По следам. Несказка.

В комнате висела звенящая, нервная тишина, лишь тиканье часов нарушало эту странную тишину немного успокаивающим, мерным звуком. Анна снова отвела взгляд от страницы и вслух тихо произнесла- «Ошибка»…Она очень хорошо помнила, что написано на следующей странице. Тогда произошло то, что положило начало всему, что последовало позже. И снова все сложилось так, как сложилось. как бы она ни пыталась давать себе зароки здесь или где либо еще, у нее ровно ничего не вышло. Всего несколько слов, сказанных неосторожно и неосознанно, породили цепочку событий, которые изменили все. За эти две недели она узнала и передумала о многом. И если о странной роли князя и Нины в неком запутанном деле государственной важности ей лишь намекнуло участие Варфоломеева и то, что Антон Андреевич пытался ей объяснить в те, первые дни. То о том, что и почему случилось через короткое время после этой, последней их общей истории, она не знала до сих пор. За окном уже занималось утро – серое и мрачное, но она не стала смотреть на часы.- Мне нужно дочитать, на это не потребуется много времени – пришла короткая и, словно тусклая, мысль- Нужно дочитать, иначе я просто не смогу. Она перевернула страницу, и в глаза бросилось нечто, выписанное неровным, нервным почерком. Кое-где что-то было зачеркнуто, местами чернели кляксы, а местами, точки выглядели, словно пулевые отверстия – здесь перо порвало бумагу, и точка оказалась уже на следующей странице. - Господи, за что нам все это выпало? После того, что произошло тогда, события начали развиваться настолько стремительно, что сложно было разобраться в том, что происходит и почему это происходит. И ловушка захлопнулась наглухо.- Она тряхнула головой, провела ладонью по лицу, словно стараясь стереть и отогнать от себя эти мрачные воспоминания, и попыталась прочесть первую строчку – « Я совершила ошибку» - эти три слова мгновенно вызвали воспоминания. Настолько яркие, что она ощутила холод того, рокового дня.- Тогда наступила эта трагическая зима, но есть, теперь есть надежда на то, что весна будет иной – наконец, смогла она оформить светлую мысль, не позволив себе слабость. Взгляд побежал по строчкам и все события и люди, возникли снова, словно это было вчера. *** Я совершила ошибку. Я права была тогда, еще в начале осени, когда сказала ему, что я всем лишь несчастья приношу. Уж лучше бы тогда все кончилось там, среди улицы. Но нет, судьбе было угодно, чтобы все случилось так, как случилось. И ничего нельзя исправить, ничего. С каким высокомерием я когда-то обвиняла Нину здесь в том, что она не знает и не понимает его, нет, это я не знаю. И я так и не поняла до конца о том, что нельзя идти на поводу своих желаний и эмоций, не считаясь с ни с чем. Зная обо всем, я позволила себе глупость и теперь я запишу все это только для того, чтобы если я смогу жить после всего – это послужит вечным напоминанием. Запишу сейчас, потому что позже я уже не смогу. Вся эта история с самого начала оказалась драмой – странной, запутанной и страшной. Она с самого начала напоминала пьесу, где у каждого оказалась своя, трагическая роль. Все эти дни мы с Разумовским не встречались, я не хотела его видеть и намеренно уходила из дому тогда, когда он должен был прийти к обеду или ужину. Теперь я понимаю, что нужно было поступить иначе, но как я могла знать о том, что случится , как? Зачем мне дан этот дар, говорить с теми, кто ушел, и помогать им, обрести покой и справедливость, когда для меня теперь в этой жизни нет ни того, ни другого? Бессмыслица и нелепость. Когда я здесь рассуждала о судьбе и провидении – нет ни того, ни другого – есть цепь ошибок, результат незрелости ума и нелепое свойство характера. Я так и не смогла оценить значимость сказанных вслух слов и не научилась ничему. И что мне делать теперь? Нет. Я обещала себе. Я напишу это, как смогу. Боже мой. Все эти дни я так много думала о том, как мне подступиться к нему снова, что, возможно, сама вызвала то, что случилось? Нет, еще одна нелепость, кем я себя возомнила, мессией? Это он мне сказал и он, как всегда, оказался прав. Прав. Но это ничего не меняет. Невозможно повернуть время вспять и исправить свои ошибки. И не нужно теперь рассуждать о том, что все мои ошибки нужно выписать и разместить по графам. Всего одна, фатальная ошибка уже свершилась. И эта ошибка будет стоить ему жизни. Алексей Константинович предупредил меня. Они всегда предупреждают меня и прошлая моя ошибка, едва не стоила Якову жизни, но я не научилась. И в этот раз я не успела. В тот день я снова повздорила с мамой, с самого утра. Она снова попыталась заговорить о решении относительно Разумовского и, зная о том, что мы едем к Гребневым, намекнула, что это прекрасный повод объясниться. Я вспылила и ушла до назначенного времени, взяла извозчика и доехала сама. В доме никого не оказалось, лишь горничная ответила на мой вопрос о том, где состоится представление, что все уже ушли к ротонде и ожидают там. Я отправилась в парк и по приходу обнаружила весьма разношерстную публику. Там уже были Алексей, его мать, актриса Елена Полонская, ее муж- драматург Тропинин, которого я до этого момента не знала, местная актриса по имени Ольга,ее фамилии я не знала, местный бас, некий Алмазов, оказавшийся впоследствии абсолютно неприятным человеком, Семенов, Трегубов, и еще два неизвестных мне господина. Затем появилась Нина Аркадьевна и грациозно опустилась в кресло летнего театра, едва кивнув присутствующим, словно вдовствующая императрица и уже последним явился Разумовский, один, тотчас подошел было ко мне, я сделала вид, что занята беседой с Алексеем и он, не слишком расстроившись, отправился к господину, сидевшему в первом ряду. Они прошли мимо сцены и остановились неподалеку, беседуя о чем – то. С Ниной он тоже успел переговорить, и я даже улыбнуться успела мысли о том, что вот из кого вышла бы прекрасная пара. Наконец все угомонились и расселись по рядам в этом импровизированном театре. Публика была разношерстнее, чем я могла себе представить, однако, представление началось. Актриса, все это время стоявшая к зрителям спиной, видимо, для того, чтобы войти в роль, обернулась и заговорила. - Камни, камни…деревья, ползучие мхи и ядовитые травы. все, что осталось на земле…Безмолвие. Тысячи лет уже, ни в воде, ни на суше, нет ни одного живого существа – очень проникновенно говорила она, обернув взволнованное лицо к зрителям, на улице было холодно и эти ее слова очень подходили к общему фону – серому, холодному дню конца ноября. Краем зрения я уловила некое движение, отвлеклась и посмотрела в сторону – неподалеку, совершенно не обращая внимания на спектакль, о чем – то, на повышенных тонах разговаривали Разумовский и не знакомый мне человек. Отвлекшись, я пропустила несколько слов, и вернулась к пьесе, уже не так внимательно вслушиваясь в текст. - Мир без людей и зверей, необитаемый. Безмолвный, холодный. Лес, тысячелетний лес без конца и края. Глухая чаща, никогда не слыхавшая птичьих голосов. Но вскоре и лес исчезнет. Лишь пни на пустошах, будет освещать бессильная луна. Холодно…холодно…холодно – отчаянно и трагически произнесла Ольга и от этих ее слов, рисовавших картину апокалиптического, мертвого мира, мне действительно стало холодно. - Это что-то декадентское – внезапно прозвучал позади, несколько насмешливый тон и я, очнувшись, поняла, что это сказала Полонская. - Мама- с негодованием откликнулся стоявший неподалеку Алексей и актриса продолжила монолог. - Пусто. Я здесь одна. Меня никто не слышит. И не дождусь ответа я от мертвенной пустыни. Лишь дьявол, мой грозный собеседник, мой тюремщик, в чаще леса уже показались его багровые глаза… - Холодно как, сыро. Обязательно нужно было здесь…- снова тем же тоном, произнесла Полонская, а Алексей вновь отреагировал нервно: - Да! Обязательно! Но, однако, она не умолкла, я услышала, как она усмехнулась вслух и снова произнесла уже язвительно и насмешливо: - Ну конечно. Это эффект. - Мама! – уже воскликнул Алексей Констанинович и Ольга, явно сбившись, попыталась продолжить монолог: - Мы с ним вдвоем…- тихо произнесла она, но Алексей уже подошел к ней и воскликнул нервно и обиженно: - Пьеса окончена! Довольно! Хватит! Все замерли в недоумении, а он продолжал так же нервно, глядя в зал: - Довольно! Занавес! - Что же ты сердишься? – услышала я уже чуть иной тон Полонской. - Пьеса окончена, довольно – упрямо ответил он ей, а она возразила: - Алексей, сын мой, ну что за капризы? Он, лишь мгновение, внимательно глянул на нее, в лице его явно читалось волнение, и он произнес уже чуть спокойнее, словно что-то решив для себя: - Почтенная публика, прошу простить меня, виноват… Он снова заволновался и взмахнув руками, проговорил взволнованно и нервно: - Я забыл,…что писать пьесы и играть их на сцене – это привилегия немногих избранных. Я нарушил монополию. Монополию воров .Лишь воры сегодня правят! При этих его словах, публика заволновалась, все стали переглядываться в недоумении, а Алексей сорвался с места и, ни слова больше не сказав, быстро ушел в парк, затем побежал уже и исчез из вида среди деревьев. - Алексей! – окликнула его мать – Что такое, что с ним? – тон ее был удивленным, это меня поразило, и я посочувствовала Алексею. - Елена Николаевна, ну нельзя же так обращаться с молодым дарованием – мягко произнес человек в пенсне, обернувшись к ней. - Господи, что я ему сказала? – усмехнулась Елена Николаевна, она, похоже, искренне не понимала своей ошибки, и я подумала тогда, как же она может быть актрисой, когда так мало чувствует? - Ну, здесь задето авторское самолюбие – снова мягко и осторожно ответил он, на что Полонская лишь рассмеялась коротко и язвительно, и проговорила так же: - Да…а что он про воров? Что это значит? - Не знаю – ответил этот господин и отвернулся уже, видимо, не зная, что сказать еще. - Вы бы все таки помягче с ним – обернувшись, подал голос в защите Алексея тот, что говорил с Разумовским, она посмотрела на него недовольно и проговорив таким же тоном: - Ах, Боже мой- поднялась со своего места. - Господин управляющий, проводите меня, пожалуйста, домой – добавила она нервно и недовольно, этот человек подошел, я поняла, наконец таки, кто он и они удались. Все начали подниматься со своих мест, Алмазов догнал Елену Николаевну и начал говорить о себе и своем таланте, остальные топтались у ротонды, а я наблюдала весь этот хаос с неким необъяснимым чувством беспокойства. Вернулся управляющий, пригласил всех в дом и все начали потихоньку расходиться. Князь, после разговора с управляющим так и не вернулся, видимо, они поспорили о чем –то и я, отчасти, была этому факту рада, снова отодвинув неприятное объяснение на неопределенный срок. Ольга, едва сойдя со сцены, кинулась к стоявшим у ротонды с вопросом, куда ушел Алексей, ей указали направление, она бросилась в ту сторону и, судя по ее виду, была она крайне обеспокоена. Ее окликнул Семенов, но она даже не обернувшись на его оклик, бегом летела по парку, разыскивая Алексея Константиновича. Трегубов беседовал с этим человеком в пенсне, слышно было плохо, и я уловила лишь о том, что он литератор и хороший знакомый Елены Николаевны. Семенов растерянно топтался, оглядываясь, видимо, в поисках Ольги, а незнакомец, договорив с Трегубовым, отправился в мою сторону, заговорив уже по пути: - Жаль. Жаль, что не удалось досмотреть пьесу до конца – проговорил он, улыбнувшись мягкой, легкой улыбкой и в голосе его звучало искреннее сожаление: – Автор подает большие надежды. Этот человек сразу показался мне симпатичным – держался скромно, но с достоинством и производил впечатление порядочного человека. Он представился, чуть улыбнувшись, я назвала свое имя и мы отправились к дому, разговаривая по пути о том, что случилось. Впереди нас шла Нина под руку с Алмазовым и когда она назвала Антона Павловича по имени, он поправил ее, назвав свое отчество, чем понравился мне еще больше. Мы все четверо вошли на веранду, там была лишь Елена Константиновна, Алмазов моментально уселся за рояль и принялся демонстрировать всем свои способности, Антон Палыч подал мне бокал с шампанским и, в ожидании всех остальных ничего не оставалось, как слушать пение Алмазова. Ни Ольги, ни Семенова, ни Тропинина, ни прочих не было. Елена Николаевна и без того выглядела нервно и буквально через пять минут, оборвала этот импровизированный концерт аплодисментами и произнесла: - Браво – совершенно неискренним тоном. Он прервался лишь на минуту, предложил ей выслушать нечто иное, но она отказалась и. сославшись на головную боль, отправилась по направлению к двери, но дойти не успела. Едва Алмазов воодушевленно проговорил: - Итак, из нового – вознамерившись продолжить, как четкий и ясный звук выстрела раздался снаружи. Полонская резко обернулась, Нина встрепенулась и принялась оглядываться по сторонам, а Антон Палыч с беспокойством посмотрел на меня. Я этот звук тоже узнала и то беспокойство, что охватило при представлении, вернулось. - Охотники?