По следам. Несказка.

Все началось с грозы. Вся эта история состояла из грома, молний и странных вещей, пугающих и непонятных. Но было в ней и еще нечто, то, что поначалу казалось странным а позже превратилось в еще одно подтверждение того о чем я все поняла уже давно. Я снова взяла на себя непосильную ношу – я решила стать легче, для того, чтобы все стало проще, однако проще ничего не стало. Но решение было правильным – и родители и все остальные решили, что я вернулась к началу и стала прежней – веселой, взбалмошной и совершенным ребенком. Одна я знаю, насколько мне это непросто дается, но, однако, дается. Правда я не знаю, насколько меня хватит. Возможно, я даже привыкну. И только время покажет, насколько я права. В этот раз мне непременно нужно было помочь всем. Я обязана просто была помочь Улле, хотя бы из чувства солидарности и мне должно было помочь Штольману, хотя он моей помощи не просил и не хотел. А я подумала, что им овладеет предубеждение, да еще и ум его материалистический и логичный пугал меня в этом деле. И я снова совершила ошибку, обидев его своим недоверием, но если бы не эта ошибка, я не утвердилась бы в другом. Все запутанно и странно. И чем дальше – тем сложнее. Увы. Впрочем, нужно изложить все по порядку, ибо есть здесь нечто, что нельзя забыть и это должно быть здесь – от первого до последнего слова. Быть легче в этой истории и изображать из себя, то, что было прежде у меня вышло довольно фальшиво, только лишь папа и поверил мне. Маме было все равно, дядя был обеспокоен и взвинчен, а вот Яков, он почувствовал что – то, он понял, что со мной что-то не так и никакая легкость меня не спасла. С нейтралитетом тоже ничего не вышло, и пути наши пересеклись снова по моей вине, и справиться с собой мне сложно, да и он, там, на крыльце и раньше, начиная с того, как мы столкнулись возле двери, ему тоже не так просто быть нейтральным. Я это чувствую, как и то, что он намеренно начинает меня избегать, «держаться подальше», как он сказал тогда. Возможно, он думает, что так избавится и от меня, и от чувств своих? Наверное, это так. Если было бы иначе, он шагнул бы ко мне, там, в участке, но он не шагнул. И что теперь делать мне? Все и всё против меня, никто не хочет меня понять, все стараются оградить меня от всего. И от себя самой тоже, только вот они не понимают, что это невозможно. они все думают о себе. Все. И даже Штольман. Он, видимо, решил, что так будет лучше всем. Родители не терпят его, я вечно ввязываюсь в авантюры и мешаю ему. Нужно было уехать тогда. Правильно он тогда сказал – «всем было бы лучше». Всем. Им всем было бы лучше. Только вот я, а как же я, кто подумает обо мне? Почему любовь, неважно какая – родительская или иная, всегда причиняет боль? Быть может оттого, что она велика слишком, эта любовь? Что-то совсем грустно все выходит, сейчас я запишу о том, что случилось и возможно, в голову придут более светлые мысли. Итак. Утром выглянуло солнце, после ночной грозы все было сверкающим и умытым, и утро было просто восхитительным, и даже разговор об оккультизме и магии, который завел за завтраком дядя, не испортил поначалу общего, благодушного настроя. Он отчего – то начал возмущаться тем, что в моду вошли восточные маги и экстрасенсы, объявил их мошенниками и был весьма эмоционален. Мама с отцом довольно беззлобно подтрунивали над ним, и я позволила себе тоже поддержать беседу, вспомнив о том, что две недели назад в город вернулась графиня Уварова, да не одна, а с компаньонкой, некой Уллой, о которой писали в Телеграфе, как о почитательнице восточный культов. Дядя усмешки в моих словах не заметил и продолжил сетовать на то, что шарлатаны всех мастей рвутся в провинцию зарабатывать авторитет. Я читала о ней, особа была представлена там более чем претенциозно, и было упомянуто о том, что она феминистка – это было безумно интересно, а вот дяде, похоже, было, что она вовсе не нравилась. Как, впрочем, и маме с папой – они, в открытую уже, принялись подтрунивать над Уллой и я возразила папе, сказав то, что думала. О том, что Улла – женщина передовых взглядов и прочем. Но он лишь рассмеялся и неизвестно, чем бы закончился наш разговор, если бы не пришла Прасковья и не сообщила бы жуткую новость. Лицо ее выражало крайнюю степень волнения и на мамин обеспокоенный вопрос, что случилось, она ответила, что графиня Уварова погибла. и что все говорят о том, что погубила ее именно ее компаньонка. С этого момента, все пошло не так, как могло бы быть. И то, что я решила вести себя легче и проще – сыграло свою роль – я и сама за те дни, с которых решила так поступить, поверила в то, что я вернулась в начало. Только с дядей я говорила иначе, чем с другими, однако мое решение сыграло со мной злую шутку, но об этом позже. Да и газетная статья произвела на меня впечатление, и то, что я считаю Уллу женщиной передовых взглядов- это я сказала папе искренне и во многом с ней была согласна. Мне всегда претили догмы и ограничения и более свободные люди ничего, кроме восхищения у меня не вызывали. Да и не вызывают. После этой печальной новости завтрак перестал быть легким, мама опечаленно рассказала о графине, о том, что она была одинока и несчастна, несмотря на все ее богатство. После этих ее слов повисла пауза, которую прервал папа, неожиданно заявивший о том, что и ему надо быть у Уваровой, потому как в свой последний приезд, графиня попросила его быть ее душеприказчиком. Мама отчего-то восприняла эту новость не слишком хорошо, удивившись тому, что отец не рассказал ей об этом. он легко ответил ей, что не думал о том, что должен был поставить ее в известность и отбыл через пять минут в весьма обеспокоенном состоянии. Дядюшка же не преминул отомстить маме за ее выпада за завтраком и уколол ее, сказав о том, что когда нет объектов для ревности, начинают ревновать к службе. Мама отнеслась к его словам весьма нервно и со стороны эта сцена выглядела неприятно. Они не терпят друг друга, и с каждым днем это становится все очевиднее, не знаю, сколько еще это продлится до того, как случится что – то нехорошее. Но напряжение просто витает в воздухе. Меня это только печалит – если уедет дядя, мне станет совсем тяжело. И поэтому тогда, утром, я высказала им то, что думала, сказав о том, что они неправы в этом своем противостоянии и отправилась в сад. Я вышла и задумалась, эта история с Уллой не выходила у меня из головы – все так предвзято к ней отнеслись, и дядя и отец…и тут я вспомнила о том, что папа сказал о полиции и мысли мои потекли в немного ином направлении. Штольман не воспринимает никаких феноменов и фантазий, он тоже может вполне отнестись к ней предвзято – пролетело в моем сознании и когда я об этом подумала, то еще не додумав до конца, обнаружила внезапно, что уже выхожу из садовой калитки. Где был особняк Уваровых я знала, там был папа и это вполне могло объяснить мое присутствие там, мне нужно было быть там и попытаться хоть что – то узнать. Беспокойство об Улле гнало меня туда, отчего-то я уверена была, что она неповинна в смерти графини, но было и еще одно, что гнало меня, здесь можно об этом сказать. Мне хотелось видеть Штольмана – мы не виделись давно, да и расстались странно, у нас был договор о нейтралитете и все эти дни я твердила себе, что буду его соблюдать и выглядеть как должно – по дружески. Он предложил дружбу – так тому и быть. Представить это отчего – то было уже сложно, но тогда я подумала, что легко справлюсь. Однако же я не справилась. Не справилась с первой же минуты. И именно с той минуты все пошло не так, как должно. Я очень торопилась, вся эта история вышла какой – то стремительной и двигалась я в ней как – то соответственно. Я подошла к особняку, увидела полицейский экипаж и Синельникова у крыльца, и тотчас поняла, что Штольман там. Взлетев по лестнице в считанные секунды, я влетела в коридор, увидела распахнутую дверь, не сбавляя шага, отправилась туда и тут это произошло. Из дверей буквально вылетел Штольман, еще бы мгновение и я оказалась бы у него в руках, но я успела увидеть его и резко остановилась. Настолько резко, что покачнулась и для того, чтобы равновесие