По следам. Несказка.

« Если вам удастся вырваться отсюда, знайте, что Элис жива…» - мгновенно вернула память. И о докторе Милце я вспомнила тоже и внезапно, словно некое странное озарение, вспомнилось еще одно – наш странный, закончившийся так нелепо разговор в парке – о докторе, фельдшере и прочем, с ними связанном. И тогда я поняла, что Штольман все это время догадывался о том, что доктор имеет отношение к исчезновению Элис, но по каким-то, одному ему ведомым, причинам, никогда об этом не говорил. – И немудрено – пришла наконец ясная и логичная, мысль, от которой стало не по себе – Как он мог говорить об этом со мной, когда я так долго мучила себя и его этим нелепым сватовством Разумовского. Каким образом князь причастен ко всему этому и почему у Якова с князем такая обоюдная ненависть друг к другу, я тогда понять не могла, но то, что это именно ненависть, это я тогда уже понимала. Все теперь виделось немного в ином свете, и если бы тогда я могла знать, но я не знала. И именно тогда произошло много другого, того, что все же дает надежду. Тогда я стояла и смотрела на стену, залитую солнечным светом и все иные мысли беспокоить перестали – Элис, мне нужно увидеть ее, узнать, что с ней и почему все случилось. Последний вопрос беспокоил особенно, но раздумывать сейчас было некогда – я метнулась к окну и не ошиблась – под окном, прямо против крыльца я увидела Лоуренса – он смотрел на меня и словно ждал чего-то. Уже не думая ни о чем, я вылетела из спальни и наскоро одевшись, вышла на крыльцо. Он так и стоял там, где был и, как всегда, молчал. Лишь слышались стихи Элис – Среди сонного тумана, в царстве страха и обмана, расскажи мне о дороге, той, что стелется под ноги – едва голос, читавший эти знакомые стихи, смолк, как Лоуренс развернулся и медленно двинулся в сторону города. В душе шевельнулось светлое, радостное предчувствие встречи и я отправилась следом. Я даже не заметила тогда, что солнце, еще пять минут назад, так весело лившееся в окно, уже исчезло, стало серо и мрачно, словно сама природа, предчувствуя что – то, изменила цвет. Это я вспомнила позже, но тогда я на такие мелочи не обращала ни малейшего внимания, я торопилась вслед полковнику, не зная, что и эта встреча и вся жизнь после нее, вскоре изменится так круто, что я едва смогу выжить после всего. Все уже происходило, уже был убит Разумовский и тучи начали сгущаться, обещая превратить весь окружающий мир во мрак, но ни предчувствия, ни малейшего намека на то, что что – то не так, не ощущалось. Я была в предвкушении встречи. Тогда казалось, что напротив, все становится понятнее и проще – Элис жива, Штольман наконец таки смог отпустить свои чувства, замурованные где – то далеко, за построенной им самим неприступной стеной и мне казалось, что именно теперь, все будет так, как он сказал мне однажды – « Верьте мне – все будет хорошо…» Полковник уверенно шел по улице, и я понимала, что теперь я точно смогу увидеть Элис. Он шел довольно далеко и долго – через весь центр города, я спешила за ним, редкие прохожие оборачивались вслед, но сегодня мне до них не было никакого дела. « Все будет хорошо»- звучало во мне, словно музыка и когда Лоуренс остановился у крыльца постоялого двора, сердце лишь забилось радостью. Я вошла вслед за ним, он остановился перед третьим номером и исчез. Я постучать не успела, как дверь отворилась, и я увидела Александра Францевича. Он не ожидал меня здесь увидеть, однако, когда я без лишних слов, сказала ему, что знаю все, отпираться не стал, но и не сказал ничего. Просто не успел – за его плечом снова открылась дверь и Элис выглянула из номера, видимо, заслышав наш разговор. Мы обнялись, и это было словно наградой за все последние, нелегкие месяцы нескончаемых проблем. Разговор у нас вышел немного странный, но тогда я и значения не придала неким странностям. Когда я сказала Милцу о том, что Штольман знает о нем и Элис, он ответил, что поэтому и привез ее сюда. Теперь я понимаю все яснее, но тогда, радость не позволила мне мыслить логично. И слова Александра Францевича на мое заявление о том, что нужно пойти к Штольману и все объяснить, были странными: - Не сейчас, все-таки надо понимать, что не все зависит от Штольмана – так тогда ответил доктор и сейчас я понимаю, насколько он прав был тогда. Своими недомолвками, недоговоренностями и отстраненностью Яков тогда пытался помочь всем, всем, кроме себя. - Есть еще полиция и князь – добавил Милц, а Элис, тотчас подхватила: - Я не хочу полиция, я не хочу князь. Они оба выглядели обеспокоенными и чуть растерянными, я, не слишком вдаваясь в то, что они говорили, решила, что все выяснится чуть позже и оставила это до времени. Мне было у кого узнать обо всем. Тогда важнее для меня было то, что Элис жива и уже иная эйфория владела мной. Оставлять Элис здесь, на этом постоялом дворе, одну, казалось немыслимой нелепостью. Теперь я могла, наконец, сделать то, что хотела всегда – забрать ее к себе и окружить теплом и заботой. Мне казалось это естественным и совершенно нормальным. Доктор тоже согласился с этим, взял извозчика, и мы с Элис отправились домой. Поселившаяся накануне в душе любовь ко всем, отчего-то вызвала во мне странное ощущение того, что и мир непременно, ответит тем же. Однако, я ошиблась. Я снова ошиблась. Судьба уже качнула маятник и он уже раскачивался, отсчитывая минуты до катастрофы, до того момента, как его стрелка, совершив стремительный оборот, оборвет все светлое и радостное, поделив мир на две части. И я тоже была права, когда говорила однажды – « Я ничего не могу изменить». Уехали мы недалеко. Я сказала Элис о том, что меня к ней привел отец, она обрадовалась этому несказанно, и я предложила ей встретиться с ним. Мне так хотелось, чтобы они поговорили, хотелось творить добро. Элис, казалось, тоже хотела разговора и я решила что, почему бы и нет, ведь можно это сделать тотчас. Мы вышли и, недолго думая, отправились в заброшенный дом неподалеку. Пока мы поднимались по лестнице, нечто уже начало проясняться, на мой вопрос, притворялась ли она все это время душевнобольной, Элис ответила, что это было необходимостью: - Надо было притворяться… чтобы выживать. – Серьезно ответила она и странное, словно темное беспокойство, шевельнулось в моей душе. Я догнала ее и спросила прямо, кто угрожает ей. - Князь, – ни секунды не раздумывая, ответила она. - Кирилл Владимирович хотел тебя убить? – все еще не веря в то, что она говорит, спросила я, и она лишь кивнула в ответ, глядя серьезно и мрачно. Я попыталась возразить ей, князь давно не казался мне приличным человеком, но в то, что говорила Элис, верилось все одно с трудом. Я смотрела ей в глаза и не хотела верить в то, что это правда. Однако, она смотрела так серьезно и убежденно, что я не нашлась, что сказать еще, снова решив выяснить все позже. Мы поднялись наверх, вошли в комнату, и я позвала дух Лоуренса. Элис смотрела на меня выжидающе, я ощутила присутствие духа и обернулась – полковник уже был здесь, я порадовалась тому, что смогу им помочь и предложила ему поговорить с его дочерью через меня. - Он здесь?- громким шепотом спросила Элис, полковник посмотрел на нее, и я внезапно ощутила, что странный холод, присутствовавший при всех его появлениях, вернулся. Холод и ветер. Лоуренс смотрел мне прямо в глаза, внимательно и серьезно, вокруг него снова заклубился этот странный, ледяной туман и пришло видение: … Тяжелая, словно каменная, огромной толщины, дверь. Дверь открывается в темной стене и входит человек в странном одеянии - на лице его плотная маска, закрывающая глаза странными, круглыми стеклами, а за спиной клубится плотный, непроницаемый, туман. Человек закрывает дверь и снимает маску – я вижу его лицо…картинка меняется и я вижу уже другое - кабинет, стол, на котором множество бумаг, сосуды, похожие на гимназические колбы, приборы, которым я не знаю назначения, а вокруг клубится тот же, странный, туман и этот же человек, словно потерянно оборачивается, сидя за столом, на лице его странное выражение и я словно слышу его мысли – «я ошибся, ошибся…» он мыслит на английском, на лице его появляется странное, растерянное выражение, и он исчезает… Возникает заснеженный лес, и в этом лесу бредет человек, солдат, он идет, с трудом передвигая ноги и цепляясь рукой за стволы деревьев, словно слепой, и я чувствую его ужас и боль… Видение ушло, но вместо него подступило ощущение подступающего кошмара. Именно кошмара и дыхание перехватило от предчувствия беды. Мне стало нехорошо, я никак не могла отдышаться, Элис обеспокоенно спрашивала, что случилось и я, с трудом переведя дыхание, ответила ей, что Лоуренс показал мне какого-то ученого, англичанина. - Гордон Браун, это Гордон Браун – потрясенно проговорила Элис, и в тоне ее явно прозвучал страх. Она взволнованно заходила по комнате и принялась говорить: - Мой отец знал Гордон Браун. Еще Лондон. Я быть совсем маленькая. Он потом мне рассказать, мы переехать Россия из-за Брауна. Я пыталась понять. Я вспомнила о тумане и солдате, эти две вещи всегда присутствовали в видениях, которые показывал мне Лоуренс и на мои рассуждения вслух, Элис проговорила взволнованно: - Он что-то исследовать. Я писать про это. Шифровать. Теперь все здесь, - и она коснулась рукою своего виска. - Это было нужно Разумовскому? – догадалась я и она ответила коротко, глядя мне в глаза: - Да. Теперь все стало чуть яснее, но говорить обо всем этом здесь, сейчас, было бы странно, она обещала мне все рассказать и я, нисколько не сомневаясь в том, что дома меня поймут и примут, предложила ей поехать. Мы взяли извозчика и отправились домой. Уже сгущались сумерки, экипаж медленно, чуть увязая в снегу, катил к дому и именно тогда, радость моя, начала медленно, но верно, сменяться беспокойством. Если бы я знала тогда, что уже сейчас на Штольмана началась самая настоящая, смертельная охота, возможно, я смогла бы хоть как-то изменить то, что произошло после. Но он и тогда ни о чем мне не сказал. Опасность, которую я тогда, со своей любовью ко всем и с вечным поиском хорошего в людях не смогла оценить, она была уже здесь, рядом, но поняла я это слишком поздно. А он, со своей вечной, маниакальной обеспокоенностью и желанием оградить меня от всех опасностей, снова пытался спасти. Тем, что не мог и не хотел объяснять всей сути. Мы оба недооценили и ошиблись. В чем ошибся он, я не знаю по сию пору, но знаю, в чем ошибалась тогда я. Зная о том, что дома царит недопонимание, зная о том, что в доме, помимо мамы, еще есть тетя со своим пониманием всего, я наивно полагала, что они будут рады моему решению помочь Элис. Когда мы вошли, Элис осталась у двери, а я прошла вперед. Как я и предполагала, они ждали меня, послышались поначалу радостные восклицания тетушки, она подбежала с объятиями, и я подумала было, что все обойдется, попросила прощения, посчитав, что мрачное выражение на лице отца – это оттого, что меня целый день не было в доме, и попыталась рассказать об Элис, сказав, что у меня потрясающая новость. - Это чудесно, но у нас тоже есть новость и она отнюдь не такая чудесная, как у тебя – сумрачно проговорил папа, но я, сгорая от нетерпения, перебила его и, бегом вернувшись к двери, завела Элис. - Ты где ее нашла? – спросил папа странным тоном и радость моя начала сходить на нет. - Ну простите, я не предупредила заранее, у меня не было такой возможности – попыталась я спасти положение, но тщетно. - Штольман знает? – снова коротко и нервно спросил папа, я не стала отвечать на это, сказав лишь, что предложила Элис остаться у нас, пока все не образуется. - Образуется?! Господь с тобой, Анна, в полицию заявить надо, - совершенно холодно заявил папа, а тетя, вглядываясь в лицо Элис, проговорила растерянно: - В полицию…кто это? - Ее же лечить надо, ей нужен доктор – привел аргумент папа, и я снова попыталась возразить: - Так. Не надо говорить об Элис в третьем лице. Это некрасиво, - уже понимая, что все совсем не так, как мне представлялось, проговорила я. - Элис, какая Элис?- снова спросила тетя, с той же неприязнью разглядывая Элис. - Элис совершенно здорова. Если честно, мне сейчас очень неловко за вас – глядя на их реакцию, сказала я, но тут и Элис решила вступиться за меня, растерянно проговорив о неловкости и конфузе. Мне было неловко уже перед ней за такой отвратительный прием, и я воскликнула уже, возмутившись: - Конфуз?! Да какой конфуз? Есть девушка, которая в беде и мы должны ей помочь. И нет в этом никакого конфуза! - Простите меня, всего доброго, - услышала я за спиной виноватый тон Элис, попыталась ее остановить, тут в спор вступила тетя со странной интонацией, проговорив брезгливо: - Я не понимаю…она из деревни? - Где ты ее нашла? – быстро спросил папа, и я снова попыталась объяснить суть дела: - Папа, ну какая разница? Это сейчас совершенно неважно. Ей нужна помощь. Мы можем ей помочь! Или Элис останется у нас в доме или мне нужно уходить! – уже не помня себя от негодования, выпалила я, все еще не понимая, как они могут так поступать со мною и с Элис. - Знаешь дорогая, так нельзя! Ты не забывай, эта барышня находится в розыске! – жестко возразил отец. - Нюшенька, я понимаю, твое доброе сердце…но нельзя же бродяжку в дом приводить!- не разобравшись как обычно ни в чем, сделала свои выводы тетя. Это было последней каплей. - Ах бродяжку?! Я ухожу!- уже не выдержала я их непонятно жесткому противостоянию и понимая, что напрасно ждала чего-то иного. Я увидела, что Элис нет ни здесь, ни дальше, бросилась ей вслед, окликая по имени, и вслед мне неслось: - Нюша, Нюша, Анна! Они кричали громко, уже не беспокоясь о том, что мама может проснуться, а я поняла, что Элис убежала. На душе было гадко. Чаша терпения переполнилась. Я ни минуты ни желала оставаться в этом доме и начав уже подниматься по лестнице за вещами, обернулась к ним и горько сказала: - Она ушла. - Вот и хорошо. Она поняла, что ей здесь не место – удовлетворенно и даже как-то торжествующе ответила мне тетя. - Тогда и мне здесь не место – уже вслух сказала я ей на это- Я пожалуй, в гостинице поживу. - Ты что еще придумала?!