- произнес неимоверную глупость Алмазов и Антон Палыч тут же возразил логично: - Какие же охотники, в парке? Нина поднялась и с независимым выражением на лице двинулась куда-то вглубь веранды. Я тоже поднялась, однако, не пройдя и двух шагов, услышала странный голос, который не смогла узнать: - Надо было разрядить пистолеты – произнес он и я, неосознанно произнесла вслух: - Он сказал, надо было разрядить пистолеты… Антон Палыч тотчас подступил и спросил с недоумением и беспокойством: - Кто сказал? - Итак, романс на стихи…- невозмутимо произнес Алмазов и Антон Палыч оборвал его уже с раздражением: - Да подождите вы! Надо сказать управляющему.- высказал он вполне здравую мысль и я отметила в мыслях, что хорошо, что здесь есть хоть один здравомыслящий человек. Вернулась Ольга и с порога, взволнованно спросила: - Вы слышали кто – то стрелял? Я уловила это уже неосознанно, уже пришло понимание, что произошло что-то дурное, это уже витало в воздухе, и я пыталась уловить это нечто. Мимо пробежала девушка, как я поняла еще до того, как все это приключилось- дочь управляющего и я, не глядя на нее попросила: - Батюшку вашего попросите проверить пистолеты… - Какие?- Как-то нервно спросила она, но тогда мне было не до ее тона, и я попыталась объяснить ей, чувствуя нарастающее беспокойство: - Я не знаю. В доме должны быть какие – то пистолеты. Управляющего позовите! Она кинулась куда – то, мимо проходила Ольга и в этот момент я спросила ее: - А где Алексей Константинович? – она что-то ответила а я, уже понимая, что случилось, проговорила неосознанно: - Да, да, вы за ним пошли…. - Я не нашла. Обежала весь парк, думала, он в доме - растерянно ответила она. Я прислушивалась и прислушивалась, но больше ничего не услышала. Вернулся управляющий с Тропининым и тот, тоже почти что, с порога, спросил: - Кто стрелял? Возникла некая пауза и наступила тишина. - Где Алексей? – внезапно проговорила Елена Николаевна, и в голосе ее не было ужи ни язвительности, ни усмешки, а была лишь одна нарастающая обеспокоенность. - В доме есть пистолеты? – спросила я о том, что волновало меня, управляющий обернулся на меня, но ничего не ответил, а Полонская снова все спрашивала и спрашивала бесконечно: - Где Алексей? Управляющий вернулся ко мне и как –то задумчиво и нервно одновременно произнес: - Пистолеты…дуэльные пистолеты… И, ни слова больше не говоря, быстро ушел куда – то. Елена Николаевна с уже звучащей в голосе паникой, снова спросила: - Где мой сын?! Но никто ничего не говорил. Все думали об одном, но вслух это никто произнести так и не решился. Поначалу Трегубов пытался успокоить всех, но и он, через некоторое время, уже обеспокоился всерьез. То, что Алексея не было нигде и то, что выстрел совпал по времени с его исчезновением, наводило на более чем определенные мысли, учитывая все обстоятельства. Николай Васильевич, крякнув и вздохнув, проговорил как-то устало: - Ну что же, пойдемте посмотрим. Он не сказал больше ничего, все были подавлены, Елена Николаевна была близка к нервному срыву, Нина произнесла дежурное извинение и быстро отбыла, а все остальные отправились на поиски. На улице стемнело, управляющий выдал всем ручные фонари и мы разбрелись по парку, окликая Гребнева время от времени. Я не слишком была уверена в том, что слышала его голос, настолько изменившимся он показался мне, но факты были налицо, я пыталась звать его, но он не приходил. Мы долго бродили по парку и мне отчего – то становилось все беспокойнее и беспокойнее. Чувство было странное, я уже знала, чувствовала, что его нет, но отчего то он не откликался. Было холодно, времени прошло много и лишь тогда, когда ночь начала превращаться в сумерки, я почувствовала, что Алексей где-то рядом. И то, что он точно мертв, я ощутила тоже. Я вглядывалась в сумеречную уже темноту, в странный, холодный туман вокруг и снова позвала его: - Алексей Константинович, мы вас все здесь ищем… Он был где-то здесь, совсем рядом и я внезапно почувствовала его отчаянье, муку и это было настолько больно, что душа словно сжалась и его стало остро, неимоверно остро - жаль. От этого странного и страшного чувства боли, обреченности и потерянности, исходившего от него, мне уже было нехорошо, но я упрямо звала его, уже едва выговаривая слова - Где вы? Где вы? Позади послышались шаги, голос Трегубова произнес: Анна Викторовна…- и я почувствовала, что Гребнев ушел. Он ушел, а ощущения остались. Позади заговорили – подошел кто-то еще, они начали сетовать на то, что поиски ничего не дали, и я услышала, как полицмейстер добавил: - Надо Штольмана вызывать. Посылайте за Штольманом. Пусть едет сюда со своей командой. Анна Викторовна!- снова окликнул он меня, а я обернуться не могла, оцепенев от этого ощущения. Шаги послышались совсем близко, я очнулась, обернулась на них и увидев их растерянные лица, поняла, что что-то не так. - У вас..кровь – проговорил Трегубов и лишь сейчас я ощутила нечто теплое и влажное над верхней губой, провела перчаткой – действительно, на перчатке осталась кровь. Видимо, слишком велико было нервное напряжение и бесплодные, многочасовые поиски в холодном, зимнем уже лесу, тоже сыграли роль. - Пойдемте в дом, вам надо отдохнуть – произнес управляющий, а Трегубов тотчас подхватил, взяв меня под локоть: - Пойдемте, пойдемте. О том, чтобы вернуться домой, не могло быть и речи, меня мутило, кружилась голова, Саша- так звали дочь управляющего, помогла мне добраться до постели и сказала, что Антон Палыч хотел бы меня видеть, он доктор, он хочет помочь. Но я отказалась. Не знаю, почему. Мне просто хотелось закрыть глаза и уснуть. Хотелось чтобы ушло это жуткое ощущение потерянности и безысходности. Вероятно, это было предупреждением. Никогда до этого дня со мной не случалось ничего похожего, но я не смогла понять и оценить. Теперь могу. Теперь я чувствую ровно то же самое – потерянность и безысходность и еще – несправедливость, это единственное, что я не смогла уловить в его состоянии тогда, но знаю теперь. И он помог мне. Он захотел помочь и помог, а я не успела. Я снова думала о себе и мечтала об ином. И судьба, провидение или вселенная тотчас же наказала за это. Но почему его? Не меня? Да нет, все правильно – она наказала меня, ибо что я без него? Впрочем, я обещала себе. И наступило утро. И утром это ощущение уже ушло. Оно предупредило и ушло, а я порадовалась тому, что его нет. и вспомнила, когда открыла глаза не об этом, а о другом- я вспомнила слова полицмейстера о том, что приедет Яков. И эта мысль подняла меня с постели мгновенно. Как бы ни было мне жаль Алексея, но мысль о том, что судьба подарила мне повод увидеть Штольмана и попытаться, если не объясниться, то помочь, наполнило душу радостью. Возможно и это тоже послужило причиной – радоваться в такой ситуации было немыслимо, но, это было так. Я спустилась вниз – все уже были в столовой. Антон Палыч тотчас же подошел и спросил обеспокоенно, заглядывая мне в лицо: - Анна Викторовна, как вы?- сказано это было участливо и искренне, но отчего-то эти его слова во мне отклика не вызвали. Напротив, напомнили о другом. Я рассеянно спросила его, не приехал ли следователь, он ответил, что, видимо, приехал, но полиция еще осматривает место и я метнулась было к выходу, но Антон Палыч задержал меня, взяв за локоть: - Анна Викторовна, вы хотя бы чаю выпейте, это я вам как доктор рекомендую. Да и не выпускают никого. Проговорил он серьезно. Отказываться я не стала, наскоро выпила чай, оделась и вышла за дверь. Снаружи стоял Ульяшин и попытался не пустить меня дальше. Однако у меня получилось упросить его, он милый человек и всегда относился ко мне хорошо. Ему я сказала, что мне срочно нужно найти Якова Платоновича и сообщить ему нечто важное. Я прошла мимо полицейской пролетки и остановилась в раздумьях. Смысла идти искать где – то Штольмана и отвлекать его от дела не было никакого. Сознание прояснилось и я поняла, чем мне стоит заняться сейчас. Нужно найти призрак Алексея и поговорить с ним. Под утро, когда я почти нашла его, если бы не полицмейстер, возможно я что то узнала бы еще тогда, но тогда не вышло и теперь было самое время. Я огляделась – вблизи никого не было и отправилась в парк. Бродила я довольно долго, пыталась звать Алексея, но мне помешал Семенов. Как только пришло ощущение, что Гребнев где-то рядом и я произнесла то, что твердила уже не в первый раз, позади послышался шорох и я оглянулась- неподалеку виднелся чей-то силуэт, словно прячущийся в осенних, чахлых зарослях и я, окликнув, увидела, как ко мне выходит Семенов. Выглядел он странно и отчего – то напомнил мне своим видом давнюю, самую первую историю, когда он вел себя совершенно ненормально, пытаясь вырвать из моих рук старые газеты со своими странными стихами. - А с кем вы тут разговариваете? – несколько нервно спросил он. Я решила, что лучше оставить его здесь и не вступать в беседу, ответила, что сама с собой и попыталась уйти поскорее, но у меня не вышло. Он догнал меня и я, уже понимая, что он не отстанет, спросила его, как ему удалось выбраться из дому, вспомнив, как Ульяшин не пускал меня. Он ответил, что ушел раньше, чем городовые заперли всех. Говорил он тоже так же, как и тогда и не отходил от меня ни на шаг. Мне стало не по себе и беспокойство мое оправдалось вскоре. - Вы практикуете, Анна Викторовна?- неожиданно спросил он, тоном, словно пытался в чем-то уличить. Я остановилась и взглянула ему в лицо – оно было более чем странным. - Вы же там убиенного Алексея вызывали – тем же тоном проговорил он, но сейчас здесь присутствовала еще и некая непонятная и странная угроза. - Да что вы, я молилась- попыталась увернуться я, но ничего не вышло – он тронул меня за рукав и зачастил: - Нет, нет, нет, нет, вы говорили с ним. Он был прямо таки убежден в том, что говорил, и в глазах его блеснуло нечто странное, настолько странное, что я спросила уже неосознанно: - Что с вами? - Что? Вы думаете я не знаю, все эти ваши…штучки?- спросил он и я испугалась уже, попыталась отступить от него, но он больно ухватил меня за локоть и уже со злобой необъяснимой и пугающей произнес: - Что он вам сказал? - Отпустите меня – попыталась я сказать ему, но он не слушал- он смотрел мне в лицо безумным взглядом, руке стало больно, а он спросил снова: - Что он вам сказал? - Пустите – снова попыталась я, но хватка была просто железной и он, приблизившись до неприличия, произнес безумно: - Он вам сказал – кто убийца? - Я сейчас закричу – нашлась я, наконец, и он так внезапно отпустил мою руку, что я вскрикнула. Все еще глядя мне в глаза, он вдруг опустился передо мной на колени и странным тоном заговорил снова: - Пощадите. Пощадите Анна Викторовна. Не погубите, Анна Викторовна!