удержать, пришлось постараться. Выглядело это, видимо, странно, у меня было чувство, словно я налетела на стеклянную стену и чудом не расшиблась. Все обошлось. Сердце стучало странно, с перебоями, а в лицо Якову я взглянула лишь на мгновение и тут же, из этого дверного проема увидела в комнате отца – лицо его выглядело обеспокоенным, и видно было, что он нашей неожиданной встрече со Штольманом не рад. Ситуация была неловкой и тут я услышала, как Штольман абсолютно спокойно и по дружески этак, официально, проговорил легко: - День добрый. Как я понимаю, вы к папе? Не буду вам мешать. При звуке его голоса я поняла, что все мои уверения себе яйца выеденного не стоят, однако подать виду я не могла ни при каких условиях и, не взглянув больше на него, улыбнувшись папе настолько доброжелательно и легко, насколько вышло, шагнула в комнату. У отца выражение лица тотчас изменилось, он успокоился видимо, увидев нашу со Штольманом прохладную встречу, и он улыбнулся в ответ на мою натянутую улыбку. Правда улыбнулся тоже несколько странно и смотрел на меня испытующе, когда спросил у меня, зачем я здесь. Я сказала ему о том, что пришла Уллу поддержать и это была правда, но он смотрел каким –то не верящим и не совсем понимающим взглядом. Тогда я попыталась убедить его, сказав о том, что не подобает обвинять человека только из –за того, что сплетники городские болтают о том, что она виновна. Он выслушал меня с большим трудом, и не успела я закончить фразы, как он тут же и возразил: - Послушай, я не желаю, чтобы ты…- но я поспешила его перебить, прежде, чем он снова начнет читать мне нотации. - Между прочим, меня тоже называют ведьмой и тоже уже готовы жечь на костре…- это похоже немного остудило его, он смотрел уже каким-то иным взглядом, и я добавила уже поскорее, чтобы успех закрепить- тебе это никогда в голову не приходило. Лицо его приобрело странное выражение, он словно слов подобрать не мог, не знал, что мне ответить и сомневался, и я тогда снова поспешила высказаться, пока он в некой растерянности пребывал: - Пап, ну пожалуйста, ну пару минут, и я выйду к тебе – я изо всех сил пыталась изобразить ребенка, которого он так во мне любил. И это сработало. Он взглянул тем же взглядом, и даже сердиться попытался было, но все же я победила, я обняла его, поцеловала в щеку и, изобразив необычайную легкость и «прежнюю Анну», спросила совсем как раньше о том, можно ли купаться пойти: - Можно? – это было весело, лукаво и мне самой даже веселее как – то стало. Папа был сражен – он никогда не мог устоять перед такими моими детскими выпадами, потому как до сих пор считал меня ребенком и, сделав вид, что не совсем доволен, все же согласился. Я выпроводила его из комнаты и обдумав свои действия, решила, что самое лучшее будет, если я опущусь именно на тот стул, где умерла Уварова. Усевшись, я положила руки на стол и не успела глаза закрыть, как тотчас почувствовала знакомый ветерок, извещавший о присутствии духа. И тотчас же пришло видение – …ночь, темно, лишь только зажжены свечи. Открывается дверь, и я вижу графиню. Она поднимает руки, словно зовет меня к себе, а за спиной ее, создавая вокруг нее странный, светящийся ореол, откуда – то идет свет – яркими, странными лучами, словно из вырезанных в пространстве отверстий. Дверь закрывается и Уварова остается там, но перед тем, как она исчезла, я видела выражение ее лица – печальное и взволнованное одновременно… Видение ушло. Я пришла в себя и с трудом перевела дух. Видение было странным, что оно могло означать, я не поняла, но мне отчего-то снова стало понятно, что Улла здесь, ни при, чем. Я вспомнила о том, что сказала папе, о том, что пришла ее поддержать, да собственно я ради этого и пришла. Кроме того, сказать кому-то о видении было бы нелишним, вот только кому и как, но эти мысли были сейчас неважны, я вышла в коридор, папы там не было уже, зато я услышала голос Штольмана, который абсолютно полицейским и сухим тоном, произнес: - Госпожа Томкутэ, мы вынуждены вас задержать до выяснения обстоятельств. Городовой проводит вас в управление. Ну вот, я так и думала, что так будет, он непременно ее арестует- эта мысль просто подтвердила то, о чем я думала еще дома и я быстрыми шагами поспешила туда, возмутившись тому, что все так легко подтвердилось. Улла стояла у окна, уже шагнула к городовому и выглядела она очень несчастной, прижимая к себе некую книгу, а я обернулась на Штольмана. Выглядел он так же, как в коридоре- отстраненно и официально, одно наложилось на другое в моей голове и вышло у меня слишком нервно наверное: - У вас есть основания, позвольте полюбопытствовать? Лицо у него приобрело странное выражение, он шагнул ко мне совсем близко, взяв под локоть, словно в сторону отодвинул и проговорил мне в лицо прямо и глядя в глаза: - Анна Викторовна, здесь я решаю, кого арестовывать и на каком основании – и, обернувшись к городовому, бросил коротко- Уводи. А сам снова посмотрел в мое лицо, и мне показалось, что если я сейчас еще что-то скажу об аресте, он мне снова сделает выговор, да и поняла я уже, что выглядело это странно, наверное. И я не стала ничего говорить. Улла тем временем уже дошла до двери мимо нас и возле самого порога оступилась и споткнулась, я снова ощутила жалость к несчастной и спросила, не сходя с места, с участием: - Вам плохо? Выглядела она в самом деле плохо- была бледной и стояла на ногах нетвердо, но все же ответила слабым голосом: – Терпимо. Мне просто как – то нехорошо после этой ночи. Однако эта сцена ничего не изменила. Штольман молча, кивнул городовому и тот все же вывел Уллу в коридор. А я тотчас посчитала, что нужно высказать ему то, о чем я думала еще с утра, взяла его за плечо и почти что в ухо ему сказала, как мне показалось, нормально, но вышло, однако язвительно: - А вы, конечно же, сразу принялись за охоту на ведьм. Для вас, материалиста, это обычное дело. Выговорив это все я тотчас отпустила его и отвернувшись, даже отступила на шаг, ибо силы я свои переоценила – стоять так близко да еще и держать его за локоть, это я напрасно сделала. Я еще в себя не пришла от этого ощущения близости, как услышала за своей спиной, совершенно не то, что ожидала: - Я был готов к вашему участию, но при таком тоне и чтении морали…- я прямо чувствовала, как он близко подступил ко мне и выдохнул свое возмущение, сказанное тихо, но так, что сердце остановилось: - Увольте. Я услышала, как он нервно, со стуком, схватил свою трость и саквояж, и услышала его удаляющиеся шаги. Мне ничего не осталось, как опуститься на стул, взвинченной и расстроенной тем, что случилось. Я так и слышала его слова- «я был готов к вашему участию», как же так- пришла растерянная мысль и я поняла, что и сама была не совсем права, но кто же знал и на место растерянности неожиданно пришло раздражение- так вот значит как, вот как он теперь будет поступать со мною – стоит мне лишь слово поперек сказать – он тотчас же забудет о своем предложении мира и использует мои же слова для того, чтобы быть от меня подальше, а мне быть подальше от таких дел. Размышляя об этом, я шла домой и злилась на себя и на него. Я и думать не думала, что все так обернется, не надо было мне его трогать – пришла какая – то странная мысль и только подумав об этом, я поняла, что я его границы нарушаю. Но ведь у меня это выходит бессознательно - пришла успокаивающая мысль и я больше думать обо всем этом просто не могла. Мысли мои вернулись к тому, с чего все началось – к графине и Улле. Чтобы помочь Улле, мне непременно нужно было понять, что случилось с графиней – на Штольмана я уже не слишком надеялась, учитывая то, как он со мною поступил, да и с Уллой тоже и пришла я домой крайне обеспокоенная. Я поднялась к себе, попыталась вызвать дух графини, но ничего не произошло. Я пыталась снова и снова и вскоре, после трех уже безуспешных попыток, поняла, что она не придет. Это было странно- ведь явилась же она мне в доме. Ничего понятнее не становилось, и я подумала, что - дядя, как же я о нем не подумала, вот кто поговорит со мною обо всем этом. Я воодушевилась этой идеей и выскочила из спальни в поисках его. Нашла я его на улице. Он