- услышала я возмущенный тон папы и поняла, что они сейчас уйти мне не дадут. Рядом стояла Прасковья, я попросила ее прислать мне вещи в гостиницу и отправилась к выходу. - Да что же это такое – из-за какой-то бродяжки…- непонимающе проговорила тетя мне вслед, и я обернулась: - Не надо ее так называть. Я сказала им все, что хотела, негодование и возмущение пылало в душе ярко и больно, я уже почти дошла до двери и внезапно услышала, как папа крикнул мне вслед: - Анна, быть может, это она убила князя! Эти его слова потрясли настолько, что я вернулась, посчитав, что ослышалась и отказываясь верить в это, переспросила: - Что? И папа ответил с сожалением: - Ты же не дала мне сказать. Князь он…он убит сегодня утром. Эта новость оглушила. Я смотрела на них, пытаясь осознать услышанное. Оказалось, что еще утром случилось нечто, настолько неожиданное и странное, что не укладывалось в голове. Мысли полетели одна за одной, путаясь и пересекаясь, вопросов было больше, чем ответов, но здесь, среди людей не понимающих ни о чем, и не пытающихся понять меня, оставаться я не могла. - Как же так, он сказал - утром- пришла растерянная мысль, и я поняла, что целый день, находясь в эйфории от обретения Элис, я упустила нечто очень важное. То, что папа тотчас попытался обвинить Элис в убийстве князя, тоже не добавило светлых мыслей. Я вылетела из дому и отправилась, чуть ли не бегом к особняку Разумовского, пытаясь разобраться в том, что я чувствую. Этот человек давно не вызывал во мне ничего, кроме страха и неприязни, но смерти я ему не желала никогда. Я вылетела на дорожку и наконец, услышала голос, который вернул хоть каплю душевного равновесия. - Анна Викторовна…Анна Викторовна – воскликнул Штольман еще издали, и я увидела его – он тоже летел мне навстречу, я кинулась к нему, и уже не заботясь о приличиях, обняла. Его руки прижали меня к себе, легко и бережно, словно так и должно было быть и мне стало чуть спокойнее. - Вы куда направляетесь? – обеспокоенно спросил он, когда я, уже отпустив его, шагнула дальше, и из меня вылетело потрясенное и испуганное: - Я только что узнала, что князя больше нет. Я не могу в это поверить… - Тем не менее, это так – спокойно уже проговорил он, попытался меня остановить и спросил: - А…куда вы идете? - Как куда, к Разумовскому. Там я точно смогу с ним поговорить, – взволнованно объяснила я и взглянула ему в лицо – он посмотрел с неким странным беспокойством и предложил: - Может…отложить это до завтра? -Нееет, – ответила я, и шагнула вперед, до завтра я отложить не могла. Мне нужна была правда, здесь и сейчас и я снова наивно полагала, что узнаю ее. Он догнал меня, я обернулась и напомнила ему, глядя в лицо: - Яков Платонович, кажется, при нашем последнем разговоре, вы сказали, что теперь во всем и всегда вы со мной… Это было не совсем так, но мне нужно было знать, не ошиблась ли я снова, как ошиблась дома, десять минут назад. - Да…я так сказал…но – тихо проговорил он. Он был серьезен, как никогда, но и мне уже было не до условностей, и я перебила его: - Держите ваше слово! И тут мне внезапно показалось, что я чувствую чей-то взгляд, было неприятное ощущение, и я оглянулась, но ничего не заметила. - Я имел в виду, если это не будет опасно для вас – услышала я, и уже не обращая внимания на это странное ощущение, снова обернулась к нему и предложила: - Пойдемте вместе к князю. Повисла пауза, он словно сомневался в чем-то мгновение, но затем, видимо о чем-то решив для себя, кивнул тотчас и согласился: - Хорошо. Где Элис, она ведь была с вами? Я смотрела ему в глаза, и мне было стыдно признаться в том, что произошло дома. Я не ошиблась, он понял. Подступили слезы, я проглотила комок в горле, и уже не глядя на него, ответила правду: - Была. Но мои родственники, они…были так бестактны, что она просто убежала. Он слушал молча и я взгляд его чувствовала на своем лице – сочувствующий и понимающий, но, однако, так и не сказал ничего и я даже благодарна ему была за это и просто, чтобы, не дай бог, он не начал меня утешать, и тогда я снова уже расплачусь, проговорила настолько спокойно, насколько вышло: - Пойдемте.- И ушла вперед, стараясь взять себя в руки. Он подтвердил то, что я не ошиблась, а остальное было уже не важно. Он догнал меня через минуту и взглянув ему в лицо я снова успела уловить странно промелькнувшее и быстро погасшее беспокойство. Он словно о чем – то глубоко задумался, и я не стала тревожить его еще и своими проблемами, вернувшись к собственным мыслям. Возвращаться домой было немыслимо после всего, а быть рядом с Яковом казалось естественным и меня мало волновало, что будет завтра. А сегодня, сейчас мне нужно было попытаться понять, что произошло утром, здесь, в усадьбе князя. В доме было тихо, пусто и светло. Мы поднялись в кабинет, и я увидела, как Коробейников поднялся нам навстречу: - Анна Викторовна…не желаете чаю? – спросил он вместо приветствия, но я отказалась. Растерянность, поселившаяся в душе еще дома, так никуда и не ушла, а здесь прибавилась еще и тревога. - Антон Андреич, что нового? – как-то глухо спросил Штольман и Антон Андреевич, с сожалением всплеснув руками, ответил: - К сожалению, ничего нового и интересного обнаружить не удалось. На мой взгляд, все серьезные документы находятся в сейфе, я пытался его вскрыть, но мои попытки не увенчались успехом. - Отправляйте городового за слесарем – все тем же, глухим тоном скомандовал Яков, на что Коробейников спросил, чуть удивленно: - Сейчас?- видимо, посчитав, что в столь позднее время, этого делать не стоит. - Разумеется, - уже нервно ответил ему Штольман, и Антон Андреевич снова возразил: - Но мы так всю ночь здесь провозимся. Пока они пререкались между собой, я бродила по комнате, занятая своими невеселыми мыслями, при последних словах Антон Андреевича, обернулась к ним и поняла, что пришла не зря – в кресле, за своим столом, сидел призрак Разумовского. - Не надо слесаря, я спрошу, где ключ – глядя на Кирилла Владимировича, проговорила я, они обернулись ко мне оба и я добавила: - Он уже здесь, в своем кресле. Яков взглянул на меня, обернулся на стол, конечно же, ничего не увидел, но он верил мне, и это стало понятно тотчас – он направился к двери и тихо проговорил: - Я пойду, поговорю с прислугой…а вы другие помещения осмотрите – сказал он Коробейникову. Тот переспросил растерянно: - Другие? - Другие – уже от двери, чуть досадливо на его непонятливость, проговорил Штольман и они вышли. Я смотрела на князя, и мне было не по себе. Я не звала его – он явился сам и глядя на него, мне все равно было его жаль. Я подошла ближе и попыталась заговорить: - Кирилл Владимирович, что с вами случилось? Но он молчал. Он откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок и было такое впечатление, что говорить со мною он не хочет, но ведь зачем – то он пришел сюда- мелькнула упрямая мысль и я попыталась снова: - Я никогда не верила во все эти подозрения Штольмана и, при всем своем уважении к нему, и сейчас не верю, – проговорила я. И тогда я действительно верила в то, что сказала – даже зная и догадываясь уже давно о том, что князь не самый благородный человек в мире, я просто не могла поверить в то, что все настолько ужасно. Он снова взглянул на меня и усмехнулся, как я теперь полагаю, усмехнулся моей наивности, однако, не уходил и я просто пыталась поговорить с ним: - Кирилл Владимирович, пожалуйста, позвольте мне найти вашего убийцу и избавьте ваше имя от кривотолков. И, как только я договорила эти слова, я услышала звонкий звук, упавшего на стол ключа. Я подобрала ключ и подумала, что таким образом, он ответил на мой вопрос и я по сию пору не знаю, так ли это было или нет. Или он просто играл со мною, позволив открыть сейф. А тогда я подобрала ключ и взглянула на него еще раз – он так и сидел в кресле с непроницаемым выражением на лице и ни о чем не хотел говорить. То, что он отдал мне ключ, побудило меня попытаться поговорить с ним снова и выяснить, что же в самом деле случилось и кто в этом виноват. Но он сидел, отрешенно уставившись взглядом в стол, и молчал. И тогда я попыталась иначе: - Было бы странно сейчас сказать, что я рада вас видеть, но все- таки, что-то в этом роде. Итак – кто вас убил? Он поднял взгляд, но снова не сказал ничего – взгляд был тяжелым и словно печальным, и я снова попыталась заговорить, мне нужно было узнать и теперь я понимаю, что это было очень важно, потому как все это по сию пору, не закончилось. - Да, я понимаю, вы уже не здесь и вам нет дела до всего мирского, но все-таки, зачем – то же вы дали мне этот ключ – попыталась я уже логично говорить с ним. Он так же молча смотрел и, возможно, ответил бы что-то, но нам помешали. Теперь я думаю иначе - возможно, что он знал тогда, кто стоит за дверью, и все это было лишь уловкой для моей, так слепо верящей в добро, души, но тогда я не могла этого понять. Дверь за спиной скрипнула, я обернулась и, увидев входящую в кабинет Нину, испугалась. Первое, что я ощутила – был страх. - Вы?.. Как вы здесь?.. - растерянно проговорила я, спрятав ключ за спину. От этой женщины я не ждала добра. - Вы знали…- уже чуть придя в себя, спросила я, и она ответила потрясенным каким – то тоном: - Как только узнала – сразу бросилась сюда. Вы здесь одна? – спросила она, подступив ближе, и что-то в ее тоне стало беспокойным и угрожающим настолько, что я отступила и поспешила ее огорчить: - Здесь полиция. Штольман – проговорила я, все отступая назад, и уперлась спиной в стол. Отступать было уже некуда. - Отдайте мне ключ – со странным беспокойством, все тем же тоном, проговорила она - Я знаю, что он у вас. Там мои личные письма. Прошу вас, я не хочу, чтобы их читали посторонние. Она казалась искренней, в глазах ее блеснули слезы, голос дрогнул и она добавила: - Отдайте. Это интимная переписка. Поставьте себя на мое место – губы ее уже задрожали и слезы были готовы пролиться – Они не помогут расследованию. Прошу вас. Никто не узнает, что они там были. Я умоляю вас… И я поверила ей, я поставила себя на ее место и поверила, правда, попыталась удостовериться и произнесла, глядя ей в глаза: - Дайте мне слово, что там действительно ваши письма. - Я клянусь вам! Не погубите, прошу – со слезами уже взмолилась она, и сердце мое дрогнуло. Я опустилась на стул, мысли были разными, но это ее – «поставьте себя на мое место» - сыграло свою роль, я снова увидела князя, он вновь усмехнулся, но его усмешку я поняла, видимо, неправильно. Тогда я подумала, что ему смешны наши мирские, мелочные проблемы и Нина, со своими слезами, тоже показалась ему смешной, и я отдала ей ключ. Она так и стояла за моей спиной, в ожидании моего решения и выхватила его мгновенно. Выхватила, метнулась к сейфу, я услышала, как щелкнул замок и, обернувшись на нее, внезапно поняла, что что-то не так – в ее руках было нечто, вовсе не похожее на личную переписку. В руках она держала деловую папку. Я встала на ноги и попыталась остановить ее: - Стойте! Там действительно только письма? Она уже бежала к двери и на ходу, ответила мне уже иным тоном, быстро и нетерпеливо: - Да, я вам клянусь. И тогда я поняла, что обманулась. Я снова ошиблась, поверив ее искренним слезам. - Стойте, я закричу! – попыталась я исправить свою ошибку, она, резко обернулась, уже от двери и я услышала ее уже иное, знакомое: - Молчите. И я увидела в ее руке пистолет, направленный мне в лицо. Я оторопела от ужаса, а она, толкнув дверь, быстро вышла в коридор. Я метнулась следом, распахнула дверь – перед дверью стоял этот человек- Жан, секундант князя, его учитель фехтования и убийца. Он шагнул вперед, я отступила назад, уже в ужасе от происходящего, но он отступил и закрыл передо мною дверь. Все это произошло за какие-то пару минут, и это не укладывалось в голове. Нина, с пистолетом, направленным мне в лицо, так и стояла перед глазами и я поняла, что ошиблась снова. И на этот раз ошиблась. Как тогда, в деле о синей тетради, я самонадеянно поступила так, как поступила. Тогда я сделала это по глупости, а сейчас из жалости и сочувствия. Только стоя у стены и пытаясь придти в себя, я поняла, что Нина обманула меня, просто украв то, что представляет некую ценность. На душе было отвратительно, но, однако, бездействовать было нельзя. Я прислушалась и осторожно вышла из кабинета. Мне нужно было срочно рассказать Штольману о том, что случилось и то, что здесь, в доме, где-то бродит убийца, гнало меня дальше. Я прошла по коридору и наконец, с облегчением выдохнула, услышав голос Коробейникова. И, свернув к черному ходу, увидела его – он стоял возле лестницы и говорил с горничной. Я взяла его за плечо и высказала свой кошмар: - Антон Андреич, Нина и Жан в доме… Он обернулся, на лице его проявилось удивление, он пораженно спросил: - Как?! И я призналась в своей ошибке. - Где они? – спросил Антон Андреевич и вынул револьвер. Горничная вскрикнула, увидев оружие, Коробейников отправился вглубь дома, и я поспешила за ним. Мы уже вышли ко входу, как навстречу вылетел Штольман и я, мельком взглянув в его удивленное и обеспокоенное лицо, сказала о том, что случилось. Смотреть ему в лицо было невыносимо, говорила я все это, глядя мимо, и когда закончила, услышала его короткое, после паузы: - Вы…здесь оставайтесь. Не уходите никуда, мы сейчас вернемся. Я и взгляд поднять не успела, как они оба вылетели за дверь. Их не было буквально пять минут, но мне эти пять минут, показались гораздо длиннее. Они вошли, молча, и судя по мрачному выражению их лиц, я поняла, что ничего исправить невозможно. Говорить было сложно и все мы, не сговариваясь, поднялись в кабинет. Я тотчас опустилась в кресло, понимая, что снова подвела всех и даже думать ни о чем не могла. Штольман, видимо, дошел до сейфа, и я услышала его чуть нервное и возмущенное: - Ну как вы могли ей поверить?! Я вспомнила глаза Нины, в которых стояли слезы, и объяснила как было: - Она мне поклялась. - Анна Викторовна!.. - только и проговорил он, и этим все было сказано. Мне хотелось провалиться сквозь землю, и я ответила ему, на его справедливое возмущение: - Да, вы правы – я дура. Он вздохнул и нервно добавил: - Остается теперь только гадать, что было в той папке. - Просто личные письма- высказал предположение