- он на коленях придвинулся ближе, бормоча этот бред, его руки, воздетые ко мне тоже приблизились до неприличия. - Что случилось, то случилось, его не вернешь, пощадите ее – он взялся руками за мою талию уже, выглядел совершенно безумным, а я, не зная, что делать, пыталась отступить и чем больше я пыталась отступить, тем крепче держал он и все повторял: - Пощадите ее, пощадите, Анна Викторовна! - Господин Семенов! – внезапно послышался громкий оклик, я обернулась на звук любимого голоса и увидела его. Он спускался к нам по парковой лестнице и его тон говорил сам за себя – возмущенный и нервный. Семенов тоже обернулся, мгновенно отпустил меня и вскочил на ноги, я посмотрела на него – вместо некоего странного выражения, теперь в лице его явно был испуг. - Что вы там делаете? – спросил Штольман чуть спокойнее и я так и не поняла тогда, видел ли он то, что происходило или нет. - Я…растерянно проговорил Семенов, быстро отступая от меня странной, вихляющей походкой, а Яков, еще не спустившись по лестнице, добавил ему: - Вы задержаны по обвинению в убийстве. Звучало это несколько ошеломляюще и для меня и для Семенова, видимо, тоже и он произнес растерянно: - Это какая – то нелепость… - Я обязательно выслушаю ваши объяснения, вы наверху меня подождите – быстро проговорил Штольман, Семенов безропотно подчинился и пошел наверх а Яков, проводив его взглядом, наконец, обернулся ко мне и шагнув ближе, обеспокоенно и тихо спросил: - Что случилось? Я уже перевела дух и этот его обеспокоенный тон уже привел меня в чувство. Я махнула рукой неосознанно, от подступившего волнения и выдохнула как-то легко: - Да все в порядке. Но, видимо, не все было в порядке, потому как он подступил еще ближе и внимательно посмотрев мне в лицо, тем же тоном проговорил: - Но вы так напуганы. Что – то произошло? Я все еще не смела смотреть ему в лицо и взглянув лишь на мгновение, ответила: - Просто этот Семенов какой – то странный… Я не хотела чтоб так вышло, но вышло жалобно – рука болела да и вообще после этой странности чувствовала я себя неуверенно, но добавила, чувствуя, что он меня слушает внимательно: - Ну, впрочем, как всегда. А еще, знаете, он что-то знает, только не могу понять, что. Наконец я смогла прямо взглянуть ему в глаза, он тоже не отвел взгляд. И проговорил он, снова тихо и обеспокоенно: - Вас это напугало? - Не только – ответила я. Глаза смотрели так же серьезно, и грустно и я заговорила быстрее: - Вчера, после выстрела я услышала его голос, он сказал – надо было разрядить пистолеты. Я смотрела в его лицо и взгляд отвести не могла и он, похоже, этого не мог сделать, тоже и спросил снова, так же тихо и быстро: - Чей голос? - Мне показалось, что Алексея, но он был уже мертв – ответила как – то машинально уже – он стоял так близко и смотрел так обеспокоенно и серьезно. И что-то еще было в этом взгляде такое, отчего меня едва не качнуло ближе, но он внезапно отвел взгляд, чуть качнул головой и проговорил, глядя в сторону: - Понимаю… Затем помолчал мгновение, словно размышляя о чем – то, поднял взгляд и произнес странное: - А он не сказал, кто убийца? - Нет – ответила я, решив, что сейчас спорить с ним, как он того, видимо, желает, я точно не стану. - Ваше высокоблагородие! – послышался голос сверху, мы обернулись- на лестнице стоял городовой и объяснился: - Там вас барыня требуют, очень гневаются. - А что случилось? – как –то нервно спросил Яков городового, ему явно не хотелось сейчас идти туда. - Не могу знать.- ответил тот, а Штольман снова посмотрел мне в глаза все тем же серьезным взглядом и проговорил тем же тихим каким-то, незнакомым тоном: - Вы извините, мы позже договорим. Я посмотрела ему вслед, отметив то, что он так и не дотронулся до моей руки, хотя намерение явно, было, а он уже поднимался по лестнице и командным тоном заявлял: - Отправьте кого нибудь в город, пусть привезут Нежинскую и князя Разумовского- услышала я и только сейчас поняла, что утром показалось мне странным- ни Нины, ни князя не было, они так и не удосужились вернуться. - И чтоб без возражений!- добавил Штольман и я, поднявшись уже по лестнице чуть выше, внезапно подумала о том, что видеть здесь этих людей остро не хочу. Семенов так и стоял наверху, у основания лестницы и Яков, поравнявшись с ним, махнул рукой: - Пойдемте- услышала я этот его новый, спокойный тон. Он и с Семеновым говорил так же, как и со мной – пришла странная, обеспокоившая мысль, но ее тотчас сменила другая – он не обижен и не раздражен на меня и поэтому я смогу помочь ему здесь. Я чувствовала, что он позволит мне все, что угодно, но отчего – то радости это не добавило – я вспомнила этот серьезный взгляд и тихий тон и внезапно поняла, отчего он такой – он тоже смирился, Господи – пришла новая, потрясенная мысль и я поняла, что права. И даже остановилась. Но и тут я ошиблась. Господи, с чего я решила тогда, что он способен на смирение? Он неспособен. Он всегда поступал так, как считал должным оттого, что свободен, а я судила его по себе. Эта свобода, о которой все твердили мне – моя свобода, она не была ею, она была ею лишь в мелочах, но когда я лишь попыталась отстоять право решать что-то важное для себя – оказалось, что никакой свободы нет. И все это вместе взятое, сыграло коварную шутку – я отчего-то решила, что он может думать так же, как я. Он несвободен лишь от своих обязательств и долга. А я, пребывая в эйфории оттого, что в первый раз решила что-то важное сама, настолько расслабилась, что позволила себе проглядеть все, что нужно было заметить. Но это сейчас, а тогда, тогда я пришла в себя быстро – мне нужно было быть там, рядом и я прибавила шаг, заметив, что они уже закрыли за собой дверь. Когда я вошла, Штольман сидел ко мне спиной, и даже не обернулся, пока я прошла дальше, они уже беседовали, и я услышала, глядя на стоявшего у стола Семенова. - А может, все было по другому? Вчера вы стояли, прятались за деревом, пытались достать пистолет, вот портсигар и выпал из кармана? Я оглянулась и увидела, как Яков выложил на стол перед Семеновым маленькую металлическую, плоскую коробочку и поняла, что Семенов не так безобиден, каким кажется, если его портсигар был найден рядом с телом убитого. - Чушь. Это все какие-то ваши домыслы – проговорил Семенов неуверенно. Он и выглядел так же – не смотрел Штольману в лицо, а все отводил взгляд в сторону. На мое появление никто не отреагировал. Никто не сказал нервно и язвительно –« Что вы здесь делаете?»-нет, ничего подобного. Я поняла, что права была, подумав, что он позволит мне все, вот только понимание того, отчего это, не добавляло радости. Но все это уже случилось, и теперь у меня был единственный выход- помочь ему. И я позволила себе вступить в разговор. - О ком вы просили меня? – спросила я Семенова и поразилась, насколько странно прозвучал мой тон, словно Штольман заразил меня этой своей серьезностью и потерянностью. - Не понимаю, о чем вы говорите – попытался возразить этот странный человек, меня это не удивило, зная его, и я добавила: – Господин Семенов, Вы сказали мне – пощадите ее, о ком шла речь? И я потихоньку подошла ближе и тоже встала напротив Семенова - Нет, нет, я ничего такого не говорил – снова отвел взгляд Семенов и молча слушавший до этого времени Яков, поднялся и быстро шагнул ко мне и я, объяснила ему вполголоса, подступив ближе: - Он действительно сказал мне – пощадите ее. А сделал это, потому что думал, что дух Алексея уже выдал мне имя убийцы, понимаете? - Семенов думал, что вы знаете имя убийцы? – тихо спросил он и я снова взглянула ему в глаза- взгляд был серьезный и беспокойный и я ответила: - Именно. - Кого – то он выгораживает - проговорил Яков мне и тотчас обернувшись к Семенову, спросил о том же его. - Кого вы выгораживаете? - Господин следователь, вы определитесь- я или убийца, или кого – то там выгораживаю- усмехнувшись, проговорил Семенов и взглянул на меня с неким пренебрежением, видимо, посчитав, что слова городской сумасшедшей ничего не значат. Штольман, видимо, тоже подумал о том же о чем и я и следующее заявление, выглядело уже иначе: - Не валяйте дурака, Семенов, кого вы имели в виду, когда сказали «пощадите ее»? – жестко произнес Яков и Семенов, видимо, понял, что ошибся и что Штольман верит мне гораздо больше, чем ему – высокомерное и насмешливое выражение исчезло с его лица и он, уже глядя в пол, проговорил иначе и иным тоном: - Хорошо. Хорошо, хорошо, я все скажу – проговорил он спокойнее и, опустившись на диванчик, продолжил: - Значит, я имел в виду…Сашу, дочь управляющего – услышав это, я взглянула на Штольмана, а он на меня и похоже, что мы оба подумали об одном – звучало это странно, как странно было и то, что повернулись к Семенову мы не сразу. Штольман очнулся первым и отвел взгляд, а тот повторил - Я поначалу подумал, что это она, но сейчас понимаю, что это полный бред. - И почему вы решили, что Саша стреляла?- резонно задал вопрос Штольман. - Понимаете, дело в том, что она недавно, обратилась ко мне с такой деликатной просьбой, найти ей врача, чтобы…избавиться от беременности. Алексей как раз- отец. Между ними что-то такое было, знаете, как бывает, ну а потом он вот… Это было слышать странно. Такого я точно не ожидала, и только голос Якова вывел меня из оцепенения: - А почему она обратилась с этой просьбой к вам? - Ну как, помилуйте, я ее знаю вот с такого возраста, но не к отцу же ей идти с такой просьбой.- договорил Семенов и взглянул на меня а я стояла, совершенно не зная, что сказать. - Хорошо, вы свободны.- услышала я словно издалека.- Прошу вас из поместья ни шагу – добавил Штольман и Семенов, бочком, уже пробирался на выход. Я вспомнила, как вчера он смотрел на Ольгу и вспомнила, как он окликал ее после того, как она побежала в парк, искать Алексея и смутное сомнение поселилось в сознании. - Портсигарчик я могу забрать?- услышала я Семенова и короткое, нервное Штольмана- Нет. Мы стояли рядом. Семенов и Ульяшин ушли, а Штольман упрямо молчал. Я не знала, как с ним говорить о том, что только что сказал Семенов. Эта история как-то выбила меня из колеи, мысли, пока он говорил, были разные и не только о том, что Семенов, возможно, лжет. Даже здесь я не смогу сказать о том, о чем я думала тогда, наряду с прочим. Незачем. Похоже, было на то, что и Якову сказать мне было нечего. И я ушла. Он так и остался стоять там один и не произнес ни слова мне вслед. Я вышла на веранду, там были почти все вчерашние гости, лишь Нины и Разумовского здесь не было, но привести в порядок растерянные мысли мне не довелось – через пять минут явились Штольман и Ульяшин, и оказалась, что всем нужно сделать оттиски отпечатков пальцев. Реакция на это у всех была разная, и лишь Антон Палыч отнесся к этому с пониманием и предложил начать процедуру с него. Времени это заняло много. Все остальные без восторга оценили все это, но я поняла, что полиция нашла хоть что-то, что может пролить свет на случившееся. Пока шла вся эта длительная процедура, Штольман стоял у двери и наблюдал за происходящим. Мы с Антоном Палычем стояли рядом у рояля я, время от времени, ловила на себе быстрые взгляды Якова и мне даже показалось однажды, что посмотрел он как-то странно, более живо что-ли, но, возможно, мне это показалось. Наконец все закончилось и объявили, что подан обед. Все оживились, зашевелились, но Полонская, все время молчавшая, внезапно занервничала, отказалась от обеда, извинилась и, с побелевшим внезапно лицом, вылетела на лестницу. Тропинин кинулся за ней, и это никому не показалось странным – все было естественным для такого рода ситуации. Есть не хотелось. За обедом Антон Палыч весьма галантно ухаживал за мной, он был мил, обходителен и отстранен, почти как Штольман, который за время обеда не произнес ни единого слова. Впрочем, как и все, за исключением Алмазова – этот господин был обеспокоен лишь собой и в этом своем самолюбовании был отвратителен. Вернулся Тропинин и расстроено сообщил о том, что Елена Николаевна плохо себя чувствует и прилегла. После обеда все вернулись на веранду в ожидании чая, я опустилась на диванчик, рядом с чайным столиком, через зал, против меня, сидели Трегубов, Штольман и Антон Палыч. Алмазов ходил взад вперед и распевался, а Семенов смотрел в окно, заложив за спину руки, и о чем-то сосредоточенно думал. Штольман время от времени взглядывал на меня, но как только наши взгляды встречались, он тут же отводил взгляд в сторону и через некоторое время я перестала смотреть на него. На душе было нехорошо. сейчас, когда, наконец, появилось время подумать, мысли приходили одна печальнее другой – это смирение обоим нам далось нелегко. Я все же снова взглянула на Штольмана и снова отметила, что лицо его осунулось еще больше с того дня, как мы виделись в последний раз – черты обозначились четче и теперь он словно всегда выглядел нервно. Принесли чай, Алмазов тотчас схватил чашку и проговорил, улыбнувшись – обед был превосходен и знаете, как – то легче на душе стало. – О Господи, и «это» еще говорит о душе – пришла странная, совершенно ни к месту мысль, мне подали чаю и в этот момент на веранду буквально влетела Ольга и тотчас же спросила у Штольмана: - Могу я выйти в сад? Мне надо подышать воздухом. - Разумеется – услышала я его негромкий ответ, Ольга ушла, и тогда тишину нарушил Антон Палыч: - Господин Штольман, можно узнать, к чему склоняется следствие?