По следам. Несказка.

Как странно, едва я решу для себя о том, что никогда не стану делать того или этого, снова судьба а не случай решает не в мою пользу. После того, как я тогда, в тот странный день, вернулась домой, я твердо решила не ввязываться в полицейские расследования для того, чтобы не «переходить дорогу» и «беречь его нервы». Однако же все мои усилия раз за разом претерпевают крах. И я уже боюсь давать себе зароки, поскольку все, похоже, бессмысленно. Возможно, что судьба, таким образом, дает мне понять, что задумываться нужно о другом? Вот только знать бы о чем. Моя упрямая натура, сколько с ней ни борись, не дает разуму взять верх над эмоциями и ничего у меня не выходит. Даже это решение быть легче – тоже выходит боком и, если папа и мама успокоились немного, то всем другим это кажется странным. Быть может, вовсе не нужно ничего выдумывать и пусть все будет, как будет? Вокруг меня происходят все более странные вещи, и время от времени приходит некое странное беспокойство. Словно как зимой едешь в детстве на санках с крутой горки и никогда не знаешь, чем закончится это веселье там, внизу, съедешь ли лихо и встанешь на ноги или окажешься лицом в холодном, мерзлом снегу. Это все, что случилось, на этот раз так повлияло на меня. Столько всего необычного и непонятного, и вся эта история, начавшаяся как будто до того, как произошла…все это было странно. Впрочем, здесь, возможно и выводы мне не нужны будут, не из чего их делать, понятнее вряд ли что – то станет и после того, как все это записать. Но записать, однако, нужно, хотя бы ради памяти, такое не случается всякий день, а теперь я все лучше понимаю, что и дальше ничего легче не станет. Все станет лишь сложнее и запутаннее. И как бы ни хотели мои домашние вернуть назад все, что им было дорого год назад- ничего уже не выйдет. В городе обо мне уже ходят слухи, люди приходят и домой с просьбами о помощи а уж о том, что я время от времени появляюсь в полиции знает, по меньшей мере, полгорода. Радости это не добавляет никому из моего близкого окружения. Но изменить ничего невозможно. Отсюда и это ощущение странное, о горке, до зимы еще далеко, а почему – то подумалось именно так. И этот Голубев, человек в нашем городе новый – всего лишь полгода как приехал а кто-то уже рассказал ему обо мне. Я видела его объявление в «Телеграфе» и уже тогда подумала, что это странно, а когда получила от него записку с приглашением прийти и побеседовать о некоем важном деле, мне стало весьма любопытно. В записке он не указал причину, я, зная о том, что он якобы фотографирует духов, была заинтригована и, несмотря на то, что записку принесли поздно, потихоньку выскользнула из дому сразу после ужина, сказав, что прогуляюсь до парка. Удивительно, но никто даже не возразил и я, удивившись этому факту, поспешила по адресу. Разговор у нас вышел не слишком приятный. Я шла туда с мыслями о том, что возможно, он хочет поговорить о духах со мною, либо же совета попросит, однако все оказалось иначе. Он предложил мне поучаствовать в его предприятии. Я посмотрела карточки, и мне тотчас же понятно стало, что этот человек просто мошенник, пользующийся людским невежеством и любопытством. Помимо всего прочего, он вызвал странное ощущение того, что его привлекали во мне не только лишь способности мои. Он не сказал ничего такого, но ощущение не уходило, и я ответила ему более чем определенно о том, что я думаю о его карточках и его обмане. Он дал мне понять, что и он весьма сомневается в том, что я вижу что-то необычное, и расстались мы весьма недовольными друг другом. Я вышла от него и сразу отправилась домой, мне уже не хотелось прогуливаться и дышать свежим воздухом, как я хотела поначалу. Но пока я шла до дому, я успокоилась и решила просто выкинуть это недоразумение из головы. И кто бы мог знать, что эта встреча, на следующий же день даст о себе знать непостижимым образом. В то утро, после завтрака, как обычно, пришел ученик заниматься английским. Урок шел своим чередом, я принялась диктовать мальчику, но, не успела закончить первое предложение, как, обернувшись, увидела призрак Голубева. Он явился внезапно и само его явление и осознание того, что человек, с которым я виделась лишь вчера, мертв, испугало меня. Видимо вид у меня был соответствующий, так как даже мальчик спросил, озадаченно глядя мне в лицо: - Анна Викторовна, что случилось? Я поспешила успокоить его, пролепетав, что все хорошо, но хорошо ничего не было – Голубев так и стоял за спиной у мальчика и похоже было на то, что уходить он никуда не собирался так скоро. Я и спросить его не могла, зачем он пришел, и что случилось, при ребенке. Но он, однако же, заговорил сам. Он взглянул на меня спокойно и уверенно и тоном таким же, утверждающе проговорил: - Все из-за Вас. Все. Если бы Вы сразу согласились…- он подошел к столу и тронул пальцами перо – оно покатилось по столу и упало на пол – это меня поразило – никогда до этого ни один дух не трогал что – то настолько явно, чтобы оно двигалось в реальности. перо упало – мальчик наклонился поднять его, а Голубев развернулся и двинулся от меня, и когда он повернулся спиной я увидела на его затылке огромную, кровавую рану – он убит, убит- мелькнула мысль и я едва смогла толком довести урок до конца. С большим трудом я проверила диктант, и наспех дав мальчику, задание на дом, отпустила его. Он ушел, обрадованный неожиданно короткому занятию, а я задумалась, что мне делать. если я сейчас вернусь домой, меня точно никто уже никуда не отпустит, но ведь здесь убийство и я видела убитого накануне, об этом все одно узнают, так какая тогда разница. Будет хуже, если полиция придет домой или пришлют повестку, домой Штольман, конечно же не придет – ему здесь не рады а пошлет Коробейникова, так или иначе – ничего хорошего из этого не выйдет- все эти мысли пришли быстро и раздумывать было некогда, я не стала никому ничего говорить, у меня было время, пока меня не хватятся – ведь занятие закончилось раньше и я отправилась к дому Голубева. Мне было нехорошо – мало того, что Голубев едва ли не обвинил меня в своей смерти, так еще и то, что встречались мы вечером – не давало покоя. Я очень хорошо помнила историю, которая стоила мне многого – тогда я тоже видела Буссе живым последней, и закончилось все драмой, выбившей меня из колеи надолго. Идти было недалеко, но я все одно отчаянно спешила, что – то гнало меня – беспокойство или желание застать там полицию я сама тогда не понимала. Я отлично помнила, куда идти и решительно войдя в дом, толкнула дверь. Комната была пуста – и лишь Коробейников поднялся мне навстречу и чуть растерянно, проговорил: - Анна Викторовна… Но мне было не до любезностей и я спросила тотчас же о том, что привело меня сюда: - Голубев умер? - Убит, ночью. Я надеюсь, Вы не ходили сюда вчера? – с какой- то непонятной надеждой в тоне, спросил Коробейников. Я ответила, что приходила около девяти – на лице Антона