Коробейников. Он, видимо, меня понимая, пытался так неуклюже защитить, но Штольман был раздражен необычайно, и я услышала его, уже раздраженное: - Да личные письма я и так бы ей отдал. Она не могла не понимать…а из-за любовных писем размахивать пистолетом это…- он, видимо, слов не мог подобрать и умолк, а Антон Андреевич договорил за него: - Просто нелепо. - Анна Викторовна, скажите, как вам удалось найти ключ, я обыскал здесь все и безрезультатно – услышала я Коробейникова. Он снова пытался разрядить обстановку и я все же обернулась на них, понимая, что иначе, это уже будет выглядеть нелепо. Штольман выглядел необычайно нервно, словно внезапно устал уже от всего и проговорил так же нервно и раздраженно: - Элис была сегодня здесь и вполне могла убить князя… Это было уже слишком, и я возразила упрямо: - Князя мог убить кто угодно. - Да, это так – тихо поддержал меня Антон Андреевич и Штольман, выдвинул иную версию, уже чуть спокойнее: - Лассаль например. Но где он теперь – неизвестно. Он лишь успел договорить, как раздался громкий, дикий какой-то, полный животного ужаса, женский крик. Я вскочила на ноги, у этих двоих лица стали совсем иными и Штольман, быстро шагнув ко мне и взяв за плечи, проговорил уже совсем иначе, успокаивающе и негромко: - Анна Викторовна, здесь оставайтесь – и просто, чуть ли не насильно усадил меня обратно. У него было такое выражение лица, что возражать я не посмела. Они быстро вышли, и я снова осталась одна в страхе и неведении. Все происходило настолько стремительно и пугающе, что уяснить что-то было сложно. Я попыталась собраться с мыслями и внезапно, снова ощутила присутствие призрака. Я огляделась – он был здесь, бродил по кабинету и снова молчал. Я попыталась говорить с ним и снова, уже иначе – упомянув о том, что нас связывают общие воспоминания, попросила его рассказать о том, что случилось с ним. Он упорно молчал, и я попыталась снова: - А помните, вы как – то сказали мне, что готовы защитить меня? Да, я тогда этого не оценила, простите меня, но сейчас, мне…мне очень нужна ваша помощь. Элис под подозрением. Пожалуйста, помогите. Он все ходил и в лицо мне смотреть явно не хотел, и я добавила уже, чтобы вызвать хотя бы какую-то реакцию: - Да, и она сказала еще, что вы хотели ее убить. Ведь это же чушь? Это же просто ее глупые страхи – это я, наверное, уже не ему говорила, а себе и задумалась обо всем настолько, что вздрогнула, не сразу заметив, что в кабинет вошел Штольман. Лишь взглянув ему в лицо, я поняла, что случилась новая беда, и он тотчас подтвердил это, сказав, как всегда, правду без прикрас. - Горничная убита. Мне стало нехорошо, я просто не могла поверить в то, что все это происходит и происходит так стремительно и безжалостно. Все снова начало превращаться в мрак, стало не по себе и я произнесла свою мысль вслух: - Это никогда не кончится. - Возможно, она что-то знала, и убийца князя решил проблему таким способом – объяснил он мне происходящее все тем же странным, глуховатым тоном. - Кто еще в доме? – спросила я, подумав о том, что если уж всем здесь, похоже, грозит смертельная опасность, то лучше было бы, чтобы здесь никого не было. - Да практически никого, кроме сиделки. Он вздохнул и опустившись на стул, оглянулся на стол Разумовского и спросил как-то нервно: - Князь все еще здесь? Я огляделась – князь снова прогуливался по кабинету все с тем же, отрешенным выражением лица, а Яков проговорил уже чуть спокойнее: - Вы спросите у него, почему он назначил дуэль со мной…и встречу с Элис в одно и то же время. Меня как громом поразило – этого я не знала, и дар речи вернулся не сразу, а Штольман продолжал, словно это все было нормальным: - Хотел убить меня и бросить тень подозрения на Элис или наоборот?- проговорив это, он вновь оглянулся на стол, словно надеясь увидеть князя или на то, что он услышит и ответит. Я посмотрела на князя и поняла, что он слышит все. Он смотрел мимо нас, но я знала, что он слышит и так и сказала Штольману. Все эти слова Якова ошеломили и потрясли, для того, чтобы хоть как-то успокоиться, я заняла себя тем, что принялась разливать совершенно холодный чай, а он все продолжал, тихо и как-то, словно констатируя факты и звучало это уже как-то словно зло: - Нечего ему сказать. Упрямец. Кажется, раньше ваши подозреваемые были сговорчивее. Я услышала это нервное, и зло ироничное, чашка в моей руке дрогнула, князь ушел, а я попыталась улыбнуться и ответить ему легко и чуть отвлечь от всего: - По-разному, знаете ли…а вы? Вы-то больше не упрямитесь?- спросила я уже о своем и подала ему чашку. Он послушно взял ее из моих рук, на лице его проявилось чуть непонимающее выражение, и я добавила, объясняя: - Не отрицаете, что они говорят со мной? Он поднял голову, посмотрел мне в глаза странным взглядом и я услышала: - Не могу отрицать очевидное, хотя и понять этого никогда не смогу. Он снова сказал правду, то, что думал, и я не знала, радоваться мне тому, что он сказал или нет. Он, видимо, понял, что я, возможно, хотела услышать другое. Поднялся, подступил ближе и проговорил уже в лицо: - Но вы есть… Затем отвел взгляд, словно задумался над тем, что сказал, что-то там решил для себя и когда вновь взглянул в мои глаза, взгляд был уже иным, словно легче и добавил он уже иронично: - И хорошо, что вы – проводник этого невероятного, если бы это был Коробейников, я бы, наверное, застрелился. Шутка было смешная и даже здесь, сейчас, он смог так шутить, что я не удержалась и рассмеялась. Здесь было делать уже нечего. Штольман повернулся к двери, и я поняла, что пора уходить. Мы вышли в коридор, и он тотчас же, обернувшись, проговорил спокойно: - Я провожу вас домой. Я посмотрела в его лицо и, вспомнив о том, что он не знает всего, сказала ему тоже абсолютно спокойно: - А я не пойду домой. В его взгляде промелькнуло удивление, и я добавила поскорее: - Это уже невозможно. Номер в гостинице сниму. И он не возразил. Совершенно ни единого слова. Просто предложил: - Я отвезу вас. Это было не совсем то, чего я ожидала, но теперь я понимаю, что он и тогда был прав – был вечер, да, вернее сказать, уже ночь, весь этот день был слишком длинным и тяжелым, чтобы говорить о чем – то еще. И он доверял мне. Решению моему. И спрашивать ни о чем не стал. В пролетке мы ехали, молча – я пыталась осмыслить произошедшее, а он, видимо, решил, что мне не стоит мешать. Даже Коробейников молчал, что было для него несвойственно, и, молча, соскочил у управления. Все оказалось не так непросто, как мне казалось. На стойке мне тотчас отдали ключ и, уже поднимаясь по лестнице, я сказала Якову, уже успокоившись немного и воспринимая происходящее уже легче: - Первый раз ночую в гостинице. Это прозвучало, видимо, по-детски совершенно, потому как он, обернувшись, тотчас и сказал: - Родные ваши будут волноваться. И я сменила тон, мысленно обругав себя за ошибку, и проговорила уже иначе: - А я им записку оставила. Перед дверью, когда я уже вынула ключ, он вдруг быстро заговорил, совершенно деловым тоном: - Сегодня вас вряд ли кто-то будет искать, но завтра я поставлю здесь своих людей, охранять вас. Он был так трогателен в вечной своей заботе о моей безопасности, что я остановила его, взглянув ему в глаза и проговорив убежденно: - Это лишнее. Нине нужна была не я а эти документы, и она их получила. Он, все время, пока я выговаривала это, крутил головой и тотчас же возразил, как только я договорила последнее слово: - И все же… Он был так близко и смотрел так обеспокоенно, что я испугалась за себя, я побоялась, что сейчас не справлюсь и поскорее проговорила ему, перебив: - Яков Платонович, до завтра. И он не стал больше ничего говорить, возражать и ответил мне эхом: - До завтра. Я отвернулась, вставила ключ и, чувствуя, что он стоит за спиной и не уходит, никак не могла открыть дверь. Все же я ждала, ждала, что он либо скажет что-то, либо шагнет ко мне, но он не сделал ничего, и я, повернув ключ в замке, все же обернулась на него и успела увидеть его странное выражение лица, словно он тоже думал о том же, но решиться не мог, и я, шагнув в номер, закрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной, пытаясь снова собраться с мыслями. Однако, как ни странно, мыслей не было никаких, все это настолько вымотало душу, что я, не раздеваясь, а лишь прикрывшись покрывалом, провалилась в сон. И пришло утро. Я проснулась рано и наскоро переодевшись, подумала о том, что неплохо бы было разобрать вещи, но вскоре поняла, что не это сейчас должно беспокоить. Задумавшись над тем, что предпринять сейчас, я подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение, и как только я взглянула, тотчас увидела Разумовского. Сегодня он был настроен иначе, и я ощущала себя в его присутствии иначе. Мне было нехорошо. От него словно исходило нечто темное, это было неприятно и еще неприятно было то, что он явился сам. Я не звала его и даже не думала о нем, но он явился. И я спросила его тотчас, испугавшись собственных слов, но ощущая некое странное раздражение: - Вы меня теперь преследовать будете? А что изменилось? Вижу, вы спокойнее стали. Освоились на новом месте? Ночь все расставила по местам. То, что он назначил дуэль на утро, я лишь сейчас осознала, что если бы князь не был убит, вчерашний день оказался бы для меня, самым черным днем в моей жизни. И Нина, то, что она вчера сделала и где, и как, тоже не пронеслось мимо сознания. Эти люди, оба, мешали нам жить и теперь их странные игры завели их и нас вместе с ними в некую странную и опасную игру. Князь и после смерти продолжил играть, он словно наказывал меня, явившись сюда и не посчитав нужным, даже слова сказать, словно насильно, показал это- …свой кабинет, открытый сейф. Себя, вместе со своим Жаном, который убирал в сейф приличную пачку банкнот. Затем вошел дворецкий, принес кофе, оказалось, что этот кофе им был не нужен, они отправили его вон, а Жан сказал князю: - Этого лакея нужно уволить, за его шашни с горничной. они все время шепчутся по углам…. Я поняла все, выходило, что князя убил дворецкий. Это было абсолютно ясно из того, что он показал мне, но было неясно другое и я тотчас спросила его об этом: - Кто убил горничную? Он взглянул лишь на миг, и я снова увидела, как в дурном сне: …Горничная протирает сковороду в кухне. Внезапно из-за ее спины вылетает человек, набрасывает ей на шею нечто, похожее на ремень или пояс, борьба длиться недолго, хватка у Жана железная: - Где деньги? Где деньги? – спрашивает убийца. Он чуть отпускает ее, полагая, что она ответит, но она кричит, призывая на помощь, и тогда он зажимает ей рот и резко поворачивает лицо за подбородок. Словно слышится жуткий, короткий хруст и убийца бросает жертву на пол… Я, едва отдышавшись, взглянула на князя. Он сидел в кресле с задумчивым выражением, глядя на свои пальцы, сцепленные перед собой. - Жан…Жан убил – только и смогла выговорить я и вслух ужаснулась своей глупости: - Мне же Штольман всегда об этом говорил… Разумовский перевел взгляд со своих рук на меня и исчез. Все, что он показал мне не то чтобы сказать ошеломило, это, наконец, прояснило все и мысль пришла жуткая в своей правде- Штольман всегда говорил мне правду, он не умеет лгать, как я могла не верить ему, Господи. Вся эта история, с самого начала, с дела о синей тетради, промелькнула перед глазами – все сложилось, кроме одного – что было в этой синей тетради. То, что князь погиб от руки своего дворецкого не удивило – многие дела, которые за эти полтора года поначалу казались странными и запутанными, на поверку выходили простыми – деньги и чувства – как правило, эти две составляющие были причиной всему. И здесь не вышло исключения. Я наконец, прозрела и перестала верить в свои нелепости, но было поздно. Я снова не успела. Я оделась и вылетела на улицу с одной мыслью - дойти до управления и все рассказать Якову. Идти было недалеко, я шла быстро, погрузившись в свои мысли, и когда кто-то тронул меня за рукав, не сразу смогла понять, что происходит. Я взглянула на человека и задохнулась от ужаса – передо мной был магистр. Но ни вскрикнуть, ни сделать что-то еще, не успела. Он прижал меня к стене, посмотрел в глаза и окружающий мир моментально перестал существовать. Очнулась я от боли – все тело ломило, видимо, оттого, что лежала я на полу и оттого, что было это долго. Но мыслила я ясно, оглядевшись, я увидела каменные стены, но это было не подземелье, что-то знакомое показалось мне, но я не сразу поняла, что. Неподалеку от меня, за столом сидела дама. Одета она была весьма странно, в руках ее были некие бумаги, которые она разглядывала с брезгливым выражением на лице. На меня она не обращала ни малейшего внимания, и я спросила ее уже: - Вы кто? - Я при магистре – странно ответила она, так и не взглянув на меня, словно я не была живым существом – Сидите спокойно, он скоро придет. Она говорила абсолютно спокойно, но от ее слов меня охватил ужас. Я и в страшном сне не могла себе представить, что снова встречусь с этим человеком. - И что будет? – спросила я онемевшими от ужаса губами. - Он будет говорить с вами. Она, наконец, бросила рассматривать листы, смахнув их на пол, и взглянула на меня. - Нужны вы ему. Зачем – мне не понять, на то он и магистр. Целую охоту за вами устроил. Хочет все к себе приблизить, а вы от него бегаете. Я уже могла себе представить, чем для меня может закончиться это желание магистра приблизить меня к себе и найти с моей помощью дорогу в ад. Он не унялся. Он фанатик и не отступится – поняла я и вспомнила, как вчера возражала Якову на его беспокойный тон о моей охране. И здесь я ошиблась. Я не знала, где Штольман и чем он сейчас занимается, и не знала, как мне отсюда выбраться. Тогда на нас обоих объявили охоту. Только я не знала тогда, что его тоже уже поймали охотники и что и ему грозит смертельная опасность. Место было жуткое. Было холодно, но помимо того, было четкое ощущение смерти – страшное и жуткое в своей очевидности. Дама, за моей спиной, спросила с усмешкой: - Что? Запах чувствуете? Ну, пойдите, посмотрите... Я обернулась на нее, и она кивнула головой куда – то позади меня, выразительно глянув в ту сторону. Я поднялась, сделала пару шагов и открыла