- задал он вопрос непринужденным тоном, но я знала, что прозвучит в ответ. - Боюсь, что нет, следствие еще не закончено- спокойно ответил Яков, подтвердив этим мою правоту. - Но ведь вы уверены, что убийца обедал с нами за одним столом – продолжил беседу Антон Палыч, и я услышала уже более живой ответ Штольмана: - Надеюсь, что ужинать он будет в камере. Алмазов. все это время бродивший возле, проговорил уже обрадовано: - Значит, до ужина вы нас отпустите? - Терпение, господа, терпение. Я приношу извинения за доставленные неудобства, но дело серьезное – убийство. – проговорил Штольман и при последних его словах. наши взгляды все таки встретились и задержались надолго. - Ах, Алексей – прозвучало справа и Штольман посмотрел на Семенова, тот повернулся и добавил с сожалением – А ведь было столько планов. Он ведь антрепризу хотел открыть, ставить спектакли. Ради этой высокой цели он хотел продать имение… Едва он сказал это, от двери донеслось некое удивленное - То есть, как? – это произнес, вернувшийся Тропинин, но лицо его не было удивленным – оно было мрачным, а Семенов объяснил, подтверждая, что все обстояло именно так. Возникло некое странное замешательство, управляющий уверял, что ничего не знает, Семенов уверял, что все так и есть а Тропинин прошел мимо меня к чайному столику, однако я успела увидеть его лицо- это было не лицо а маска и почему он внезапно стал таким. оставалось только гадать. Семенов добавил про лес и тут подал голос управляющий, внезапно заявивший на это: - Чушь! Извините – обернулся он к Штольману а тот лишь кивнул головой, снова глядя на меня этим больным и серьезным взглядом. Семенов снова неким театральным тоном восклицал об Алексее, а рядом со мной, неожиданно опустился Антон Палыч. Глядя в глаза Штольману я и не заметила, как он встал и взял себе чаю. - А вы давно знали покойного? – задал он вопрос своим мягким тоном, и я ответила тотчас: - Нет. Мы с Алексеем были знакомы через дядю и виделись пару раз на вечерах. Он взглянул мне в лицо сквозь пенсне и проговорил чуть задумчиво и печально: - Да. Я тоже только здесь с ним познакомился. А вот с Еленой Николаевной мы давние друзья. - Бедная, бедная- произнесла я, сочувствуя и ему и Елене Николаевне, а он спросил внезапно, но осторожно: - Я наслышан о ваших необыкновенных способностях, это правда? Я взглянула в его лицо и не увидела в нем праздного любопытства, было похоже на то, что ему искренне интересно, не ответить было бы странно и я, чуть улыбнувшись, ответила: - Правда. - Позвольте полюбопытствовать, а отчего же вы не спросите у покойного, как все произошло?- услышала я и поняла, что на долгую беседу времени точно нет, да и Штольман смотрел на нас, не отводя взгляда и неловко было под этим взглядом вовсе о чем – то говорить. Но и не говорить было тоже неловко, тем более, что кроме Антона Палыча мне и вовсе говорить здесь было не с кем. И я попыталась честно и коротко объяснить, в надежде на понимание. Я слегка улыбнулась и сказала: - Он меня избегает. И вы знаете, вчера мне показалось, что я видела его, пока искали тело, но он не стал со мной говорить. Он смотрел прямо мне в лицо заинтересованно и спросил тотчас: - Отчего же? - Ну, знаете ли, духи, они часто ведут себя против логики – я улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ. Беседа была приятной и ни к чему не обязывающей и что-то смутно напоминала мне, что-то приятное и светлое, но я понять не могла, что именно. - Они? И часто вы их видите? – внезапно услышала я, мой взгляд встретился со взглядом Якова и я едва не встала, чтобы подойти к нему, но он снова перевел взгляд куда-то в другую сторону а я попыталась ответить на вопрос Антона Палыча, хотя задан он был несколько странным тоном, ужасно напоминавшим тон доктора Милца. Все это вкупе не доставляло уже никакой радости, и я предложила сменить тему. - Нет, нет, вы заинтриговали меня, а теперь обрываете на полуслове – неожиданно возразил он – Так что же Алексей? Как он выглядел после смерти? Я поняла, что мне казалось странно знакомым- так мы когда-то давно говорили со Штольманом, он был заинтригован и хоть и не верил мне, однако ему было интересно, здесь было нечто похожее, но совсем иное. Эти мысли лишь расстроили. - Я не разглядела- ответила я, уже жалея о том, что вовсе начала говорить и снова мы со Штольманом встретились взглядами .Это было нечто невообразимое просто, я никогда не думала, что все может быть настолько больно. Однако, мы оба, неплохо научились притворяться и понять друг друга могли только мы двое, остальные, похоже, ни о чем не догадывались. Например, как Антон Палыч, который неожиданно мягко проговорил: - А вы знаете, где вы точно можете его найти? – услышала я и, с усилием над собой отводя взгляд от потерянного взгляда Штольмана, посмотрела на Антона Палыча, с трудом улавливая смысл его слов. - Он же драматург и наверное, его неуспокоенный дух, сейчас бродит где-то вокруг сцены. Ну конечно. Я бы на его месте, сидел сейчас на сцене, ведь он теперь точно знает все о чем написал. И это одиночество… и эту пустоту… Я смотрела ему в глаза, он смотрел неким понимающим, и каким-то словно задумчивым взглядом, и я поняла, что он прав. Я поднялась, взяла себе еще чаю, но не стала возвращаться, а поставив чашку на стол, отправилась к вешалке, взяла пальто и, не спрашивая разрешения, вышла. Я знала, что он мне ничего не скажет, тем более, что Ольге он разрешил выйти. И он ничего не сказал, он просто проводил меня взглядом до дверей. Я вышла и ни минуты не раздумывая отправилась к ротонде – декорации так и не сняли и белая, летящая ткань в лучах солнца, создавала впечатление чего то весьма необычного, она шевелилась, летела и опадала на ветру, и тени деревьев, переливающиеся причудливо в странные, темные тени, казались нереальными. Я попыталась позвать Алексея, но он не являлся, зато снаружи послышались странные звуки, словно где-то далеко звучали голоса, я осторожно вышла и прижавшись к оставшейся от вчерашнего спектакля, ширме, прислушалась- кто-то шел сюда, мне не показалась, через мгновение зазвучали взволнованные голоса. Это были Ольга и Семенов. Я слушала, прижавшись спиной к ширме, и молила Бога о том, чтобы они не заметили меня. Поначалу было сложно понять, о чем говорил Семенов и Ольга, видимо, тоже не сразу поняла, о чем он. Но чуть позже я поняла- он был уверен в том, что это Ольга застрелила Алексея и предлагал Ольге свою защиту, он предлагал ей свой дом и укрытие от полиции, уверенный в ее виновности. Ольга поначалу не понимающая о чем он говорит, осознала и возмутилась, отвергнув все его домыслы. Они довольно долго, нервно и взволнованно, пытались разобраться. И когда Ольга поняла, что он действительно думает, что это она, то попыталась объясниться настолько искренне, что я почти поверила в то, что убить Алексея она не могла. - Я не стреляла- проговорила Ольга и в голосе ее послышались слезы. - Да, мы поссорились, но я не стреляла, я просто ушла- она уже еле сдерживалась и я услышала ее быстрые шаги по направлению ко мне , но испугаться не успела, Семенов остановил ее своим окликом: - Ольга, но...- и тут я услышала нечто, от чего стало внезапно холодно. Ольга проговорила уже без слез, с неким странным дрожанием в голосе, полном ненависти: - А, это ты –Она шевельнулась и , как я поняла, подступила к нему. – Это ты, мерзавец, ты убил его после того, как я ушла – воскликнула она, а Семенов пытался разубедить ее, но у него ничего не получалось. - Я больше не стану молчать- я расскажу Штольману о твоей глупой ревности и попытке стреляться с Алексеем – выговорила она невероятно нервно и я услышала ее удаляющиеся шаги, а Семенов все кричал ей вслед и, видимо, тоже отправился за ней – послышались его быстрые, бегущие шаги и все стихло. Я выдохнула. Этот странный разговор мог означать лишь одно- ни Ольга, ни Семенов Алексея не убивали. И если насчет Ольги полной уверенности не было, то с Семеновым все было ясно и просто. Я вернулась в ротонду, снова позвала дух Алексея Константиновича, но он снова не приходил. Уже не зная, как убедить его прийти ко мне, я принялась читать вслух то, что он написал: - Камни, камни, мхи, дикие травы, все, что осталось во вселенной. Безмолвие…Пустота…я открыла глаза и вдруг увидела, в лучах уже зимнего солнца, летящий с неба снег – снежинки сверкали и летели к земле, словно крохотные, сверкающие звездочки и я удивилась этому вслух: - Снег? – проговорила я удивленно и через мгновение увидела, что в ротонду входит Антон Палыч, он вошел, улыбнулся, ударил ладонью о ладонь, и мягко проговорил: - Браво, браво, так вы тоже мечтаете о сцене. Он не спросил, а сказал это, словно констатировал факт и я, удивленно глядя на него и не ответив, сказала о своем: - Я ваше участие приняла за чистую монету, а вы смеетесь надо мной? Он точно знал, где меня найти и все это там, на веранде, говорил ради того, чтобы сейчас прийти сюда – до меня только сейчас долетело это понимание, и он отшутился поначалу, а затем, проговорил легко: - Не казните. Это же просто шутка, не смог удержаться. - За дуру меня свихнувшуюся держите? – неосознанно вылетело у меня, эта его шутка весьма разозлила. - Анна Викторовна, прошу вас, не гневайтесь. Дурацкая натура у меня такая. – он был так же откровенен, как и я и злиться на него было сложно, я уже улыбнулась, ощутив, что раздражение уходит, но просто так простить было нельзя и я позволила себе это: - А знаете что? Я по прежнему нахожу ваш совет полезным. Поэтому, с вашего позволения, я продолжу. Оставьте меня. - А это вы наколдовали снег? – неожиданно с улыбкой спросил он, на него действительно, было невозможно сердиться, я засмеялась уже, глядя на него, и попросила уже с легким сердцем: - Уйдите уже, вы мне мешаете. Он посмотрел серьезно, извинился еще раз и ушел. И, как только он ушел, я снова ощутила, что Гребнев здесь и снова попыталась поговорить с ним. Я спросила, почему он прячется от меня и внезапно он ответил. И это было нечто странное – он говорил, словно обычный человек, словно мы просто стоим и беседуем, как обычные люди. - А разве я должен являться по первому зову?- услышала я его и голос его тоже звучал, словно живой. Это был словно упрек, и я не нашлась, что ответить, но зная духов и их переменчивость, я постаралась быстрее спросить о том, что нужно. - Скажите мне, кто убийца? - Это важно? – спросил он и я ответила ему, словно мы действительно оба живые люди- Конечно! - Здесь, где я, ничто уже не кажется важным – услышала я и попыталась возразить ему. - Это в вечности. Здесь остались те, кто вас любит, для тех кого любили вы… – я не успела договорить, как он оборвал меня, ответив: -Я не видел убийцу. Темная фигура. Ослепительная вспышка. - Прошу вас, скажите мне, где искать разгадку – уже попросила я его умоляющим тоном, но он ответил иное. - Оставьте. Не надо – услышала я его горькое и внезапно, увидела нечто – листы, исписанные размашистым, летящим почерком и сквозь эти листы проступают очертания. Две фигуры – они уходят от меня вдаль… Сознание начало уходить и я мягко, не осознавая уже ничего, опустилась на холодный пол ротонды. Сколько времени прошло тогда, я не знаю, наверное, много, когда я очнулась и открыла глаза, снег уже не летел, светило солнце, я попыталась сесть поудобнее и случайно, подняв взгляд, почувствовала, как меня обдало ледяной волной – мимо, не обращая на меня никакого внимания, к лестнице от ротонды прошла Елена Николаевна, ее призрак прошел мимо меня. Я смотрела на нее, оторопев, не веря своим глазам, а она спокойно прошла мимо. Я, в растерянности, вышла и прошла пару шагов по направлению к дому, затем оглянулась- они оба были там, Алексей и его мать, она вошла и он встретил ее. Я поднялась чуть выше и обернулась снова – он стоял перед ней, преклонив колено, а она нежно гладила его по волосам – они примирились и простили друг друга там, за чертой, откуда не возвращаются. Видеть это было больно, но и отвести взгляд от этой сцены я отчего –то не могла. Он поднялся с колен и они ушли, о чем- то разговаривая между собой, словно никогда ни о чем не спорили и не ссорились. Я вышла, словно оглушенная тем, что увидела сейчас. Эти люди, их прощение, потрясло меня отчего – то и в дом я сразу не вернулась. В задумчивости я побрела по парковой дорожке, размышляя над несправедливостью этого мира и над тем, что иные люди могут примириться лишь после смерти, а при жизни они просто не успели этого сделать. Я вспомнила о своем и ощущение того, что я в клетке – усилилось. И еще я вспомнила взгляд Штольмана, там, на веранде и мне стало совсем нехорошо. Самым ужасным было то, что я не могла быть уверена в том, что даже если я откажу князю сегодня, что-то может измениться. Я видела Якова сегодня, и он смирился, но что именно подтолкнуло его к этому решению, я не поняла. Неужели же только то, что я тогда совершила ошибку, не отказав сразу? Нет, есть еще что-то, о чем он говорил мне тогда и это, наверное, значит для него не меньше, чем что-то другое – даже я. Я вспомнила, как Семенов, уверовав в виновность Ольги, предлагал ей уехать, спрятаться ото всех, ради ее безопасности. И эти три слова тоже породили иные мысли. И отчего-то они вернулись с совершенно неожиданной стороны – я вспомнила слова Антона Палыча- « Убийца сидел с нами за одним столом» - и вздрогнула. – Что же я делаю здесь? – пришла растерянная мысль, я огляделась и быстро пошла обратно. Я уже однажды совершила ошибку, вовремя не помогла ему и едва успела, и теперь я снова позволила себе, задумавшись, выйти из игры. Эта мысль подтолкнула меня и я уже почти бегом направилась к дому, когда навстречу мне неожиданно вышел Разумовский. - Анна Викторовна, вы еще здесь?