По следам. Несказка.

Я снова ошиблась. Не в главном. Я не понимаю, что происходит, но знаю, что совершила ошибку. Напрасно я думала, что справилась с собою. Мне недостает многого и все они, вероятно, правы – дядя, родители, все вокруг правы. Нрав ли мой или склад ума таков, непонятно. Или это то, о чем я думала всегда иначе – судьба правит мою жизнь, так, как угодно ей, а не как хочется мне. Неужели это так? Но если это так, то для чего тогда все это? Зачем она свела нас – таких разных и таких похожих, какой в этом тайный смысл, а может и нет вовсе никакого смысла, а все, что было с нами, мне просто казалось? Воображение, фантазии. Нет. Зачем и здесь я лгу себе? Но возможно я ошиблась относительно него, его чувств ко мне. Может быть все то, что казалось мне неравнодушием, это просто проявление сочувствия к влюбленной барышне – уж в этом он точно сомневаться не может – здесь я сама постаралась, своим нелепым поведением выдать себя едва ли не с первого дня нашего знакомства. И если посмотреть на это рассудочно, холодно, то вполне может быть, что он и вполовину того не чувствует, что чувствую я? И эта его вечная обеспокоенность о моей безопасности, это не чувства проявление а простого, человеческого благородства? Ведь если поглядеть на это трезво – он ни разу не позволил себе ничего предосудительного. Разве что несдержанность посреди улицы и тогда, зимой и недавно. Так это вполне может быть от другого, от того, что я все «мешаюсь под ногами», но из чувства такта и из благородства, он не может просто отмахнуться от меня. И тот сон, если я решила, что многое в нем – предупреждение, так может то, что я видела его это тоже предупреждение – для меня? Мне нужно вспомнить, но я помню, что относительно него там не было ничего дурного. Я запуталась. Мне нужно разобраться и понять, что делать дальше. И здесь, возможно, я смогу это сделать, если посмотрю на все со стороны. Казалось, ничто не предвещало того, что случится, а то, что случилось, было странным и загадочным. И страшным. И разве думала я тогда, тем теплым, летним утром, что теперь все снова изменится. Что прошлое снова вмешается в настоящее, а судьба сведет нас вместе так скоро. А потом, когда все закончится, я позволю себе лишь минутную слабость в желании своем глупом преподнести ему некую новость не так, как нужно, а желая поиграть с ним, и напрасно. Он снова поймет все не так, как должно. И решит, что я могу думать о нем вот так, неблагородно. И как мне исправить эту ошибку? И позволит ли он? Однако же он должен был выслушать меня, но нет, иной раз он ведет себя как ребенок, обидчивый, гордый и сложный, а сам считает ребенком меня. Все это так, вот только теперь совсем непонятно, что будет далее. И какой выбор есть у меня? А быть может, нет у меня выбора, если это судьба? И пусть все случится, как случиться? После всего, что случилось, все были бы только рады, если бы я решила все бросить. Но что же тогда останется мне? Ради спокойствия родителей, дяди, да, похоже, всех вокруг я должна отступиться? С чего бы? Пусть я до конца не понимаю, почему все происходит так, как происходит, я не стану больше думать об этом вот так - безысходно. Я устала. И я не стану полагаться на судьбу- пусть все решает случай. А там – будь что будет. Если я смогу описать здесь все, что случилось и подумать над тем, что делать далее- хорошо. Если нет, я не стану стенать здесь – довольно. Весь этот год и так дался мне нелегко, но если в эти же дни прошлого лета я была полна глупых детских мечтаний, то сейчас все иначе, все изменилось. И лишь одно осталось неизменным – я хочу быть рядом с ним. Вот только делать это становится изо дня в день все сложнее – ну и пусть. Я ничего не смогу уже поделать с собою. Уже пять дней, как мы не видимся, а мне уже плохо. Я места себе найти не могу и мне уже все равно, что скажет мама, она, верно, никогда не смирится с моим выбором. Мне все равно, что есть Нина – какие бы планы она ни строила. И я никогда не откажусь от него, что бы он там себе ни думал, я могу ошибаться в поступках, но в чувствах я ошибиться не могу. А с поступками все решить легче – упрямство- свойство не самое плохое, а его мне не занимать. И мы еще поглядим – кто кого переупрямит. Ну вот…похоже я уже и выводы делать начала а ведь хотела разобраться. Но мне стало легче, отчего так? Отчего так легко становится, когда то, что мыслишь - ложится на лист? Ну со мною понятно все, мне и поговорить не с кем о своем чувстве, кроме как с Элис, а здесь я могу сказать что угодно и никто не возразит. А как справляется Штольман? Ему выходит тоже не с кем говорить здесь, разве что с Ниной, но сомнительно, чтобы они говорили о том, что его волнует. Я могла бы слушать его вечно, но он не хочет, не хочет участия моего. Знал бы он, насколько мне бывает его жаль, так ведь и пожалеть его нельзя. Ни поговорить, ни пошутить, ни пожалеть, впрочем, нет – поговорить мы можем. Как только представится случай. Это я уже улыбаться начала и пишу это улыбаясь, значит не так все плохо, как казалось мне, когда я взяла в руки перо. Завтра я непременно прогуляюсь в город, да пусть хоть дядя сходит со мною, если им от этого легче станет, но непременно пойду. И теперь мне легче описать то, что я хотела описать. Итак, то утро… В то утро мы лишь успели позавтракать, как явился Герасим и испуганно сообщил о том, что возле самой нашей ограды лежит мертвый человек. - Как есть мертвец – проговорил он громким шепотом и перекрестился. Папа тотчас послал за полицией, и строго глянув на меня, мягко произнес: - Не торопись, одну я тебя все равно не отпущу, вместе пойдем, как полиция подъедет – и он снова взял в руки газету. « Как полиция подъедет» - мысленно повторила я – то, что покойник обнаружился у самой нашей ограды – было само по себе поразительно, но то, что приедет Штольман- было поразительно вдвойне – с нашей последней встречи прошло не так много времени и этот мертвец почти у порога – все это было странно. Странно и пугающе. Я места себе найти не могла и все выхаживала по столовой, выглядывая в окно, и папа не выдержал. - Пойдем уже, только ненадолго- пока мать не видит- тихо проговорил он и мы вышли из дома. Возле ограды, прямо на дорожке, действительно лежал мертвый человек и уже кто –то суетился рядом с ним. Подойдя ближе, я узнала доктора Милца и Антона Андреевича. Коробейников о чем – то спросил отца, а я оглядывалась вокруг в поисках Штольмана но, как ни странно, его не было. Мне стало неспокойно, и я уже было хотела Коробейникова спросить о нем, как внезапно пришло знакомое ощущение – кто-то из того, другого мира был здесь, рядом. Я огляделась внимательней и увидела его – довольно молодой человек стоял чуть поодаль от своего мертвого тела и смотрел на него. Я осторожно подошла ближе и спросила у него, кто он. Он перевел на меня мрачный взгляд, ничего не ответил а просто взглянул в мои глаза и я увидела… …Пролетка, какие-то люди, их много – останавливают ее, выскочив наперерез. В пролетке – Нина с испуганным, бледным лицом. Она кричит- Жан ! – ее хватает какой-то человек, не давая выйти а другой, видимо