Андреевича появилось обеспокоенное выражение, и он быстро спросил, сколько времени я провела здесь и через какое время ушла. - Минут через двадцать – ответила я и попыталась объяснить ему: - Я из любопытства приходила. Я хотела увидеть эти фотографии, поняла, что надувательство, и…- меня прервали – из соседней комнаты вышла дама, и вид у нее был весьма недоброжелательный. Она подошла ближе и, не представившись, весьма нелюбезно, проговорила, со странным выражением глядя на меня: - Так это Вы и есть, Анна Миронова? Я ответила утвердительно, хотя поведение ее было необъяснимо – я не знала ее, кто она, если она себе позволяет такое, так отчего же было не позволить мне? Она оглядела меня неприятным, липким взглядом с головы до ног и тем же неприятным тоном, проговорила, все еще разглядывая меня: - И ведь ничего особенного в Вас нет, и чем Вы только берете, непонятно. Я наконец таки поняла, кто это и о чем она, и мне смешно стало. И я даже не удержалась и прыснула, это же надо было этакое вообразить – я и Голубев, Господи Боже – подумала я и все же решила, что нужно поставить ее на место, проговорив ей: - Простите, я Вас не знаю…- но она не дала мне договорить абсолютно бессовестным образом: - Ну еще узнаете – непонятно сказала она и я ощутила в ее тоне некую угрозу. Оставив эту даму и решив, что связываться не стоит я обернулась к Антону Андреевичу, попыталась объяснится, относительно своего вчерашнего визита, и сказала, что когда я уходила, Голубев был жив и здоров, но эта настырная и невоспитанная дама снова перебила меня, сказав угрожающе: - Вот сейчас мы и проверим, так ли это на самом деле. Она принялась совершать некие пассы руками возле висков своих, и приговаривать: - Дух Михаила Голубева, явись. Я посмотрела на Антона Андреевича, и он беззвучно объяснил мне, она, мол, медиум. Я не стала его разубеждать, взглянула на ее, довольно забавные движения и через секунду мне уже не стало до нее никакого дела- я увидела за ее спиной того, кого она так слегка нелепо призывала. Дама опустила руки, открыла глаза и таинственно произнесла: - Он здесь. Он пришел. Это уже походило на театральную пьесу, даже смотреть было неловко. И он действительно был здесь, и я ей об этом тотчас же сказала, добавив о том, что, вполне вероятно, он здесь вовсе не потому, что она позвала его, а потому что духи, как правило, некоторое время остаются на месте гибели. Голубев, тем временем, неспешно дошел до дивана у противоположной стены и опустился на него с довольно скучающим видом. Понятно было, что со мною сейчас, он явно говорить не намерен, я сказала все, что хотела, добавив даме о том, что если уж она медиум, то может сейчас с ним поговорить, коли он тут. я попрощалась с Антоном Андреевичем и вышла на улицу. И только уже там я поняла, зачем пришла сюда так быстро и так сразу. Разочарование – вот что ощущала я, стоя на крыльце дома Голубева. Того, к кому я так спешила, не оказалось и я огорчилась настолько, насколько не ожидала от себя. Осознав это, я на себя уже рассердилась – да как же это выходит, что я себя не осознаю до конца, Господи – пришла покаянная мысль – ведь не нужно было так срочно бежать сюда, все одно, если Михаилу нужно прийти ко мне, а судя по всему – ему это нужно, он придет еще раз. И почему же я не спросила у Антона Андреевича где Штольман- мысли были разные и растерянные, но относительно вопроса я все же смогла себе ответить- эта история с Уллой, эта пресловутая репутация и забота о том, чтобы все это не выглядело так явно – не дало мне задать этот вопрос. Я обещала Элис быть сегодня у Разумовских и вспомнив об этом я отправилась туда в довольно мрачном расположении духа. Собирался дождь, было серо и хмуро и я даже не сразу осознала, в мыслях своих запутавшись, что только что прошла мимо духа Голубева, сидевшего на лавке. Сознание отметило этот факт, но не отреагировало сразу. Я остановилась, осознав это, осторожно оглянулась на прохожих, которых, как назло, было немало и сделав вид, что просто решила отдохнуть, вернулась назад. Опустилась на лавку рядом с ним и спросила уже, зачем ему все это, если он ходит и ничего не говорит и все прочее в том же духе. Видимо тон мой был все же резким, после всего передуманного только что, когда я выговорила ему все, что хотела сказать, и обернулась – его уже не было на лавке. Я растерялась, взглянула вдоль улицы и снова увидела его – он стоял поодаль и высказался уже яснее: - Вы. Вы во всем виноваты. Ваше высокомерие. Слышать это было неприятно, и я решила перебить его, спросив, пока он снова не ушел: - Скажите лучше, кто Вас убил? - Какая разница? – равнодушно ответил он и снова обвинил меня теми же словами: - Вы виноваты. Выслушивать такое было невыносимо, я поднялась и решительно пошла уже своей дорогой. Однако же, когда я проходила мимо, он все же сказал нечто: - Главное не кто, а за что – проговорил он уже более нормальным тоном, я взглянула ему в глаза в надежде на то, что увижу что-то еще, но ничего не случилось, и я ушла. Я шла и чувствовала на себе его тяжелый, осуждающий взгляд. Идти до Разумовских было далеко отсюда, и времени на размышления у меня было много. Я шла и думала над его словами, что же он посчитал высокомерием в словах моих – тон мой или то, что я отказалась работать с ним. Странно было бы ему думать, что я соглашусь, однако же всякий судит по себе – вспомнила я истину, которую усвоила с недавних пор. Видимо и здесь так же, он вполне мог и не верить в способности мои, а возможно, ему просто наскучила эта его дама. Эта мысль показалась мне даже забавной, но лишь на время. На душе было беспокойно – и Голубев этот непонятный и Штольмана я не встретила и Коробейникова о нем не спросила – все складывалось не слишком удачно. В одном я была уверена точно – в том, что Элис меня ждет и будет мне рада. Утешившись этой мыслью, я взглянула вперед, оценивая, сколько мне еще идти и увидела, как из-за поворота, навстречу мне выехал экипаж. Экипаж был странно знакомым, но двигался довольно быстро, и проехал уже, было мимо, как внезапно я услышала знакомый голос: - Анна Викторовна…день добрый…- произнес Штольман, и я почувствовала, как его пальцы легко коснулись моего локтя. Тон был самый доброжелательный и я как-то сразу поняла, что он рад этой нашей неожиданной встрече и видимо здесь Голубев оказался прав – высокомерие или же неожиданность сыграло свою роль, но как только я услышала его это радостное: - Давайте подвезу – сердце мое забилось быстрее, и мысли спутались в моем сознании окончательно. - Добрый- машинально ответила я . - Спасибо, здесь недалеко, сама дойду – ответила я ему, не оборачиваясь, слыша, как он идет следом и то, что он волнуется, я ощущала на расстоянии и это чувство наполняло меня какой- то сумасшедшей радостью уже. Он шел рядом и все тянул ко мне руку – то ли в желании остановить, то ли дотронуться ему хотелось, однако разум сдерживал его, как обычно. - Видимо к князю? – спросил он как-то осторожно и негромко, в тоне его я не уловила ни язвительности, ни насмешки и это его вечное, сказанное с предубеждением, « к князю» звучало забавно, и я позволила себе ответить ему в тон: - Видимо, к Элис – ответила я ему, поставив его на место, и продолжила довольно быстро идти по направлению к особняку Разумовского. И все же он решился – он дотронулся уже своей ладонью до моей руки и преградил мне уже собою путь – не остановиться было уже невозможно. - Я…я вот что хотел спросить…вы что думаете об этом фотографе, Голубеве?