- довольно равнодушно спросил он, и я ответила ему, думая совершенно о другом: - Мы всю ночь искали Алексея Константиновича, кажется, этот кошмар еще продолжается. - Кошмар, кошмар – снова, тем же тоном, ответил он на мое взволнованное замечание- Меня вот доставили сюда под конвоем и какие-то дурацкие вопросы… Он снова думал лишь о себе и своем комфорте, это начало раздражать, однако сказать что-то было нужно. - Да не обращайте внимание Кирилл Владимирович, это обычная процедура следствия. – вышло немного грубо, но по другому совсем не получилось и я пошла было дальше, спеша к дому, но он проговорил мне, чуть язвительно уже : - Но вы, я надеюсь, вне подозрений? - О, нет, у меня, знаете ли, алиби – позволила я себе уколоть и его, он позволил себе уехать, отчего же теперь ему не нравится то, что сделать необходимо. - Тогда, что же вас тут удерживает? – услышала я и пока я думала, что ответить, он ответил сам. - А, понимаю, вы участвуете в расследовании? – он уже, похоже, издевался, и я сказала ему то, о чем теперь так жалею: - Нет, я просто хочу помочь.- твердо проговорила я и посмотрела ему в лицо, он все же немного поостыл и проговорил уже свое обычное: - Ну, тогда вы можете убедиться, что я невиновен? Спросите, и вам ответят. Я ошиблась, он был не раздражен, а откровенно зол, но я тогда не поняла этого, я не знала о том, что они уже говорили и уже успели высказать друг другу претензии, но, увы мне, я не знала. - Я знаю, что вы невиновны, конечно- сказала я ради того лишь, чтобы что-то сказать. Меня утомили его вечные намеки на мой дар, о котором он и не интересовался никогда, его волновал лишь результат, вот и сейчас, было ровно то же самое. - Да, прошу вас, донесите это до Штольмана, он воображает, что я убил Алексея. Он пожал плечами, проговорив это, а я взглянула на него и понять не могла, как я вообще могла так долго пытаться хотя бы понять этого человека. Он прекрасно знал, что Штольман ни за что не станет обвинять кого – то ради того, чтобы обвинить. Хотя, возможно, и не знал, я теперь сомневаюсь в этом. Возможно князь просто судит о людях по себе. Разговор был никчемный и пустой и я, уже не зная, как уйти поскорее, ответила ему то, что думала: - Я не думаю, что он всерьез так считает. - Ну тогда он просто издевается – вот это он произнес вполне искренне, беспокойство шевельнулось в душе и предчувствие о том, что он скажет сейчас. И я не ошиблась. - В последнее время вы избегаете меня- проговорил он снова довольно таки равнодушным тоном и я успела сказать ему раньше: - Кажется я знаю, какой вопрос будет следующим. Кирилл Владимирович, я пожалуй, готова вам ответить. Нет. Я не смогу стать вам женой. Я очень много думала, простите меня. В его лице почти ничто не изменилось после моих слов, только тень пробежала по нему и все. Он молчал и я попросту, шагнула от него прочь. Я отошла на пару шагов и снова пришла растерянная мысль – зачем, зачем я так долго, малодушно, тянула это? Я услышала его оклик за спиной, но не обернулась. Я шла и еще не осознавала того, что сделала только что, ощущала лишь облегчение. Летела я настолько быстро, что не успела даже подумать о том, как сказать Штольману об этом, как и когда. Я задумалась уже подходя к особняку и только услышав знакомый голос, остановилась, уже поднявшись на крыльцо. я обернулась- Штольман говорил с Семеновым неподалеку, возле садовой скамейки, я прислушалась, слышно было отвратительно, но то, что в конце разговора Яков произнес: - Вы арестованы.- я расслышала отлично. Он поднял взгляд от сидящего на скамье Семенова и увидел меня. - Проводите господина Семенова в гостиную и глаз с него не спускать! – скомандовал он Ульяшину. Семенов поднялся и понуро прошел мимо меня в дом. Яков подошел ближе и остановился внизу. Я смотрела на него сверху-вниз и высказала тотчас то, что знала наверняка, меня удивил этот арест, и отчего-то было жаль Семенова. - Семенов невиновен- проговорила я твердо. Он поднялся ко мне ближе и молча, посмотрел мне в лицо, словно ожидая продолжения, и я продолжила: - Я слышала их разговор. - Духов? – спросил он как-то чуть нервно, и я поспешила ему объяснить: - Нет. Семенова и Ольги. - Он только что сам во всем признался – возразил он, для убедительности, видимо, оглянувшись на то место, где только что Семенов признался в убийстве. - Он ее выгораживает- снова попыталась я объяснить, но он мгновенно возразил, не дав мне ничего сказать. - И улики все против него – проговорил он упрямо. Я взглянула в это нервное, упрямое лицо и решив начать издалека, совершила фатальную ошибку. - А князя вы зачем преследуете? – спросила я, решив, что сейчас уже могу сказать ему о том, что отказала князю, но я не учла глубины их неприязни. - Потому что до конца не уверен – ответил он тихо, тем же тоном, что и утром и я, заглядевшись в его глаза, смотревшие упрямо, серьезно и уже не так потерянно, как утром, сказала о другом - Полонская умерла. Он посмотрел себе под ноги, а затем спросил нелепицу: - Ну а это вы откуда знаете? Я не стала разубеждать его и ссориться с ним и ответила просто: - Видела ее сейчас. Так что ее уже точно нет. Однако это его нелепое упрямство в желании меня разозлить, уже надоело, раз за разом все повторялось заново и выглядело это уже совсем глупо. Я понять не могла, зачем ему это нужно сейчас и позволила себе уколоть и его тоже. - А князь невиновен.- сказала я коротко и посмотрела в сторону. Чего я ожидала увидеть? Я должна была предвидеть это, но я расслабилась. Я отказала князю, посчитала, что больше угрозы нет, и позволила себе это. И напрасно. Через мгновение я услышала его язвительное и нервное: - Ну конечно. Князь ведь, как жена Цезаря – вне подозрений?! Я взглянула в его глаза и увидела в них уже заплескавшееся раздражение. - Господи, это невыносимо! Когда вы, наконец, начнете мне доверять? – спросила я, не отводя взгляда от этих уже возмущенных глаз и он тотчас же вспыхнул, словно порох, он приблизился настолько близко, что я дыхание его чувствовала и нервно выговорил мне в лицо: - А я доверяю вам! Только вы требуете от меня какой-то безоговорочной веры! Вы что – мессия?! Это уже было хамство. Он не смог вынести того, что я, собственно, сказала ему правду – в именно этом преступлении князь был невиновен и вместо того, чтобы согласиться, он предпочел обидеть меня. И обида вспыхнула тут же, мгновенно и ярко, так, что затмила разум и я ответила, не помня себя: - Знаете что. Пожалуй, я приму предложение князя. - Едва взглянув ему в глаза, я уже пожалела о том, что сказала – он смотрел непонимающе и негодующе, но спросил, однако, с вызовом в тоне: - Зачем? Я и подумать не успела, как он задал новый вопрос, странным, тихим тоном и тогда я этот тон не узнала: - Или, может быть, вы дали уже согласие? - Нет. Но кажется – дам. – ответила я. Мало того, что он снова нес нелепицы и старался меня обидеть, так он еще считал себя правым, хотя был неправ. Обиженная и расстроенная, я влетела в дом и оставила его там, на крыльце. Если бы я знала тогда, что произойдет после, я вышла бы обратно и объяснила все, но я не знала, была обижена и через пять минут поняла, что была неправа сама- не нужно было заводить разговор о князе, нужно было сказать все прямо, но откуда мне было знать, что он прямо от крыльца полетит в парк и там случится то, что случится. Кирилл Владимирович прекрасно знал его характер и его отношение, просто сказал видимо, нечто такое, чего раздраженному сознанию Штольмана хватило для того, чтобы вспыхнуть. А князь воспользовался ситуацией. Мне понадобилась два месяца для того, чтобы понять, что однажды мне станет безразлично мнение всех вместе взятых жителей этого проклятого города, включая моих родителей, сегодня мне уже безразлично, но сегодня все уже поздно. Я опоздала в этот раз. Алексей Константинович мне не солгал, призраки такого рода никогда не лгут - успеть до первого выстрела, но я не успела, не успела. Впрочем, я обещала дописать. Завтра. Не сегодня. Сегодня я объяснилась с мамой. Вчера я не смогла. Я полдня просидела в парке, оглушенная тем, что случилось и только, когда пошел снег, отправилась домой. А тогда я вернулась в дом и еще не осознав того, что случилось, посчитав, что Штольман успокоится и вернется и мне как-то нужно попытаться помириться и помочь, я отправилась наверх, к комнате Ольги для того, чтобы поговорить с ней. она вышла, я сказала ей, что Семенов сознался, она ответила, что так и знала и мне стало не по себе. Она, явно что-то зная, старается сделать вид, что не знает ни о чем, но когда я ей это сказала, она попыталась уйти. Отпустить я ее не могла и добавила о том, что Семенов ради нее готов на каторгу пойти, а она скрывает от Штольмана факт разговора с Алексеем. Но она снова попыталась уйти от ответа и тогда я вспомнив о том, что видела в видении, спросила ее о рукописи. Лицо Ольги странно изменилось- в ее глазах отразились беспокойство и страх, но лишь на мгновение. - Я не знаю ни о какой рукописи - нервно проговорила она, отняла руку и ушла. Я спустилась вниз, собираясь выйти на улицу и надевая по пути перчатки, не сразу поняла, кто идет мне навстречу – это была Нина Нежинская, выглядела она так, словно искала встречи со мной. Она быстро пошла навстречу, я тоже не стала останавливаться, подошли друг к другу мы довольно быстро и она, сходу задала вопрос: - Анна, скажите, вы уже говорили с убитым? Я молчала. Мне была абсолютно не интересна эта женщина и вопросы ее совершенно меня не трогали. - Вы знаете, кто убийца? – не унималась она, я взглянула в ее лицо- оно было обеспокоенным, но глаза смотрели, как прежде – снисходительно и насмешливо и я ответила все же, коротко и насколько смогла, спокойно: - Нет. Вы меня переоцениваете. Брови ее чуть изогнулись она, видимо, не ожидала, что однажды я отвечу ей в тон. Через мгновение она взяла себя в руки и спросила снова об ином. - Но, может быть, вы знаете, кто не убивал? - Князь не убивал и дочь управляющего вряд ли, а в остальном, знаете ли, здесь Яков Платонович, Штольман, он следствие ведет, вы бы у него спросили – позволила я себе хоть раз поязвить от души, довольно она это делала. - Он думает, что это князь – как ни в чем ни бывало, снова сообщила она о своих опасениях. Ах, вот что вас беспокоит- подумала я и как-то мне внезапно стало спокойно и ответила я увереннее чем прежде. - Он следователь. Я не собираюсь комментировать его действия. Но она не унялась, она видимо, привыкла оставлять за собой последнее слово, как все недалекие люди. - Хорошо, что я была с вами на веранде, когда услышали выстрел. Так бы он и меня заподозрил.