дверь, тоже показавшуюся странно знакомой. На полу лежали трупы солдат. То, что я здесь и то, что кругом смерть и смерть эту несет этот человек, а я оказалась в ловушке, словно изменило сознание. Мысль о Штольмане, о том, что он говорил мне вчера и не только, все вспомнилось, как и то, что я теперь верила ему безусловно. Я взглянула на бумаги, рассыпанные по полу, мысленно обращаясь к Якову, и я увидела его. Увидела его лицо – он смотрел на огонь перед собой, на лице его возникло странное, потрясенное выражение, какого я никогда не видела, он взглянул мне в глаза, и я поняла, что он видит, видит меня. Однако это, новое, непонятное и необъяснимое, эта связь на каком-то немыслимом уровне, далась нелегко. Как только я осознала, что смогла сказать ему о том, что чувствую, мрак пришел мгновенно, и пришла в себя я, видимо, нескоро. И то, что я увидела перед собой, было ужасным – на меня, все с тем же выражением фанатичного спокойствия убийцы, смотрел магистр. - Не надеялись меня уже увидеть, Анна Викторовна? – с улыбкой спросил он и я, с трудом привстав, спросила его снова: - Что вам надо от меня? И он снова ответил том же. О моем даре, на что я, уже совершенно пребывая в отчаянии, попыталась возразить: - У меня нет никакого дара. Имея в виду то, что дорогу в ад я показать не смогу. Но он не собирался слушать меня и тоже возразил: - Бросьте. Вы целый город погрузили в вакханалию убийств. Я снова попыталась ему объяснить, я хотела сказать о том, о чем знаю, что все это не дар мой и не я, это люди, сами люди, со своими желаниями и пороками сделали то, о чем он говорит, но все еще спутанное сознание не позволило внятно выразить мысли. И я лишь попыталась отказаться, проговорив ему: - Нет, нет, нет… Но он взглянул мне в глаза, и свет снова надолго оставил меня. Когда сознание вернулось, картина передо мной представилась воистину жуткая – магистр, обнаженный по пояс, совершал некий странный ритуал, стоя над мертвым телом женщины, которая так спокойно и безмятежно недавно говорила со мной. Он обернулся ко мне и уже с каким-то диким фанатизмом, проговорил не своим голосом: - Анна, смотри на меня. Слушай меня – я начал ритуал! Я снова взглянула на труп и лишь тогда разглядела весь кошмар – он перерезал ей горло, и лужа крови отвратительно и страшно разлилась по грязному полу. Не помня себя от ужаса, я проговорила ему, да и не ему уже, а просто в пространство о том, что он убил ее. - Какой же ритуал без жертвоприношения? – услышала я его спокойное и попыталась вскочить на ноги, когда он вновь воздел руки к небу и продолжая этот дикий ритуал, вновь принялся издавать странные, словно утробные звуки. Он резко обернулся и схватил меня, прижав к себе и говоря о том, что я смогу вызвать люцифера, но я лишь тогда поняла до конца, что он имел ввиду под своими словами о ритуале и приближенности. Действия его были недвусмысленны и отвратительны. Я изо всех сил пыталась отбиться, испытывая ужас и отвращение, но он был сильнее, толкнул меня на эту грязную тряпку, брошенную у стены, и стал подступать ближе со словами: - Мне надо почувствовать тебя. Выхода не было и мыслей тоже. Было лишь жуткое чувство отчаянья и ужас перед приближающимся кошмаром. И когда, казалось уже, что все кончено и выхода нет, прозвучал выстрел. Я даже не сразу поняла, что случилось. Магистр вздрогнул и лицо его изменилось. Глаза словно остекленели и смотрели уже мертво и неподвижно. Он упал на колени и через мгновение пал ничком рядом со мной, его, безвольная уже, рука оказалась на мне а я, едва переведя дух, взглянула вперед и увидела, как Яков приближается ко мне с белым от ярости лицом. Я пошевелилась - магистр лежал неподвижно, и меня подняла на ноги неведомая сила, мне так хотелось немедленно оказаться подальше от него, что я вывернулась из-под его руки и вскочила на ноги, не в силах отвести от него взгляд. Я даже обернуться не могла, и пришла в себя, лишь ощутив, как на мои плечи опускается пальто. Машинально вдев руки в рукава, я услышала позади себя, очень близко: - Это он? Вопрос был короткий, но тон, каким он был задан, потряс – в нем было столько тихой ярости, что я обернуться не смогла, а лишь ответила тихо: - Да. Это магистр. В этот момент магистр на полу шевельнулся, застонал и перевернулся на спину. Он был жив. Я подошла ближе и он, глядя мне в лицо, уже не фанатичным, а обычным взглядом страдающего человека, тихо простонал: - Помогите… Штольман молчал за моей спиной, магистр лежал у моих ног и я, уже справившись с собою, не смогла отказать ему в помощи, опустилась на колени и попыталась перевязать рану. Яков все это время, молча наблюдал за нами и я лишь один раз, бросив взгляд на его лицо, ужаснулась – он был не в себе – на щеке запала ямка, черты лица заострились а в глазах плескалась холодная ярость. Он так и не выпустил из руки револьвер, словно готов был выстрелить в любой момент и наконец заговорил, казалось бы, спокойным тоном : - Откуда ты узнал об этом месте? Кто убил охрану? – уже более нервно добавил он, и я ответила сама: - Он застрелил их. - Зачем? Говори, зачем, иначе я тебя здесь брошу! Рассказывай, если хочешь остаться живой! Все это было сказано уже нервно и раздраженно, и послышался голос магистра, едва слышный, но ясный: - У меня приказ от человека, на которого я работаю. - Какой приказ? – моментально спросил Штольман и магистр ответил нечто странное: - Похитить англичанина. На лице Штольмана нервное выражение сменилось на непонимающее, он закрутил головой и быстро спросил снова: - Кто приказал? - Куратор из полиции Петербурга – едва дыша, ответил магистр и следующий вопрос прозвучал мгновенно: - Как зовут куратора? - Я знаю только прозвище- Кромвель. Магистр отвечал уже словно был уже не здесь, но Яков был словно не в себе и продолжал этот жуткий допрос. - Так ты что, на полицию служишь? А куда вы дели Брауна?- он задавал вопрос за вопросом, и с каждой секундой мне казалось, что сгущается мрак. - Я не знаю, его увез этот ваш- Лассаль – уже с трудом ответил магистр, но Яков не мог остановиться, даже видя его положение. - А после этого ты тут устроил весь этот шабаш?- уже вне себя от гнева, спросил он возмущенно, и я не вынесла такой жестокости, я не могла видеть его таким и попыталась остановить, сказав, что довольно уже. Он помолчал с минуту и после паузы, заговорил снова: - Двое наемных убийц, похитили химика по заданию полиции, но зачем? – непонимающе, уже спокойнее, проговорил он. - Он правду говорит – ответила я за магистра, посчитав, что перед лицом смерти человек не может лгать. - Оставим его здесь а я найду способ сообщить в полицию- ответил он, словно уже и забыв о магистре. Я смотрела на него и не узнавала. Никогда до этого момента я не видела, что он может быть жестоким. Жестким, да, но жестокость, этого никогда не было, а здесь было. И я, до конца не оценив того, что он сказал, возразила: - Нет. Его нельзя здесь оставлять, он умирает. - Да мы его не довезем. Я все равно не смогу с ним появиться в больнице… И тут я осознала, о чем он говорит и поняла, что произошло что-то, еще более страшное, чем здесь. Я подошла ближе, взяла его за рукав, взглянула ему в лицо, и он договорил, едва обращая внимание на мой жест: - Я не могу пойти, меня сразу же арестуют. Я смотрела ему в глаза и понимала, что кошмар, начавшийся вчера, продолжается, однако и попытаться хоть что-то исправить именно сейчас, было нужно. - Нельзя его оставлять. Пусть лучше его судят – сказала я. Это было важно и для меня и для него. Пусть даже магистр умрет по пути, но как же мы сможем жить, зная, что бросили его умирать здесь. Он, видимо, прочитал все эти мысли в моих глазах, обернулся на магистра и опустившись на колено, пощупал пульс. - Избавил нас от лишних хлопот – без сожаления произнес он, вернувшись назад – Надеюсь, он уже там, кому он поклонялся. - Он здесь, я его вижу – сказала я, уже увидев призрак магистра перед собой, и Яков тоже обернулся туда, проследив за моим взглядом. Магистр смотрел мне в глаза и говорил мне о себе, я слышала его и проговорила все это вслух, Якову. чтобы он мог знать: - Он убил человека, но вместо каторги, ему предложили служить в полиции. - А кому нужно было похищение Брауна? – услышала я вопрос Штольмана и попыталась мысленно задать его магистру. - Он не знает. - Кто передал ему приказ?- снова тихо спросил Яков и магистр ответил моими устами- Курьер. Имени курьера он тоже не знает. Внезапно лицо магистра исчезло и я увидела иное- двое, две тени и человека. это было коротко, словно вспышка, меня качнуло и я ухватилась за Якова, неосознанно и попыталась вспомнить: - Высокий, курносый, молодой. - С таким описанием далеко не уедешь – ответил он, досадливо покрутив головой, а я только сейчас поняла, насколько близко, мы стоим друг от друга, и взглянула ему в лицо уже иначе, но тут магистр передо мной качнулся, повернулся и пошел прочь. Эта женщина шла рядом с ним и перед ними, словно пылая огнем изнутри, открылась дверь. Они подступили ближе, и этот странный огонь поглотил их. - Что случилось?- услышала я его обеспокоенный тон и ответила: - Они ушли. - Надеюсь в ад? – спросил он и я, наконец, осознав, что все кончилось, обняла его за шею, услышала, как он вздохнул, его руки шевельнулись, обняв меня в ответ, и губы прикоснулись к шее за моим ухом. Он поцеловал меня так, словно это было естественно и мне это тоже уже казалось естественным, как дышать. Все казалось естественным и то, что мне тогда в голову пришло, когда он отстранился и взглянул мне в глаза с неким новым выражением, какого прежде не было, тоже казалось соответственным. Но здесь, среди всего этого кошмара, я не могла позволить себе ничего. Просто не могла. Но я могла помочь ему хоть как-то, мыслей было много, но одно я могла точно – нарисовать портрет того, кого показал мне магистр. Штольман не сразу отпустил меня, и на лице его промелькнуло непонимающее выражение, но я упрямо отправилась на поиски карандаша и бумаги. Ушло на написание не более пяти минут, я вернулась к нему, подала ему лист и снова, уже сознательно, положила руку ему на рукав, пока он разглядывал портрет. Он вгляделся в рисунок и уверенно произнес: - Это помощник Увакова. Все это уже пугало, я связала одно с другим и у меня неосознанно вырвалось: - Чем же здесь занимался этот Браун? Он взглянул мне в глаза долгим, словно задумчивым взглядом, затем отвел его и сказал уверенно, глядя мимо меня: - Вот этого я вам сказать не могу. Мне хотелось уйти. Быть здесь было невыносимо. Среди смерти, что витала в воздухе и мертвых тел, лежащих на земле. И мне не хотелось здесь быть с ним, все то, что произошло здесь, было не тем местом, где я хотела бы, чтобы он смотрел на меня так, как сейчас. И он увел меня. Осторожно и бережно поддерживая. Пролетка стояла на улице, кучера не было, и он снова пошутил о том, что нынче на все руки мастер. Это было не смешно. Мы ехали в гостиницу, и все происходящее казалось нереальным, странным сном. Однако это был не сон. И страх за его жизнь, появляющийся и исчезающий за все время нашей истории, вернулся снова, только сейчас я совершенно не знала, как мы сможем выбраться из всего этого. И я начала говорить. Я упорно подводила его к мысли о том, что ему нигде не будет безопаснее, кроме как в моем гостиничном номере, тогда мне в самом деле отчего-то казалось это логичным. Но он упорно делал вид, что не понимает и говорил смешные нелепости о том, что переночует на улице, с нищими. И я уже сказала прямо: - Переночуете у меня в номере. Вам надо отдохнуть. Он взглянул быстро в мои глаза, но, однако, ничего не ответил и я успокоилась, понимая, что он согласен. И от этого понимания стало легче и хоть немного спокойнее, и я, устав уже от всего, положила голову на его плечо и это тоже казалось естественным. Мы вошли в номер, и только услышав, как за ним закрылась дверь, мне стало спокойнее. Он, как-то неуверенно остался у двери и я пригласила его: - Да вы проходите- понимая, что ему неловко быть здесь. он подхватил мое пальто и я, обернувшись к нему, позволила себе наконец, помочь и ему – развязала завязки на капюшоне и сняла картуз. едва замечая его странный взгляд. Мне отчего-то неловко было смотреть ему в глаза, и я поспешила уже пойти и опуститься на стул, ибо ноги не держали не только из-за пережитого кошмара. - Как вам здесь? Не тесновато?