- у него был удивительный тон – он говорил медленно, делая странные паузы, словно хотел растянуть свой вопрос подольше, а сам, тем временем, смотрел мне в лицо и я снова почувствовала, что он скучал, скучал все это время и теперь рад этой неожиданной встрече настолько, что старается говорить подобным образом и об этом, лишь бы внимание мое задержать. Осознание этого было весьма приятным, и я ответила ему, забыв о том, что произошло тогда, в дождливый вечер, в участке. - Жулик – коротко ответила я и пошла далее вдоль дорожки, договаривая уже на ходу – и сейчас жульничает, представляете, меня обвиняет…- я совершенно забыла в тот момент о том, что зарекалась говорить с ним о духах, однако на этот раз он не стал шутить над этим, а спросил совсем о другом. - А в тот вечер, когда Вы были у него, он не говорил, что ждет кого –то? – услышала я очередной вопрос, заданный безо всяких намеков на подозрение, легко заданный и я порадовалась тому, что на этот раз он меня, слава Богу, ни в чем не обвиняет. И ответила я уже серьезно, понимая, что это важно. - Очень коротко мы с ним побеседовали. Я пришла, увидела эти его фотографии с духами, тут же поняла, что это обман ну и сказала, что не хочу с ним работать. После такой длинной своей тирады я уже успокоилась и взглянула ему в лицо, но лишь на мгновение, добавив легко уже: - Вот. И тут он снова совершил свой маневр, шагнув впереди меня, и встав передо мной, и мне снова пришлось остановиться. - А…когда уходили, рядом с домом…Вы никого не заметили?- спросил он этим своим новым, невозможным тоном, при этом заглядывая мне в лицо. Выдержать этот взгляд было непросто и я, взглянув на ближайшие деревья весьма заинтересованно, ответила: - Нет. Уже было поздно на улице. Он подступил настолько близко, что мне пришлось стоять невероятно прямо, ощущение было странное. Я смотреть на него не могла, а он, напротив, замолчал, и взгляд его я чувствовала на своем лице определенно. - Как Вы, Анна Викторовна? – спросил он снова о другом, и я услышала прямо, как он улыбнулся легко и вот в этот момент я неожиданно для себя, внезапно вспомнила о нашей последней встрече и из меня буквально вылетело неосознанно: - Как я что?! И я смогла уже взглянуть в его глаза и поняла, что теперь отвернуться будет непросто. Его мой тон и мой вопрос, видимо, застал врасплох, он как – то слегка растерянно пожал плечами и косноязычно проговорил, не отводя взгляда: - Как Вы… и не смог, видимо, ничего придумать, вот не смог. И больше я его мучить тоже не смогла. - А…как я? Как обычно – тоже не слишком ясно проговорила я уже и сдвинуться с места не могла просто. Я все смотрела в его глаза и он все же отвел взгляд первым, придя в себя немного. Он как-то нервно махнул рукой в сторону княжеского особняка и задал следующий свой вопрос ради собственно, вопроса: - Как Элис? И как – то я почувствовала его странное это волнение, и на мгновение мне показалось, что он сейчас скажет либо сделает нечто такое, чего я сейчас и не жду. - Хорошо ей у князя – ответила я, и пошла было дальше, давая ему уже понять, что разговор окончен или я себя испугалась, сама не знаю. Однако же он, по обыкновению своему упрямому, сразу уйти мне не дал. Он снова коснулся моей руки и мне снова, в третий раз уже за эту неожиданную встречу, пришлось остановиться. - Я…не видел Вас давно – с легкой своей улыбкой, проговорил он, явно желая продолжить разговор. Я уже уверовала снова во все на свете и позволила себе спросить, чтобы хоть немного помучить. - И что? Он, молча, смотрел мне в глаза и совершенно ничего не говорил, собираясь, видимо, с мыслями. А мне уже было достаточно и этого. Однако же, дать ему понять, что он прощен- было необходимо. Душа моя уже парила в облаках, и я снова «перешла границы», отчего бы было не перейти, коли он уже перешел? – подумала я, потянулась к нему и сдвинула ему шляпу на правое ухо, прищелкнула сверху, для пущей убедительности и оставила его стоять одного. Вид у него стал презабавный. И догонять меня он больше не стал – он понял, что все обиды забыты и теперь все будет, как прежде. Я обернулась, сделав лишь несколько шагов – он стоял на прежнем месте, шляпа была уже поправлена, вид у него был вполне себе спокойный и я с легким сердцем отправилась дальше. Эта неожиданная встреча и его тон, и его взгляд и это легкое касание моей руки – все это вспоминалось и вспоминалось. Я уже давно поняла, что просить прощения у него никогда не выходит и он, этим своим обращением всегда говорит об этом. - Ну и ладно, у всякого свои странности – подумала я легко и только в этот момент поняла, что стою уже у княжеского крыльца и сколько я там стояла, витая в облаках, оценить до сих пор – сложно. Когда мы с сиделкой вошли в комнату, Элис сидела на полу и перед ней была расставлена целая армия великолепных оловянных солдатиков. Я удивилась их количеству, а сиделка с гордостью, на мое удивление ответила что это князь заказал все это из Петербурга. Она ушла, а я опустилась на ковер. Как только дверь за сиделкой закрылась Элис, тотчас же, переместилась ко мне поближе. Я начала спрашивать ее о солдатиках в обычном своем, легком тоне, как всегда с нею беседовала и спросила ее о том, первом солдатике, с которого тогда все началось. Она вложила его в мою ладонь, но, через мгновение выхватила странным, резким движением. Я уверила ее в том, что мне этот ее солдатик не нужен, она бережно держала его в руках, лицо ее преобразилось и у меня совершенно неосознанно вырвалось: - Тебе его, наверное, отец подарил? Ты знаешь, а мне вдруг в голову пришла идея, а что если нам вызвать дух твоего отца, полковника Лоуренса? Элис на эти мои слова отреагировала весьма странно. Она нервно закрутила головой, на лице ее появилось странное выражение, и я испугалась. Я вечно пугалась в этой истории при разных обстоятельствах, а тогда я начала уверять ее в том, что если она не хочет, я конечно же, не стану ничего делать. Элис, внезапно, после этих моих слов, приблизилась к самому лицу моему и глядя мне в глаза совершенно разумным взглядом, громким шепотом, проговорила: - Она все слушать. Не надо говорить. Она слушат – при этом, она быстро взглянула на дверь и я поняла, что она говорит о сиделке. Это было невероятное что – то, я переместилась к ней и тоже шепотом сказала ей: - Хорошо, хорошо. Но в целом, ты не против, ты хочешь, чтобы я это сделала? Она сначала кивнула