прекрасно устроился в беседке – разыгрывал партию в шахматы, при этом попивая домашнюю наливку. Выглядел он при этом весьма довольным собой и, увидев мое обеспокоенное лицо, спросил весьма миролюбиво: - Мон шер, что гложет твой пытливый ум? Но мне некогда было с ним шутить и я сказала ему точас же о том, что видела графиню в доме и странном свечении над ее головой. Он, к моему удивлению и досаде, отреагировал странно- он задумчиво разглядывал партию и проговорил так же задумчиво, глядя на шахматные фигуры: - Графиню…Дух графини? – спросил он спохватившись, но было очевидно, что это все отчего-то его не занимает так, как меня. Я сказала, что видела ее в комнате, что она напугала меня и ничего не объяснила. - А папенька твой тебя не напугал? – вдруг спросил он как бы между прочим, все так же глядя на шахматную доску. - Он должен был метать громы и молнии, увидев тебя. Я поразилась – и он туда же, да сговорились они что-ли все – промелькнула мысль и я попыталась возмутиться, сказав это вслух. Однако и это не произвело на него впечатления, он так и не заинтересовался, уткнувшись в свои шахматы. Это обижало, но я снова попыталась поискать у него участия, спросив, почему у меня не получается вызвать дух графини дома. Он отвлекся наконец и заговорил о том, что это, видимо, Улла виновата в том, что графиня не приходит ко мне здесь. Я же из его слов сделала логичный вывод о том, что значит, мне тогда нужно попасть в дом Уваровых и поняла, что поймала его – он, видимо, уже пожалел о том, что сказал. Он поразмышлял с минуту, а затем вскочил и начал мне довольно нервно выговаривать - Нет, нет и нет. Это уже становится просто навязчивой идеей – вламываться в чужие дома, что это такое?! К тому же твой отец сделал мне строгое внушение, чтоб я удерживал тебя от опрометчивых поступков, а я что? Мне снова было обидно и я могла бы возразить ему насчет вламываться, вспомнив то, что бывало раньше, например, о деле, в которое он сам меня втянул прошлой зимой, но не стала. Я снова попыталась объяснить, что мне необходимо узнать, виновата Улла или нет, но он был непреклонен и отказался говорить об этом наотрез, сказав о том, что виновата она или нет, будет решать суд. И он снова привел мне свои доводы в ее обвинении. Пока он разглагольствовал об этом, я уже поняла, что и здесь помощи не найду, взглянула на доску и оценив ход игры, поставила ему мат и сказала об этом сразу, как он замолчал наконец - Что, мат? – озадаченно спросил он. - Шах и мат – торжественно объявила я и ушла, не обернувшись на него. Я была обижена- сначала Штольман так со мной обошелся, теперь дядя, да что же это такое происходит – расстроено подумала я и отправилась к папе. Дядины слова о суде навели меня на эту мысль. Я решила, что тогда, раз уж мне никак не подобраться к этому делу и все против меня, то, возможно папа, как адвокат, сможет помочь Улле. Но и здесь ничего не вышло. Он вполне так аргументировано отказался, сославшись на закон. Было странное ощущение того, что словно меня в угол загнали и я выбраться не могу. Но однако мое упрямство здесь сыграло свою роль тоже- я отступаться не привыкла и мне пришла в голову пусть и странная, но интересная идея. Идея о том, что если бы Улла сама смогла доказать свою невиновность, опираясь на свои магические способности, я тогда о себе подумала, окажись я в подобной ситуации, вполне могло бы быть, что я смогла бы что-то увидеть, такое, что пролило бы свет на деле об убийстве, если это так. И я предложила это отцу – провести эксперимент, вдруг Улла вспомнит что-то, когда войдет в транс. Я убеждала его и убеждала его и все таки смогла добиться своего. Папа не смог мне отказать и обещал поговорить в полиции насчет эксперимента. Папа ушел договариваться, я выждала, пока он скроется из вида и отправилась за ним к полицейскому участку. Входить туда я не собиралась, учитывая обстоятельства, а просто хотела подождать его во дворе. Сидеть на лавке я не могла, а нервно выхаживала перед крыльцом, думая о том, что происходит сейчас там, в кабинете и обо всем прочем тоже. И совершенно была не готова вместо папиного голоса услышать совершенно иной, дверь участка хлопнула, и я обернуться не успела, как услышала: - Анна Викторовна – окликнул меня Штольман и я, обернувшись, увидела, как он уже подходит ко мне, как мне тогда показалось, с вполне таким доброжелательным видом, что было весьма странно, учитывая то, как мы расстались. Но я ошиблась. Это не доброжелательность была. Эта его легкая улыбка тотчас превратилась в язвительную и насмешливую, при виде моего обеспокоенного лица. И он также язвительно и проговорил, глядя мне в глаза: - Пытаетесь помочь Улле спиритечески связаться с никому невидимым духом? Он отвел взгляд и добавил еще хуже, совершенно по хамски: - Зря стараетесь, не слышит она его. Эксперимент не удался. Не знаю, на что рассчитывал он, но молчать я на такое не стала и насколько смогла презрительно, ответила ему: - Торжествуете? Он как-то поменялся мгновенно, отвернулся в сторону и быстро заговорил: - Да нет, я, если честно и не ожидал от нее никаких чудес – сказано это было уже спокойно и утверждающее, как истина, как обычно и при последних словах, он взглянул мне в глаза. – Выглядел он уверенным и даже довольным собой, и я сказала глупость, о которой тотчас же пожалела, желая его уязвить тоже: - Зато, наверное, очень ждете, что она всю вину на себя возьмет, да? Лицо его изменилось настолько, что я тотчас же вспомнила, когда я видела его таким. Наш разговор после похищения, тогда, в парке и стало мне нехорошо от этого, но было поздно – он посмотрел мне в глаза совершенно, ни на что не похожим взглядом и холодно выговорил мне в лицо, четко выговаривая слова: - Я никого и никогда не упекал за решетку, только ради того, чтобы дело закрыть. И мгновенно ушел, и я лишь услышала, глядя на то, как он уходит от меня, не обернувшись: - Честь имею. С минуту я стояла, глядя ему вслед растерянно, и мысль пришла – и зачем же я так, ведь он правду говорит, я же знаю об этом. Это они все виноваты в том, что так вышло, все считают меня все еще непонятно кем – отец с мамой- ребенком, дядя – барышней, везде сующей свой нос, а Штольман…что обо мне думает Штольман я так и не смогла тогда ясно выразить в мыслях. Я пыталась вспомнить все, что происходило не только сегодня, но и раньше и так и не смогла тогда. Теперь я знаю это, а тогда, тогда было иное, и думала я совершенно о другом. Тогда я решила, что точно знаю, что чувствую я и то, что подходить к нему близко не нужно, это я тогда осознала точно. Как и то, что теперь, после того, как я тогда обняла его в ночном участке, дотронуться до него мне стало проще. Дотронуться проще, справится с собой труднее. Все эти мысли вертелись в голове вместе с мыслями о том, что привело ко всему этому, что все теперь против меня, а именно – к Улле. Это имя пришло в голову внезапно, и я остановилась, огляделась и удивилась – ноги сами принесли меня к особняку графини Уваровой. Близко подойти было нельзя- возле крыльца ходил городовой и я просто стояла и смотрела на дом, на окна и как только перевела взгляд на дверь, мгновенно увидела графиню – она стояла за стеклом, словно вглядываясь с нижнего этажа и манила меня к себе. Через мгновение призрак исчез а я осталась стоять в оцепенении- светило солнце, однако мне стало холодно- Уварова явно хотела помощи моей и что-то сказать пыталась, вот только что. И она явно звала меня в дом. С этой мыслью я пришла домой и этот вопрос, как попасть в дом Уваровых, не выходил у меня из головы. Дома все было как всегда, мама упрекнула за то, что я не явилась к обеду и пыталась узнать, где меня носило. Дядя пытался меня защитить и они снова в итоге повздорили и лишь папа не принял участия во всем этом- он молча ушел в кабинет и заперся там. Все разошлись, и я отправилась к себе. Я не стала вызывать графиню, ибо поняла уже, что это бесполезно и не позволила себе думать о Штольмане, а взяла Эзопа и принялась вникать в замысловатый текст. Это помогло, да и весь этот суматошный день с его волнениями и обидами сделал свое дело. Я уснула и под утро уже увидела странный