тот, к кому она рвалась, пытается ее защитить – резко и страшно бьет нападавшего ребром ладони по шее и наступает мрак… …Я вернулась, открыла глаза, снова увидела перед собою дух этого странного человека и услышала его голос: - Он убил. Он убил меня. Он убил. Призрак исчез, послышался шум, я взглянула на дорогу и увидела подъезжающий экипаж. Из него на землю соскочил Штольман, быстро пошел в сторону лежащего на дорожке тела, и я поспешила вернуться туда же. - Ну, что здесь? – спросил он Коробейникова и взглянул на меня сквозь прутья решетки быстрым, мимолетным взглядом. - У него гортань перебита – ответил доктор уверенно. - Вот предупредительный знак, найден у него в кармане – сказал Антон Андреевич и протянул что-то Штольману, что-то совсем небольшое, я вытянулась вперед и с большим трудом смогла разглядеть в его руках игральную карту. Как только Штольман взглянул на нее, выражение его лица моментально стало крайне обеспокоенным и он проговорил неспокойно как-то, но уверенно: - Этот человек – поляк. - Как вы это определили? – удивленно спросил Коробейников, глядя на Штольмана, как на фокусника. - Потом. Ищите поляков по всему городу. Всех, кто прибыл из этого привислинского края… Они оба были чрезвычайно серьезны и деловиты, папа взглянул на меня и проговорил тихо: - Не будем мешать. Но я не могла уйти просто так, вдруг. Когда Штольман произнес «потом» на вопрос Антона Андреевича, я поняла, что он не хочет, чтобы я что-то слышала, не хочет впутывать меня в эту историю, но он не знал, что я уже в ней, и не только я. Мне нужно было сказать ему о том, что я видела. Я никогда не питала нежных чувств к Нине, но и ненависти не было во мне и если ее жизни угрожает опасность, а судя по всему, так оно и есть, то нужно, чтобы он об этом знал – я думала об этом обо всем, пока папа не собрался уходить. - Я только скажу пару слов Якову Платоновичу – твердо сказала я и постаралась сделать это громче – чтобы он меня услышал. И он услышал. Они оба- Штольман и Коробейников обернулись ко мне. И если на лице Коробейникова было написано любопытство, то на лице Штольмана ничего, кроме обеспокоенности, не было. - Что-то случилось? – спросил папа, и я тотчас успокоила его - Нет, я сейчас.- он кивнул им, прощаясь и ушел, взглянув на меня неодобрительно. Я отошла в сторону – Штольман подошел ближе и взявшись за ограду я посмотрела на него сквозь эти проклятые прутья. Он выглядел официально и сухо и так же спросил: - Вы что-то хотели сказать? И я ответила ему в тон, сухо и официально: - Мне кажется, здесь замешана ваша знакомая. Он отвел взгляд, словно задумался о чем-то, выражение его лица было странным- оно стало обеспокоенным и серьезным, он повел головой и спросил тем же тоном: - Почему вы так решили? Что мне было сказать ему? О духах я теперь решила никогда с ним не заговаривать, тон его официальный меня обижал, и я ответила, как получилось: - Я так чувствую. Он все же посмотрел мне в глаза, во взгляде на мгновение промелькнуло беспокойство, но он тут же закрутил головой, как всегда делал, когда хотел возразить или начинал волноваться и …совершенно ничего не ответил, не ответил, отвернулся и сделав вид, что необычайно занят, скомандовал: - Доктор! Распорядитесь, чтобы увезли тело. Антон Андреевич а вы опросите всех дворников и соседей из ближайших домов. А я никак не могла уйти, я смотрела на него через решетку ограды и не понимала, что происходит, отчего он такой – нервный и обеспокоенный – неужели из-за моих слов о Нине- мелькнула ненужная мысль, но я отогнала ее. Они стояли возле тела и рассуждали о том, что на ботинках убиенного глина и трава, а Антон Андреевич даже начал рассказывать о каком-то определенном цветке, обнаруженном им на подошве ботинка покойного и после небольшой лекции, объявил, что цветок этот из лиственного леса, но я уже не слушала их, меня несказанно обидело поведение Штольмана со мной и его невнимательность ко мне и я просто ушла. Ушла не оглядываясь. Только голос его я слышала уже издалека – он что-то сказал о постоялых дворах а затем я услышала его командный тон: - Трогай! – и раздалось цоканье копыт и шум колес экипажа. Он уехал. Уехал и не поговорил и не окликнул меня. Он «принял к сведенью» мои слова о Нине и помчался туда – с горечью подумала я. Как же так, ведь все было так хорошо, тогда, после той дикой истории с Кожиным и Львовым, а сейчас, сейчас он не поприветствовал меня и задал всего два вопроса - это меньше чем десять слов – я расстроилась настолько, насколько не ожидала от себя. Знала бы я тогда, насколько эта история покажется мне дикой, но здесь совсем другое, совсем. А тогда я не знала, обиженная и наполненная грустными мыслями, я побрела к дому. Он не хочет моей помощи или не хочет, чтобы я ввязывалась в эту историю, он беспокоится о Нине, он говорил со мною так, словно мы вовсе не знакомы. Ели все так, то пусть, пусть – я не стану, не стану «мешаться» ему под ногами, как он однажды сказал мне. Я займусь чем-то иным- более полезным – подумала я. Я решила пойти к Элис, мне всегда хотелось пойти к ней в такие минуты. Это было необъяснимо, но это было так. Я пришла домой, переоделась, и собралась было уйти, но уже на выходе встретила маму, и еще и она обидела меня. Она тотчас же, язвительно и раздраженно начала делать мне выговор, посчитав, что я собралась в участок. - Как только происходит убийство, так ты сразу бежишь к Штольману! – восклицала она. И, как нарочно, упоминала и упоминала его имя на разные лады. Я попыталась объясниться, но она не слушала и сказала вдобавок, что, что не намерена терпеть мои отношения с этим господином. Это переполнило чашу терпения, я вспомнила реакцию «этого господина» на мое появление утром, его равнодушие ко мне и ее слова просто вспышку вызвали в сознании, нервы мои не выдержали еще и этого, и я выкрикнула ей в лицо: - Да нет у меня никаких отношений с этим господином, и тебе это доподлинно известно! Но она продолжала отвратительную, дикую сцену и кричала так, что пришли отец с дядей. Они оба возмутились тому, как она со мной обошлась. Я была вне себя от всего этого вкупе, но и папа видимо решил, что маминого выговора недостаточно, остановив меня у выхода: - Ты ведь не к нему, правда? – это было последней каплей, и ему я тоже выкрикнула в лицо: - Я иду к князю! С Элис повидаться! Я ушла таки, а мама кричала мне вслед: - Хрен редьки не слаще! Я шла по садовой дорожке, и мне хотелось плакать – никто, никто не хочет меня понять. Я одна, одна в этом жестоком мире и никому до меня нет дела. Это было горько и тяжело. Я не могла понять свою мать, отчего она так непримирима к нему, она только терпит его присутствие- это очевидно. Но как только появляется малейший повод, она раздражается и позволяет себе многое. И это, вероятно, уже не изменится, как она не поймет, Господи. Но тяжелее всего было вспоминать его лицо – сухое и официальное, полицейское лицо, лицо, которое изменилось и стало обеспокоенным только тогда, когда я сказала о Нине. От этих уже не грустных, а отчаянных мыслей, меня отвлек оклик: - Аннетт, Аннетт, ты же не против, если я составлю тебе компанию?