мне, затем отрицательно замотала головой и молниеносно как – то переместилась от меня подальше – к кровати и замерла там. И я поняла, почему, через мгновение – в комнату вошла сиделка и спросила странным, напряженным тоном: - У вас все в порядке? Я, насколько смогла, непринужденно, ответила ей, уверяя, что все у нас хорошо. Она стояла над нами, как цербер и мне стало не по себе, но, тем не менее, я предложила Элис пойти на прогулку, она обрадовано закивала и сиделке, ничего не оставалось, как согласиться. Мы вышли на улицу – снова светило солнце, погода снова стала теплой и летней, Элис успокоилась и мы шли по парку, наслаждаясь обществом друг друга. Сиделка вышла позже и где – то запропастилась. Я присела, объясняя Элис название травы, а она снова приблизилась ко мне и, оглядевшись по сторонам, произнесла чуть слышно что-то настолько тихо, что невозможно было расслышать. Разобрать слова было непросто, и я переспросила ее, но она внезапно встала и, подняв вверх руки, закружилась по траве в безумном танце. Я оглянулась и, увидев приближающуюся к нам сиделку, поняла, в чем дело. Сиделка тоже выглядела странно, она словно кралась за нами с выражением интереса и обеспокоенности, и мне снова стало не по себе. Однако, больше нам побеседовать с Элис наедине, не удалось – сиделка была с нами неотступно, вскоре пришло обеденное время и она увела Элис в дом, а мне оставалось лишь попрощаться. Все это было странно и необъяснимо. То, что Элис заговорила со мной так, и об этом испугало и обеспокоило. Что это – реакция спутанного сознания бедной девочки, или же она и впрямь способна на здравые рассуждения? Эти вопросы мучили меня до тех пор, как я вспомнила о солдатиках, о том, что князь выписал их специально для Элис и волнение мое немного улеглось. – Это я сама виновата в том, что она так заговорила, не надо было мне упоминать ее отца, да еще и предлагать вызвать его дух – решила я для себя, но все же смутная тревога поселилась в душе, и отогнать мне ее удалось лишь тогда, когда я уже пришла домой. После обеда я, как водится, ушла в беседку, лето уже ушло за половину и не мешало лишний раз насладиться солнечным днем. Некоторое время я наслаждалась тишиной и покоем, но эту идиллию нарушил знакомый голос, который я точно не ожидала услышать здесь и сейчас. - Анна Викторовна…- издали окликнул он, и я обернулась – ко мне спешил Антон Андреевич с обеспокоенным выражением на лице. Увидеть его я была рада и тотчас же спросила о том, что привело его ко мне и он, чуть смущаясь, однако же твердо, изложил суть того, за чем явился. Он начала говорить в своей манере – многословно и эмоционально и я даже поначалу не поняла о чем он. - Умоляю Вас, переговорите с духом фотографа – наконец договорил он. Он явился ко мне ради этой странной дамы и ради того, чтобы вызволить ее из бедственного положения. Я, вспомнив о том, как она говорила со мною, хотела отказаться тотчас же, но он попросил за нее прощения, и я догадалась, что он имеет в этом деле личный интерес. Оказалось, что она просила его узнать, куда Голубев спрятал сбережения и я в очередной раз убедилась в нечистоплотности этой странной дамы и так и сказала Антону Андреевичу, отказав ему в просьбе. Он расстроился, извинился и ушел. Мне было неловко за себя и жаль его, и я хотела было уже его окликнуть, потом передумала, смешалась и расстроилась сама. Судя по поведению Коробейникова, он к этой даме питал некие нежные чувства, и меня это удивило и расстроило – Коробейников, конечно, был весьма простой, но очень милый человек, а эта дама, я даже слова не могла подобрать для определения ее сущности. И в этот момент случилось нечто такое, от чего все мои мысли о Коробейникове вылетели из моей головы. Я рассеянно огляделась и внезапно увидела Голубева – он стоял и смотрел на меня в упор и ничего не говорил. Я и так была не в духе после визита Антона Андреевича, а тут еще и это – непонятно зачем. В сердцах я схватила диванную подушку и запустила ею в призрака. Он исчез, а меня обдало холодом и мгновенно пришло видение …двое совсем молодых людей, скорее даже подростков мальчик и девочка. Они стоят в странных, неподвижных позах с застывшими лицами, словно позируя. За ними – большой платяной шкаф и из приоткрытой дверцы этого шкафа внезапно, страшно и мертво свешивается кисть женской руки… Видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Оно было жутким, и ощущение было таким же. Мне стало нехорошо настолько, что я на ногах не смогла удержаться и опустилась на пол. Я смотрела перед собой и не видела ничего, пытаясь осознать увиденное. Было очевидно, что из шкафа выпала рука покойницы и Голубев имел к этому отношение, а так как он фотограф и дети эти выглядели весьма странно не надо было долго думать над смыслом этого видения. Нужно было понять, что теперь делать с тем, что я узнала. Если Голубев был мошенником, подсовывающий ложные фотографии с духами, то здесь было иное – здесь явно было преступление, запечатленное им. Это подсказка – поняла я и времени на раздумья у меня не было да и сомнений не осталось – я решила вопреки всему, пойти в участок. С Яковом мы помирились, и я могла себе позволить это. Мне несказанно повезло – не пришлось входить внутрь и унизительно просить о том, чтобы он вышел ко мне. Еще издалека я заметила, как дверь управления открылась, и Штольман вышел на улицу. Возле крыльца стоял экипаж, и было понятно, что Яков намерен отправиться куда – то немедленно. Однако же он заметил меня и еще издали обратился ко мне и тон показался мне доброжелательным. - Анна Викторовна, вы ко мне? Я подошла ближе и позволила себе улыбнуться и пошутить: - Нет, к Коробейникову. Однако же заметив, что он серьезен необычайно, спохватилась и сменила тон. - Конечно к вам. Я просто видела…очень странный сон…- начала объяснятся я, еще по пути решив, как лучше преподнести ему то, что узнала. - Ну разумеется. Не Коробейникову же сны рассказывать – произнес он в своей язвительной манере, и я поняла, что ошиблась, приняв его тон за доброжелательный, после нашего последнего разговора, поведения такого я от него не ожидала и даже не знала, что и сказать на такое. - Да как угодно. Я, пожалуй, действительно Коробейникову расскажу. Он выслушает и примет к сведению о деле фотографа. – вылетело из меня в ответ на этот странный тон, и хотела было качнуться в сторону входа, но он, однако, уйти мне все же не дал и даже руками взмахнул, пытаясь удержать меня на месте. Он стоял передо мною, мы стояли возле самого экипажа, и обходить его кругом я не стала, дав ему возможность объясниться: - Простите, я вас…я вас слушаю – услышала я и внимательно вгляделась ему в глаза, которые уже сменили выражение, смотрели заинтересованно, я успокоилась и принялась объяснять. - Я видела…приоткрытую дверцу, как будто бы это дверца шкафа и оттуда торчит кисть женской руки. Вы знаете, очень так странно торчит, снизу, как будто – бы эта женщина…лежала в