сон - мне приснился Штольман, совершенно не такой, каким я привыкла видеть его, но что именно с ним не так, я понять не могла и так понять это пыталась, что проснулась в совершенной растерянности и тревоге. Было ранее утро, уже ярко светило солнце, я вспомнив о вчерашнем видении и бодро поднялась с постели, решив, что этот странный сон я разгадаю после. Есть не хотелось и я, сославшись на мигрень, отправилась в беседку, пытаясь понять, что мне хотела сказать графиня. Однако ничего я понять не смогла и поняла лишь одно- мне непременно нужно попасть в особняк. Без этого я ничего не пойму и помочь никому не смогу. Голова уже действительно заболела уже , когда я услышала шаги и подняв взгляд, увидела дядю. Он обеспокоенно спросил, что со мной такое, я ответила ему, что ходила вчера к дому графини, сказала, что она звала меня, но он снова начал вести себя странно. Точно так же, как накануне, сначала обратил все в шутку, а потом, в самом деле, серьезно заговорил о том, что в доме графини мне делать нечего, что он сам не пойдет и еще и мне пригрозил, что и меня не пустит. - Аннетт, я говорю абсолютно серьезно – ты никуда не пойдешь! – действительно серьезно заявил он мне в лицо и даже за руку схватил. Это невыносимо было уже и я, не помня себя, возмущенно, чуть ли не со слезами, проговорила резко: - Да, что же вы заладили, как Штольман – нет, нет, нет! Я хочу спасти невинную женщину, а мне почему – то все препятствуют! – я вскочила и вне себя от возмущения побежала уже от него, а он еще и кричал мне вслед: - Пусть полиция этим занимается, ну! Я быстро шла по саду, и мне хотелось плакать – да что же такое в этот раз случилось, почему все настроены против меня. Все. Даже дядя и тот. У меня выходило, что единственный человек, который выслушал бы меня сейчас – это Элис и эта мысль была самой горькой за эти два дня. Однако же именно она и вернула меня к действительности. Я вспомнила об Улле и о том, что сказал дядя – « пусть полиция этим занимается» - да, действительно, а ведь есть человек, который точно может мне помочь – Коробейников!- подумала я и обрадовалась этой мысли. Со Штольманом у нас теперь и вовсе все было страннее некуда и я подумала, что вот обо всем этом я точно сейчас думать не стану, а сейчас у меня есть дело и я докажу им всем, что они неправы. О том, что была неправа сама я помнила тоже и эти мысли доставляли боль, но сейчас я лишь молила Бога о том, чтобы встретить Антона Андреевича , но не встретить Штольмана. С этой мыслью я осторожно открыла дверь участка. Теперь все стало сложнее – так просто я сама прийти не могла, да и пускать меня никто никуда уже не мог – только лишь если кого- то позвать. Я поняла это еще в прошлый раз и давно объяснила себе, но каждый раз об этом забывала. Однако в этот раз мне повезло – Коробейников оказался в коридоре, и я тотчас же принялась уговаривать его пойти со мной в дом графини. Но, увы, мне, и Антон Андреевич был в этот раз совсем иным – неулыбчивым, напряженным каким-то и неуступчивым. И когда он понял, с какой целью я пришла, проговорил серьезно и нервно как – то: - Помилуйте, Анна Викторовна, за спиной Штольмана я отказываюсь. Он меня отстранит от дел. Мы стояли у арестантской клетки, и я почти, что прижала бедного Коробейникова к этой решетке, уговаривая. Позади нас послышались шаги – у Антона Андреевича лицо приобрело чуть растерянное выражение, но я этого сразу не заметила, я услышала за спиной голос Якова: - Анна Викторовна…- и обернулась, не забыв надеть на себя маску взбалмошной барышни и улыбаясь, ответила легко - Да. Они все трое – Штольман, папа и доктор Милц, смотрели на нас с Коробейниковым с одинаковыми выражениями лиц – крайне неодобрительными. Папа и доктор молчали, а Штольман не преминул язвительно уколоть: - Мне кажется, или Вы подстрекаете моего помощника на очередную авантюру? При этом он еще и обернулся на этих двоих, ища поддержки. - Я просто просила Антона Андреевича помочь мне – очень легко, насколько вышло, ответила я им всем сразу, переводя взгляд с одного на другого..- в…одном личном деле – добавила я очень так легко и сама ужаснулась, насколько фальшиво это прозвучало. И они, конечно, услышали это, только поняли по разному. Папа вздохнул и начал выговор: - Анна, ей Богу, не веди себя, как ребенок – выговорил он, звучало это именно как к ребенку, и я себя похвалила, вот только провести мне удалось не всех. - Коробейников! – командным тоном проговорил Штольман – делами займитесь! – он стоял и ждал, пока Антон Андреевич уйдет и лишь когда тот сдвинулся с места и пошел к кабинету, обернулся к другим: - Пойдемте, господа. И они пошли. Штольман пошел первым, и я почувствовала, как эта маска сходит с моего лица и мне уже все равно, что папа мог видеть все это. Он взглянул, ничего не сказал и пошел догонять остальных. Я смотрела им вслед и ощущала, как меня начинает заполнять возмущение и злость уже. Мало того, что все они, все, ребенком меня считают, так еще и издеваются надо мною. Все. И даже Коробейникова Штольман напугал, видимо, или тот сам почувствовал что-то такое и не стал ввязываться. Было очень обидно и возмущение мое не знало границ. И не понимала я уже, чего здесь больше было. Мысли летели, как в лихорадке – что же теперь, как я смогу попасть туда, если все мои родные и друзья и даже Штольман, все бросили меня. И я вспомнила. Вспомнила, как слышала о том, что папа упоминал этого доктора Клезубова, и вспомнила, что видела его возле дома графини тогда. И он личный врач ее, возможно, он вхож в дом или его пропустят туда, или он просто согласится пойти со мной, ради того, чтобы самому понять, что случилось. И я отправилась искать его. Искать пришлось долго – ни в больнице, ни в гостинице его не оказалось, и нашла я его только в парке – портье сказал, что он прогуляться вышел. Мне нужно было спешить и я почти что бегом туда отправилась. Какая – то смутная тревога бродила уже во мне вместе с гневом и я подумала – а ну-ка они запрут меня дома, а я не успею ничего узнать. Знала бы я тогда, что то, о чем я подумала, сбудется, только совсем иначе. Но тогда я не знала, увидела на дорожке Клезубова, догнала его и довольно таки быстро уговорила пойти со мною. Возможно, при иных обстоятельствах, это показалось бы мне странным, но тогда моя голова была занята совсем иным. Мы подошли к особняку и остановились выждать, когда Синельников отойдет, чтобы нам пробраться внутрь и Клезубов неожиданно спросил: - А вы не боитесь идти в пустой дом с малознакомым мужчиной? Я так поразилась этому вопросу, что ответила мгновенно то, что в голову пришло, мол, кто бы мог поверить тому, что у нас тайное свидание, на что он ответил, что в провинции взгляды консервативные- вот насчет этого я подумать не успела, а отшутилась, что он не мужчина, а врач. Об этом я подумала гораздо позже, но тогда Синельников куда – то отошел наконец и наш разговор прервался, чему я даже рада была. Мы быстро пробрались в дом и снова пришли в уже знакомую мне комнату. Я села за стол и графиня, как и в первый раз, тотчас же явилась мне, но в этот раз она не звала, она вытянула руку в указующем жесте, показывая на кого –то перед собой. И внезапно, из темноты, выступил человек – без сюртука, в жилете и белой рубашке и что-то еще было странное в его костюме, но я не поняла тогда. Он прошел мимо графини, а она все указывала в мою сторону, и за спиной ее все так же светилось непонятное нечто. Я пришла в себя и увидев перед собой Клезубова, проговорила ему: - Я ее видела. На лице его, было довольно скептическое выражение, и он спросил таким же тоном: - И что же она говорит? Я попыталась ему объяснить, что я видела, но он, словно издеваясь надо мной, принялся весьма странно шутить и я уже было пожалела, что пришла сюда именно с ним. я снова попыталась объяснить ему: - Нет. Она намекала на что-то, я только не понимаю, на что – я размышляла уже вслух, пытаясь понять, о чем мне хотела сказать графиня, но в этот момент, непонятно откуда, мимо Клезубова в открытую дверь пробежал человек. От неожиданности я вскрикнула, Клезубов кинулся за незнакомцем следом, я выглянула в окно и никого не увидела. Вернулся Клезубов и сказал, что никого не догнал, я в полной растерянности пыталась понять, что случилось, и тут из дверей появился дядя. Вот кого я здесь точно не ожидала увидеть. Он тяжело дышал, выглядел странно, словно за ним гнался кто –то и проговорил с трудом: - Надо выпить…потрясение… - А происходит – то здесь что?