- услышала я дядин голос, он что-то говорил еще, но я думала о другом, еще и он- мелькнула возмущенная мысль, я обернулась и выкрикнула и ему в лицо: - Что?! Тоже боишься, что я к Штольману пойду? Лицо у него было потрясенным, он, видимо, такого от меня не ожидал. Он отвел взгляд и быстро заговорил: - Я, нет. Вовсе нет, отнюдь. Ты взрослый человек, сама решаешь к кому ходить, к кому нет… Я отвернулась от него, и собралась было пойти дальше, как услышала его быстрое: - Но ведь…ты не пойдешь к Штольману, нет? И он, и он тоже- мелькнула мысль и я, еще не обернувшись, вслух произнесла то, что подумала: - Господи… Я обернулась к нему возмущенно, а он торопливо заговорил снова, не глядя мне в лицо: - Это не праздное любопытство, просто…ты ведь там что-то видела? И тогда я поняла, что он не о Штольмане, не в том смысле о нем говорил, стало чуть легче и хотя была я не в духе, но с кем мне было еще поговорить, как не с ним? И я рассказала ему о том, что видела и о маме и вскользь даже о Штольмане упомянула, и он успокоить меня поспешил, сказав, что я выдумываю все, а тот просто озабочен убийством. А вот про родителей не стал меня обнадеживать, правда, говорил он об этом как-то очень осторожно, но понятно было, что ничего хорошего ожидать мне не стоит. - Ты поостерегись…лишний раз, глядишь и спокойнее все будет.- уже спокойно посоветовал он. - Да чего остерегаться то, чего? Ты не видел просто всего сегодня утром. Вспомнив все, что было утром, мне пришлось губу закусить, чтобы снова не расстроиться окончательно. - Они счастья тебе хотят. Как его понимают. Не гневайся слишком, подумай обо всем лучше…- он еще что-то хотел сказать, но мы пришли уже, и говорить стало некогда. Мы вошли, князь был очень любезен, сказал, что рад нас видеть и похоже, что это была правда. –Ну вот- хоть кто-то рад меня видеть – подумала я. И еще я подумала о том, что он тоже должен знать о том, что случилось с Ниной Аркадьевной. Он верит в мои способности и уж он-то точно не станет отмахиваться от меня, как от надоедливой мухи. Они с дядей любезничали и попивали коньяк, внезапно это меня начало раздражать, я сама удивилась даже, отчего это, но тогда разбираться в своих ощущениях не стала, а обернувшись к князю, спросила прямо: - Кирилл Владимирович, а давно ли Вы виделись с Ниной Аркадьевной?- и он, глядя мне в глаза, совершенно легко ответил: - Вчера. Она была у меня. - Если честно, я обеспокоена – осторожно сказала я – мне кажется, что она в опасности. - А что вы имеете в виду? – тоже как-то осторожно спросил он, и я объяснила ему о том, что я видела и почему. - Мне кажется, что лучше к ней в гостиницу послать- заключила я и он совершенно спокойно ответил: - А я уже послал. Надеюсь, она в добром здравии…- он говорил легко и свободно, но мне отчего-то тон его показался чуть странным. Я объяснила себе это его уверенностью в ее безопасности и поблагодарила за то, что выслушал. - Это я Вас благодарю- странным тоном вдруг сказал он и добавил еще более странное: - Анна, можно Вас на два слова? Я согласилась, хотя его « Анна» слышать было странно, от него странно, но тогда я просто отметила, что мне это неприятно. Мы прошли в кабинет, и он изменился – моментально стал обеспокоенным и взволнованно спросил: - Скажите, что конкретно вы видели? И я, конечно же, ответила ему – видно было, что он искренне обеспокоен и слушал меня он очень внимательно, совсем иначе, чем Штольман. Когда я рассказала ему о том, что видела, он был очень расстроен и сказал мне о том, что Нина была похищена еще вчера, вечером, когда возвращалась от него. Эта новость потрясла меня. Я тотчас же сказала ему о том, что нужно что-то делать, заявить в полицию, но он ответил, что дело это весьма деликатного свойства и добавил внезапно, словно нарочно: - К тому же, я не думаю, что ваш Штольман, найдет ее вот так вот, вдруг. – это было уже слишком, было такое впечатление, что в этот день все взялись попрекать меня Штольманом. Я была в замешательстве от его слов, но он спросил, жива ли Нина и я поспешила его успокоить. Я знала, что она жива и так и сказала ему об этом. Он облегченно проговорил: - Вот и хорошо…- и внезапно поцеловал мне руку. И мне это вовсе не понравилось, я удивилась поначалу, но потом подумала, что он просто рад тому, что Нежинская жива и поэтому не сдержался. Однако, тем не менее, я поспешила все же уйти туда, зачем пришла, а именно – к Элис. Мы с сиделкой вошли в комнату – Элис нигде не было видно и нашли мы ее ванной – она лежала в пустой ванне и смотрела в потолок. Сиделка вышла и мы с Элис остались вдвоем – выглядела она лучше, чем в прошлый мой визит, я сказала ей, что у меня сегодня свободен целый день и мы можем провести его вместе. Мне не хотелось возвращаться домой и снова выслушивать упреки и сказала я ей чистую правду. Она слушала меня очень внимательно и мне внезапно захотелось хоть с кем –то поговорить обо всем. - А знаешь, почему у меня весь день свободен? Поругалась с родными. Да, иногда они бывают совершенно невыносимы, просто несносны – я посмотрела на нее- мало того, что она внимательно слушала, но мне показалось, что она сочувствует мне – иногда ее взгляд останавливался на моем лице и взгляд ее был сочувствующим и осмысленным. Мы почитали немного и отправились на прогулку. Я наблюдала за тем, как Элис, словно ребенок неразумный, радуется каждой травинке и цветку – вид у нее был все же безумный и внезапно пришла мысль- как ужасно, что я могу говорить о том, что мучает меня, только вот с этим несчастным созданием. Как ни странно, но именно в этот момент, когда я это подумала, очень знакомый голос окликнул меня: - Анна Викторовна! Я удивилась несказанно, обернулась и увидела его, он явно ждал и хотел что-то сказать, и я пошла, по пути обдумывая, как я буду с ним говорить. Мыслей было много, но я так и не решила ничего, а когда подошла ближе, то все эти мысли и вовсе покинули меня. У него было такое обеспокоенное лицо, что я, еще на ходу взглянув на него, прибавила шаг, и почти бегом подойдя, только и смогла сказать: - Да. - Нежинская похищена. Это уже установленный факт, Вы…- он замолчал внезапно и только после паузы, взглянув мне в лицо, тихо договорил: - Вы берегите себя… Я тотчас же поняла, что что-то не так – такие вещи, с таким лицом и таким тоном, просто так не говорят, но все же удивилась и спросила: - А я – то здесь при чем? Он смотрел мимо меня, опустив взгляд, и негромко сказал, странным тоном: - Вы часто здесь бываете, мой совет – он посмотрел снова мне в лицо и абсолютно серьезно проговорил- держитесь подальше от князя. Он был таким взволнованным и нервным, что все обиды я мгновенно забыла и поспешила его успокоить: - Яков Платонович, но Вы же знаете, что я здесь бываю вовсе не ради князя… Он вздохнул, обернулся на Элис и проговорил тихо и задумчиво как-то: - Да… И, как водится, спросил о другом: -Как она? Он был каким-то странным. Мне очень хотелось помочь ему, но я знала, что он не позволит и я решила, что нужно просто говорить с ним. - Без изменений – объяснила я – но мне кажется, что она меня слушает. - А