шкафу. Он взглянул в мои глаза абсолютно серьезно и все же спросил: - Но я не понимаю, причем здесь фотограф? В голове промелькнуло – он действительно не понимает или издевается надо мною – но эта мысль пришла и ушла, а я решила, что нужно объяснить, как уж выйдет, другого выхода нет, и я проговорила как можно легче и проще: - Ну, как ни причем? Это же он мне все показал… - Ну да – проговорил он свое вечное в том же тоне, но я уже сказала это, терять уже было нечего, и чтобы он уже до конца все понял, я продолжила объясняться в той же манере легкомысленной барышни: - Ну да. И я убеждена, что это как то связано с его фотокарточками… Он посмотрел как – то странно и так же странно, проговорил: - Спасибо я…я учту – сказано это было уже совсем иначе, я поняла, что тут я победила и сдержаться я уже не смогла: - Что вы учтете? Почему вы все время говорите – я учту, и никогда не учитываете… И тут он, не глядя на меня, начал говорить совсем иное и совершенно по другому: - Я…на самом деле, очень ценю вашу помощь, вы можете мне поверить в это. - Да?- недоверчиво уже переспросила я, и он кивнул мне в ответ. Я взглянула ему в глаза, и снова произошло то же, что и по дороге к Разумовским – мы оба стояли, смотрели и ничего не говорили, и я успокоилась уже и решила попрощаться: - Хорошо. Желаю удачи. Он ничего не ответил и молчал, а я развернулась, и пошла уже было, но уйти мне снова не удалось, я услышала его: - Анна Викторовна а…- и он снова сделал ровно то же самое, что и на дорожке – встал передо мною и преградив мне путь, спросил тем же спокойным и заинтересованным тоном: - А Голубев не показал Вам, что произошло у Спиридоновых? И я снова уже простила ему все на свете и ответила о том, что знала: - Только шкаф. Но, однако же, то, что сказал он, было интересно, и я спросила тотчас же: - Кто это, Спиридоновы? Он посмотрел в сторону, видимо, уже сожалея о сказанном, но ответил: - Его последние клиенты. мы сейчас говорили, как в прежние времена и я тут же ощутила желание помочь ему немедленно и произнесла соответственное: - Хорошо. Я спрошу у него. Он посмотрел мне в глаза и проговорил совершенно серьезно: Спасибо. Я буду признателен. Я поняла, что разговор окончен таки, решила обойти его, и отправиться уже домой, однако, лишь я ступила в сторону – он тут же шагнул туда же – руки наши встретились на мгновение, странным, случайным касанием и я в свершено растерянных чувствах уже поступила иначе, развернулась и шагнула уже от него. Я обернулась, пройдя пару шагов – он смотрел мне вслед, и я смешалась совершенно от этого взгляда и лишь через мгновение поняла, что в замешательстве, пошла совершенно не в тут сторону. Я развернулась, куда мне было нужно, и услышала, как он скомандовал за моей спиной: - Мефодьев, поехали! Мне очень хотелось обернуться, но я просто не могла себе этого позволить. Я шла и гадала, что это было такое, отчего там, на дорожке, он был совсем иным, чем здесь, что такое произойти могло за это время? Однако он смог вернуться хотя бы к этому дружескому тону и этот жест, отчаянный уже какой-то, когда он шагнул вместе со мною, все это было странно, как и все другое в этом странном деле. Однако, помимо всего остального, я помнила, что обещала ему. И снова возникло это чувство, посетившее уже однажды, досадно, что теперь я не знаю и половины того, что могла знать раньше. Я вернулась домой, немного поговорила с домашними, взяла ничем не примечательный роман для того, чтобы отдохнуть и хоть немного отвлечься и с чашкой чая отправилась в беседку. Чтение увлекло, и когда я услышала голос, который не узнать было невозможно, я подумала, что мне это кажется. - Анна Викторовна… Я обернулась и увидела его – он уже подходил к беседке, улыбаясь легкой такой улыбкой и легко же, вступил уже на первую ступеньку: - День добрый, надеюсь, не прогоните? То, что он пришел сюда, невзирая на все запреты, было удивительным и странным, и отреагировала я так, как смогла, внутренне удивившись этому визиту несказанно: - Что – то случилось? Он подошел ближе и проговорил уже как –то странно, тон был странный, осторожный какой-то или даже официальный, я понять не могла. - В управлении Вы говорили, что видели руку в шкафу – он завозился во внутреннем кармане сюртука и, вынув оттуда нечто, договорил: - Вот здесь, на этой карточке, посмотрите, этот шкаф?- и он подал мне карточку, на которой я тотчас же узнала свое видение. - Да. Это тот самый шкаф, только дверца закрыта- ответила я и спросила у него, вспомнив наш разговор: - Это у Спиридоновых? Он поначалу ничего не ответил, взял карточку из моих рук и убрал ее обратно. Я же вспомнила о своих сомнениях и тревогах, мне стало не по себе, и спросила я уже, о другом. - Почему – то мне кажется, что вы уже сами все поняли про шкаф - проговорила я глядя в сторону. Он так же молчал, стоя рядом и я обернулась уже на него и спросила прямо: - Зачем Вы приехали? Он посмотрел мне в глаза, каким – то странным взглядом с необъяснимо серьезным выражением, прошел вглубь беседки, и я услышала его, полный то ли отчаянья, то ли печали, голос: - Поверьте, если бы я мог хоть что – то изменить… Это было нечто странное, странное и неожиданное и я спросила уже безо всякого жеманства, отбросив все свои обиды в сторону: - О чем вы? - Он стоял ко мне спиной, опершись о балюстраду беседки и глядя в сад, и при этих моих словах обернулся, и снова вылетело это отчаянное: - Да все не так! Но…сейчас я бессилен… Он не смотрел на меня, когда говорил все это, но тон, его тон просто сбил меня с ног этой странной, пугающей обреченностью. Я не могла понять, в чем дело, но поняла, что это все, сказанное так странно и непонятно, очень важно для него. Я поднялась, и мысли мои путались, пока я шла к нему через беседку: - Ну что ж, раз вы бессильны- начала я а сознание лихорадочно пыталось понять все это -что он имеет в виду, приехав сюда для того, чтобы это сказать? Какие – то свои обязательства перед кем-то или что-то иное, мысли были разные, но главная все же пришла последней- он пришел сказать это мне, потому что не сказать не мог. Я встала рядом, касаясь его плечом, и договорила: - Тогда, может быть не стоит об этом тревожиться. Я повернула к нему лицо, и он посмотрел мне в глаза, и в глазах этих было непонятное – просьба о прощении или понимании, грусть какая-то необъяснимая, что-то странное и оттого, что он не хочет сказать мне всего, подступила обида и мысли вовсе куда – то ушли. Я просто стояла рядом с ним и смотрела перед собой, а он стоял, касаясь меня плечом и глядя в другую сторону. Где-то громко хлопнула дверь и я поняла, что это мама, видимо, вышла звать меня к чаю, я поняла, что сейчас она придет сюда искать меня. Видимо, почувствовав мое невольное движение, Штольман обернулся тоже, заметил ее вдалеке и отступив тотчас от меня, проговорил не глядя мне в лицо: - Простите…мне нужно идти… Его ладонь скользнула по моей руке, и он ушел, как водится, не оборачиваясь, а