- уже бессознательно и нервно вылетело у меня. Однако он не ответил сразу, вышел, а затем вернулся уже с бутылкой темного стекла в руках и бокалом. Видимо, уже промочив горло, он начал объясняться. Как оказалось он, зная о том, что я отступаться, не собираюсь, пошел меня искать именно сюда, а когда вошел, неизвестный сбил его с ног и кто был вот этот человек, ни я, ни Клезубов, ни дядя, решительно не понимали. Я начала гадать о том, кто бы это мог быть, и в этот момент дядя пошатнулся, побледнел, опустился на стул, и мы даже подхватить его не успели, как он упал на пол, лишившись чувств. - Все. С меня достаточно! Пусть вот этим занимается полиция! – услышала я вскрик Клезубова и ошеломленно посмотрела на бутылку в своей руке, тотчас же вспомнив о том, что только что сказал дядя, что взял он эту бутылку в комнате Уллы.- Господи, да что же это- я вспомнила о том, как Улла жаловалась на то, что ей нехорошо, но тогда бутылка была лишь начата а дядя, судя по всему, приложился неплохо. После этого был сущий кошмар, благо, что Синельников был на улице. Клезубов, здесь же помог дяде, пока мы занимались всем этим неприятным делом, явился Штольман. Был он, как и прежде – раздраженным и официальным, лишь на мгновение в лице его промелькнуло выражение некой обеспокоенности, но как только Клезубов сказал, что через пару дней дядя будет на ногах, обеспокоенность, возникшая было на лице Штольмана, мгновенно испарилась, уступив место официозу и полицейскому тону. Бутылку я, еще до его приезда, отдала Синельникову, и когда Штольман взял ее в руки, я успела увидеть его быстрый, заинтересованный взгляд, но он отвернулся тотчас же, а мне нужно было заниматься дядей. Все это добавило еще одну обиду в череду прочих за эти дни. Домой мы вернулись поздно, как и следовало ожидать. Дядю уложили в постель и он, похоже, тотчас уснул. Я посидела с ним немного, дожидаясь, пока все разойдутся уже и только потом ушла к себе. Уснуть сразу не вышло, я долго бродила по спальне, вспоминая то и это и было мне невыразимо грустно. Одно лишь и утешало – то, что эта беда приключившаяся с дядюшкой, возможно, каким – то образом, поможет Улле. Мысль о ней, навела и на мысли о Штольмане и я ощутила злорадство – ну как же « мы здесь все обыскали» - вспомнила я давний разговор в конюшне Молостовых – и здесь также, сыщики – усмехнулась я уже и на душе стало как – то легче. Найдя вот это, единственное светлое пятно в происшедшем, я успокоилась и все таки отправилась в постель. На следующее утро я поднялась рано, спустилась в столовую и буквально через пять минут услышала тяжелые, шаркающие шаги – это дядюшка тоже спустился вниз. Вид у него был хуже некуда, напоив его и отжав тряпицу в холодной воде, я уложила его голову себе на колени, жалея его неимоверно. Не успели мы и двух слов сказать, как вошел папа и, невзирая на дядино бедственное положение, устроил нам обоим выволочку за вчерашнее. Он был вне себя. Дядюшка пробормотал что – то об отравленном вине, пытаясь оправдаться, и я тут же, глядя на отца, выговорила ему: - А я вам говорила, что Улла жертва, а не преступница. Вот она ничегошеньки и не помнит из-за этой отравы. Но папа был непреклонен, я пыталась возражать, однако, он снова попенял нам на то, что мало того, что мы полиции мешаем, так еще и преступника спугнули. И эта, первая половина дня, вышла не самой лучшей, зато к обеду я узнала от папы, который явился в кои то веки вовремя из суда о том, что Уллу благодаря нам все же отпустили из под стражи. - Ну вот видишь!- невольно вырвалось у меня и я уже не спрашивая ни у кого разрешения, отправилась к ней, вне себя от радости. Ее я нашла в саду возле дома Уваровых. Впечатление она произвела на меня странное. Очень задумчивая, и в то же время, было в ней нечто снисходительное по отношению ко мне. Такое чувство было странное, словно она, в самом деле, знает нечто такое, о чем другие знать не могут. Однако во время нашего разговора я внезапно поняла, что вполне возможно, что она ничем подобным не отличается - Мне надо на что-то жить и что-то есть – закончила она свой монолог, и я вспомнила слова дяди о мошенниках, рвущихся в провинцию. А потом она сказала нечто такое, на что я не знала. как и ответить. она действительно, похоже, не верила в то, что я что –то вижу на самом деле. И из этого своего понимания она сделала вывод, зачем мне все это. - Вы морочите голову этому следователю – сказала она, улыбнувшись, а я подумала – Боже мой, неужели даже малознакомому человеку это так бросилось в глаза за какие-то считанные минуты. И она тотчас же об этом и сказала - Люди просто думают, что могут скрыть это от всех, но это невозможно – убежденно сказала она и снова улыбнулась мне, легко и по дружески. И я не стала отрицать. Это единственный человек, кто сказал мне об этом в лицо. Элис со мной не говорила, но слушала меня, а здесь было иное- это была вполне себе вменяемая дама, правда, что ей на это ответить словами, я так и не догадалась. Да ей это и не нужно было. Ей, видимо, хотелось в тот момент, отплатить мне за добро и она пригласила меня в дом, проговорив загадочно: - Пойдемте, я вам что –то покажу. Мы прошли в дом, она провела меня в свою комнату и вынула из ящика комода некую книгу. Фолиант был древний, держала она его в руках бережно и говорила о нем так же. И странное чувство было, совсем иное, чем на улице – словно она действительно знает нечто, чего мне не понять и верит в то, что говорит. - Положите сюда свою руку – с улыбкой сказала она и я, не без трепета, руку на книгу положила. Она осторожно опустила книгу вместе с рукой моею на стол и серьезно уже, сказала: - И спросите что – то, очень важное для вас. Только мне не говорите. Все это было странно, но отчего – то я поверила ей, было странное ощущение, не такое, как бывает во время видений моих, но что-то я определенно почувствовала, когда закрыла глаза и мысленно спросила: - Что ждет нас с Яковом? И даже голова слегка закружилась, когда я глаза открыла. Улла улыбнулась и спросила - Спросили? А я даже ответить ей не могла, просто головой кивнула. Она осторожно забрала книгу из моих рук и трижды прочертив по сомкнутым страницам острием кинжала, такого же, похоже, древнего, как и фолиант, прочитала вслух: - Любовь никогда не перестает. Хотя пророчества прекратятся. Языки умолкнут. И знание упразднится. Она взглянула на меня с слегка лукавой улыбкой и я наконец, очнулась от этого странного оцепенения. Пророчество было странным и я, не успев еще осмыслить услышанное, смущенно проговорила: - Ваша книга ошибается насчет меня…и я даже усмехнулась, вспомнив о Штольмане и его желании вечном «быть подальше», но она смотрела уже серьезно и серьезно же проговорила: - Это невозможно. Эта книга никогда не ошибается. Она отвернулась, убирая книгу обратно, а мне стало не по себе, все это было странно, да и Уллу я, похоже, обидела своим недоверием, но возвращаться к этой теме мне не хотелось и я просто сменила ее, чтобы самой обо всем не думать и паузу неловкую заполнить: - А графиня о себе не спрашивала? И то, что вы читали ей, было правдой? - Конечно – ответила она – Хотя я только догадываюсь, о чем она спрашивала. - А смерть ей была предсказана? – я искренне надеялась на то, что она мне скажет правду, и тогда я поверю ей безоговорочно, но она не сказала. - Я не могу раскрывать того, о чем мне сказала книга. – как будто через силу, ответила она и тотчас же сказала о том, что здесь ей нехорошо. И она действительно выглядела нехорошо. Мы вышли на крыльцо и это странное чувство, охватившее меня во время ее предсказания, ушло. Вернулись мысли о том, что предшествовало всему этому, и я спросила у нее о докторе. - А вы не очень жаловали господина Клезубова? – вспомнив о том, что общались они довольно прохладно, по крайней мере из того, что