князь, часто с ней разговаривает? – спросил он, и я поняла, что он действительно, хочет это знать и интересуется искренне. - С ней никто не разговаривает, только я – ответила я и все смотрела в его глаза- выражение было мне незнакомо – он был очень, очень обеспокоен чем-то настолько, что мне стало его жаль, однако я знала, что жалеть его нельзя и поэтому просто поддержала разговор, его предубеждение насчет князя иногда заходило слишком далеко и я подумала, что отвлечь его от этих мыслей не помешает: - Но князь, князь и так много для Элис сделал. При этих моих словах он странно кивнул головой и сказал: - Да… И было странное чувство, словно он знает что-то такое, о чем говорить не может, не может со мной. Эта его отрешенность меня пугала. И то, что он не возразил даже, это тоже было странно. Он стоял рядом и молчал и был весь какой – то обеспокоенный и нервный, поглядывая по сторонам и я спросила, подумав, что лучше бы нам поговорить еще и спросила: - Вы торопитесь? Он посмотрел мне в глаза и ответил непонятно: - Нет… И тотчас же собрался уходить, снова повторив свое странное: - Вы берегите себя…- и ушел тотчас- не оборачиваясь. Он был таким нервным и таким уязвимым, что мне захотелось пойти вслед, окликнуть его, но внезапно я вспомнила – Нина похищена. Отчего-то мне не было уже до нее особого дела, я думала о Штольмане, о том, как он выглядел и говорил, мне было не по себе и единственное, что я сказала уже ему вслед, было: - До свидания… Но он уже не слышал меня, он быстро поднялся по ступеням и подошел к экипажу. Экипаж тронулся, а я вернулась к Элис, раздумывая о том, что было только что. Он видимо за Нину беспокоится – подумала я и эта мысль вернула меня на землю- беспокоится и князя сюда тотчас же приплел, у него во всех смертных грехах князь непременно виноват, однако же зачем – то он со мною говорил…..- эта, последняя мысль немного подняла дух и я отправилась догонять Элис. Мы продолжили прогулку, я шла рядом с ней и заговорила о том, о чем думала сама, размышляя вслух: - Яков Платонович спрашивал о тебе, ты же помнишь Якова Платоновича? – она не обращала на меня никакого внимания, а я все продолжала свое: - Ах, мне бы так хотелось, чтобы он спросил так же и обо мне. Ну вот также просто- Аня, как Вы? Но он не спрашивает. Нет, нет, конечно, он очень беспокоится обо мне, очень, но это все…по долгу службы. Еще он про князя спрашивал. Яков Платонович все время подозревает князя в каких-то кознях, это ужасно забавно – рассмеялась я, вспомнив, насколько князь благородно поступил в отношении Элис и как он беспокоился о Нине Аркадьевне и об их со Штольманом сложных отношениях и добавила: - И очень утомительно. Но, как только я это произнесла, Элис внезапно обернулась и словно шипящий котенок, оскалилась и зашипела мне в лицо. Я испугалась – выглядело это ужасно и смешно мне уже не было. - Что случилось? – спросила я, вглядываясь ей в лицо, но ответить она не успела – послышались шаги сиделки – Элис сразу же отвернулась и пошла дальше по тропинке, словно ничего и не было. Осмыслить то, что случилось я не успела- нас догнал дворецкий и сказал, что у князя ко мне срочное дело и у него для меня есть некие новости. Я последовала за ним, князь уже ждал в кабинете, и как только я вошла, назвал мне имя убитого- Яцек Каплинский. - Поляк?- спросила я и как-то внезапно вспомнила – «ищите поляков по всему городу». Разумовский утвердительно закивал и внезапно проговорил очень доверительно - Пожалуйста, помогите мне найти Нину. Он выглядел очень обеспокоенным и печальным и я подумала, почему бы и нет, почему не помочь ему и попросила его выйти. Он вышел а я попыталась позвать Яцека – ждать долго не пришлось – знакомое чувство присутствия духа овеяло легким ветерком, я обернулась и увидела его. - Зря я ушел из леса. Нужно было остаться там. там бы и сидел в лесу – он говорил на польском, но я понимала каждое его слово, затем он замолчал и я увидела воочию то, о чем он говорил. …Лес. Какая – то вовсе дикая местность, поле, заросшее по пояс лесными цветами и домик, маленький, бревенчатый домик в три окна… Видение исчезло, князь вернулся, я рассказала ему о том, что видела и добавила, что все же, нужно сообщить в полицию. - Я сообщу – пообещал он, и я поблагодарила его. Я отдышалась немного, поскольку было мне нехорошо, как обычно после видений и поняла, что князь тоже весьма странно себя ведет. Если Штольман был здесь, то почему же князь сказал мне о том, что сообщит в полицию только сейчас. Да и Штольман мне сказал, что «Это уже установленный факт». Раздумывая над этими странностями, я решила вернуться к Элис, спустилась с крыльца, мимо проехал экипаж, я уже видела Элис, и уже было хотела поспешить к ней, как внезапно чьи-то крепкие и грубые руки схватили меня, это было больно, неожиданно и страшно. Я попыталась отбиться и закричать, но людей было двое, и справиться с ними мне было не под силу. Они грубо и быстро затолкали меня в экипаж, и он тронулся с места. Мыслей не было никаких, эти люди завязали мне глаза и совершенно ничего не говорили. После первого потрясения от всего, первая мысль была о том, что это похищение. Зачем, кто эти люди и что им от меня нужно, понять было невозможно. В ушах все еще стоял испуганный крик Элис и я молила Бога о том, чтобы она перенесла этот кошмар без последствий. Весь долгий путь я размышляла о причинах, но так и не нашла ответов. Ехали мы долго, судя по всему, куда-то за город – через время экипаж начало так трясти, что временами казалось, что мы не доедем. С завязанными глазами, ехать неизвестно куда было страшно. Однако эти люди вели себя спокойно и весь путь не говорили со мной, да и друг с другом тоже.Наконец экипаж остановился. Я сошла, они повели меня куда-то по тропе- под ноги постоянно попадались корни, я спотыкалась, идти было далеко и неудобно и видимо поэтому они сдернули с меня повязку. Солнце на мгновение ослепило глаза, а когда я смогла видеть, то поняла, что мы где-то в глухом лесу. Едва заметная тропинка вилась все дальше и уже скоро мы пришли. Когда все остановились я огляделась и немного в стороне- на взгорке, увидела маленький, бревенчатый домик в три окна и узнала его – это был он, тот домик из видения, видения, которое показал мне Яцек. Все это связано, связано, каким – то непостижимым образом – подумала я, один из этих людей открыл дверь и меня очень грубо толкнули в спину. Я влетела внутрь и едва не расшиблась о деревянную перегородку, чуть пришла в себя, заглянула внутрь и увидела Нину, она, живая и довольно бодрая, сидела на сене, служившем видимо, постелью и при виде меня, театрально раскинула руки в стороны и заулыбалась ехидно: - Анна Викторовна…- словно только и ждала моего появления. - Нина Аркадьевна…- поприветствовала я ее растерявшись, а она продолжала иронично - Располагайтесь, заходите…- она поднялась, подошла ближе и развязывая мне руки, проговорила тем же ироничным тоном: - У нас здесь очень даже сносно…- она повела рукой на это убогое жилище- есть даже одеяло… Нужно отдать ей должное – держалась она в такой непростой ситуации просто великолепно, чего