- услышала я и посмотрела на него- он все таки снимал пальто и я ответила не глядя уже: - Хорошо. А то дома в последние дни совсем невыносимо было. - И когда же вы думаете вернуться? – услышала я его легкий тон, почувствовала, что он улыбается и неловкость ушла куда-то, словно и не было ее. - Когда вы победите, Яков Платонович – позволила я себе ответить ему в тон и улыбнуться. Он кивнул, вздохнул и поправив нервно манжеты, проговорил внезапно сухо: - Простите, я вас, наверное, стесняю… Он так и стоял там, у двери и я уже не выдержала этих светских речей, протянула ему руку и проговорила прямо: - Яков Платонович, да бросьте вы, а? Он был снова трогателен и забавен в этой своей неловкости, но руку мою принял, взял ее в свои ладони и как-то очень быстро оказался совсем рядом, положил ладонь мне на плечо а я, совершенно уже безо всякой неловкости, легонько прикоснулась губами к его руке, так бережно державшую мою и прижавшись к ней лбом, проговорила снова: - Вам надо отдохнуть. - Да, да, и вам тоже – глухо ответил он и я взглянула ему в лицо. Он стоял рядом, смотрел на меня сверху вниз и на лице его снова читалось это неуверенное выражение. - Я чаю сделаю? – предложила я и отправилась к столу заняться чашками, но не успела, и разобрать их, как услышала его досадливое: - Ах ты…на улице мой филер я… Я обернулась, услышав его шаги, и увидела, как он, уже метнулся к двери, и уже надевая пальто, договорил: - Я выйду и сразу вернусь. Я стремительно кинулась к нему в страхе и схватила за воротник пальто, выдохнув в лицо: - Куда?! Вы что, с ума сошли? Как вы обратно вернетесь?! Я метнулась к окну, выглянув, увидела этого филера под окном и вернувшись к нему, уверенно, насколько вышло, проговорила: - Я выйду. Что ему передать? Он, было, отрицательно закрутил головой, глядя мне в глаза, но, видимо, мой взгляд убедил его. Он взял мою руку в свою и проговорил тихо: - Передайте ему, чтобы он забрал документы. Папку с документами. Из квартиры. Он знает, что за квартира. Я запоминала, он все смотрел странным взглядом, и я отстранила уже его, взяла свое пальто, и пока он не передумал, вылетела за дверь, на прощание лишь быстро погладив по плечу. Я вышла и сделала все так, как он велел. Это оказалось не сложно и заняло не более пяти минут, но когда я вошла обратно, то через пять минут поняла, что поступила правильно, когда вышла сама. Меня остановил портье, сказав, что меня ожидает господин из полиции. Я подумала было, что сейчас, возможно, все прояснится, и закончится весь этот кошмар и поспешила туда очень быстро и лишь позже поняла, что приняв того, кого не ждала увидеть за Коробейникова, сама создала впечатление, что не знала, кого увижу. Передо мною стоял тот самый полицейский, который был здесь, расследуя дело Мореля. Тогда он показался обычным человеком, правда и виделись мы коротко. Сейчас же, в связи со всем, что я узнала сегодня, этот человек, похоже, представлял угрозу. И разговор вышел соответствующий. - Все же вы думали увидеть его- оценивающе проговорил он и все, о чем он говорил позже, словно пропитано было скрытой угрозой. И когда он ушел, мне стало страшно, страшно оттого, что все было слишком сложно, чтобы обойтись спокойно. Этот человек испугал меня так, что я не сразу смогла взять себя в руки для того, чтобы подняться наверх. Я вошла в номер, и он тотчас, быстро подошел ближе, взял меня за плечи, и я услышала его тихое и обеспокоенное: - Я уже хотел идти на поиски. И я постаралась успокоить его и глядя в эти беспокойные, зеленые глаза и бледное лицо ответила спокойно, насколько вышло: - Все в порядке. Я вашему человеку все передала. Он снял с меня пальто и я, обернувшись, сказала ему о том, что меня задержал Уваков, все еще надеясь, что, возможно, я ошиблась и сейчас он разуверит меня в том, что Уваков не такой, каким показался мне и все еще образуется. Но он взглянул серьезно, в глазах плеснулось беспокойство, и спросил коротко: - Он здесь? - Да, в буфете меня ждал. Как только вошла, сразу стал спрашивать, где вы, сказала - не знаю, вроде поверил – выговорила я ему в лицо, взглянула на него с надеждой и добавила: - Но он сказал, что хочет вам помочь. Он смотрел в мои глаза каким – то невозможным взглядом и его пальцы затеребили манжеты платья в желании взять мои руки. Я подняла их сама и он, взяв мои руки в свои, подвел меня к дивану, усадил, и я поняла, что сейчас он решился о чем – то сказать, очень важном и вся превратилась в слух. - Да все наоборот - услышала я. Он опустился рядом, передо мной и глядя мне в глаза, проговорил осторожно, но уверенно: - Уваков сейчас мой главный враг. И завтра все решится. Он отвел взгляд, а мне внезапно стало безразлично, что будет завтра. Я уже поняла, что легко выйти из этого всего не получится и то, что он доверился мне сейчас и был рядом, было главным. Я посмотрела ему в лицо и сделала то, что хотела сделать уже вечность – провела кончиком пальца по этой крутой, словно вечно удивленной брови и сказала ему то, о чем давно хотела сказать: - Как же вы устали… И, уже не смущаясь, провела ладонью по его щеке а он, словно смутившись, вдруг улыбнулся и глухо проговорил: - Да ничего. Мало спал. Он был расстроен - это было заметно и то, что он втянул меня во все это, тоже терзало его – это было написано на его лице. Он сидел, опустив взгляд, и я так любила его в эту минуту, что не смогла не утешить: - Яков Платонович, да вы этого Увакова в порошок сотрете. Он поднял взгляд, чуть усмехнулся и неожиданно сказал совсем о другом: - Вы думаете, меня сейчас это беспокоит? И он взглянул иначе, словно что-то внезапно изменилось в нем, но давалось это нелегко- он снова отвел взгляд и не глядя мне в лицо, проговорил: - Я вообще теперь не знаю, что меня может беспокоить, после того, что я сегодня узнал. И поднял взгляд. Я тревожно взглянула ему в глаза, ожидая еще одной непостижимой проблемы, и когда он заговорил снова, не сразу поняла, о чем он. - Все изменилось. Жизнь, как раньше – невозможна… Это было непонятно, но очень важно для него и я не выдержала и спросила уже, теряясь в догадках и вглядываясь в его лицо: - О чем вы? Он снова отвел взгляд и продолжил: - О том, что я теперь знаю… Он вскинул взгляд, и я увидела его глаза – в них было так много всего, что я даже не сразу смогла понять, что чувствую и услышала, как он произнес совсем тихо: - Что нам нужно быть вместе. Я смотрела ему в глаза и перед внутренним взором пролетела вся наша непростая история – со сложностями, ошибками, недопониманием и любовью. И я не выдержала этот беспокойный, ожидающий ответа взгляд и подалась ему навстречу. Все в сознании уже путалось, я, поднявшись, прижала его к себе, а он целовал мою ладонь, и я, уже совсем неосознанно проговорила ему: - Отдохнуть вам надо… Мои ладони легли ему на плечи и я взглянула в его глаза. И сейчас в его глазах была лишь радость, они светились восхищением и душевным восторгом и он, поднимаясь, уже не отнял рук и не отвел взгляда и до того, как его губы коснулись моих, я успела уловить, как его глаза стали темными настолько, что невозможно стало определить цвет. Этот поцелуй был совсем иным, не таким, как бывало прежде, во сне или наяву, это было совсем иначе и от этого, совсем не нежного прикосновения, закружилась голова, по телу разлилось тепло, ноги словно ослабли внезапно и уже на краю сознания, я почувствовала, как он быстро и нетерпеливо вынул заколку из моих волос, так, словно мечтал об этом давно. И этот глухой звук упавшей на пол заколки, словно отпустил на волю все, что сдерживалось до сих пор условностями, обстоятельствами и разумом. А потом, потом все было совсем не так, как я представляла это себе. Я никогда не думала, что это бывает так, что душа и тело могут слиться воедино и лететь навстречу, отзываясь на каждое движение, каждое прикосновение с восторгом и страстью, без смущения, робости и стыда. И весь мир сосредоточился на этом одном, любимом человеке, его губах и руках, внезапно осмелевших и горячих, так, как мечталось давно и долго. И это вовсе не было похоже на то, о чем со страхом и смущением, шептались по углам классных комнат гимназистки. Любовь, нежность и страсть – именно так это было. А потом мир разлетелся на тысячи сверкающих звезд и ощущение острого, мгновенного счастья, погасило последние остатки разума и осталось лишь ощущение невероятной радости и покоя. Да, как ни странно, покоя. Все тревоги и опасности, существующие там, за дверью этого гостиничного номера, стали казаться такими далекими и незначительными, по сравнению с тем, что произошло сейчас. И это чувство покоя сыграло со мной злую шутку – я почти мгновенно уснула. Я успокоилась и уснула, чувствуя, что он здесь, рядом и уже уходящим в сон сознанием, успела уловить ощущение его теплых губ на своем виске и улыбнуться ему, уже закрыв глаза и проваливаясь в сон. Звуки. Громкие и странные звуки, словно что-то разлетается на куски – тяжелое и большое. И после звуков пришло видение- огонь и дым, снег, на снегу огонь и крики, в которых слышится боль, страх и ужас. Какие-то люди в военной форме мечутся, по этому горящему снегу, среди криков и стонов и кругом мертвые тела – их много. Кони без седоков, ящики, брошенные посреди поля и хаос, хаос, состоящий из боли, криков, взрывов и паники…Солдат, слепо блуждающий в пустом уже лесу… Звуки уходят лес плавно превращается в тишину гостиничного коридора, на полу корчится от боли человек. Он пытается двигаться, зажав рукой окровавленный бок, пытается подняться и протягивает окровавленную ладонь…он тянет и тянет ладонь вперед и вверх, то ли моля о помощи, то ли пытаясь подняться, ухватиться за нечто…и я узнаю его лицо… Я открыла глаза, села на постели, пытаясь прийти в себя от только что увиденного кошмара. Яков!- мелькнула яркая, как вспышка, мысль и я посмотрела на постель – его не было. Я ладонью провела по гладкой ткани простыни – она была абсолютно холодной, словно здесь и не было никого, подхватилась с постели и вышла в гостиную – здесь тоже его не было – ни пальто, ни трости, ни его самого и я, уже не совсем понимая, что делаю, открыла дверь в коридор и увидела свой кошмар наяву - весь коридор был в пятнах крови, она была везде – на полу, на стене, а в двух шагах от меня на корточках, возле большого кровавого пятна, сидел Коробейников. Мыслей не было никаких, лишь недоумение и растерянность владели мною тогда, я позвала Коробейникова и спросила, с каждой секундой понимая, что случилось нечто страшное: - Что здесь произошло? Он удивился, подошел, спросил, где я ночевала, и спросил, не слышала ли я ночью шум, но меня сейчас беспокоило другое, и я проговорила, едва понимая: - А Штольман где? - Ну, видите ли…он…дома его нету – осторожно ответил Коробейников, видимо, стараясь не напугать.- В управление не явился. Многие видели, как он заходил сюда, но никто не видел, как он отсюда вышел. Я вынужден вам задать один вопрос, скажите, а он был у вас ? Ему, видимо, было неловко задавать этот вопрос, сейчас я понимаю это, но тогда мне было все равно, и я ответила, что да. Поздно пришел, был недолго и ушел. - Выходит, что больше, кроме вас, его никто не видел. – проговорил Коробейников и в этот момент, быстрым шагом к нам подошел Ульяшин и доложил, что он разузнал том, что Штольман пробыл у Нежинской до трех часов ночи. Он словно услышал слова Антона Андреевича и пришел доложить это тотчас. Эти его слова поразили – Он был у Нины, ночью и я, уже не думая о чем говорю, произнесла вслух: - Что? Что значит у Нежинской? Это после меня…так…хорошо…и чья это кровь, как вы думаете? – мысли путались, то, что он был у Нины, еще добавило боли ко всему остальному, но главное не могло заглушить ничто – Где Штольман и что случилось. И Антон Андреевич подтвердил мои еще не осознанные, страшные догадки, те, что я даже мысленно не хотела произносить, он сказал вслух о том, что предполагает худшее. Меня словно молнией ударило, в сознании зазвучало лишь одно слово- нет, нет и я лихорадочно, попыталась заглушить все иными мыслями – я должна найти его, найти и помочь. В моем сне он был жив, жив. Он жив и ему нужна моя помощь. Я встала у двери и собрав все свои силы для того, чтобы это сказать, позвала его, страшась того, что он отзовется, но нет, ничего не произошло. Я повторила снова, с ужасом оглядываясь по сторонам, но ничего не происходило – его не было среди мертвых, это я ощутила тогда ясно и знаю точно до сих пор. Я вышла обратно, сказала это Коробейникову и не поняла, поверил он мне или нет, ответил он словно безразлично: - Хорошо. Это очень хорошо. Я ушла в номер, наспех оделась, стараясь не думать ни о том, что было ночью, ни о том, что сказал Коробейников. Я сосредоточилась на том, что он жив и попыталась вызвать того, кто мог хотя бы что-то знать, дух Разумовского. - Где Штольман? – спросила я и внезапно начала понимать, что он попал в беду, такую, такую, с какой я, вполне может быть, не смогу справиться. Растерянность граничила уже с отчаяньем, я сказала еще раз и увидела князя – он выглядел отрешенным и высокомерным, но мне нужно было знать, и я спросила его: - Скажите мне, где он. Я умоляю вас, хотя бы намекните. Лицо его было непроницаемым, словно маска и я, уже ощущая, как отчаянье сжимает горло, а слезы начинают душить, проговорила: - Кирилл Владимирович, ну вы же всегда были мне другом… И внезапно, с ужасом, я увидела, как меняется его лицо – он был так же высокомерен, но теперь он рассмеялся, он рассмеялся жутким, торжествующим смехом и я проговорила, глядя на него: - Господи, ну неужели же Штольман прав и вы действительно совершили что-то, в чем он вас подозревал? Это вы…вы причастны к его исчезновению? Я умоляла его сказать мне хоть что-то о том, где Яков и что с ним, но он молчал, и казалось, словно был доволен моим унижением. Я поняла, что он ничего не скажет, а Штольман был прав. Слезы уже подступили, и я заплакала от отчаянья. Это не была еще безысходность. Было именно отчаянье и потерянность. Когда слезы кончились, я вытерла глаза, вспомнила его вчерашнее- « Мы должны быть вместе» - и меня охватило иное – я не должна сейчас сидеть здесь и рыдать, этим я ничем ему не помогу. Нужно пытаться искать. И с этой мыслью я оделась и вышла из номера. Тогда мне казалось, что я смогу это сделать, я не знала, как и где буду искать его, но надежда, да даже не надежда – уверенность в этом пришла вместо отчаянья. Я вышла за дверь и услышала голоса, Коробейников спросил у портье: - Может быть, его вынесли - и тот ответил – Может. Я вышла на улицу, еще толком не решив, куда отправиться сначала и лишь прошла пару шагов, как ко мне подошел человек – в цилиндре и макинтоше, он подступил близко и быстро проговорил: - Анна Викторовна, я служу Якову Платоновичу, он велел вам передать это – и он подал мне деловую папку, ту самую, которую Нина, так вероломно выкрала из сейфа, и я, еще не придя в себя от этого удивительного происшествия, взяла ее у него и, опомнившись, тотчас спросила: - Где он? - Не знаю. Всего доброго – ответил он, не глядя мне в лицо, и уже собрался, было, уйти, но я задержала его: - Подождите. Когда вы его в последний раз видели? – спросила я с надеждой, но он не дал мне ее. - Вчера. Поздно вечером. Он попросил передать, чтобы вы сохранили эту папку и никому ее не показывали. - Сохранить для чего?