я осталась. И когда подошла мама и заговорила, я далеко не сразу смогла понять, о чем она говорит. Зачем он пришел и зачем сказал мне все это, для чего и что все это означает? Есть что – то такое, чем он со мною поделиться не может, но что это может значить, Господи, и что, что такого может быть, чтобы говорить об этом вот так? – я терялась в догадках и непонимании. И я разозлилась уже на себя, ведь совсем недавно я сетовала на то, что не могу поговорить с ним, как прежде, а сейчас, сейчас была возможность и я упустила ее. Я все вспоминала то, что было за эти два дня и, вспоминая нашу первую встречу, не могла понять, что случилось потом и что теперь. Мама уже ушла, не добившись от меня ничего, весьма этим уязвленная, а я внезапно поняла, что больше он мне ни о чем не скажет. Эта моя игра или разум мой снова показал меня для него ребенком, и это решило все. Зная его, я должна была это понять раньше, но я запуталась, да и не выходит у меня ничего и все эти мои странные, нелепые даже действия выходят порою сами собой. С каждой минутой мне становилось понятнее, что это, то, что он сказал мне сейчас – это все, что я услышу от него. Я все вспоминала этот короткий разговор и выражение его лица и тон этот не выходили у меня из головы. И чем больше я об этом думала, тем больше понимала, что дело не в Нине и не в чем – то таком , о чем я подумала сразу а в чем – то совершенно ином, но об этом я узнаю последней. Потому что он никогда не расскажет мне что – то, если это может угрожать моей безопасности или моей репутации или еще чему – тому, что он мог себе вообразить. И, как ни странно – эти мысли успокоили меня. И снова вспомнила слова дяди – « сделанного не воротишь». Похоже, я начинаю привыкать к разочарованиям – с грустью подумала я. Мысли снова вернулись к тому, что у Штольмана есть от меня тайны, и я внезапно вспомнила, что и у меня тоже есть от него секреты и то, что сказала мне Элис – один из них. Отчего в моем сознании связались Элис и Штольман, и вспомнилась история с синей тетрадью, я понять не могла, но то, что за неполных два дня, эти два человека поразили меня загадками – это было очевидно. И оба они, были для меня по разному дороги. Все эти размышления возвращались, время от времени, весь вечер и, добравшись, в конце этого длинного дня до спальни, я решила попробовать вызвать дух полковника Лоуренса. И он явился. Вид у него был странный и все, что было в этом видении, было странным. Странным и пугающим. В комнате похолодало, и призрак Лоуренса словно стоял в некоем странном тумане. Туман этот клубился вокруг, а Лоуренс смотрел на меня и молчал. Затем он исчез, и было странное чувство, словно он хотел показать мне только то, что показал. Туман – это единственное, что было еще, кроме его призрака. Туман и холод. Туман был в лесу и едва не убил нас с Ниной, когда мы блуждали там тогда. Где – то еще я видела туман, но никак не могла вспомнить, где именно. Все волнения этого дня навалились как – то сразу и я уснула, едва голова моя коснулась подушки. Спала я на удивление спокойно и утром проснулась с удивительно ясной головой. Ночью, сознание мое, расставило все по местам, все казалось уже не таким существенным, как было вчера, кроме одного – Штольман. Что бы он там ни сказал и о чем бы ни говорил – все это частности- подумала я – главное было тогда, на дорожке, все, что произошло позже – не важно, как было всегда. Я вспомнила, как он вчера явился под предлогом показать мне эту карточку, и я уже знала, куда отправлюсь сейчас. В голове вертелось лишь одно – я нужна ему для того, чтобы помочь, так решила судьба и неважно, чем все это закончится, это было главным. После ухода очередного ученика, которого я также отпустила раньше, я быстро, не оглядываясь, вышла из сада, прошла до конца улицы и взяла извозчика до усадьбы Спиридоновых. Возле дома стоял полицейский экипаж, но это лишь подстегнуло меня к действию. Я вошла в дом и решительно толкнула дверь, ту, куда вела меня интуиция. Я не ошиблась и пришла правильно, только, похоже было, не слишком вовремя. Сделав лишь один шаг, я услышала раздраженный тон Штольмана и увидела его самого: - Вы зачем здесь?- он уже подходил ко мне с выражением раздражения на лице и с револьвером в руке. Я сказать ничего не успела и тут из -за двери вышел Коробейников и спас меня: - Это я пригласил Анну Викторовну – весьма смело высказался он, и я только поразилась, насколько правдоподобно у него вышло. - Пригласили? – спросил тихо Штольман, и мне стало не по себе от его тона. Однако Антон Андреевич совершенно спокойно объяснил - Пригласил. Я считаю, что она может нам помочь. - А Вы не считаете, что подвергаете ее опасности? – снова с тихой яростью проговорил Штольман, подступая все ближе. Я видела его нервное, с заострившимися чертами и запавшей этой ямкой на щеке, лицо и поспешила вмешаться. - Подождите. Я сама вызвалась помочь. Скажите мне только имя убитой – проговорила я как можно спокойнее. Яков смотрел на меня с минуту с непередаваемым выражением на лице, но все же, ответил, убирая уже револьвер. - Елена Спиридонова. Этот его тон снова сбил с толку, он смотрел странным взглядом, и я решила, что самым лучшим будет принять легкий вид. - Елена Спиридонова – повторила я, взмахнув рукою и этим давая им понять, что было бы неплохо выйти. Но, однако, они выходить не спешили, было досадно, но пришлось спросить - А можно я побуду здесь несколько минут одна? Я изо всех сил изображала из себя ребенка, которого никто не смеет обижать и это подействовало. Штольман кивнул Коробейникову и они оба, молча, вышли за дверь. Я огляделась вокруг и увидела этот жуткий шкаф из своего видения, подошла ближе и взялась за открытую дверцу – ничего необычного не произошло, я закрыла ее, прошлась по комнате. и опустилась на диван, думая над тем, что предпринять. И внезапно, вдруг я услышала странный звук – щелканье или что – то похожее, но звук определенно был и я попыталась позвать ту, из – за которой пришла сюда. Поднявшись с дивана, я позвала снова и не успела начать, как порыв холодного ветра ударил в лицо. Ветер явно сквозил оттуда, где стоял шкаф, я подошла ближе – дверца приоткрылась и из нее выпала кисть женской руки. От испуга я едва не закричала, но взяла себя в руки и, ухватившись за дверцу, увидела ее – она лежала в шкафу в совершенно жуткой позе – как сломанная кукла и рука ее, отброшенная в сторону – тоже выглядела кукольной. - Как это случилось? – спросила я и эта сломанная кукла заговорила: - Мерзавка. Развели тут…Кто разрешил ему здесь оставаться? Мерзавка! Дрянь! – после этих ее гневных слов жуткий призрак исчез и пришло видение … Девочка роется в ящике комода, внезапно входит эта дама и с порога начинает гневную отповедь - Как ты посмела? Разврат в моем доме! Неблагодарная. В этот момент за их спинами открывается дверь и входит молодой человек с возмущенным и обеспокоенным лицом. - Дрянь! – кричит Елена, замахивается