было не сказать обо мне – вечер тянулся медленно. С Ниной говорить было не о чем, само ее присутствие раздражало. Мне было бы легче, если бы я оказалась здесь одна, однако деться было некуда. К вечеру похолодало, и я попыталась уснуть, кое-как устроившись в этой импровизированной постели, поскольку понимала, что если не усну сейчас – позже это будет сделать труднее. Я с ужасом думала о родителях, зная их, я могла себе представить, что происходит в доме. Папа, наверное, вне себя и давно в полиции. При мысли о полиции, пришла и мысль о Штольмане, я вспомнила его обеспокоенное лицо и его слова- «Берегите себя, Анна Викторовна» - что-то было в этих словах и в этом тоне странное, я права была тогда, когда почувствовала это. Но как все это могло быть связано и почему, я понять не могла. Мысли все вертелись в сознании, Нина уже спала – я слышала ее сонное дыхание в ночи и оттого, что она спит здесь, рядом со мной, мне было совершенно невыносимо. Однако ноги болели, как и голова, мысли понемногу отступили, и я забылась странным, тяжелым сном. Проснулась я оттого, что птицы пели неимоверно громко, звонко и радостно. Я открыла глаза и поняла, что кошмар продолжается, села и увидела перед собой Нежинскую, она, видимо, давно уже проснулась и сидела напротив, разглядывая меня, это было сознавать весьма неприятно. Она улыбнулась своей ироничной, ехидной улыбкой и проговорила тем же тоном, что и накануне: - Доброе утро. Я повыбирала из волос запутавшееся в них сено и попыталась пригладить растрепавшиеся волосы, оглядываясь по сторонам, и услышала снова ее актерское: - Нет. Зеркальца здесь нет. Есть у меня, в сумочке, но цербер не дает. так или иначе – нам придется говорить друг с другом – подумала я и все же, решила поддержать разговор: - Думала, не усну, а спала, как убитая – проговорила я только лишь для того, чтобы не молчать. - Устали? Идти сюда далеко – уже без иронии произнесла Нина и взглянула на меня. Смотрела она тоже без иронии, под ее взглядом было неуютно, и я подумала, что сейчас самое время попытаться что-то узнать. - А что им от Вас нужно?- спросила я спокойно и осторожно. - Не знаю- тотчас ответила она- А от Вас? - Я тем более не знаю – ответила я, разговор явно не получался, да и не мог получиться, с чего бы. Она шевельнулась, вздохнула, и я снова услышала ее вчерашний, ироничный тон: - Наш обед- усмехнулась она – с улицы потянуло дымом и запахом чего – то съестного. - Давайте попробуем что –то- неожиданно проговорила она и подошла к забитому досками окну. Я удивилась, однако поднялась, встала рядом и тоже выглянула наружу – сквозь широкие щели между досок был виден костер, на котором что-то готовилось и человек, хлопочущий возле. - Ольгерт!- позвала Нина громко- принесите нам пожалуйста зеркальце! Он не обратил на нас никакого внимания, но Нина Аркадьевна была упорна- Что вам стоит? Ну невозможно же жить без зеркала! Вы нам принесите к окошку, мы посмотрим и все. Все же ее усилия увенчались успехом – этот человек отошел от костра и через пару минут уже подошел к окну и поднес к проему зеркальце, как она и просила. На этом все и закончилось. Мы вернулись обратно. Нина улеглась на сено, а я осталась сидеть неподалеку. - Как вы думаете, Якоб спасет нас?- услышала я и поняла, что еще один день здесь я не вынесу. - Яков Платонович – поправила я ее- Спасет, конечно. - Как жаль, что он сейчас лишен одного из своих главных ресурсов – ехидно проговорила она, я услышала, как сено зашуршало, и голос ее послышался ближе. - Какого? – спросила я, уже понимая, что она мне ответит. И она ответила, так, как я и думала. - Вашей помощи. Я обернулась – в прическе ее застряло сено, я сняла сухие, колючие травинки и спокойно, насколько смогла, спросила: - Это ирония? - Нет. Отнюдь. Я знаю, как много вы для него сделали – она тоже сняла с меня травинки и я поняла, что все же она издевается, издевается и старается уколоть. - А что, в Петербурге он плохо работал? – спросила я, резонно расценив, что такой вопрос поставит ее на место. - Блестяще – ответила она – но там у него был другой вспомогательный ресурс.- я чувствовала, что она сейчас скажет, но все же не думала, что она глупа настолько и спросила, уточняя: - Какой? И она ответила так, как я и ожидала: - Я.- и улыбнулась своей отвратительной, ехидной улыбкой. - То есть, Вы хотите сказать, что Яков Платонович плохой сыщик? – сделав вывод из ее же слов, спросила я. Она посмотрела несколько удивленно и разочарованно и я поняла, что здесь я все же смогла выиграть. Не знаю, на что она рассчитывала, но у нее не вышло. - Ничего я не хочу сказать – уже другим, безразличным тоном, сказала она и улеглась обратно. - Как давно Вы его видели? – спросила она совсем о другом, но не менее болезненном и я ответила коротко - Недавно. Буквально перед тем, как сюда увезли. Он к князю приходил. - К князю?- переспросила она- И о чем они говорили?- тон ее стал совершенно иным, обеспокоенным и без ехидства. И звучало в нем еще что-то, что позволило мне ответить ей уже смелее: - Я не знаю, о чем они говорили, но мне кажется, что Яков Платонович догадывается о причине Вашего похищения. - Он так сказал?- нервно спросила она. Я поняла, что наконец таки я, кажется, попала в больное место и добавила: - Нет. Он так не говорил, но мне так кажется. А что? - Ничего, ничего – невнятно проговорила она и больше ни о чем не спрашивая, осталась задумчиво лежать в сене. У меня появилось время на размышления, и я задумалась тоже. Ее реакция на мои слова о князе навели меня на мысли о том, что возможно, какая –то часть подозрений Штольмана относительно князя не так уж и беспочвенны. Впрочем нет, при чем здесь это – подумала я и Нина меня отвлекла. - Тоска – проговорила она и неожиданно предложила вызвать какого-нибудь духа. Не знаю, намеренно она это делала для того, чтобы отвлечь меня от размышлений или ей, в самом деле, надоело здесь быть, однако разговор был никчемный, общество Нины Аркадьевны начинало меня сильно раздражать, я скользнула взглядом в щель между досками и внезапно увидела, что возле человека, следящего за костром ходит призрак. Я поднялась для того, чтобы внимательнее разглядеть его, Нина увидела, что я заинтересована чем-то, быстро поднялась и встала рядом. Это был не тот человек, что был убит возле нашей ограды, совершенно незнакомый, в сером костюме, он бродил за спиной Ольгерта и напевал некую мелодию. Затем посмотрел в мою сторону, лицо его приобрело мрачное, тяжелое какое-то выражение, он протянул к нам руку в указующем жесте и я услышала его взволнованный голос: - Это она. Она виновата. Она меня убила.