- тут же спросила я. - Для него. Он придет за ней. Внутри – письмо для вас. Прощайте – он проговорил все это, и снова попытался уйти, и я снова не смогла отпустить его – эту единственную ниточку, оставшуюся у меня сейчас от Якова, и попросила его о помощи, но он совершенно спокойно ответил: - Нет, нет, он вчера совершенно ясно сказал, что если он не придет в условленное место, мы с товарищем должны срочно покинуть город. - Как? Вы же ему служили – не понимая, спросила я, я действительно, думала тогда, что люди, которые работают вместе над такими вещами, что их связывают некие отношения и они не только по долгу, но и дружеские, но я снова ошиблась, оказалось, что это всего лишь контракт и не более. Это было еще одно неприятное открытие, и я спросила его о том, не знает ли он хотя бы, что Яков собирался делать дальше. Мне нужно было знать хотя бы с чего начать мои поиски, но я совершенно не знала, с чего. - Вы прочтите письмо, возможно, там все ответы – проговорил этот человек на все мои вопросы и взглянув на меня в последний раз, зашагал прочь и быстро растворился в толпе. Я проводила его взглядом, подумав, что, возможно, он и прав и раскрыла папку. Письмо лежало сверху, и я вынула его, ощущая, как дрожат пальцы. Это письмо я помню наизусть, оно хранится в ящике комода, вместе с этими проклятыми документами и я все еще верю, что то, что там написано – сбудется и он придет за этой папкой. « Драгоценная моя Анна Если эти документы у вас, значит, у меня возникли трудности. Прошу вас сохранить эту папку до тех пор, пока я не приду за ней. Простите, что вовлекаю вас, но, никому больше, я эти бумаги доверить не могу. Не показывайте их никому, а лучше и сами их не смотрите. Я люблю вас. » - Я люблю вас – повторила я вслух, прижав это письмо с этими строчками, написанными любимой рукою, к груди. Он оставил это мне. Мне нужно спрятать это ото всех, до того дня, когда он вернется – пришла уже более светлая мысль и я, прижав к себе то, что он доверил мне, вернулась в гостиницу. Эти его слова, всего три слова, которые он так и не сказал мне вслух, сказали обо всем. Он написал их вчера, еще до всего, судя по тому, что сказал филер – все это пролетело в сознании мгновенно, пока я поднималась по лестнице и как бы ни было больно сейчас, это грело душу. Я вошла в номер, спрятала папку и поняла, что мне просто необходимо увидеть Нину. То, что он заходил к ней, после того, как ушел от меня, было не слишком приятно осознать, но она могла знать что-то, хотя бы что-то о нем – это было главным, и я постучала в дверь. Было довольно мерзко на душе, но не сделать этого я не могла. Она впустила меня, и я с порога спросила: - Он был у вас вчера? - Приходил поговорить – ответила она. Выглядела она жутко – бледная. с кругами под глазами и каким – то странным, беспокойным взглядом. - Поговорить? И что говорил? – спросила я, глядя, как она нервно затягивается пахитоской. - Ничего особенного. Больше молчал.- странно ответила она и непонятно было о чем она хочет сказать вообще. - Был подавлен - добавила она и тут я поняла, что она лжет. Снова лжет мне, делая это нарочно, чтобы ударить больнее. Это слово – «подавлен» - сказало все. Я вспомнила лицо Якова, его глаза, в которых была любовь, и было восхищение, и радость и это слово, совсем не подходило к тому, что мне представилось. Он мог быть каким угодно- раздраженным, ироничным, даже злым в тех условиях, в каких оказался, но чтобы он был подавлен - такого я представить не могла. Она вся состояла из лжи и желчи и желчность свою не преминула выказать чуть позже. Видимо, мои мысли, отразились на моем лице, потому как она спросила тотчас: - Что вы на меня так смотрите? Я сама в ужасе. Я не верила ни единому ее слову, но все же сдержалась и спросила о главном: - Он не говорил, что собирался делать сегодня? - Нет – ответила она и я подошла ближе, для того, чтобы хоть попытаться заглянуть ей в глаза и понять, лжет она или нет, знает о чем – то или скрывает. - Неужели вы ничего не слышали? – спросила я, понимая, что если, как только он вышел, случилось то, что считают все, то она, скорее всего не могла этого не слышать.- Там пятна крови под самой вашей дверью. - Как и под вашей – мгновенно нашлась она. Это действительно, было так – кровь была по всему коридору, на лестничных перилах и даже на выходе из гостиницы. Я сказала ей, что спала крепко, и она тут же снова ударила – больно и хлестко: - И я тоже. Уснула сразу, как Яков вышел – ответила она абсолютно ровным тоном, и мне стало тошно. Я поняла, что напрасно пришла, повернулась было, чтобы уйти и тут заметила открытый сундук, стоящий посреди комнаты. Я и не заметила сразу, как вошла и спросила ее: - Уезжаете? - Уезжаю- ответила она а я подумала- Господи, как же долго эта женщина была здесь а теперь она внезапно уезжает, именно тогда, когда Штольман пропал. Мысли снова начали путаться между собой, слезы навернулись на глаза, я уже дошла до двери и внезапно, меня остановил ее нервный и искренний оклик: - Он жив?! Я обернулась – в лице ее действительно жило острое беспокойство, я, не зная, как и реагировать на такое, все же не смогла не ответить: - Жив. - Точно?- переспросила она взволнованно, с неким странным оттенком, словно не за жизнь его беспокоилась, а неизвестно о чем. Это я ощутила ясно. И мне стало противно. Противно видеть ее и говорить с нею, и ответила я ей, едва сдерживая уже себя: - Абсолютно. На ее лице промелькнуло странное выражение, и она добавила уже спокойнее: - Обещайте, что если что-то узнаете – сообщите. И я не поверила ей. Не поверила ее обеспокоенности и прочему, и всему другому тоже не поверила. Эта странная и опасная женщина была способна на многое. Слишком многое, чтобы жалеть ее или доверять ей. Разговор дался тяжелее, чем я думала. Еще одна ниточка оборвалась, и отчаянье снова начало подбираться, заполняя сознание мрачными мыслями и выматывая душу. Неизвестность уже начинала пугать, и на душе становилось все тяжелее, я не знала, где его искать и что теперь делать. Слезы снова подступили, и сдержать их я не смогла, они покатились по лицу и я не смахивала их, прижавшись спиной к двери номера, и воспоминания о совсем недавнем, лишь добавляли отчаянья и боли. Я вытерла слезы и попыталась снова позвать князя, но он не приходил, я попыталась снова, он не пришел и я внезапно поняла, что что-то не так. Что-то изменилось во мне, словно в душе что-то исчезло и пришел страх - что это? неужели с Яковом что-то случилось, что-то, что забрало у меня все, что пришло вместе с ним? В это я не поверила, но то, что случилось что-то, было и я, уже догадываясь, что могло случиться, начала звать всех, кого могла позвать сейчас – Разумовского, магистра – но ничего не происходило – вселенная молчала мне в ответ и это молчание отзывалось в словно опустевшей душе отчаяньем и я, уже понимая, но, не веря до конца, позвала ту, что явилась мне в самый первый раз- свою бабушку. И снова явилась мне лишь тишина. Я больше не чувствовала ничего. Все исчезло. Ушло. Я растерялась. Мысли ушли, я в растерянности оглядывалась по сторонам, пытаясь ощутить хоть что-то, но нет. Было лишь ощущение пустоты и потерянности. Это утро, полное крови, боли и слез, сделало свое дело – от потрясения дар ушел. Через некоторое время я осознала, что теперь мне придется полагаться лишь на себя. Было неясно, вернется дар или нет, но я вспомнила, что утром, когда я звала Якова, тогда дар был еще со мной и в том, что он жив я не ошиблась. Беспокоило другое – теперь , если я не могу узнать, то как я смогу понять, если что-то случится и помочь, сейчас, пока не случилось. И я решила заняться поисками сама. Если я не могу видеть тех, кто мог бы помочь, да и они не хотят сами, то единственное, что я могу сделать попытаться найти его или хотя бы отыскать следы. Я решительно вышла из номера и лицом к лицу столкнулась с Уваковым. Он лишь кивнул мне и совершенно ничего не сказал. Абсолютно. Лишь взглянул в глаза холодным взглядом и все. Я прошла мимо другого человека, в котором уловила облик того самого курьера о котором говорил магистр и вышла из гостиницы, ощущая их взгляды на себе. Я летела к усадьбе Разумовских и еще издали заметила экипаж князя, стоявший поодаль, распряженным и брошенным. Я осмотрела его весь – с тента до колес и на облучке увидела кровь. Пятна крови, довольно свежие, но уже потемневшие ярко виднелись на светлой мешковине, покрывавшей сиденье. Я сняла перчатку и коснулась пятна ладонью, в надежде на то, что все же, смогу что-то увидеть. Кровь действительно была свежая и когда я отняла пальцы – то они были в крови, и вздрогнула, услышав голос: - А вы чего здесь, ваша милость? Это был конюх, я попыталась поговорить с ним, выяснить что-то, но на все мои вопросы, он ответил лишь о том, что спал в конюшне, ничего не знает, а экипаж вчера брал Жан, которого теперь нигде нет. Самое ужасное было то, что я поняла еще до того, как пришла сюда- что даже если дар мой ушел не навсегда, князь мне все равно ни о чем не скажет и взывать к нему абсолютно бессмысленно. Но я все же попыталась. И снова поняла, что у меня ничего не выходит. И вот теперь пришло отчаянье- злое и темное. Я посмотрела на свою ладонь – кровь на ней могла принадлежать, кому угодно и я в нерешительности застыла, задумавшись. Было холодно и серо – декабрь нынче был холодный и снежный – скоро придут сумерки- пришла ненужная, неожиданная мысль и тут я услышала шуршание шагов и обернулась – ко мне, оскальзываясь и торопясь, спешил Ребушинский. Он подлетел ближе и воскликнул еще на бегу: - Ну что, он не пришел? Этого человека я точно сейчас видеть не хотела, попросила оставить меня, и пошла от него подальше, не в силах сейчас говорить ни с кем, а уж с ним тем паче. но он все кричал мне вслед: - Да я же все видел! Красочная зарисовка в моей газете – Миронова вызывает дух князя на месте его убийства! Анна Викторовна – не волнуйтесь- духи своенравны! Эти мерзкие крики летели мне вслед и я уже зажала уши, чтобы только не слышать его визгливого , отвратительного голоса. - А вы еще сюда придете? Анна Викторовна, а где Штольман? Говорят, он пропал, его нигде нет. Он не унимался, этот ненормальный, без чести и совести, человек и я обернулась уже к нему и ответила: - Оставьте меня уже в покое, мерзкий вы человек. Я не знаю ничего! Но он не унялся: - Ну как же так, Анна Викторовна? А кровь возле вашей двери в гостинице? Это таинственная история! Мои читатели просто с ума от этого сойдут! Анна Викторовна, ну куда вы бежите, постойте! Я знаю, где Штольман! Все, что он кричал до этого, было отвратительно и мерзко, но эти последние слова поразили как громом, когда я осознала, что именно он сказал. В смятенном уже отчаяньем сознании блеснула надежда, маленькая и робкая, но надежда. Она тотчас же начала подсовывать доводы рассудку о том, что Ребушинский вполне может что-то знать, и я вернулась к нему и схватив его за рукав, спросила: - Алексей Егорович, что вы знаете? И он, словно бы сочувствуя даже, произнес: - Так с утра болтали людишки на площади, что видели какого-то человека раненого, там, на окраине, где склады. Я смотрела ему в глаза и понимала, что выбора у меня нет и ниточек других нет тоже, и согласилась пойти с ним. До места мы добрались быстро и оглядываясь кругом, я все же предупредила его о том, что задушу его собственными руками, если он мне соврал. Он побожился, что не соврал и снова сказал о том бездомном, Митрии, который с утра рассказывал о том, что видел раненого. Нигде никого и ничего видно не было, кроме брошенного возле склада, уже чадящего, костра. Мы подошли к костру, позади нас внезапно скрипнул снег, мы обернулись и увидели бегущего прочь человека. Видимо, одного из тех, о ком говорил Ребушинский. Мы окликнули его, он так и бежал дальше и тут неподалеку тоже раздался крик: - Стой! И я узнала голос Коробейникова. Из ворот склада вышли двое, а за ними Антон Андреевич. - Ну что за люди…- сокрушенно проговорил он и добавил уже мне- Анна Викторовна… - Вы Дмитрия ищете? – спросила я, надеясь уже, что общими усилиями мы сможет что-то узнать. Он подтвердил, что да, но похоже было, что все мы зашли в тупик – никого видно не было, Коробейников и Ребушинский начали пререкаться между собой насчет источника сведений а я, не зная уже, что делать от отчаянья, неизвестности и уже откуда – то пришедшего раздражения, крикнула вслух: - Митрий! И начала метаться по этому двору, повторяя это имя, но никто не отзывался. Я смолкла, огляделась вокруг и внезапно увидела, как у ящика для соломы, стоящего возле склада, открылась крышка и наружу начал выбираться человек, видимо, разбуженный моими окликами Разговор с Митрием вышел непростой. Мы с Коробейниковым пытались выведать у него хоть что-то, а он упирался. Но, когда он проговорил о том, что видел фараона, а на вопрос Антона Андреевича, откуда он знает, что это фараон, ответил: - Так видно же- морда полицейская – я поняла, что мы на правильном пути. Мы продолжили спрашивать, Митрий куражился и требовал денег и получив желаемое, ответил нам на вопрос, в чем был одет человек: - Ну, плащ на нем был такой и картуз – проговорил он и сердце мое забилось где-то в горле, а этот человек все тянул и ничего не говорил, требуя денег, а потом и вовсе попросил, чтобы я помогла ему в чем – то. Я поняла, что он дар мой имеет в виду и похолодела. Коробейников пригрозил его прибить, на что Митрий воскликнул: - А прибейте! И фараона своего не найдете! - Что вы от меня хотите? – уже не думая ни о чем, спросила я и он ответил: - Подружка моя, Валюха, померла, спросите, где пять рублей спрятала – так и не нашел. - Это невозможно – честно ответила я, лгать у меня теперь не получалось, а дара не было. - Это отчего же?- вскинулся Митрий, и я попросила у Коробейникова: - Есть пять рублей?