- неизвестно зачем произнесла она, рассчитывая видимо на продолжение беседы, но я оставила эту беседу первой. Ни с ней, ни с князем я больше беседовать не намеревалась и тогда думала и надеялась, что больше никогда их не увижу, но я ошиблась. А тогда я не стала с ней пререкаться и выслушивать нелепости, просто прошла мимо, не оглядываясь, и вышла. Я шла в парк. Мне нужно было понять, в конце концов, что случилось, подозреваемых в моем списке осталось мало, а что там думает по этому поводу Штольман, мне было неведомо. Поэтому я спокойно спустилась в парк и позвала дух Алексея, в надежде, что теперь никто не помешает нашему разговору. И он все же откликнулся. И довольно быстро. Я почувствовала его присутствие и, уже зная, что он услышит меня, заговорила первой: - Невиновный сознался в убийстве- сообщила я ему, думая о том, что, возможно сейчас он что-то ответит мне, но нет, он был так же мрачен и убит и ответил сурово как-то: - Невиновных не бывает. Я попыталась его переубедить: - Это в вечности. А здесь и сейчас случится несправедливость. Кто вас убил? - Кто украл – тот и убил – ответил он и я не поняла, то-ли он осознал, что призрак и начал говорить также, как все, то ли он не хочет говорить по какой-то иной причине, так бывало уже, стыд, смущение, чувство вины иногда не давало им говорить то, что должно и тогда они начинали говорить намеками и загадками. Я попыталась спросить прямо, но ничего не вышло. - Неважно, теперь совсем неважно- ответствовал он с тем же каким-то отрешенным и горьким отчаяньем. Я уже не зная, что делать, внезапно вспомнила, как они уходили вместе с матерью в призрачный осенний лес и попыталась говорить уже об этом: - Ваша мать умерла, вы не хотите наказать виновного? И это помогло, он не назвал имени, но показал. Он снова показал мне рукопись с тем же, летящим, размашистым почерком. Я открыла глаза и поняла, что именно это и есть главное – все из-за нее, из-за этой рукописи. Среди тех, кто мог быть убийцей, лишь двое могли быть подозреваемыми, и я никак не могла понять роли Ольги. Я чувствовала, что она не убивала, но в чем дело, и какое отношение она имеет и к рукописи и к смерти Алексея, я понять не могла. Снова пошел снег, я замерзла, отправилась к дому и когда подошла, увидела нечто странное - возле крыльца уже стояла полицейская пролетка и Семенов уже садился в нее со странным, обращенным сквозь пространство, взглядом. У крыльца стоял Штольман, наблюдая за тем, как Семенова собираются увозить, во мне снова вспыхнуло возмущение, я ускорила шаг, подступила ближе, он сошел мне навстречу , а я, уже не думая о том, что говорю, возмутилась ему в лицо: - Вы же так проницательны, как же вы не видите, что он врет?! Пролетка тронулась, я посмотрела ей вслед и внезапно услышала его спокойное: - Пусть убийца думает, что мы поверили тому, что он врет. Я обернулась на это так резко, что в глазах потемнело и глядя на него потрясенно, проговорила то, что смогла: - То есть, вы сами не считаете его убийцей?! Он смотрел в сторону, но при этих моих словах, повернулся и посмотрел мне в лицо, но ничего не сказал. Просто стоял и смотрел и я, уже смутившись, спросила сама: - А кого же вы тогда подозревали? Он, словно очнулся от каких-то своих мыслей и ответил совершенно ровным тоном: - Я пока не уверен. Мне было непонятно, как это он так быстро пришел в себя и теперь говорит со мной, как прежде, но я посчитала лишним сейчас пытаться в этом разобраться. Он смотрел как-то странно – со странным спокойствием каким-то и от этого взгляда стало не по себе, однако я рада уже была тому, что он хотя бы не язвит и заговорила о том, что узнала. - У меня был разговор с убитым, он сказал- кто украл, тот и убил- я посмотрела на Якова, он снова, словно очнувшись от своих мыслей, спросил как-то не слишком заинтересованно: - И что это означает? Он, не сводил взгляд с моего лица, и у меня внезапно сложилось впечатление, что он где-то не здесь, это было странно и объяснение этому пришло позже. А тогда я просто попыталась объясниться под этим внимательным и в то же время отсутствующим взглядом. - Я не знаю, но он мне показал свою рукопись и, видимо, это как – то связано с его пьесой. Он снова смотрел также, и я едва не спросила уже, что случилось, как он внезапно сказал нечто такое, от чего я едва не потеряла дар речи. - А вы можете мне помочь, я…мне нужна ваша помощь- проговорил он неким невозможным каким-то тоном, я смотрела в его глаза и не верила, этих слов я ждала от него так долго и наконец таки он их сказал и ответила я мгновенно почти: - Ну конечно я могу. Он отвел таки взгляд и проговорил тем же тоном: - Вы не могли бы провести эксперимент…спиритический сеанс, как в нашем первом деле – он вскинул взгляд, я смотрела в его глаза и не могла понять, что случилось и произнесла лишь после небольшой паузы: - В деле утопленницы…- он кивнул слегка, а я продолжила - когда убийца сам себя выдал. Да, конечно, я сделаю все, что смогу. Я уже пообещала ему, а он так и стоял, глядя мне в лицо, и только сейчас я понимаю, почему. Слез уже нет, но этот взгляд я не забуду никогда, он словно хотел запомнить меня и не мог отвести глаз. Сейчас я это понимаю, а тогда я просто радовалась этому. - В дом пойдемте, холодно – услышала я и поняла, что тоже загляделась в эти зеленые, глядящие со странным выражением глаза, слишком надолго. Он чуть коснулся моей руки и чуть повернул меня к двери, касаясь плеча. Всего было чуть, но было. Мы вошли в дом и, находясь среди других людей, я постоянно ловила на себе этот его странный, словно спокойный, взгляд. Я все вспоминала как мы говорили у крыльца, и как он сразу начал говорить «мы» и о Семенове и о первом «нашем» деле и в первый раз он попросил помощи моей – мне было настолько хорошо, что я даже забыла о том, что так и не сказала ему, что отказала князю и решила, что скажу завтра. Приду в участок и мы поговорим об этом. Следственный эксперимент назначили на половину двенадцатого. Время пролетело быстро. Все вышли на улицу и собрались у ротонды и Штольман объявил о том, что будет сейчас будет происходить Кто-то возразил, что убийца вроде как найден и даже арестован, на что он возразил: - Господин Семенов сделал признание, но оно ничем не подтверждается и есть сомнения. Суть эксперимента- медиум Анна Викторовна, вызовет дух жертвы и задаст ей несколько вопросов- четко и ясно проговорил Штольман и я только поразилась- он настолько поверил мне, что так убедителен или умеет так хорошо притворяться? Теперь я знаю, что притворяться он умеет мастерски. Но, если бы тогда я не витала в облаках настолько, насколько позволила себе, я наверное смогла бы понять все эти странности правильно, но, увы. - Господа, прошу вас встать в круг –позвала я, почувствовала , как он посмотрел на меня и точно знала, что я его не подведу. Все встали в круг, взялись за руки и я начала представление. то, как я позвала Алексея, ничем не отличалось от того, как я делаю всегда, но теперь у меня было задание, которое нужно было выполнить. Все же это было не совсем то, как в деле утопленницы. Я изобразила некий транс, услышала, как некоторые не сумели сдержать вздох и порадовалась своим театральным способностям, затем открыла глаза и кинулась к первому, к кому хотела подойти- к Тропинину. - Рукопись! Я знаю, где рукопись! – воскликнула я, стараясь не смотреть ему прямо в глаза – в его лице мелькнула растерянность, и я уже подступила к Ольге. - Рукопись! Я скажу тебе, где рукопись! Не сейчас – в полночь.- я проговорила все это полубезумным голосом и решила, что этого достаточно. Чуть дернулась для эффекта, взглянула на всех уже нормальным взглядом и устало сказала им: - Опускайте руки. Все опустили руки и потянулись на выход. - Что это такое?- услышала я недовольный голос Тропинина, и, как только он это произнес, в ротонду вошел Штольман. - Все свободны, господа, я благодарю- негромко сказал он и мне снова что-то в его тоне показалось странным. Все ушли, Тропинин подошел к Штольману и возмущенно и недовольно спросил: - Что это значит? - Если что-то понадобится, вас вызовут в участок – спокойно ответил ему Яков и тот, проговорив- Черт знает что- удалился. Я подошла к нему, взглянула в его лицо, и он спросил с улыбкой: - Теперь я вас спрашиваю- что это было, театр или взаправду? И было непонятно, он шутит или спрашивает всерьез. - Ну конечно театр. Взаправду духи не хотят говорить о случившемся. Их уже ничто не тревожит. Они счастливы.- ответила я и взглянула в небо. Он стоял рядом и молча слушал меня, не возражал и смотрел мне в лицо и у меня было странное чувство эйфории, как тогда, в суде, когда он вернулся и я думала, что все уже позади, только теперь она была от иного- я смогла ему помочь, у меня так замечательно все вышло и я добавила, уже гордясь немного собой: - Но нам с вами надо подождать, пока убийца себя выдаст и пойдет перепрятывать рукопись. Он шевельнулся и, отступив на пару шагов, снова обернулся с вопросом: - А что за рукопись? Почему она так важна? – добавил он и снова подступил ближе, вглядываясь в мое лицо а я, снова радуясь этому его заинтересованному тону, ответила о том, о чем догадалась сама. Но решила пока не раскрывать все карты, посчитав, что потом это будет еще эффектнее. Боже мой, о чем я думала тогда и мне страшно представить, о чем думал он. А тогда, я, ровно также, как пыталась намекнуть ему о князе, намекнула о своих догадках, не в силах скрыть своего восторга: - Есть у меня некоторые предположения. Но давайте подождем. Время я указала- осталось недолго. Он посмотрел, ничего не сказал, ни возражений, ни вопросов и я, посчитав, что все идет как нужно, первой отправилась к дому. Он догнал меня и просто пошел рядом, молча. Я взглянула на него и поняла, что думает он о чем-то своем. Тогда я подумала, что это из-за предстоящей поимки убийцы, но теперь я не знаю, не знаю и сомневаюсь. И узнать, наверное, не смогу. - Вы…не стоит вам выходить…- услышала я возле самой двери и обернулась на него. Он улыбнулся чуть снисходительно как-то, напомнив мне давние времена и я попыталась возразить: - Не позволите присутствовать?- и он тут же возразил, серьезно и коротко: - Нет. Вы …здесь нас подождите. В гостиной… Он снова замолчал в середине фразы и я, глядя ему в глаза, внезапно ощутила некое странное беспокойство, но он уже смотрел иначе, снова чуть улыбнулся и проговорил ровным тоном: - Я…мне надо распоряжения отдать. Мы договорим еще…- и быстрым шагом отправился в сторону веранды, где ожидали городовые. Он ушел. Я пришла в гостиную и выглянула в окно – за окном была темная, холодная, осенняя ночь и ничего, конечно же, я не увидела. На душе было странно. Этот вечер, на мой взгляд, сложился настолько удачно, что и представить заранее было невозможно. Правда этот странный, со всем соглашающийся Штольман немного беспокоил, но и это отчего то казалось тогда естественным – мне стало легко и его спокойствие это и мнимая, как оказалась, легкость просто совпало с моим состоянием и я не могла, пребывая в приподнятом настроении, оценивать события трезво. Управляющего я заранее попросила заложить экипаж- оставаться здесь еще на одну ночь было уже неприлично, да и дома ждут. Мысль о доме немного пугала, но не слишком, предстоящее объяснение с родителями уже не казалось настолько неприятным, как два дня назад. И уже не пугало. Я сделала выбор, сама и была этим своим принятым решением весьма довольна. Послышались шаги и в гостиную вошли Штольман, Ульяшин, Тропинин и Ольга – у всех были мрачные лица, у всех, включая Штольмана и Ульяшина, который встал у двери. Штольман и Тропинин опустились на стулья у стола, Ольга- в кресло у камина а я сидеть не могла. Я слушала исповедь Тропинина, вышагивая по комнате, и поражалась, как человек может пасть так низко. Он рассказал, как прочел пьесу Алексея, она ему показалась недурной, и он показал ее своему знакомому антрепренеру, но под своим именем, для того, как он выразился, чтобы тот внимательнее прочел. Я, услышав эти слова, не слишком поверила ему, но он, однако продолжал, не останавливаясь, а я, время от времени, взглядывала на Штольмана и если поначалу он слушал внимательно и время от времени на лице его отражалось видимо неприятие того, что он слышал, то через какое-то время мне показалось, что он снова словно ушел в себя, думая о чем-то своем. Это было непохоже на него и я тогда подумала о том, что он вернее всего просто устал. А Тропинин тем временем продолжал совершенно спокойно излагать свою чудовищную историю. - Прочитав, он с полным восторгом отозвался о пьесе и тут же предложил мне ее поставить. Ну вот…и тут меня бес попутал и я не сказал, что пьеса не моя, ну просто не мог. Никогда раньше ни одно мое произведение не принималось с таким безоговорочным восторгом. - Тогда вы договорились с Гребневым?