- все повторял он. - Кто вы? – спросила я его, он отвечал не совсем внятно, но я поняла, что он брат Ольгерта- старший брат. Я пыталась понять, зачем он пришел, и услышать еще что-то, но тут Нина отвлекла меня, я услышала ее испуганное: - Что с Вами? – обернулась к ней и увидела ее лицо- она смотрела обеспокоенно и испуганно и повторила- Что с Вами? Я снова посмотрела туда, где только что был дух, но он уже исчез. Мысли лихорадочно проносились в сознании. Она явно ждала ответа, и думать нужно было быстро. - У нашего сторожа был брат, он умер – осторожно ответила я, ожидая ее реакции, и она ответила так, что мне стало холодно: -Откуда Вы знаете? – спросила она быстро, без иронии и усмешек. - Он приходил – ответила я и она снова спросила, нервно и обеспокоенно: - И что сказал? Что он сказал, я ей ответить не могла, поскольку знала, что не убивала никого, а дух указал на нас, то выходило, что убийцей явно была Нина. Это было открытие, я еще не осознала этого до конца, но правды я ей, конечно, говорить не стала. - Песню на польском спел- ответила я, чувствуя, как она смотрит на меня, но к ней я обернуться не могла- я боялась, что она догадается о том, что я лгу. Но она поверила. - Песню на польском- усмехнулась она, успокоившись- А как это может нам помочь? – вслух подумала она. Мы отошли от окна, Нина бродила по домику и я не хотела знать, о чем она думает. Она походила немного и спросила внезапно, помню ли я мелодию песни и смогу ли спеть. Я ответила, что помню и смогу, но спросила зачем. И она предложила мне спеть и этим завлечь Ольгерта сюда: - Давайте сделаем так, он зайдет, мы выскочим и запрем его здесь. Я поначалу засомневалась, но она была убедительна, да и быть здесь в ее обществе мне очень не хотелось. Я подумала, почему бы и нет, не надеясь, особо, на успех, я запела на польском эту песню, что слышала от призрака, Ольгерт услышал, поразился, быстро подошел и спросил, откуда я ее знаю. Я ответила, что не знаю, а ее знал его брат, но он умер и был здесь и тогда Ольгерт просто взбесился. Обозвав меня ведьмой, он бросился к двери, Нина тоже метнулась туда, а я все напевала, стоя у окна. Он ворвался в домик с белым от бешенства лицом, твердя – ведьма, сейчас я тебя..но внезапно, Нина ударила его по голове. Откуда она взяла эту доску и откуда в ней столько силы- я поразилась только. Ударила сильно. Он упал и, видимо, лишился чувств или того хуже. При виде этой жуткой сцены мне едва плохо не стало, и я возмутилась ее коварству: - Да зачем?! Мы же хотели просто убежать! Но она схватила меня за руку и дернула к выходу. Бежали мы долго и все дальше и дальше уходили вглубь леса. Место было глухое, мы то поднимались на косогоры, то опускались вниз, перешагивая через коряги и поваленные деревья и в конце концов, выбились из сил. Я пыталась образумить Нину, сказав, что возможно, мы ходим по кругу, но она не слушала меня. Ее влекло все дальше и дальше, оставаться в лесу одной мне было еще страшнее, чем остаться с ней и мне пришлось следовать за ней далее. Мы пошли дальше, и мне все казалось, что мы не одни, что кто-то присутствует здесь еще, кроме нас и это не живой человек. Бежать постоянно было невозможно, мы убавили шаг, я немного поразмыслила, и я задала Нине давно мучивший меня вопрос: - Почему нас похитили? - Понятия не имею – моментально ответила она – те олухи, которые меня увезли, они ничего не объясняли и даже на вопросы не отвечали. Пока мы шли по лесу, меня посещали многие странные мысли, а сейчас я еще вспомнила карту в руках Штольмана в то утро и спросила ее снова: - Это из-за карточного долга? Она молчала, я обернулась на нее и увидела ее растерянное лицо: - Отк…Вы…с чего Вы взяли? – быстро поправилась она, но я уже услышала то, что хотела. И решила, что сейчас самое время выяснить все и словно начала вслух размышлять, подумав, что она не выдержит и выдаст себя - Странно. Штольман никогда не играет… Этими словами я попыталась вынудить Нину сказать мне еще хоть что –то, что могло пролить свет на эту темную историю. Ее видимо, что-то осенило, и она спросила удивленно: - Это вам дух сказал? - Да- ответила я, подумав, что так возможно, будет лучше, она, похоже боится того, что я могу узнать что-то из таких источников о которых она и думать не может. - И что еще он Вам сказал?- нервно спросила она. - А больше ничего. Я думаю, Яков Платонович догадался, почему Вас похитили.- я не зная всего до конца все пыталась вынудить ее на откровения, от испуга ли, отчего другого- мне было все равно, но видимо, она привыкла лгать и изворачиваться. - Вот как?!- воскликнула она. - Да. И возможно, это связано с его карточной игрой в прошлом. Что Вы об этом знаете? – спросила я ее о том, что приберегла напоследок, и уже злясь, намеренно наступила ей на подол платья – Или говорить не хотите? Она вырвала подол из-под моей ноги и злобно заявила: - Послушайте! Если Вы со мной тут бродите, это еще не дает Вам права со мной так разговаривать! - Да! Но у меня есть право знать, почему меня похитили! – возразила я ей.- Я-то никакого отношения, ни к каким играм не имею. - Так же, как и я – упрямо ответила она и я поняла, что ничего она мне не скажет. Тогда я, в самом деле, догадалась почти обо всем, но искренне не понимала, причем здесь я. Это я поняла позже, много позже, чем следовало. В этот момент я заметила старое дерево, мимо которого мы уже проходили, и снова заметила Нине, что мы ходим по кругу. Мы вымотались совершенно. Идти было невозможно и Нина, опустившись на поваленное дерево, сказала: - Все. Я больше никуда не пойду. Мы поспорили о том, что нужно идти дальше, она сказала, что когда-нибудь нас найдут и с усмешкой еще и закончила: - Нас же ищут. Штольман же нас ищет. Мы сидели на этом поваленном дереве, рядом какое-то время и я внезапно поняла, что Нина спит – она сидела, привалившись плечом к дереву, и спала. У меня появилось время на размышления, которых я была лишена, благодаря ей. То, что Штольман никогда не играет, всегда казалось мне странным и то, как он ловко обращается с картами, я видела тоже. Не нужно быть академиком, чтобы догадаться, в чем здесь дело. А поскольку у трупа была найдена карта и эти люди, похитившие нас, были связаны с ним, то след карточного долга проступил настолько явно, что не заметить это было весьма трудно. И тут я вспомнила нечто, что заставило меня подумать еще о чем-то странном- князь. Он тоже знал о том, что Штольман не играет! Тогда, когда они едва не подрались у меня на глазах, он ехидствовал, когда говорил о том, что играл с полицмейстером, а я тогда просто ничего не знала и понять не могла всего. И как он может быть замешан в этом? Разве что ссудил денег, а Штольман не любит быть обязанным- в этом все дело? Все это странным образом сложилось в моей голове, одного я не могла понять – почему там, в лесу, у домика, ко мне вышел этот дух и указал на Нину, как на убийцу. Я взглянула на нее – она так и спала, свесив голову набок. Я осторожно встала, отошла подальше и решила сама позвать его и выяснить в чем тут дело. Я отошла шагов на тридцать, нужно было дальше, но не было возможности, впереди был овраг, и пришлось встать здесь. Я позвала его и он пришел тотчас- не случайно мне казалось, что кто-то следует за нами. И он был зол. Возможно, если бы Нина не обошлась так жестоко с его братом – я узнала бы больше.