- тот отрицательно качнул головой. Ребушинский на мой взгляд ответил тем же а меня внезапно охватили гнев и злость – всем, всем от меня всегда было что-то нужно, а сейчас, когда нужно мне – все шантажируют, лгут и снова ищут выгоды для себя. И я не знаю, откуда и силы взялись и злость такая, что я прижала к горлу Дмитрия трость и вынудила его ответить. Я, верно, была страшна и способна на что угодно и Дмитрий это понял и на мой крик уже, указал на склады на противоположной стороне- пустые и заброшенные. Мы все трое бросились туда, и я внезапно поняла, что Ребушинский здесь лишний. Я остановила Коробейникова и, не вдаваясь в детали, сказала ему, что нельзя, чтобы Ребушинский видел Штольмана. Он согласился тотчас и я лишь теперь понимаю, чего ему стоило помогать мне. Эти люди еще были здесь, в городе и они еще доставят нам много страшных минут. Тогда я придумала быстро – заманила Ребушинского в заброшенный сарай и мы просто дверь подперли рогатиной, чтобы он не вышел. Теперь , когда мы устранили потенциальную угрозу в лице Ребушинского, я стремглав кинулась туда, куда указал Дмитрий. Ребушинский кричал угрозы о том, что расскажет обо мне, как о шарлатанке, но нам было не до него. Сейчас я поняла, что с такими людьми вовсе нельзя иметь дела, за все эти дни, что прошли с той последней, трагической ночи, Ребушинский написал много такого из-за чего мне сложно даже выбираться в город, и я перестала там бывать. А тогда мы влетели в здание склада и под лестницей на второй этаж, на стене, я тотчас заметила свежее пятно крови. Пятна были на перилах, на стене и их было много – яркая и алая кровь пугала до ужаса и я выглядела, видимо, жутко, потому как Коробейников, глядя мне в лицо, предложил: - Анна Викторовна, может, вы здесь останетесь? Но я в ответ ему промолчала и лишь начала громко звать Штольмана, обратив лицо вверх, на второй этаж, но никто не отзывался. Наконец, мы оказались перед запертой дверью в зал, на косяке ее отпечатался кровавый след от чьей-то ладони и я, замерев от ужаса, вгляделась в щель между створками- человек, пошатываясь, стоял у стены, на нем был знакомый темный плащ с капюшоном и картуз, но лица было не разглядеть. Я, уже не помня себя, принялась биться в эту запертую дверь и звать Штольмана и Коробейников, уже не выдержав всего этого, осторожно отнял меня от двери, разбежался и ударив плечом, выбил дверь внутрь. Я подбежала к человеку, который уже сидел у стены, приподняла голову и увидела, что это не Яков – это была его одежда- картуз и плащ, но человек, сидящий передо мной со смертельно бледным лицом, был мне смутно знаком. Я вгляделась и узнала – это был тот самый филер, к которому я выходила вчера вечером, когда не пустила Штольмана за порог. - Это человек Штольмана- сказал Коробейников, присев рядом на корточки, осмотрел и добавил: - Ножевое ранение в живот. Он мертв. Я сказала, что знаю его, вчера встречались, и тут Коробейников, неожиданно быстро спросил: - Зачем? Я смотрела на мертвого филера и именно тогда ясно и четко осознала, что происходит – что мир вокруг не черно белый, что и полиция есть разная и что игра, в которую нас- меня и Штольмана, втянули князь и Нина – смертельная и что доверять теперь нельзя никому. И когда Коробейников спросил о том, зачем я встречалась с филером, я не ответила. «Не показывайте их никому…» - никому- вспомнилось мгновенно и я лишь ответила Коробейникову о том, что на филере одежда Штольмана, на что Коробейников начал говорить странные вещи, а когда я сказала о том, что в этой одежде Штольман скрывался от полиции, которая его преследует, то, видимо, посчитав это за оскорбление как-то очень раздраженно ответил: - Простите, я в этом не виноват Анна Викторовна, так сложились обстоятельства! Я посмотрела на него, но не сказала ничего, все это было еще одним, маленьким штрихом к прочему темному, что вырисовывалось все четче. - Выходит, что он виделся со Штольманом, уже после того, как я опрашивал служащих в гостинице…почему на нем одежда Штольмана? – вслух рассуждал Коробейников, обыскивая труп. Он вынул откуда-то две бумажки, положил их на стоящую рядом бочку и продолжил далее. Я взяла верхнюю и прочла – это был адрес, местный, затонский адрес и я, пока Антон Андреевич не заметил, убрала ее в рукав. Коробейников поднялся и взял в руки вторую, ту, что я оставила: - Билет в Петербург, на поезд. Хотел уехать, да не успел – услышала я, но меня беспокоила уже иная мысль – адрес, написанный на бумажке и то, что сказал Антон Андреевич о том, что филер встречался со Штольманом уже, возможно, утром, дало новую надежду, Появилась новая ниточка, которая могла привести меня к Якову. Я двинулась уже было к двери, но Коробейников задержал меня, спросил, куда я и предложил вызвать дух филера и узнать у него все, я честно ответила, что не могу. - Почему вы не хотите помочь? Он наверняка знает, где Штольман – проговорил Антон Андреевич и его тон снова испугал меня своей настойчивостью. Но он не понял меня, и я повторила ему снова: - Я больше не могу. Он долго смотрел в мои глаза, и я поняла, что он, наконец, понял, о чем я и молча снова пошла к выходу, но он снова не дал уйти, окликнув: - Анна Викторовна… Я посмотрела ему в лицо, и он спросил неожиданно: - Вы ничего не хотите мне сказать? Что он хотел услышать от меня? Я так до сих пор и не знаю. Но о чем я могла сказать ему и зачем? Мне нужно было спешить тогда, и я ушла, не сказав ему ничего. Я пошла навстречу последней сложности, связывающей меня с Яковом. Теперь с ним нет сложностей. Теперь нет ничего. Уже несколько долгих дней я словно не живу. И, иногда, кажется, что прошли годы с того, злополучного утра, разделив жизнь пополам. А тогда я вышла на улицу и отперла Ребушинского. Он выскочил, извергая проклятия и дрожа от холода, но когда подошел ко мне и взглянул в лицо, показалось, что он словно сочувствует. Он спросил о Штольмане, я сказала, что ничего не нашли и он, отправившись уже было к складам, внезапно остановился и рассказал о том, что в утро убийства князя, видел одного из петербуржских полицейских, выходящим из княжеских ворот. Я догадалась, о ком он говорит, вынула лист с портретом курьера и показала ему. Ребушинский потрясенно взглянул и подтвердил, что да. Он полетел к складу, а я остановилась в растерянности, размышляя о том, что происходит. Пошел снег, поднялся ветер, начиналась метель. Было холодно, словно и природа уже была готова предупредить о том, что грядет нечто грозное, холодное и мрачное – безвестие. Я, поначалу, быстро зашагала в сторону центра города, адрес явно был там, но по прошествии того, как я шла, меня начало охватывать странное чувство- я начинала понимать, что вообще произошло со мной – теперь я лишилась единственного, дорогого мне человека, который любит и понимает меня и которого люблю я. Теперь я лишилась дома, поскольку – как мне вернуться туда, после всего и после того, как они так поступили со мной, и я лишилась дара – того, что могло бы пролить свет на то, что случилось со Штольманом или хотя бы как – то прояснить его судьбу. И в моих мыслях все эти события сложились в замкнутый круг, замкнутый и без единой надежды на то, что возникнет хоть подобие просвета. Я уже не спешила по адресу. Я подошла к витрине – за ней уже, к скорым праздникам, стояло то, что рождает тепло, свет и любовь – рождественские свечи, елочные игрушки, стеклянные бусы и серпантин, а перед стеклом, прямо перед моими глазами, на невидимой ниточке, парил ангел с тонкими, изящными крылышками. Я заворожено вглядывалась ему в лицо, уже моля об одном – пусть все разрешится, пусть он будет жив, пусть…Послышался звонкий смех, я обернулась – из дверей лавки выходили Зуев и Ульяна – счастливые и радостные, с руками, полными свертков, они остановились, заметив меня и Ульяна улыбнулась мне, а Зуев поклонился почтительно. Это было, словно глоток свежего воздуха, после грязного, темного подвала. Эти люди, смотревшие на меня с сочувствием и благодарностью, словно вернули меня к жизни. Я вспомнила все это, всю их историю, они ушли, еще раз улыбнувшись мне, я посмотрела им вслед и вдруг еще один человек из прошлого улыбнулся мне – мимо шел Ваня, тот самый мальчик, которого мы со Штольманом спасали вместе прошлой зимой. И я снова вспомнила все – и дядю, и Ваню и Штольмана у заснеженного крыльца, согревающего дыханием мою руку. Они уже ушли, а я очнулась только, когда услышала, радостное: - Анна Викторовна…Анна Викторовна Взглянула перед собой и увидела Егора – вот уж кто был рад и счастлив видеть меня. Он радовался искренне, мы обнялись и какое-то светлое чувство, ушедшее было совсем – вернулось. С Егором мы даже поговорили немного, на душе стало чуть светлее и больнее одновременно – всем этим людям мы помогли вместе. Вместе с Яковом. А теперь я здесь осталась одна. И я, уже словно все время думая об этом, шла уже без интереса, взглядывая на номера домов. Осознание того, что его нет – начало приходить реально и неумолимо и оно все больнее и больнее царапало душу. Иные люди так и косились на меня, но мне было уже все равно. Я снова остановилась у витрины, когда-то, здесь, глядя в это стекло, я услышала голос за спиной, звучащий раздраженно и нервно: - Ну и что вы собираетесь делать? Арестовать модистку? Это воспоминание тоже больно ударило, но тут я внезапно уловила в отражении стекла нечто странное – я узнала человека, который стоял на другой стороне улицы и наблюдал за мной – это был Жан, страшный человек- убийца. Я вспомнила его тотчас, как он легко сломал шею горничной, и поняла, что этот человек не просто так смотрит на меня. Как бы мне ни было плохо, страх пришел тотчас – он пришел за мной- подумала я и не таясь, быстро пошла вдоль улицы. Свернув в подворотню, я оглянулась – он шел следом, теперь я осознала, что он действительно идет за мной. И как бы ни было больно – мне внезапно захотелось жить. Я знала, что Яков жив, верила в это, и хоть сейчас все было плохо и страшно, эта вера, надежда и любовь, гнала меня быстро, для того, чтобы спастись. Я добежала до заброшенного дома, в котором убили мадам Дэбо и заскочила внутрь. Это была, наверное, не самая лучшая мысль, но куда мне было бежать? В полицию, которая превратилась внезапно непонятно во что? Домой, где неизвестно, ждут ли меня после всего? Я слышала его шаги в передней, когда он вошел в дом и уже вдоль лестницы постаралась пробираться бесшумно, думая, что он тоже будет красться за мною. Однако он не крался. Я выглянула через перила – он быстро поднимался по лестнице, совершенно не таясь, и во мне поселилась паника. Я метнулась дальше, в зал и услышала, как он спокойно произнес еще там, на лестнице: - Анна Викторовна, да будет вам. Давайте спокойно поговорим. Теперь я думаю, что, наверное, нужно было попытаться, но знания о том, что и как может делать этот человек, вселяли лишь ужас. И его предложение поговорить, воспринималось, как решение убить без хлопот. - Я задам вам всего несколько вопросов о Штольмане – снова проговорил он, и я услышала, что его шаги приближаются. Я отступала и отступала, путаясь в шторах и переходах между комнатами. Он неотступно продолжал идти по моим следам и при этом говорил разное: - Анна Викторовна, в этом доме нет второго выхода. Вы никак не сможете проскользнуть мимо меня. Я, услышав это, пошла быстрее, но и он прибавил шаг. Я выскочила в коридор. В панике, захлестнувшей сознание. заметалась по комнатам, понимая уже, что он прав а я в ловушке. И он пришел. Я остановилась уже в самой дальней комнате, встала против двери и приготовилась к самому худшему. Он вошел – в руке его был револьвер и нацелен он был на меня. И я, думая о том, что это последние мои минуты, спросила его, подумав о том, что если он знает и скажет мне это, то умирать будет легче: - Скажите мне, Яков жив?! Он смотрел мне в глаза, не отводя взгляда, долго и внимательно. Затем послышался сухой щелчок, отщелкнутого затвора револьвера, он улыбнулся холодной, странной улыбкой и проговорив: - В каждом несчастье ищите женщину – вышел мимо меня, через соседнюю комнату. Я опустилась на пол, силы оставили меня и снова пришла равнодушная мысль – а зачем? Зачем он оставил меня здесь, без того, кого я искала так долго и так безрезультатно. Эти мысли в тот день постоянно сменяли друг друга – от надежды к ужасу, от света к мраку. Я провела ладонью по лицу, вспомнила об адресе и пришла в себя – если Жан оставил меня в живых и Штольмана он, судя по всему – не убивал, то нужно все же узнать, что там, с этим адресом. А вдруг там Штольман или знак, или записка. То, что этот адрес был у филера – внушало доверие и я поднялась, взяла себя в руки и отправилась искать адрес. Нужный дом я нашла быстро. Шторы на окнах были не задернуты, и я заглянула внутрь. Заглянула и обомлела – там, в комнате, обстукивая и прослушивая стены, передвигалась от стены к стене- Элис. Она делала это быстро и чуть суетливо, было ясно, что она ищет что-то, ищет и не находит. Это поразило. Встретить ее здесь, за таким занятием да еще после всего, было странно. Доверять теперь нельзя было никому, и когда я вошла, то убедилась в этом вновь. Элис простукивала пол, отвернув ковер и ползая на корточках возле стола. Она, видимо, не нашла, что искала. бессознательно оглянулась на дверь и вздрогнула, увидев меня. однако радости от встречи на ее лице я не заметила. - Вы!- воскликнула она странным тоном, и я спросила тотчас: - Удивлена? Я тоже. Что ты здесь делаешь? - Ничего. Как хорошо, что это ты…- услышала я а во мне уже начало подниматься глухое, злобное раздражение – ради этой странной девушки я лишилась семьи, а Штольман, возможно, жизни и ей хватало наглости морочить нам обоим головы своей мнимой болезнью, да и вообще, что мы знаем о ней? Что? Откуда она здесь, зачем? – подумала я и спросила: - Что это за место? - Это место Штольмана – ответила она, и имя больно отозвалось в душе. – Секрет. Здесь он встречать свои люди – объяснила она настороженно, но вполне по дружески, и я спросила снова: - Откуда ты знаешь об этой квартире? - Он сказать, если быть плохо- идти сюда. Получается, что они виделись, когда- промелькнула мысль и я спросила прямо: - И где Штольман? - Не знать. Он давно сказать. Вчера сказать. – она отвечала быстро, но поверить ей было сложно, особенно в то, что она встречалась с ним вчера. Она лжет, зачем? Я переспросила ее и снова подступило раздражение и уже с этим чувством, я взяла подсвечник, выбросив свечу и превратив его в оружие, взяла стул и поставив перед ней, опустилась и решила, что пора выяснить все. Элис с испугом уже наблюдала за мной, но мне уже не было дела до ее чувств. Все лгали и изворачивались и это начало злить. - Он вчера не мог тебе этого сказать. Папку с документами ищешь?- я пыталась оговорить прямо и коротко, она покачала головой и со страхом ответила: - Не знать папка, нет. - Врешь. Ты все время всем врешь – сказала я то, что думала. Лицо ее приобрело растерянное выражение, и она метнулась ко мне со словами: - Почему ты так говоришь? - Стой! – остановила я ее, взяв подсвечник удобней и уже не помня себя от гнева. - Ты мой друг – проговорила она, потрясенно глядя на меня а я вспомнила, как вместо того, чтобы говорить с дочерью. Лоуренс посчитал важным совсем иное, и из меня вылетело: - Я тебе поверила. Я тебя пожалела а ты…Ты кто?