и от сильной пощечины, девочка отшатывается в сторону. - Не сметь! – восклицает молодой человек, подлетает к Елене. хватает ее за плечи и отбрасывает в сторону от девочки. Елена падает, и затылок ее сильно и страшно ударяется о ребро ящика комода, который не успела закрыть девочка. Молодые люди смотрят друг на друга в потрясении и испуге, а Елена глядит мертвыми уже глазами, но ничего уже не видит… Видение ушло. Я опустилась на пол для того, чтобы дыхание перевести и произнесла вслух о том, зачем пришла – Штольман – и кивнула самой себе, нужно немедленно рассказать ему обо всем – подумала я и прислушалась – из коридора донесся странный звук, словно чьи – то шаги, а затем стон, и мне стало по настоящему страшно. Звук стих, я осторожно добралась до двери и выглянула наружу – в коридоре было пусто. Оглядываясь по сторонам, в страхе и подступающей панике, я вылетела на крыльцо прямо в руки Штольмана и проговорила, запинаясь от страха и волнения: - Там кто-то есть, я что – то слышала… Штольман тотчас отпустил мою руку, которую поймал было, когда я налетела на него и мгновенно исчез в доме, за ним отправился Антон Андреевич и я осталась одна. Мне было нехорошо от многого- от увиденного недавно, от услышанных звуков и оттого, что они ушли сейчас туда, где неизвестно кто и с неизвестно какими намерениями. Но идти за ними я не посмела уже, опасаясь многого. Оставалось лишь ждать, и я опустилась на верхнюю ступеньку крыльца. Первый страх прошел, и теперь я просто сидела, вслушиваясь в то, что происходит в доме. В доме было тихо, и я чуть успокоилась уже, когда вышел Антон Андреевич и, объяснив в двух словах о том, что наверху дядя этих детей, подозреваемых в убийстве мачехи, тот, что стрелял в Штольмана и убил Голубева и что он ранен и нужен доктор. Коробейников вскочил в экипаж и отправился в больницу, предложив подвезти меня, но я отказалась. Я поняла уже, что моя помощь в этом доме , возможно, уже не потребуется, но дождаться Штольмана мне было необходимо. Послышался звук отпираемой двери, но оборачиваться я не стала. Он просто подошел, опустился рядом на ту же ступеньку и вздохнул, глядя на меня. Однако выговор делать не стал и начал объяснять, как водится о том, что случилось. - Искали его по всему городу, а он, оказывается, здесь, это он убил Голубева- проговорил он мне и замолчал. Я взглянула на него и все же решила рассказать о том, что видела в спальне, хотя, похоже, что это уже было неважно. Он слушал внимательно и не перебивал, а затем проговорил с некой досадой: - Почему же они это скрыли, идиоты молодые? Он вероятнее всего не спросил а, как обычно, размышлял вслух, но мне поддержать разговор было нужно, и я ответила на его вопрос: - Не знаю. И посмотрела на него. Он на меня не смотрел, выглядел обеспокоенным и усталым ,и я спросила его легко: - Может быть, я домой пойду? Он бросил на меня быстрый взгляд и ответил так же, как выглядел, устало и спокойно: - Я здесь закончу и Вас провожу. - Ладно, сама дойду – ответила я, вышло обиженно, но мне все равно уже было- ну и пусть- подумала я – пусть ему уже стыдно станет и за перепады эти свои и за то, что говорить откровенно не хочет. И он снова сделал нечто странное, он придвинулся ближе, толкнув меня плечом в плечо, так неожиданно, что меня слегка качнуло от этого его жеста, и проговорил серьезно: - Анна Викторовна, я Вам когда нибудь все объясню. Такое объяснение меня не устраивало, но сказать кроме как это мне было нечего, и я произнесла настолько свободно, насколько вышло: - Ну, это Вы мне уже говорили. И, взглянув на него снова, улыбнулась уже нормальной своей улыбкой и он, все же, улыбнулся в ответ. Он поднялся и подал мне руку вполне таким дружеским жестом, я вложила свою руку в его ладонь, и он легко поднял меня со ступеньки, и некоторое время мы просто стояли и смотрели друг на друга, как уже бывало за два этих странных дня. Послышался цокот копыт и шум подъезжающего экипажа, Штольман обернулся- Доктор прибыл – произнес он, беспокойно как – то глядя на экипаж. Из экипажа уже выскочил Антон Андреевич и направился к нам. Яков мгновенно выпустил мою руку и обернувшись к Коробейникову, сказал: - Быстро вы, однако… Я не стала ждать, пока он отправит Коробейникова мне в провожатые и быстрым шагом отправилась домой. Через пару минут я обернулась – возле крыльца стоял лишь экипаж, и более никого там не было. Домой я вернулась задумчивой, и на все вопросы отвечала, что гуляла и не заметила времени. Мне, конечно же, никто не поверил, но мне было не до этого всего. В этот вечер я не стала вызывать духов и читать романы. Мне было о чем подумать без этого. Я долго размышляла над тем, что случилось за эти два дня, и самое печальное из всего было то, что Штольман со мною решил не делиться. Мало того, я понимать начала, почему это случилось, и это понимание заставляло злиться на себя – эти мои игры в легкость, зачем я делала это, можно было делать так с кем угодно, но не с ним. Ради чего все это было? Мне даже помочь ему не пришлось – он все узнал сам. А если я объяснять все это возьмусь- выйдет еще хуже – он не поймет этих глупостей. Этими мыслями я терзалась пока не уснула и снилась мне сущая ерунда – словно бы Коробейников зовет меня в брак и клянется в вечной любви- я даже проснулась среди ночи и порадовалась тому, что это сон был. А наутро мне принесли записку – мальчик принес. Пришел заниматься и принес записку от Штольмана. Написано было светским тоном, просьба о встрече в любое, удобное для меня время. Каким образом он узнал о том, что именно этот мальчик придет именно в это время, я так и не узнала. Да это и не важно. Я отправила с ним ответ, сказав, что непременно буду в парке, назначила время и место, и занятие снова пролетело отдельно от сознания. Полдня я маялась ожиданием, в записке не было указано ни цели, ничего другого конкретного и я все же решила, что дел это не касается и похоже это больше на свидание. Собираясь на это тайное свидание, я перемеряла весь свой гардероб, и все мне казалось не то. Наконец я выбрала. Вспомнив о том, что не пристало выглядеть ребенком, я надела то самое платье, которое меня заставила пошить мама. Мне оно не нравилась, я смеялась даже над ним, сказав, что я выгляжу в нем, как она. Она обиделась тогда, но теперь, глядя на себя в зеркало, мне все нравилось. И шляпка эта с глухой вуалью в самый раз – подумала я, и осторожно спустившись вниз, через флигель, выскользнула из дому. Шла я в парк, к знакомой скамье не без трепета в душе. За эти два дня произошло столько, сколько не происходило за полгода, а то и больше и я терялась в догадках, зачем он позвал меня сейчас. Я еще издали увидела его, он сидел на моей скамье и читал что-то увлеченно, однако, заслышав мои шаги, тотчас встал и шагнул мне навстречу с неизменным своим - Анна Викторовна…спасибо, что нашли время – договорил он, подступив ближе и слегка улыбнувшись. Он взял мою руку в свою, поднес к