- наконец подал голос Штольман и прозвучало это действительно, устало. - Да. Я убедил его, что пьесу поставят только под моей фамилией, мать будет играть главную роль, ну в общем. в итоге он согласился взяв с меня обещание, что я буду помогать в продвижении других его произведений, уже под его собственным именем. Звучало это ужасно и я, еще раз в душе посочувствовав Алексею, позволила себе подать голос, проговорив ему в упрек. - Да. Только с тех пор он ничего стоящего так и не написал. - Да. Прометей имел огромный успех..- и Тропинин снова пространно начал объяснятся о том, как он украл пьесу, и почему Алексей не мог объявить об авторстве, и говорил он об этом так, словно и Алексей был готов вступить с ним в сговор и то, что он решил заявить об авторстве публично- несусветная глупость с его стороны и погубит карьеру его- Тропинина и Елены Николаевны. - Но вчера он решил объявить о своем авторстве?- спросил Штольман снова совершенно спокойным тоном, а Тропинин усмехнулся и объяснился. - Да. Перед спектаклем он мне сказал, что он более не намерен молчать. А когда вернулась Елена Николаевна и сказала, что представление сорвано, что Алексей убежал в парк, я понял, что он это сделает определенно. - А где вы взяли пистолет?- уточнил уже Яков, слушая Тропинина с неким странным, чуть брезгливым выражением лица. - Сразу же после разговора с Еленой я поднялся в кабинет и взял пистолет. Я знал, что он заряжен.- это последнее, что я услышала от Тропинина, да собственно больше спрашивать его было не о чем. - Ольга, я полагаю, вы знали о планах Алексея заявить о своем авторстве? – спросил Штольман издалека и я посмотрела на Ольгу, ей явно было не по себе, но не ответить на вопрос она не могла и собравшись, видимо, с мыслями, ответила нервно но четко: - Да, я знала. Он сказал мне, где лежит черновик. - И после его смерти решили шантажировать господина Тропинина – уже не спрашивая, а просто, как истину, произнес Яков, и я услышала его, уже чуть нервное: - Что вы хотели, денег? Ольга молчала, но за нее ответил Тропинин: - Чего может хотеть молодая девушка, желающая стать актрисой?- с усмешкой проговорил он Штольману Моей протекции в Санкт Петербурге. - Господин Тропинин, вы арестованы. Сегодня переночуете здесь, у себя в комнате, под охраной городового а завтра утром поедем в управление. Ульяшин, распорядись – все это Штольман произнес спокойно и ровно, Ольге он вовсе не сказал ни слова а я вдруг, внезапно поняла, отчего Алексей был так подавлен в самом начале - предательство Ольги убило его уже после смерти. Он доверял ей, он думал, что она любит его и он не мог предположить, что после его смерти, вместо того, чтобы всем рассказать правду и покарать убийцу, она снова скроет ее, ища выгоды для себя. Все это было неимоверно грустно, они стали собираться, Штольман о чем – то говорил с Ульяшиным, а я вышла на улицу. Я знала, что он будет искать меня, я уверена была. Возле крыльца уже стоял экипаж, я спустилась к ротонде и опустилась в одно из кресел этого летнего театра, который теперь стал зимним. Я думала о том, что вот сейчас мы поедем в город и я ему расскажу о том, что я князю отказала и что он мне скажет потом, вот сейчас, только найдет меня здесь- подумала я. И я не ошиблась – послышались быстрые шаги по мерзлым, хрустящим листьям и я услышала его легкий тон: - Я вас обыскался… Я обернулась- он уже стоял напротив, с уличным фонарем в руках и с легкой улыбкой договаривал: - Весь дом обошел. Вы что здесь делаете? У меня едва не вылетело- «Вас жду», но я вовремя опомнилась и ответила иначе: - Да я уже уезжать собиралась, экипаж ждет. Но почему – то захотелось сюда прийти. Я встала и высказала то, о чем думала все это время в ожидании его: - Хотите, я вас подвезу? Но все вышло не так, как я хотела. Он подал мне руку и уже на ходу объяснил спокойно : - Я должен остаться с арестованным, а завтра за нами приедет полицейский возок. Я смирилась с огорчением и спросила о другом. - А вы отпустите бедного Семенова? Он взглянул на меня мельком и согласился моментально: - Разумеется. Но для начала подержу его в камере несколько дней. Он сознательно обманул следствие и взял на себя чужую вину. Он остановился, я подступила ближе и , глядя ему в глаза, спросила: - А вы смогли бы, как Семенов? - Что вы имеете в виду? – он ответил вопросом на вопрос, но я не отступила и объяснила, не отводя взгляда от его глаз: - Взять на себя чужую вину, чтобы спасти дорогого человека? - Он стоял и молча смотрел в мои глаза и взгляд его был странным, он словно снова думал о чем-то своем и внезапно произнес совсем о другом: - Простите меня, Анна Викторовна… Я не знала, что ответить и застыла, глядя на него в изумлении, а он, после паузы, заговорил уже чуть иным тоном: - Я у вас прошу прощения за все. Все странное и нелепое, что было с моей стороны. «Он прощается со мной» - пролетела растерянная мысль, и я, неосознанно спросила тотчас о том, о чем подумала, упавшим голосом: - Вы что, уезжаете? Он все смотрел в мои глаза странно и беспокойно уже, качнул головой и проговорил тем же тихим, но требовательным каким-то тоном: - Нет. Вы простите меня? Внезапно мне стало беспокойно, и спросила я так же беспокойно, видимо: - Вы как будто прощаетесь со мной- и замерла, в беспокойстве уже ожидая его ответа, а он вдруг улыбнулся и легче уже проговорил: - Настроение такое. Мысли как-то не приходили и лишь слова вылетали уже неосознанно и беспокойно -Нет, это на вас совсем непохоже – вглядываясь в его лицо, проговорила я уже тихо а он вдруг упрямо повторил, уже словно беспокойно как-то: - Так вы прощаете меня? Все это было настолько странно, я понять не могла, до этого он вполне беспечно говорил о завтрашнем дне а теперь спрашивает Бог знает почему, об этом – все это пролетело в сознании мгновенно и я уже видела, что во взгляде его появилось беспокойство и сомнение что ли и поспешила ему ответить поскорее, уже не выдерживая этот беспокойный, ожидающий взгляд: - Ну конечно, я вас прощаю!- он чуть кивнул, словно успокоился тотчас, а я, уже совершенно неосознанно проговорила ему в лицо - И вы меня простите пожалуйста. У нас с вами сегодня, будто воскресенье прощенное- улыбнулась я. Он подступил чуть ближе и я, глядя в это его бледное, беспокойное лицо, решила, что нужно сказать ему сегодня, а не ждать и , опустив взгляд я сказала это: - А я ведь вам соврала – я подняла взгляд и договорила совсем тихо- Я отказала князю. И вот тут я увидела, что бывает, когда говорят- «изменилось лицо». Его взгляд стал совершенно иным, чем мгновение назад, засветился неким мягким светом и он трогательно переспросил. Тихо и взволнованно, словно не поверил мне: - Отказали? Его реакция чуть не сшибла с ног и сказать я уже ничего не могла а лишь кивнула ему в ответ на эту трогательную, робкую улыбку и добавила уже, придя в себя: - Ну конечно отказала. Он смотрел все так же растерянно, в глазах мелькнуло радостное удивление, и он весь был настолько трогательным в этом своем необычном, взволнованном состоянии, что я не удержалась и успокаивая, погладила его по плечу, мне просто необходимо было коснуться его сейчас. Рука моя никак не могла отпустить его- провела от плеча вниз успокаивающим жестом, снова взлетела на плечо а он стоял и ничего не говорил, словно оглушенный этой новостью. - Вам нужно отдохнуть – проговорила я, все еще поглаживая его и он, наконец, поднял на меня взгляд и проговорил уже спокойнее, кивнув слегка: - До завтра, Анна Викторовна. - А мы завтра с вами встречаемся?- спросила я тотчас в надежде на то, что сейчас он мне скажет что-то еще и наконец, я отняла свою руку. - А вот это, как Бог даст – ответил он с легкой улыбкой и я, подумала, что он шутит, и улыбнулась, а он проговорил, все так же глядя мне в глаза: - Прощайте…- он улыбался так хорошо, глядя мне в лицо, но я поняла, что сейчас он мне навряд ли скажет что-то еще, он действительно устал, а от моей новости, похоже, был ошеломлен, и рад и я ответила ему: - Прощайте – и ушла тотчас, посчитав, что сейчас ему нужно успокоиться, подумать и отдохнуть. Домой я приехала поздно, около двух ночи, все спали и зашла я через флигель- там всегда было открыто. Тихонько пробралась в спальню и улеглась в постель. Уснуть сразу не вышло- этот странный тон Штольмана беспокоил, но все же уснула я с улыбкой на губах, и последним воспоминанием было это его радостное, тихое и недоверчивое- «Отказали?». И сон, который запомнился, поначалу тоже был светлым лето, тепло, и солнце пробивается сквозь узорчатые листья тоненькими, теплыми лучами - мы идем по аллее незнакомого парка, аллея длинная, вдоль нее красивые, высокие фонари, впереди показалась скамья и я отпустила руку Якова прибавив шагу. Но, еще не дойдя до скамьи я понимаю, что что-то не так- что то изменилось – надо мною уже не светит солнце, стало пасмурно, мгновенно начали подступать сумерки, я оглянулась- Штольмана не было а на уходящей вдаль аллее лежал снег и холод, жуткий, забирающийся в душу холод, подступающий со всех сторон…холодно…холодно…холодно- слышу я словно свой, собственный голос и еще чей-то, чужой и одновременно знакомый, повторяет за мной эти слова. Я вздрогнула, осознав, что говорю вслух и села на постели. ...Словно ветер, холодный и пугающий пронесся по спальне и зашевелил волосы. Еще не стряхнув сна, пришла мысль- сквозняк, кто-то не прикрыл дверь… И вместе с этой мыслью пришла другая- здесь кто-то есть. Я подхватилась на постели, с испугом оглядываясь вокруг, и увидела его - возле печи, скрестив на груди руки, стоял Алексей Гребнев. - Алексей..что вы… Я не договорила, он посмотрел печально и пасмурно и проговорил, глядя мне в глаза - Вам нужно спешить…вы можете не успеть… - Куда? Что случилось?- прошептала я, предчувствие захлестнуло разум темной, ледяной волной. - Вы не понимаете…. не было прощенного воскресенья…никто никого не простит. - О чем вы, Господи, что… - Справедливости нет…вспомните, с чего все началось…вам нужно спешить…до первого выстрела…промашки не будет… Я увидела границу парка Гребневых - неподалеку от дороги там, где начинаются лесные угодья, небольшую поляну и две сабли, воткнутые в землю... И он исчез. Он пришел предупредить…о чем- мысли путались и я лихорадочно пыталась связать все, что он сказал, воедино. « Справедливости нет, с чего все началось, не успеть, прощенного воскресенья не было.. и понимание пришло, эти его слова про воскресенье, я вспомнила, как вчера мы прощались со Штольманом и я, я сама сказала это, это мои слова…Господи…как же я не поняла вчера- в сознании мгновенно сложилось все – то, с чего началась история Алексея - с выстрела дуэльного пистолета и все остальное сложилось тоже… «до первого выстрела» - эти три слова едва не лишили рассудка- я вскочила на ноги и лихорадочно одеваясь, не попадая в рукава и застегиваясь как попало, мысленно произносила лишь одно- успеть, мне нужно успеть. Через пять минут я выскочила из дома и бегом полетела в сторону особняка Разумовского, это не заняло много времени, еще издали я увидела стоящий у крыльца экипаж, и сердце забилось ровнее - он еще здесь, я успела. И только подбежав ближе, я поняла, что ошиблась – возле экипажа стояла Нина с растерянным выражением на лице, увидев меня, она растерялась еще больше, видимо с лицом у меня было что-то не так. Она спросила лишь, глядя странным, беспокойным взглядом - Анна...что случилось?! - Князь…они стреляются…там…возле дома Гребневых…смогла выговорить я, пытаясь перевести дыхание. - Что?! – только и спросила она, лицо ее побелело, и темные глаза стали казаться огромными на этом, побелевшем от потрясения, лице. - Поедем. Мы успеем. Мы должны успеть.- проговорила она быстро. Экипаж летел настолько быстро, что пролетающие мимо деревья сливались в одну сплошную, желто-серую линию, или это казалось мне, и я лишь улавливала что-то оцепеневшим от ужаса и неизвестности, сознанием. Я уже приподнялась в экипаже, чтобы лучше видеть, где мы едем. Я вглядывалась в деревья вдоль дороги, пытаясь увидеть знакомые очертания поляны из сна, и вдруг увидела. Но звук выстрела накрыл нас раньше. В душе что то оборвалось, и я прокричав вознице не своим голосом: - Стой !- соскочила на землю. Следом за мной выскочила Нина и мы бросились к ним. И я что-то кричала, кажется «нет» или что-то еще, не помня себя от страха. Уже подбежав ближе, я увидела пистолет в руках Разумовского и закричала: - Остановитесь!