплыми и полными звуков и эти звуки воскрешают в памяти то, о чем я хотела бы забыть.