губам – и это тоже было знакомо – все тогда для меня казалось знакомым и я с замиранием сердца, спросила его не своим голосом: - У Вас что – то важное? Он отвел взгляд и я услышала: - У меня, собственно, дело к Вашему батюшке. Я, по известным Вам причинам, не могу непосредственно к нему обратиться… При этих его словах, мне стало как-то нехорошо и я от волнения, даже отступила от него подальше, к краю дорожки, подошла к ближайшему дереву и принялась бессознательно, нервничая, царапать легонько кору. - Поэтому прошу помочь – закончил он и подступил ко мне ближе. Я обернулась к нему, прижавшись спиною к этому несчастному дереву и глядя ему в лицо, лишь кивнула, говорить я в этот момент не могла просто и сказала все же, собравшись, лишь одно слово, которое готовила для другого. - Да. Он кивнул мне и произнес свободно так: - Спиридоновым нужен адвокат…Хороший адвокат. Я сам бы предложил это дело Виктору Ивановичу, если бы не ссора, так что, посодействуйте… Он говорил на удивление много слов, но все они были не о том. Я снова кивнула ему и снова проговорила это самое слово: - Да. И попыталась взять себя в руки, отошла уже от этого дерева и добавила: - Конечно я передам ему Вашу просьбу и думаю, что он возьмется за это дело- проговаривая все это я почти не понимала слов и снова бессознательно вернулась к своему занятию – царапанью коры несчастного дерева. А он все это время наблюдал за мною и не говорил ни слова, сказав лишь тихо как – то: - Благодарю. И это слово словно дало толчок для моих чувств: - Так Вы Спиридоновым сочувствуете?- с нарастающим внутри меня раздражением спросила я его. Он слегка пожал плечами и ответил совершенно спокойно как –то: - Признаться да, молодые люди и вся жизнь впереди а здесь…такое дело… девушку особенно жалко. Этот его монолог мне добавил раздражения, эти его слова про то, что жизнь впереди и молодые они, а когда он добавил про девушку, из меня уже вылетело все, что я чувствую: - Ах, Вам девушку жалко?! – воскликнула я язвительным тоном, и лицо его приобрело странное выражение, он словно замер, слушая меня, и не пытался оправдаться, а меня уже было не остановить. - Ну как же? Она же врала, она же скрывала улики, она путала следствие, она виновна! – выговорила я ему в лицо, подступив уже ближе, но он моего намека не понял или понять не захотел. И он все же попытался возразить, снова пожав плечами и быстро проговорив: - Нелепый, трагический случай – испугалась, растерялась… Он выглядел искренне в этом своем возражении, это убивало больше всего, и я продолжила за него, ему в тон: - Хотела избежать наказания… - Вижу, вы сегодня необычно суровы – уже как – то немного растерянно произнес он, на что я мгновенно ответила снова противоположное - Зато Вы- непривычно прекраснодушны – высказалась я, уже не зная, что ему сказать и пошла было от него, но возмущение, обида и разочарование снова взяли верх над разумом, я обернулась все же и продолжила свое в надежде на понимание: - Нет, Вы скажите, отчего вдруг такое покровительство молодым девушкам и почему меня Вы так не баловали? Он отвел взгляд лишь на мгновение, затем посмотрел мне в лицо и снова возразил уже немного взволнованно: - Несправедливо… Я подошла к нему совсем близко, и не отводя своего взгляда от его глаз, выдохнула ему в лицо - Ну чем, чем она заслужила такое покровительство?! Он смотрел и я понять не могла – он притворяется так искусно или в самом деле говорит то, что думает. На лице его отразилось непонимание и он спросил таким же тоном: - Да почему вы сегодня так воинственны?! Я смотрела ему в глаза и внезапно поняла, что, возможно, он и притворяется из своих, одних ему известных соображений, а возможно это я выдумала для себя что – то странное и сама же виновна в том, что все вышло, так, как вышло. И обиды моей он не понял и не вспомнил ни о чем.Так или иначе – хорошо мне не было точно. Я улыбнулась ему вымученной уже улыбкой и сказав на прощание: - Просьбу Вашу отцу я передам – быстрым шагом пошла от него вон. Я ушла домой и заперлась у себя, благо, что было уже довольно поздно. И к ужину я спускаться не стала, кто-то подходил к двери и слушал, а чуть позже, видимо, все решили, что я уже сплю. А я лежала и думала- отчего все вышло так а не иначе. С чего мне пришло в голову, что он, записку мне прислав, хотел чего – то иного, кроме того о чем сказал? Получается, я снова выглядела глупо. Или нет? Или все же когда – то это должно было случится? И он снова не понял, о чем я хотела сказать и почему меня так возмутило его участие в этой девице.Так я думала довольно долго и тогда ни к чему не пришла. Зато пришла теперь. Я даже слово могу назвать, отчего так вышло – разочарование. В себе, в нем, во многом. Тогда все вокруг вызывало это чувство, просто я сразу этого не поняла. И Коробейников, о котором я думала лучше – позволил себе увлечься непонятно кем. И Штольман – который дал мне понять, что во все свои тайны никогда меня не посвятит, не сейчас. И князь, который держит Элис под замком, когда она может вполне разумно рассуждать. И даже мама, которая даже не спросила, что со мною, а рассердилась, когда я не смогла ее толком выслушать, занятая своими мыслями. И отец со Штольманом в ссоре из – за меня, и Яков отчасти даже прав, когда сказал о том, что «несправедливо» - он мог бы просто выпроводить меня из участка в самом начале всего, однако же, он этого не сделал. Но, что бы я ни думала и к каким бы выводам ни пришла я точно знаю то, о чем писала вначале- ничего невозможно изменить. И все ошибки, которые мы совершили за этот год, их тоже трудно исправить. А может быть и не исправить их вовсе. И пусть уже будет то, что будет. Бессмысленно изводить себя зароками и прочими нелепыми вещами – все одно выходит все, как выходит. И я буду делать то, что посчитаю нужным. А Штольман меня простит – он всегда прощает меня, и я знаю – почему, что бы он там себе ни думал. И сейчас все происходит быстрее – мы отчего – то видимся чаще, вот только непонятно – к добру это или к чему – то иному. Нужно будет сменить гардероб- мама права, довольно выглядеть вчерашней гимназисткой. P.S. Солнцем быть получается все сложнее, мало того, что путнику оно не нужно, так он, похоже, надел еще один плащ поверх первого, для того, чтобы солнце не смогло дотянуться до его души. Он спрятал ее, укутав наглухо, а солнце и само уже боится тянуться к нему – страшно высветить нечаянно то, что скрыто так надежно. Как странно – путник пугает солнце, хотя, казалось бы, должен радоваться ему. Впрочем, нет, слово «должен» тут точно лишнее. Просто солнце немного заигралось, позволив себе немного нелепостей, просто оно не знает, как нужно и растерялось, а подсказать, как правильно, ему некому. Тогда оно само будет думать, как поступать. И пусть будет что будет- оно станет светить всем и когда – нибудь доберется до души путника, пусть он ее и спрятал так глубоко. Просто нужно подождать, когда он захочет этого сам.