я могла видеть. - Я всегда считала Клезубова надутым болваном – четко ответила она, на что я возразила, что все же, он был лечащим врачом графини и похоже, она доверяла ему. - Отношения графини с Клезубовым были немножко сложнее, чем отношения пациент и врач – откровенно ответила Улла – но это обсуждать неприлично. Такого я, конечно, не ожидала услышать. - Клезубов просто завистливый неудачник – снова так же убежденно проговорила она и я восхитилась тем, что она говорит обо всем вот так, без сомнений. - У вас особое мнение о многих вещах, спасибо, мне было очень приятно поговорить – искренне высказалась я. - Людей можно читать, как книгу, поверьте – сказала она уже на прощание и у меня снова сложилось впечатление о том, что мало того, что она чрезвычайно наблюдательна и проницательна, но и действительно знает что –то особенное. мы простились, я отправилась просто пройтись по парку в тишине и размышляла. Ее предсказание не выходило из головы. Что все это может значить, о чем это. Единственное, что я смогла оценить и понять, это первое – любовь никогда не перестает – эти слова так и звучали во мне, и было как-то странно. Все это звучало и обнадеживающе и пугающе одновременно. И все это снова и снова, возвращало меня к мыслям о Штольмане. Я даже снова не заметила, как ноги сами принесли меня видимо туда, куда стремилась душа. А именно- к полицейскому участку. Мне нужно увидеть его – эта мысль неотступно вертелась в голове и , видимо, я была убедительна, когда попросила Ульяшина, который сначала наотрез отказывался меня пропускать – потому как там допрос – сказал он, затем взглянул еще раз и, видимо, пожалел меня и ушел, буркнув- Подождите здесь и ушел к кабинету. Вышел он сразу же и следом за ним вышел Яков. И я даже выражение лица его определять не стала, мне нужно было просто сказать ему то, что чувствую и я, тотчас же, как подлетела к нему и сказала сразу: - Яков Платонович, простите меня. Я не должна была так с вами разговаривать. Он кивнул мне и слегка улыбнулся, проговорив довольно легким тоном: - Я понимаю. Вы думали, я хочу отыграться на Улле за шарлатанов всех мастей? Я не обижен на Вас. Я слушала эти его слова и молчала, я не могла просто взгляд от него отвести, а он спросил неожиданно: - Что-то еще хотели сказать? Лицо его выражало участие и обеспокоенность и я, очнувшись, ответила: - Нет. По делу мне вам больше нечего сообщить. И мы просто стояли и смотрели друг другу в глаза и он, как водится, очнулся первым. Он отвел взгляд и быстро проговорил легким тоном: - Ну, тогда я, с вашего позволения, должен идти. Он кивнул слегка, давая понять, что занят и я отпустила его тотчас: - Да, конечно. Мне и не нужно было ничего больше, я повернулась и быстро пошла на выход, вслушиваясь в шаги за спиной, однако ничего не услышала и уже с порога обернулась. Обернулась и успела заметить его – он смотрел мне вслед все это время, но как только я обернулась – тотчас же ушел. Однако, заметить я успела и мне этого было достаточно. Домой я летела, как на крыльях. Я уверовала в слова Уллы твердо и безоговорочно, я убедилась, я пошла и убедилась в этом, глядя ему в глаза. Не может чужой человек, да даже пусть и друг, так смотреть. И то, что он смотрел мне вслед там, в участке, мне это тоже о многом сказало. Я задумалась об этом и странная мысль пришла – как все странно заплелось – если бы я не решила помочь Улле, я не услышала бы это предсказание и не пошла бы убеждаться в ее пророчестве и такая малость, как его взгляд, возможно, не имела бы такого значения, как теперь. Мысли текли легко и складывались в приятное и до дому я добралась в мыслях этих быстро и весьма довольная собой. Едва войдя в сад, я увидела дядюшку и поспешила к нему. Выглядел он куда лучше, чем утром, увидев мой сияющий вид, он улыбнулся, я взяла его под руку и мы пошли , прогуливаясь, до крыльца. Он сказал о том, что невольно помог следствию, а я тотчас вспомнила о том, что мои усилия ни к чему толком не привели, и сказала ему об этом уже с грустью. Но он возразил: - Аннетт, ты же знаешь, духи никогда не дают прямых ответов, лишь намеки, если неверно трактовать, можно совершить непоправимую ошибку…- он снова, похоже, пытался таким образом попенять мне и я тотчас же это поняла и возмутилась уже. он успокаивать меня начал, сказав о том, что мы должны быть внимательны друг к другу и к духам, проявлять сочувствие и прочее: - Нужно искреннее желание поставить себя на его место – проговорил он, отпив из рюмки, которую я ему налила, проявив таки эмпатию и сочувствие. Я принялась вслух рассуждать о том, что видела и что это может означать, приглашая его поучаствовать, но он снова заговорил о другом. - С другой стороны, никогда не следует слепо доверять духам, кто знает, что ими движет? Если бы все было так просто, они бы назвали имя убийцы и дело в шляпе. Он все говорил, а голове моей внезапно стали складываться кусочки этой разноцветной мозаики. Я вспомнила все- то, о чем говорила Улла, человека в видении и указующий перст графини, выражение ее лица в первый раз и рассказ Уллы о их «сложных отношениях» и даже поняла, что показалось мне странным в костюме мужчины- прорезиненный фартук- вот что было на нем тогда а я не поняла. И отравленное вино – все указывало лишь на одного человека, доктора Клезубова. Все сошлось и сложилось в течение нескольких минут, и я уже знала, что это правда. Как только я догадалась об этом, я тотчас подумала о том, что нужно срочно сказать об этом Штольману. С большим трудом я уговорила дядю отпустить меня на полчасика, чтобы снова не вышло скандала. Я бегом отправилась в участок, и мне уже было все равно, что меня там сразу не пускают – ведь теперь я точно шла по делу. Я знала, кто убийца и это знание несло меня просто неудержимо. Я влетела в участок и сразу же едва не налетела на Штольмана, промчавшись почти что до самого кабинета. - Яков Платонович, я знаю, кто он!- заявила я и только сейчас заметила в его руке револьвер. - Вы убийцу задерживать? Я с вами! – проговорила я в пылу. Я просто не могла его отпустить вот так – он выглядел таким обеспокоенным и деловитым с этим револьвером и то, что было недавно, возникало в моем воображении, поэтому я, видимо, не слишком ясно мыслила в тот момент. Он как – то так легко согласился, и тогда мне показалось это само собой разумеющимся. - Да, да – быстро ответил он, глядя мне в лицо – мы сейчас поедем. Вы…Вы подождите меня в кабинете, мне нужно забрать предписание на арест… Он был так серьезен и убедителен, что я совершенно не подумала о подвохе. Он открыл дверь, пропустил меня вперед, и я войти лишь успела, как услышала, что дверь за моей спиной захлопнулась, и послышался звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине, а затем звук командного тона Штольмана: - Евграшин! Я обернулась, еще не веря в происходящее, и толкнула запертую дверь.- Да он запер меня, закрыл здесь, чтобы с собой не брать, Господи, да как же он мог так, глядя мне в глаза, сотворить такое? – возникла возмущенная мысль. В голове моей словно вспыхнуло что –то и я себя уже не помня, принялась барабанить в запертую дверь и требовать отпереть. Усилия мои ни к чему не привели. Разве что к мысли, что теперь весь участок, похоже, знает о наших странных отношениях. – Яков Платонович не велел Вас выпускать до его возвращения- подтвердив мою отчаянную мысль на мои призывы, ответил из – за двери Евграшин. Мы препирались какое-то время через дверь, он выдумал какую-то байку про сломанный ключ и я поняла, что никто меня отсюда не выпустит «до возвращения». - Ну нет же, я здесь не останусь- возникла еще одна возмущенная мысль, я обвела взглядом кабинет и увидела окно. Ну конечно, здесь вряд ли меня кто-то сторожит- подумала я, выглянула и верно- под окном никого видно не было. – Прекрасно!