Нужно было торопиться и я сразу же спросила его о главном: - Что это были за деньги, те, которые Штольман проиграл? Он смотрел мимо меня, лицо его ничего не выражало, и я поняла, что права, но он мне об этом ничего не скажет. Было досадно, но все же я попыталась выяснить другое- о том, зачем он пришел ко мне. - Что случилось потом? Скажите мне, что случилось потом? Он смотрел все также мимо меня- похоже что Нина привлекала больше его внимание, однако после этого вопроса, он перевел взгляд и посмотрел мне в глаза. И я увидела … Экипаж, этот человек, он подходит к экипажу. И эта песенка…она звучит в нем. Он усаживается рядом с неким человеком. Коробку передают из рук в руки, тот, что взял- откидывает крышку – в коробке лежат аккуратно перевязанные ассигнации – их очень много. Человек закрывает крышку, удостоверившись в содержимом. Крышка закрывается. Человек, взявший коробку, подается вперед, и я узнаю его – это тот, что убил человека, лежащего у нашей ограды. И тот, что мелькал в гостинице…месье Жан, песенки уже не слышно, и я с ужасом понимаю, что брата Ольгерта больше нет… Призрак исчез, видение исчезло, внезапно и я даже осмыслить ничего не успела, как поняла почему. Я обернулась – Нина улыбалась мне странной улыбкой, и я поспешила вернуться к ней. - Вы с кем –то говорили? – неимоверно нервно спросила она. Я улыбнулась ей, настолько легко, насколько вышло, и ответила: - Я хотела вызвать дух, который мог бы вывести нас отсюда. - И что? – снова испуганно и нервно спросила она. Я развела руками и проговорила, как можно убедительнее: - Он не явился. Она посмотрела на меня странным взглядом, а мне отчего-то вспомнились слова дяди, сказанные с год назад «…и опасная», да, действительно, сейчас она выглядела опасной, Господи, что может связывать их?- с отчаяньем уже подумала я, подобрала с земли палку покрепче и сказав Нине, что пора идти, первой пошла вперед. Мы снова шли и шли, и было понятно уже, что заблудились. День уже угасал, солнце садилось, мы спустились в какой-то овраг, кругом клубился странный, сизый туман и Нина испуганно спросила: - Что это за запах? В горле запершило, туман клубился все гуще, его становилось все больше, словно его изрыгал какой –то неведомый и страшный зверь. Дышать становилось все тяжелее, этот странный, удушливый туман подступал все ближе, начал душить кашель и я снова вспомнила ту историю с Мишелем, этот запах, он был похож, похож и я с ужасом поняла, что если сейчас мы не уйдем отсюда, то не уйдем уже никогда. Я схватила Нину за руку и потянула ее прочь от этого гиблого места. Каким – то чудом, нам удалось отойти подальше, воздух стал чище, дышать стало легче, но на этом все и закончилось. Я провалилась в серую пустоту, как в бездну, бездну без сновидений и отдыха. Очнулась я уже утром и с первым же вдохом поняла, что мы выжили. Я закашлялась и огляделась – светило солнце и уже высоко – видимо уже давно наступило утро. Я огляделась и увидела, что мы вернулись туда же, откуда ушли - неподалеку стоял бревенчатый домик в три окна, и вокруг него не было ни одной живой души. Я обернулась к Нине и испугалась – она не выглядела живой, но когда в панике я потрясла ее – она зашевелилась, вдохнула глубоко и закашлялась, как я недавно. Похоже, что ей было хуже, чем мне, я помогла ей подняться, мы добрели до домика и рухнули в сено. Не знаю, сколько времени мы пролежали там, откашливаясь, засыпая и просыпаясь снова, но в какой-то момент, сквозь забытье, я услышала шум – кто-то и не один бежал в сторону домика, топот слышался все ближе, скрипнула дверь, я обернулась и увидела Штольмана. У него было абсолютно белое лицо и на этом застывшем лице жили только глаза – темные от волнения и беспокойства. Он поймал мой взгляд, и я метнулась навстречу этому потрясенному, взволнованному взгляду, словно и не было этих жутких дней и ночей. Наконец он держал меня в своих руках так, как мечталось в снах- нежно и сильно сжимая и зарываясь лицом в мои волосы и я отпустить его не могла в страхе, что мне это только снится. Но мне не снилось – он был здесь, живой, теплый и любящий – я знала это, чувствовала по его прерывистому, взволнованному дыханию на своем виске, по тому, как он обнимал меня и, видимо, мы так стояли долго. Но волшебство закончилось – позади нас раздался сухой, надрывный кашель и надтреснутый голос Нины произнес: - Руку кто-то подаст даме? В домик зашел один из полицейских, подал ей руку, Штольман отпустил меня и посмотрел на нее. И я, обернулась и посмотрела – у нее было бледное, потерянное лицо и на мгновение мне показалось, что в ее темных, сумрачных глазах, блеснули слезы. Я отпустила его, скользнув ладонями по его рукам и обернулась к выходу.. - Я…я провожу – услышала я и взглянула в его лицо, он смотрел на Нину, я осторожно высвободилась из его рук и пошла к двери. Все же он взял меня под локоть, довел до двери и обернулся снова. Это уже было невыносимо, и я шагнула вперед – мне подал руку Евграшин и вывел меня на тропинку. Путь обратно показался мне гораздо длиннее, чем тогда, когда я шла сюда с завязанными глазами. Я шла впереди и услышала, как Штольман сказал Нине негромко, но отчетливо - Я все решил с Гроховским… - Я все решила год назад – ответила она и больше я ничего не услышала, они немного отстали и голоса потерялись в птичьем гомоне и шорохе шагов. Я снова обернулась – они говорили о чем –то и похоже было по их лицам, что на повышенных тонах. Я сделала вид, что поправляю ботик, мне очень хотелось услышать, о чем они говорят, но внезапно Нина стремительно, безо всякой поддержки пролетела мимо меня, и даже со спины было видно, что она крайне раздражена. Я смотрела ей в спину и услышала его, негромкое, сказанное неопределимым тоном: - Каблук? - Ничего, не беспокойтесь- неожиданно для себя, раздраженно ответила я. Он подступил совсем близко, попытался взять меня под руку, проговорив каким –то новым, необъяснимым тоном: - Скоро мы дойдем до экипажа и…- но я не дала ему помочь: - Вы Нине Аркадьевне помогайте- вылетело неосознанно и зло. Мое уязвленное самолюбие сыграло со мной снова злую шутку- я не смогла, не смогла справиться с эмоциями, увидев, как они говорят друг с другом. Эта двусмысленная ситуация и без того вымотала меня, а это просто добило мой смятенный разум. Мы дошли до дороги, экипажей было три, Евграшин подал мне руку и усадил в первый. Штольмана возле видно не было и я подумала, что он, видимо, с Ниной поедет – эта мысль снова выбила меня из колеи, и я разозлилась уже на себя за свою вечную несдержанность. Описывать то, что произошло дома, я не стану. Меня уложили в постель, вызвали Милца, все суетились и ходили с обеспокоенными лицами и вечер миновал довольно сносно. Я уснула быстро, и ничего мне не снилось, лишь под утро я увидела снова этот домик, эти глаза, в которых было столько всего, что не хватит слов описать, почувствовала его дыхание на своем виске и проснулась, не понимая, сон это или явь. На следующий день мне стало лучше, я встала и мама, совершенно не терпящим возражений тоном, заявила мне о том, что папа отказал Штольману от дома, что если я хочу мира и спокойствия, то никогда не должна встречаться с этим человеком. Она так и сказала – « с этим человеком» и от этих ее слов меня охватило отчаянье. Я поняла, что терпение их закончилось, как закончилась и моя безграничная свобода. Я