- он опустил пистолет и я вылетела перед ним, раскинув руки и закрывая Штольмана собой. Передо мной вылетела Нина и она тоже сделала ровно то же самое, закрывая собой Штольмана и говоря в лицо князю одно единственное слово- Нет. Была некая немая сцена – князь с лицом, похожим на маску, задумчиво смотрел в землю, а я кинулась к Якову и уже не задумывалась о приличиях- руки легли ему на грудь, пальцы вцепились в ткань пальто и, заглядывая ему в лицо, я лишь твердила в смятении: - Зачем?? Он смотрел в мои глаза и ничего не говорил, а я никак не могла прочитать, выражение его глаз. Однако он и не отстранялся- как я влетела ему в руки и вцепилась в лацканы его пальто , словно он тотчас мог куда-то исчезнуть, так и он, просто держал меня в руках, не пытаясь отпустить. Позади послышался некий внезапно веселый тон Разумовского: - Теперь продолжение невозможно… И я, обернувшись, увидела, что он улыбается, глядя на нас. И так же, с улыбкою, он договорил уверенно: - Господа, но это дело не кончено. Яков Платонович – выстрел за мной – с неким странным, словно бы, восторгом воскликнул он и Штольман над моим ухом ответил: - Всегда к вашим услугам! - Нет!- вырвалось у меня, я не могла поверить в происходящее. Нина о чем-то говорила с князем, и мне показалось, что она уговаривает его отказаться и примириться, но он ответил ей, видимо, нечто, от чего она взглянула как-то потерянно, а князь, быстро и легко, ушел к своему экипажу. Штольман отдал пистолет секунданту князя, и я тотчас же увела его к дому Гребневых. Весь путь я держала его под руку и все повторяла: - Зачем, зачем, Господи? А он молчал и лишь крепко сжимал мою руку на своем локте, положив на нее ладонь. Я понимала, что ему сложно говорить, мне тоже было сложно, и я не стала настаивать. Мы вошли в пустой дом Гребневых, поднялись в гостиную и Яков опустился в кресло с потерянным выражением лица. А я не могла сидеть, нервно прошлась по комнате, подошла к окну, и у меня вырвалось неосознанно, то, что было в душе: - Глупо! Что же это такое? – выговорила я, чувствуя, как подступают слезы, а отчаянье сжимает горло. - А как вы узнали о дуэли? – наконец подал он голос, и я объяснила, как все было. - Мне явился Гребнев. Я побежала в дом князя, но тот уже успел уехать. Там была только Нина, она поехала со мной. Я обернулась и посмотрела на него- он смотрел перед собой и я подошла, опустилась перед креслом на корточки и, взявшись за подлокотник, заглянула ему в лицо и спросила снова: - Скажите, ну зачем это было нужно? Он положил свою ладонь на мою руку и попытался объяснить необъяснимое, коротко вздохнув: - Я ненавижу князя, а он меня. - И что?!- спросила я. Я никак не могла уяснить до конца, как все это могло произойти. Он отвел взгляд и, глядя мимо меня, проговорил спокойно: - Выстрел за ним. Он может потребовать удовлетворения в любой момент. Слезы уже подступали, сознание мутилось и я уже не осознавая, что говорю, высказала то, что крутилось в подсознании с самого начала, только ясно оформиться не могло. - Это я, это я. Это я во всем виновата, это я вам соврала, сказав, что я дала согласие князю… Он чуть улыбнулся и спросил: - А зачем вы солгали? И я ответила честно, что чувствовала: - Вас хотела позлить. - Вам это удалось- улыбнулся он. Я смотрела ему в лицо и отчего-то мне становилось все холоднее. Он улыбался, глядя на меня сверху вниз грустной, какой-то снисходительной улыбкой, словно то, что я сейчас сказала ему, это просто недоразумение, досадное, но простительное, а меня внезапно охватил озноб, я, наконец, до конца осознала значение собственных слов, сказанных только что – это я во всем виновата и с ужасом поняла, что это действительно так. Видимо, это все на лице моем тотчас отразилось, он уже не улыбался, глядя мне в глаза, а проговорил обеспокоенно и нервно: - Что? Что такое с вами? Я поднялась, и он поднялся, тоже с беспокойством уже глядя на меня, а я все так же, глядя ему в лицо, шагнула назад. Говорить я уже не могла и, отступая все дальше, и дальше лишь качала головой в такт своим мыслям: - Нет, нет, нет… Он шагнул было ко мне, проговорив чуть растерянно уже: - Анна Викторовна… Но я, глядя на него уже сквозь подступающие слезы, смогла лишь выговорить: - Простите меня…- и вылетела за дверь. Чувство вины гнало меня быстро, и когда наверху хлопнула дверь и в пустом доме, словно гром, прозвучало его обеспокоенное: - Анна Викторовна!- и послышались быстрые шаги на лестнице, я уже открыла входную дверь и выскочила на улицу. Это понимание о том, что ничего не исправить оглушило настолько, что сознание путалось. Все путалось, кроме одного – это я, это я во всем виновата. Я метнулась за угол веранды и прижалась спиной к стене, моля Бога о том, чтобы Яков меня здесь не нашел. И он не нашел – он вылетел из-за угла и тотчас же спустился вниз – по лестнице в нижний парк, к ротонде, видимо, посчитав, что я могу быть там. Я смотрела, как он уходил, оглядываясь по сторонам и, не спуская с него глаз, все отступала и отступала дальше, пока не добралась до угла особняка. Штольман пропал из виду, а я, уже вдоль дома, отправилась летящим шагом в сторону города. Слез не было, а было некое мрачное оцепенение разума. Я уже долетела до объездной дороги, мимо того самого рокового места, куда я не успела этим кошмарным утром, как навстречу показался экипаж. Он остановился и на припорошенную снегом землю спрыгнул управляющий Гребневых. Я вскинула взгляд- в экипаже сидела Саша с бледным лицом и тоже обеспокоенно смотрела на меня. - Анна Викторовна, вы здесь откуда? – озадаченно спросил этот человек, внимательно вглядываясь в мое лицо. Саша тоже уже стояла рядом, но ничего не говорила и откуда-то пришла странная мысль – «нужно бы поговорить с ней, как же она решилась на такое…». Мысль промелькнула и погасла, но ее появление вернуло дар речи. Я постаралась взять себя в руки и сказала, не глядя управляющему в лицо: - Вы не могли бы…передать господину Штольману, что со мной все в порядке…он там, в доме, должно быть. - Конечно. Я передам…что же вы пешком-то, поезжайте. Мы сами…да и Саше полезно гулять- ответил он как-то осторожно. Я посмотрела ему в лицо и поняла, что говорить с Сашей не нужно, я лишь взглянула на нее и попыталась улыбнуться, но у меня ничего не вышло. Они ни о чем не спрашивали и я им за это благодарна была. - Вам куда, барышня? – услышала я равнодушный голос возницы и ответила ему коротко: - До городского парка. Он кивнул и экипаж тронулся. Тогда, вылетев из дому, я даже не подумала о том, что до города так далеко. Мы ехали по той же дороге что и сюда, вот только мысли были иными. Встреча с этими людьми немного привела меня в чувство. Я сошла у парка и дошла до нашей скамьи. Я так и подумала- нашей и тотчас же вспомнила, как он говорил со мной у крыльца – «мы… наше дело…мне нужна ваша помощь»- и слезы снова покатились по лицу – тогда я вернулась после разговора с князем весьма довольная собой, а он уже знал, что, возможно, этот день для него последний. Начало дергать висок, так, словно кто-то внутри черепной коробки, натягивал некую тонкую струну, а потом отпускал ее, и становилось так больно, что темнело в глазах. Вся эта короткая, драматическая история пролетела перед глазами и теперь я смотрела на все иначе, и его вспоминала иначе, все, что он делал, как смотрел и как говорил. И этот его потерянный тон, когда он спросил про согласие, он был ровно таким же, как тогда- « вы что, согласились?»- и как же я не узнала этого сейчас? Зачем, зачем он это сделал, Господи? Я вспомнила Семенова и его слова Ольге о том, чтобы она уехала, сбежала от опасности, даже Семенов о котором я всегда говорила с пренебрежением, оказался лучше меня. Он пытался спасти а я, а я, как Тропинин, который однажды проявил малодушие а потом все запуталось и в итоге он стал убийцей. И я стала убийцей. Эта история, казавшаяся с первой минуты неким театральным действом, оказалась реальной драмой и теперь не выйдешь из зала. Ни одной светлой мысли в голову не приходило. Времени прошло много, снова пошел снег, стало еще холоднее и я поняла, что если сейчас не встану, то уже не встану никогда. Но я не знала, куда деться от этого жуткого чувства вины. Мимо прошла дама- легкая и грациозная, чем-то напомнившая Нину и я снова вспомнила о нашем разговоре прошлой зимой – она была права, с его характером очень легко со всем покончить- пришла еще одна мысль, но вот тут я была уверена, что это не так – просто свойство его характера сыграло роль. Мое неосторожное слово и его характер – эти две вещи послужили причиной тому, что случилось. Мне нужно с князем поговорить, это единственное, что я могу сделать – подумала я и вспомнила лицо Нины там, на поляне, она его, видимо, тоже просила о том же, но похоже, безуспешно. Вспомнились слова Гребнева- « Успеть до первого выстрела…никто никого не простит»- он убьет его, Господи – неожиданно отчетливо поняла я и снова вспомнила его- « Вы прощаете меня?» - Мы простились уже, сейчас – услышала я свой собственный голос, прозвучавший вслух, и поняла, что нужно идти. Еще немного и Штольман вернется в город и, возможно, придет сюда. Домой он не пойдет точно, а сюда вполне может. Эта мысль подняла меня со скамьи, и я как-то осторожно отправилась домой. Шла я отчего-то очень долго и эти воспоминания о нашем прощании, вызвали и иные – я вспомнила, как простили друг друга уже после смерти Алексей и Елена Николаевна. Этот человек, Тропинин, изуродовал их жизни, а затем забрал их. Почему мы все никак не можем попытаться понять друг друга, пока еще не поздно? Я вспомнила маму и как она тогда толкала меня на объяснение и папу с его разговором о том, что возле меня никого нет – теперь возле меня никого нет- пришла равнодушная мысль, но, однако, Гребневы не выходили из головы и почему-то мне захотелось домой. Они просто понимают добро вот так – бедные, бедные – подумала я и прибавила шаг. Голова болела все сильнее и мысли уже путались и не складывались между собой. Я толкнула входную дверь и отчего-то передо мной, тотчас возникло мамино взволнованное лицо: - Ты где была, Анечка…что случилось?- неожиданно тихо спросила она, и я даже краем сознания удивилась этому обстоятельству. - Прости, мама, мне нужно побыть одной – сказала я ей и она ни слова не сказала против. Я поднялась к себе, опустилась на кровать, в висках стучало уже с обеих сторон, я услышала, как Штольман говорит мне- « Зачем? Или, может быть, вы уже согласились?»- и провалилась в небытие. Прошло всего три дня, а я написала это. Приходил Милц и когда они выходили с мамой из спальни, я услышала, как он тихо сказал – нервная горячка. Отчего-то я слышу теперь все слишком громко, слышу даже, как подушка скрипит, когда шевелюсь. У меня жар, это чувство вины жжет изнутри, а снаружи мне холодно. Холодно. Холодно. Холодно. P.S. День второй. Утром пришел дядя, сел рядом и взяв меня за руку, проговорил, глядя мимо меня: - Я…заходил уже…вчера. Ты не в себе была, все читала какой-то монолог. Он, видимо, хотел сказать что-то, да никак не мог и я не стала дожидаться, пока он скажет. - Что мне делать теперь? Я виновата… - Нет, перестань - он взглянул мне в лицо и убежденно сказал- Не одна ты причина всему. - Ты его видел?- спросила я, не называя имени, но он кивнул тотчас и ответил быстро: - Да. Жив, здоров и…относительно бодр. - Ты шутишь – улыбнулась я и от этих его слов, внезапно как-то стало настолько легче, что глаза начали закрываться, и какая-то музыка зазвучала уже, предвещая сон. -Он потрепал меня по руке, поцеловал легко в щеку и проговорил негромко: - Ты спи…и не вини себя…время разбрасывать камни и время собирать. Я уже плохо слышала его последние слова, мне уже снилось что-то гораздо светлее, чем было до этого. Я проснулась ночью. Голова не болела, вспомнились слова дяди- «жив, здоров и относительно бодр»- и подумалось- и хорошо, теперь, когда ушла одна беда но пришла другая, нужно как-то пытаться справляться и с этим. Я достала эту тетрадь, чернила и принялась записывать всю эту историю. Кто виноват в том, что все случилось именно так. Наверное, все мы. Я не знаю, что буду делать, когда эта непонятная, странная болезнь отступит. И нужно ли мне снова подступать к нему близко. Возможно, что все были правы и я сама - мой дар, это проклятье, а не благо и приношу я всем одни беды.