- какая-то уже злорадная мысль пришла и я, недолго думая, принялась отпирать окно. Далось это непросто, однако же гнев сделал свое дело и через пару минут это проклятое окно с треском отворилось. Я влезла на подоконник, нисколько не заботясь о том уже, как это выглядит со стороны, и только было собралась спрыгнуть, как услышала позади себя знакомый голос: - Анна Викторовна! Я обернулась в испуге – из пролетки на меня в изумлении смотрел Куницын. Я наконец таки спрыгнула на землю, подлетела к пролетке и Александр Петрович тотчас же подал мне руку – он улыбался и на лице его прямо таки было написано удовольствие от этого приключения - Это что, побег? – восхищенно спросил он, глядя на меня. И мы быстро поехали к дому графини. Куницын был вне себя от радости, что может мне помочь и я, глядя на него, немного успокоилась. По дороге мне даже успели вспомниться слова дядины – «На месте Штольмана, я бы отправил тебя домой с городовым» - ну да – мрачно подумала я – он поступил куда лучше – он запер меня под замок. Мы подъехали к особняку, и я выскочила из пролетки весьма быстро и еще издалека увидела городовых и Штольмана, как – то неспешно, блуждающего по крыльцу. Он тоже заметил меня сразу, как мы подъехали и лицо у него менялось по мере того, как я поднималась по ступеням. Сначала это было изумление, затем раздражение а когда я уже почти добралась до него на лице его ясно читалось лишь одно- Как? Как только я увидела его, все мое возмущение и гнев вернулось тотчас же. Судя по тому, что все они были на улице и никаких задержанных поблизости не наблюдалось, я поняла, что никого они не нашли и позволила себе позлорадствовать - Ну что? Преуспели в поисках?- вид у меня, похоже, был жуткий – Штольман в глаза мне не смотрел, а проговорил спокойно так и даже доверительно, как всегда впрочем, словно ничего и не было: - Дом пуст. А в больнице сказали, что доктор Милц ушел с Клезубовым…- но все же, он был слегка растерян, это было видно. Ярость моя начала потихоньку гаснуть, и я сказала уже почти спокойно: - Подвал ищите. Клезубов говорил про подвал. Я обошла его, оставив думать над сказанным, и быстро отправилась к дверям. Городовой передо мною даже дверь открыл, и я тотчас же услышала за спиной голос Штольмана, раздраженного, как водится, уже на городовых: - За мной! Он шел позади до того момента, как мы увидели открытую в подвал дверь. Тут он просто отодвинул меня рукой себе за спину. Вот просто так- взял и отодвинул и я даже не сразу за ним шагнула от неожиданности. И вдруг грянул выстрел. Штольман метнулся вниз, я вздрогнула было от неожиданности, но раздумывать было некогда, и я поспешила следом. Картина открылась нашим взорам ужасающая – Улла сидела возле стены совершенно бледная и в прострации будто, доктор Милц был пристегнут к странному сооружению, напоминавшему некое средневековое орудие пытки, а Клезубова я вовсе сразу не увидела. Я поспешила к Улле и склонилась над ней, а за моей спиной Штольман проговорил потрясенно: - Господи, доктор…- оказывая помощь Милцу. Спустился городовой и помог Александру Францевичу подняться наверх, а я подняла на ноги Уллу, которая, казалось, была совершенно убита произошедшим. И тут я увидела у противоположной стены Клезубова – он был мертв. Штольман уже взял себя в руки, обернулся к нам и спокойным, полицейским тоном, задал Улле вопрос: - И откуда же у вас пистолет? - Уваровой, держала в доме на всякий случай- ответила она. Он повел головой, как обычно делал, когда не верил, подступил ближе и я, зная, каким жестким он может быть – не пустила его ближе – просто руку выставила, как барьер и он остался так, за барьером этим. - И как же вы оказались здесь? – продолжил он тем же тоном, и я увела Уллу подальше от него, а она все пыталась объясниться: - Я услышала шорох в подвале… Я усадила ее на стул и похоже, ей стало лучше, и заговорила она уже быстрее: - Я спустилась, увидела, что он делает с этим человеком. Он на меня набросился. - А почему же он хотел убить вас? – не унимался Штольман. - Не знаю, может быть у него рассудок…- начала было отвечать она, но тут Штольмана отвлек городовой- Яков Платонович… Он обернулся, и я посмотрела – в руках у городового была шкатулка. Штольман взял ее в руки, вернулся к нам, и быстро взглянув на меня, проговорил: - Вот оно значит как…- он смотрел на Уллу так, словно уже приговор ей вынес. Я тоже поняла, что дело тут нечисто и догадалась, что не просто так Улла спустилась в подвал с пистолетом, однако Штольману я об этом ничего не сказала. Возмущение снова вернулось, а он не извинился даже, по обыкновению своему, делать здесь больше было нечего, и я просто поднялась и вышла на крыльцо. Я шла и слышала, как он идет за мной. Когда я обернулась, он уже был рядом, стоял напротив меня, смотрел в сторону и молчал. Вокруг было слишком много людей для того, чтобы возмущаться громко, поэтому я проговорила вполголоса, но так, чтобы он понял: - Запереть меня в кабинете… Я шагнула к нему ближе и мне показалось,что в лице его явно читалось раскаянье, вот читалось и весь мой гнев мгновенно почти испарился, однако выговор я себе позволила- рука моя неосознанно совершенно взлетела и сжалась в кулачок и этот кулачок легонько ударил его в грудь- Это бестактно! _ Это унизительно!- снова воскликнула я и жест этот повторила, а лицо его все это время менялось, и уже улыбка проступила будто, и после второго моего выпада он внезапно тоже позволил себе нечто странное – видимо, желая поправить сбившийся локон, он потянулся к моему лицу и проговорил странным тоном: - Анна Викторовна… Мои руки словно жили сами по себе, подчиняясь возмущенному сознанию – я ударила его по этой руке, потянувшейся ко мне каким – то удивительным жестом и воскликнула: - Что вы себе позволяете? Вы в последнее время, все время границы переходите!- какой бес управлял мною в тот момент? Он мгновенно как-то изменился, кивнул словно сам себе и совершенно другим тоном, проговорил куда прохладнее: - Мне это часто говорят в последнее время. - Да мне плевать, что вам говорят- несло меня гневно и неудержимо. И тут я взглянула ему в глаза и снова весь пыл мой стал исчезать, словно свечку загасили и я продолжила уже совсем иначе. - Вы просто…просто вы…- пыталась я собраться с мыслями, которые внезапно куда-то растерялись и рука моя начала бессознательно снимать какие-то несуществующие пылинки с лацкана его сюртука, взгляд я опустила уже и проговорила совсем растерянно: - Просто вы пользуетесь… - Чем? – услышала я его очень странным тоном заданный вопрос и сознание мое прояснилось- так он и не жалеет ни о чем- пришла мысль и я опять возмутилась и сказала ему совершенно серьезно уже: - Тем, что я вам верила. Но…больше нет. Он посмотрел на меня серьезно и уже снисходительно слегка и проговорил свое вечное: - Ради вашей безопасности… И я уже снова в лицо ему свое возмущение странное выдохнула - Да я слышать больше не могу про мою безопасность- вылетело это легко, все эти дни все только и твердили об этом, не понимая меня ни на гран. И он тоже, и он – пронеслось в сознании и я отвернулась уже и отошла подальше, не желая больше слушать это и возмущаясь по пути вслух – Все ради моей безопасности… Я остановилась у балюстрады и обернулась уже отсюда- он стоял на прежнем месте и я уже не зная, что сказать еще, возмутилась снова - А если меня в тюрьму нужно будет посадить ради моей безопасности? Выражение его лица сменилось с серьезного на чуть ироничное – видимо все это уже забавно выглядело. Подходить он, похоже, не собирался, тогда я подошла сама и делая эти шаги к нему, поняла, как с каждым шагом мое возмущение тает, как свеча и когда дошла, только и смогла что снова тихонько стукнуть его кулачком в грудь. А он, он снова видел меня насквозь - Вас Куницын ждет, не терпится ему новости узнать – проговорил Штольман, взглянув вниз, на дорожку. Я обернулась- Александр Петрович действительно ждал и увидев, что я обернулась, улыбнулся и махнул мне рукой. А я не знала, что еще сказать Штольману, я оглядела толпу зевак, собравшихся у крыльца и подумала, что выглядели мы, наверное, со стороны весьма странно, мне до этого никакого дела не было да и Якову тоже, это я знала точно, однако же, и я и он знали, кому дело до этого есть. Я растерялась от этих внезапно посетивших меня мыслей и решила вовсе не говорить ничего, а просто спустилась со ступеней и подала руку Куницыну, который только этого и ждал. Пролетка тронулась с места, и я не могла не обернуться – он так и стоял там, наверху и смотрел нам вслед, но что было в его лице, разобрать было невозможно. На следующий день я пришла навестить Уллу – идти за разрешением к Штольману я не хотела, поэтому попросила папу похлопотать перед полицмейстером. Я даже не подумала о том, что это будет выглядеть не очень красиво и снова заденет Штольмана. Мне это и в голову не пришло. Папа договорился, я собрала корзинку с домашней едой и пришла в участок. Мне велели подождать, я опустилась на стул, поставив корзинку на колени, и услышала внезапно голос Штольмана: - Анна Викторовна – произнес он удивленно и словно бы даже обрадовано. Я поднялась ему навстречу, он подошел ближе и быстро добавил: - Рад Вас видеть. Вы ко мне? Тон его снова сбил меня с толку. - Нет не к вам. К госпоже Томкутэ- я договорить не успела, как он обернулся к дежурному и уже иным тоном проговорил: - Интересно… А я поспешила объясниться: - Николай Васильевич Трегубов дал официальное разрешение на посещение и передачу. На лице его появилось необъяснимое какое-то выражение, и смотрел он тоже странно и я тотчас же и отреагировала, как смогла: - Ну что вы так смотрите? Кто-то же должен позаботиться о бедной Улле, она ведь не закоренелая преступница, просто жертва обстоятельств – пока я говорила а он молчал, из меня вылетело все, что я сообразила сказать и видимо все это было лишним- он взглянул мимо меня и тотчас же возразил: - Ну это неизвестно, как там все было. На лице его было написано уже раздражение, мне не хотелось ссориться, и я позволила себе солгать, легко и просто - Да, известно. Мы уже поговорили с Клезубовым и он мне в подробностях рассказал, как его Улла убила. Я взглянула ему в глаза и поняла, что это я сказала точно напрасно, он усмехнулся откровенно уже и проговорил довольно жестко: - Ну да. - И между прочим, он действительно кинулся первым – добавила я, излагая свою версию до конца- и если бы не Улла, он бы успел включить свой дьявольский аппарат и тогда, тогда бы доктор…Но договорить я не успела, я услышала его: - Ну, раз вы не ко мне, не смею вас задерживать – совершенно как чужой, проговорил он и мгновенно отвернувшись, ушел. Я опять растерянно смотрела ему вслед, а он, конечно же и не думал оборачиваться. Пришел городовой и пригласил меня к Улле, разговор у нас вышел странный, она так и не поверила мне. Ни моему дару, ни тому, что я пришла к ней сюда от чистого сердца. Это непонимание тоже ударило как-то больно. И получилось, что понимаю себя только я сама. Я вышла в коридор, пошла на выход и только уже пройдя мимо, поняла, что там, у стола дежурного, был Штольман. Я обернулась от двери – он смотрел на меня и даже повернулся. Просто стоял и смотрел. И взгляд его не был ни раздраженным или еще каким либо странным – он был таким, как был тогда, когда я приходила сюда после предсказания, прощения у него просить. Так мы стояли и смотрели друг на друга и я все ждала, что он шагнет ко мне, но он не шагнул. И тогда я ушла сама. На улице шел дождь, он смывал всю пыль и грязь и слезы с моего лица он смывал тоже. Не в первый раз я шла домой вот так, но в первый раз я поняла внезапно, что единственный человек, способный меня понять, сейчас не шагнул мне навстречу. Теперь прошло уже пять дней. А с того момента, как вся эта грозовая история произошла и того больше и теперь многое видится в ином свете. Оно виделось по иному буквально на следующий день, но, как говорит дядюшка - сделанного не воротишь. Теперь я поняла, почему мне приснился тот странный сон, и поняла, почему сразу определить не смогла, что в нем не так. Отчего – то это только сейчас пришло в голову. Раньше я была слишком собою занята, чтобы это понять. Теперь, после всего этого, я в первую голову, поняла, что Яков теперь беспокоится не только о моей безопасности, но и о репутации. До этого меня вовсе не заботила эта тема. Все это казалось смешным и далеким, но вот оно здесь и я ясно вижу, что это мешает мне жить. Штольман решил смириться видимо с тем, о чем твердит моя мать- он мне не пара. Но он видит только обертку – красивую обертку, он думает, что моя семья так ревностно оберегает меня оттого, что любит. Это конечно же так. Все они меня любят, вот только любить мне они позволить не хотят. И теперь уже похоже, что и не позволят. Если бы он знал, насколько мне от этого плохо, но он знать не может. Тогда, когда мы могли болтать с ним обо всем, я была точно ребенком бестолковым, а теперь мы говорить не можем. Домой он к нам не придет. Меня к себе не подпустит. И даже если я напишу ему записку, уверена, что не придет тоже. И как теперь быть? Я же видела все, там, в участке, я все видела и я объяснить себе не могу, что происходит с ним. Неужели все это оттого, что он решил меня вот так беречь? Как же можно беречь кого –то, причиняя боль? Но, собственно они все этим занимаются. А он, он просто ничего ни о чем не знает. И поговорить нам откровенно вряд ли теперь придется. И никому ничего не объяснишь. Все считают себя правыми. Одно лишь и остается – вести себя осмотрительнее, не ввязываться в абсолютные авантюры и не навязываться. Видно на роду написано то, что есть. Но, однако же, я забыла о главном, пустившись в печальные размышления. Я теперь знаю, что он совсем иной, не такой, каким видят его другие и каким долгое время видела его я – он может быть легким и тогда он выглядит как мальчишка и я помню его таким- когда он ладошку мне целовал на улице. Тогда ему было все равно на то, видит это кто-то или нет. И обижается он по детски, даже я уже так не обижаюсь, стараюсь на обижаться. И получается, что в чем – то я достигла больших высот , чем он. И делает он ровно то же, что и я – надевает маску для того, чтобы не видно было всем этого, иного. И лишь при мне эта его особенность исчезает иногда. И жесты эти бессознательные в ответ на мои – все говорит об этом. Вот только убедиться в том, что он иной, у меня теперь получится ли? И думаю, что если бы поначалу я была умнее, все вышло бы совсем иначе. Но судьба распорядилась так. Теперь я умнее, а время убежало и его не вернешь. И эти люди. Когда бы в город не приехали князь и Нина, уверена, все могло бы быть иначе. И много не случилось бы такого, отчего сейчас все стало так сложно. И я, на самом деле пожелав себе вернуться назад – вернулась туда, только вот никто иной мне не снится и на велосипеде я больше не езжу. Может быть, стоит снова начать? Просто перечеркнуть все, как там он говорил- начать с чистого листа? Будем дружить, стараться «не сталкиваться лбами» и не переходить друг другу дорогу. Одного понять не могу – вот Нина, она ездит к князю в любое время, со Штольманом тоже, видимо, встречается в любое время и ей прекрасно. И никому до нее дела нет. А до меня есть всем. И теперь нужно поаккуратнее со словами. Теперь я не знаю, я не могу знать того, что знает Штольман, и Коробейников не скажет и узнать не у кого. Поэтому он так, когда я про Уллу заговорила. Что – то знал он еще, что задело его помимо того, что я через папу о посещении договорилась. Поэтому теперь лишь в редких случаях и только лишь ради помощи я буду ввязываться во все. Это надо запомнить, как правило. P.S. Однако же с солнцем теперь выходит плохо. Сложно все. И все вокруг сложные, как тяжелые, грозовые тучи и выбраться из – за них непросто. Но ведь иногда бывает так- дунет легкий ветерок и тучи уходят, медленно, но уходят. И возможно, что это лишь сейчас кажется, что все кругом мрачно и пасмурно, а ведь как бывает в жизни - наутро выглянешь и все совсем иначе, а ведь ничто же не предвещало и казалось, что эта серость и мрак навечно. Но ведь ничего вечного нет. И тучи, они, конечно же, когда то уйдут и солнце снова начнет греть – совсем, совсем тихонько и осторожно, так, чтобы не обжечь случайно. P. S. Сегодня видела Штольмана издали, спешил куда – то очень быстро и очень деловито и мысль пришла странная – зачем я так мучаюсь, к чему. Пойду к Элис, займемся книгами, она смешная такая стала и говорит все лучше и лучше. И напрасно я тогда так печалилась, а дядюшка отойдет и снова станет мне рассказывать новости. И все будет хорошо, просто нужно немного подождать.