не стала ей возражать. К чему? Если она не понимает меня, все они, значит, так тому и быть, пусть. Но я не стану делать так, как они этого хотят. Я не смогу. И я не хочу. Два дня я лежала, гуляла, читала и была образцовой дочерью и племянницей. Все успокоились, угомонились, в доме стало, как прежде- тихо и уютно и я написала записку. Записку Якову, я скучала, мне нужно было увидеть его, убедиться, что все хорошо, все так, как нужно. Попросить прощения, в конце концов, если потребуется. Утром пришел мальчик с почтой я, дав ему много больше, чем следовало монет, отправила записку в участок. Наконец я смогла это сделать – пригласить его на свидание. Пусть так, не явно и обманув родных, но до этого мне не было никакого дела. После обеда я взяла книгу, ушла в беседку, почитала там с полчаса, а затем, совершенно спокойно вышла из ворот и отправилась в парк. Еще издали я увидела, что он ждет меня. Я прибавила шаг, он пошел навстречу мне и мы встретились на полпути. Расстались мы не слишком хорошо, видимо поэтому ему было непросто заговорить с ходу. - Как Вы? – спросил он первое, что сказал, и я рассмеялась, а он с удивлением смотрел и видимо, не понимал, что происходит. - Все хорошо, Яков Платонович, просто вспомнилось – улыбнулась я и мы пошли рядом. - Спасибо Вам за тайное свидание – улыбнулся он. - Простите, что оно тайное, просто отец, он…я пыталась подобрать слова, но он сказал за меня сам: - Он отказал мне прямо от дома - Да, но это недоразумение, которое, я уверена, скоро кончится – проговорила я, взглянув на него – он смотрел под ноги и негромко проговорил: - Да батюшка Ваш прав, нужно Вам подальше держаться от меня, а мне от Вас… Я чувствовала, как он смотрит на меня, тема эта мне не нравилась, я была рада тому, что он рядом и тему решила сменить, взяв его под руку: - Так. Давайте поговорим, о чем нибудь другом. - Давайте – моментально согласился он, легко улыбнувшись. - Говорите – предложила я ему начать тему. - Вы как себя чувствуете, Анна Викторовна?- спросил он уже серьезнее- Что врачи говорят?- тон был легкий и необычный, пожалуй что так мы и не говорили никогда и я постаралась ответить как можно обстоятельнее: - Доктор сказал, что воспалены дыхательные пути, но это скоро кончится, уже проходит. - Скорейшего Вам выздоровления – улыбнулся он и я поспешила поблагодарить. - А, этот туман, у него был какой-то запах?- неожиданно спросил он. - Да. Такой удушливый, но не как дым. Сладкий…- я не успела договорить, заметив за оградой парка Разумовского и Нину. Штольман смотрел на меня, и видимо, лицо у меня изменилось, он тоже посмотрел туда же, проследив за моим взглядом. Эти двое издалека поприветствовали нас, мы сделали то же самое, и я бессознательно взяла его под руку совсем иначе, мне вдруг захотелось больше никуда его не отпускать. Эта встреча вернула воспоминания и я спросила: - А Вы не раскроете мне тайну нашего похищения? - Да нет никакой тайны. Это недоразумение – легко ответил он, немного помолчал, а затем добавил доверительным тоном- когда –то князь и Нежинская помогли мне… - А Вы им…- сказала я , подумав, что не стоит говорить обо всем сразу а стоит рассказать чуть позже. Он выглядел таким спокойным и милым, я думала, что сейчас все будет только лучше и как-то так неосознанно забрала из его рук трость, и он позволил мне ее забрать и еще и от этого, от того, что он позволил, я позволила себе, то, чего не следовало. - Что Вы имеете в виду? – спросил он очень серьезно и удивленно. Мы остановились, я встала перед ним и спросила, глядя ему в лицо: - Но это ведь вы тогда вели дело об убийстве этого курьера? Так? Сказать, что он был удивлен моей осведомленностью, это ничего не сказать. - Да, я вел это дело – ответил он снова как-то очень серьезно и очень странно, но я не обратила внимания. - И не нашли убийцу? – спросила я, думая о том, что он будет еще больше удивлен, когда я расскажу ему о том, что знаю теперь. - Не нашел…- тихо проговорил он с каким-то странным выражением глядя на меня, но я, слишком занятая собой, снова не обратила внимания. - Не нашли…- повторила я за ним, предвкушая эффект. - Постойте…Вы же не думаете, что меня можно купить? –неожиданно спросил он. Не возмущенно, не гневаясь, просто спросил, да даже не спросил, а сказал утвердительно, как обычно. И это было самое страшное. Он подумал совершенно не о том, но я поняла, что катастрофа уже наступила. - Нет, я просто…- я не успела ничего сказать. Он проговорил невозможным тоном: - Выздоравливайте, Анна Викторовна – забрав одним легким движением трость из моих рук. Рукам сразу стало чего-то не хватать и на душе стало пусто, а он ушел. Ушел, не сказав больше ни слова и не обернувшись. Он всегда уходит не обернувшись. Я растерянно смотрела ему вслед и попыталась окликнуть раз, другой, но он уходил от меня быстрыми, легкими шагами и я понять не могла, как же так вышло. Как бы то ни было – теперь уже поздно думать об этом. Обуздать себя самое- вот что должно заботить меня сейчас. Это прошлое – его прошлое, то, что он понимает все по своему, вот так, как в этот раз, мне понять пора это все. Вышло как тогда, зимой. Тогда он решил, что я обманула его, теперь о том, что я могла подумать о нем вот так. Это немыслимо просто. Но это объяснимо. Просто я позволила себе ту глупость, я заигралась, решив, что это мне позволено. Напрасно. Мне нужно вернуться в начало. Иначе все пойдет не так, как хотелось бы мне. Пусть все будет легче и проще. Да, так будет правильно. И еще нужно подумать о другом, о том о чем я думала вначале, о том, что мне показалось все, нет конечно, вот сейчас подумалось – ведь он даже по имени меня не назвал ни разу –так ведь и это неправда- называл, тогда , в истории с Женей – «Анну я провожу»- сказал он тогда и потом, у реки, но тогда я не слушала, мною тогда владело совсем иное – ревность и упрямство. Но было еще одно, тогда, на кладбище, за оградой, тогда, когда он оправдывался передо мною за « ее жест». Это было. И это было искренне. Я права – нужно вернуться в начало – так всем будет лучше. Всем. Ах, господин Штольман и отчего же Вы такой сложный, что понять Вас никак невозможно? И отчего же вы всегда, всегда все понимаете по своему – в черном свете? И как мне вернуть то, что я упустила? Только теперь я понимаю, почему я оказалась там, в этом домике, вместе с Ниной. Все знают о нас- все, включая приезжих, польских бандитов. И Мишель тогда знал. И родители знают потому, что знают все. И он теперь знает, что все становится хуже. И поэтому еще не хочет быть рядом- «нужно вам подальше держаться от меня а мне от вас»- да он этому следует уже давно, просто я раньше этого не видела. Но теперь я подумаю, как это можно исправить. Если это еще возможно. P.S. Это свойство его такое, прошлая жизнь сделала его таким – все он видит хуже, чем есть. Все у него сложно и везде мрак. Но разве солнце нужно не для того, чтобы мрак рассеялся? Я вернусь к началу – я стану такой, как прежде – пусть успокоятся все. И только здесь я позволю себе быть собой. Другого выхода нет. Надеюсь, у меня выйдет. Это будет непросто, но иначе нельзя.