- я высказала ей все о чем хотела спросить или почти все, но она снова непонимающе воскликнула: - Я Элис! – и снова попыталась шагнуть ко мне, но я снова ее остановила: - Стой! Меня за последние сутки пытались убить дважды. И я тебя очень прошу, не надо резких движений делать. - Хорошо, хорошо – ответила она испуганно а я , наконец, решила, что пора уже говорить начистоту: - Теперь расскажи мне с самого начала – кто ты такая?- спросила я уже жестко до невозможности, сама этому поразившись. - Я рассказать. Я все рассказать – твердо заявила она, и в этот момент в комнату вошел этот курьер с неимоверно жестким выражением лица, а за ним Уваков. В руке курьера был револьвер, я отступила назад, и он вырвал из моей руки подсвечник легким, небрежным, движением. Уваков посмотрел на меня и спросил удивленно словно: - Анна Викторовна? Позвольте полюбопытствовать, что делают две юные барышни на явке заговорщика Штольмана? Он оглянулся на Элис и добавил – Мисс Лоуренс, если не ошибаюсь? Давно желал с вами познакомиться… Затем он снова обернулся ко мне и воскликнул театрально: - Как это понимать, Анна Викторовна? Он был лжив от макушки до пят и я не удостоила его ответом и тогда он тотчас отплатил за это: - Обыщи ее- приказал он спокойно и холодно курьеру, и я испугалась. Сильно. До дрожи в ногах. А тот уже подступал ближе, и я попыталась остановить его: - Не смейте ко мне прикасаться! Но Уваков, словно в ответ на мой возглас, жестко скомандовал вновь: - Обыскивай! Курьер подступил совсем близко, я взвизгнула от ужаса и унижения и взглянула в лицо Увакова – у него было странное выражение лица, словно заинтересованное и брезгливое одновременно и когда я расстегнув крючки на пальто, достала портрет, я уловила, как в его глазах, мелькнуло что-то хищное. Я отдала портрет курьеру и сказала, что больше у меня искать нечего. - Господин Жиляев, вам не кажется, что это ваш портрет?- воскликнул Уваков, посмотрев и спросил тотчас- Откуда он у вас? Этот недочеловек пытался притворяться человеком. Все, что произошло в этой комнате, было унизительно и гадко, но мне отчего-то показалось, что это только начало. И я не ошиблась. Он объявил о нашем задержании и под конвоем, по улице, довел до управления. Эта прогулка мне тоже дорого обошлась. В участок, за эти полтора года я входила с разными чувствами, но с такими – никогда. По знакомому коридорчику мы прошли в знакомый кабинет. Элис по пути уже исчезла, а я этого даже не заметила, слишком много воспоминаний возникло тотчас и мне стоило большого труда их заглушить. Мы вошли в кабинет, в углу, у шкафа отчего-то, уже сидел на стуле полицмейстер, а Уваков начал допрос – зачем я пришла туда, я ответила совершенно искренне, что пришла туда в надежде найти там господина Штольмана. Он прекрасно знал об этом сам и играл со мной в эту жуткую, мерзкую игру. - В этом городе все ищут Штольмана.- с издевкой, проговорил он, прохаживаясь по кабинету и изредка останавливаясь, чтобы взглянуть на меня. И тотчас задал вопрос: - Откуда же у вас адрес? Я не стала говорить, откуда, это было немыслимо в создавшемся положении, да еще и при полицмейстере и я ответила иначе: - Он мне прежде говорил об этой квартире. - А…этот рисунок, откуда он у вас? – снова спросил он, казалось, что он спрашивал спокойно, но в тоне сквозила некая странная, затаенная злоба. И я ответила так, как чувствовала: - Подобрала на улице. Этюд интересный. Он усмехнулся и проговорил: - Очень интересный. И по странному стечению обстоятельств, на нем изображен господин Жиляев. И он позволил себе хамство, чувствуя свое превосходство явно и желая унизить, проговорив о том, что подумал бы, что я ношу с собою портрет Жиляева по другой причине, но ведь он знает, что сердце мое принадлежит Штольману, он издевался откровенно и я вспылила: - Вы забываетесь. - Ах, простите – с издевкой, проговорил он, но тут мои слова подхватил Трегубов, воскликнув: - Действительно! Уваков обернулся к нему и ответил мерзко: - Я попросил прощения. И снова издеваясь, задал следующий вопрос, не менее странный, чем все предыдущие: - И вы нашли там Штольмана? И я ответила ему, поскольку не ответить не могла, все же это был допрос, ответила ему то, что он и без этого знал: -Нет, не нашла. И тут Трегубов попытался выяснить все для себя, то, что ему я объяснить не могла, и Уваков это знал, так как, услышав вопрос, ухмыльнулся в усы. - Вы знаете, господа, это вас совершенно не касается – ответила я, попытавшись вложить в эти слова, все свое презрение к ним и ко всему происходящему. - А вы, господин Уваков, вместо того, чтобы искать пропавшего человека, спектакль здесь разыгрываете. - Это почему же? – спросил он, и я уличила его, напомнив наш вчерашний разговор, когда он сказал мне о том, что вся эта шпионская интрига выдумана исключительно дабы усыпить бдительность господина полицмейстера. Я попыталась ударить его, его же оружием, он понял это, глядя мне в глаза, однако ответить не успел, так как Трегубов тут же возмутился. - Я вам позже объясню, женские уловки – ответил ему Уваков на его возмущение. Он не сводил взгляда с моего лица, и время от времени от его взгляда становилось холодно. Они еще пререкались с полицмейстером, Уваков и ему нахамил, но тот больше не стал связываться, а снова ушел в свой угол. А я попыталась собраться с мыслями, но не успела. - Это вы убили князя Разумовского? – услышала я и поняла, что он сейчас отыграется за все. - Это просто нелепо – сказала я, не глядя на него, а он продолжал свое: - Ну, тогда, быть может, князя убил Штольман? Это уже было слишком, я подняла взгляд и сказала ему в лицо: - Я требую адвоката. Больше я говорить не буду. Он посмотрел мне в лицо со странным выражением, обошел молча стол и, опустившись на место Штольмана, внятно и раздельно, сказал: - Нет, вы будете говорить. Потому что это дело о государственной измене. Я взглянула ему в глаза и снова, в который раз за эти недолгие дни, увидела в человеческих глазах, нечеловеческий, фанатичный блеск. - И расследуется в особом порядке.- договорил он, сквозь зубы и я ощутила ненависть, первый раз в жизни я поняла, что это такое. И было странное чувство – некая смесь страха, гнева и отвращения от понимания того, что все обвинения абсурдны и нелепы и оттого, что обстоятельства сильнее меня. А этот человек, сидящий сейчас на месте другого, который был в сотни раз лучше его во многом, вел себя так, чувствуя себя правым и зная, прекрасно зная, что таковым не является. Наверное, я смогла бы ударить его сейчас, столько всего дало мне это новое, доселе неведомое чувство – ненависть. Этот человек, Бог знает, каким образом сам связанный с этими шпионскими делами, теперь, используя свое превосходство, ставит все с ног на голову и имеет на это право, Господи, боже мой – подумала я и спросила тихим от негодования тоном: - Государственная измена? И он понес абсолютную чушь про Элис, про шпионство и заговор и я молча уже слушала его бред, сознавая, что ловушка оказалась капканом и он волен сделать со мною теперь все, что ему угодно. В его бреде возникла секундная пауза, дверь без стука отворилась и вошел городовой, пытаясь растерянно доложить: - Ваше высокородие…тут это… Но кто-то, невзирая на его доклад, уже вошел, и при виде этого незнакомого человека у Увакова вытянулось лицо, он вскочил, на лице его застыло выражение страха и подобострастия одновременно и он растерянно проговорил: - Господин полковник… - Господин Уваков – только и сказал вошедший тоном, не предвещавшим ничего хорошего. Он отвел взгляд от Увакова, обернулся ко мне и проговорил мягко, но четко: - Разрешите представиться, начальник личной охраны Его Императорского Величества, полковник Варфоломеев. Я не успела представиться, как подступил Трегубов, а Варфоломеев, глядя на меня, проговорил: - Госпожа Миронова, если не ошибаюсь? - Анна Викторовна – ответила я, ощущая, что от этого человека исходит словно некая сила, но вместе с тем, доброжелательность. Он устроил разнос Увакову, приказал ему отбыть в Петербург, тот пытался оправдаться, но в пять минут все было кончено. И с Варфоломеевым у нас состоялся разговор. Он явился, как спаситель или ангел, вот только он опоздал, того, ради кого он ехал сюда, спасать уже не пришлось, он исчез, неизвестно куда и почему и Варфоломеев, как мне показалось чуть позже, не слишком озаботился его судьбой. Все разрешилось, и это неожиданное спасение, отчасти порадовало, полицмейстер ушел распорядиться о чае, а Варфоломеев смотрел доброжелательно, но меня беспокоило иное. Нам принесли чай, он заговорил о том, что давно знает Якова и о том, что он выполнял его поручение здесь, и я мгновенно спросила его, не из-за этого ли дела он пропал. Но он ответил уклончиво и не о том. - Факт смерти не установлен, насколько мне известно. Будем искать. Надеюсь, вы нам поможете? – спросил он и я пообещала: - Всем, чем могу. - Мне известно о ваших необыкновенных способностях. Вы могли бы послужить отечеству и безопасности императорской семьи, если бы переехали в Петербург и выполняли некоторые мои поручения – услышала я и поняла, что этот человек не так хорош, как показался мне вначале, и я спросила сама: - Вы спрашиваете или предлагаете? - Предлагаю – коротко ответил он и добавил – К тому же, уполномочен заявить, что предложение это исходит не от меня лично, а от самого императора, которому я рассказывал о вас со слов Штольмана. Эти слова насторожили сразу же и я, уже решив для себя, проговорила быстро: - Я, конечно, польщена, но… Но он перебил меня, не дав отказаться: - Не торопитесь сразу. Подумайте. К тому же, в Петербурге, у вас будет больше возможностей для поисков Штольмана. Потому что, если он жив – в Затонске его все равно уже нет. Я пообещала подумать. Он был очень любезен, мы распрощались, и я вернулась в гостиницу. Весь путь до нее я размышляла над словами Варфоломеева и уже подходя, до конца поняла , что показалось мне странным- две вещи, то, что о моих способностях ему рассказал Штольман – в это я не верила совершенно. Не в характере Штольмана было кому-либо рассказывать о моем даре, это было немыслимо. «Очевидное» он перестал отрицать буквально днями и по сию пору, так и считает это для меня не менее опасным, чем расследования убийств. И кому-то говорить об этом, ради чего? Видимо, Варфоломеев не настолько хорошо знает его, чем хочет это представить. И второе- то, что он о переезде в Петербург, начал не с того, чтобы там искать Штольмана а с того, чтобы выполнять его поручения. А Штольман, это было уловкой для меня, той же уловкой о лучшей жизни или как здесь – о том, что сейчас важнее всего в этом мире. И было еще одно – самое главное- то, что Яков не сказал в письме, чтобы я отдала Варфоломееву эти документы. Если бы он доверял ему, как себе – то он непременно написал бы об этом, но нет. Этого в письме не было. И я именно поэтому при разговоре не стала об этом упоминать. Если Яков велел ждать его – значит надо ждать. Я очень надеялась на то, что этот человек что-то прояснит, но этого не случилось. Я осталась в неведении и отчего то, уже подойдя к номеру, подумалось уже растерянно …как же жить теперь? В задумчивости я вошла в номер и замерла на пороге – все было перерыто и перевернуто, кругом валялись бумаги, диванные подушки, словно по комнате пронесся ураган. Я тотчас же бросилась проверить, на месте ли документы – папка была на месте, тот, кто был здесь, не был слишком хорошим сыщиком. Это немного успокоило, но внезапно я похолодела – письмо, когда я вышла говорить с Ниной, я не убрала его в папку, Господи – с этой жуткой мыслью я кинулась искать его среди сброшенных на пол бумаг, нашла, в оцепенении опустилась на диван и снова не смогла сдержаться. Теперь это были не слезы уже, а горький плач, все, что случилось за эти сутки, было настолько жутко и несправедливо. И то, что я едва не потеряла это письмо, которое так много значит для меня, задумавшись о другом, лишь добавило боли и стало последней каплей, переполнившей чашу горечи. Слезы лились и лились и наверное, продолжалось это довольно долго, а потом я не заметила, как уснула. Проснулась я, когда за окном было уже темно, взглянула на хаос, царящий вокруг, и поняла, что здесь оставаться нельзя. Слезы и сон немного привели в чувство и мысли пришли чуть другие, они не были светлыми – они были серыми. Мне нужно уйти отсюда не столько ради собственной безопасности, сколько ради безопасности этих бумаг, из-за которых Штольман рисковал жизнью. Я собрала вещи, убрала под белье свои реликвии и отправилась домой. Я не стала брать извозчика. Пошла пешком. Тогда я все же, мыслила неясно, и мысли были тусклыми и беспросветными. Теперь, когда все закончилось, вряд ли мне могло что-то грозить. О существовании папки если кто и знал, так уже подумал об ином- иначе они бы уже пришли ко мне. Князь умер. Нина уехала. Увакову приказали отбыть в Петербург. Варфоломеев уехал и забрал с собой Элис. Я осталась одна. Совсем одна. И если три дня назад, думая о том, что я одна, было другое – было ощущение счастья оттого, что есть один, единственный человек, которому я нужна. То теперь его нет. И теперь сбылись мои слова, которые я сказала ему когда-то – « Я одна совершенно. И только монстры вокруг». Все эти мысли, вкупе с погодой и временем суток, сыграли свою роль- когда я добралась домой, мыслила уже с трудом и опустившись на банкетку в холле, я просто сидела и думала о своем. Уже не волновали допросы, обвинения, поиски – все это отодвинулось и пропало, уступив место воспоминаниям и главному. Меня, наконец, заметил кто-то из домашних, они все забегали, засуетились вокруг, и снова, казалось, что это любовь. Но это не было любовью. Любовью было то, что я вспоминала сейчас – все эти полтора года промелькнули перед глазами – не ошибки и ссоры а все самое светлое, что было в нашей истории. Все его слова, все жесты и прикосновения во сне и наяву и эта ночь. И везде была любовь и я здесь, сейчас, видя все это перед собой, откликалась на каждый его жест, взгляд и поцелуй- да, да, да. И из этого вечера больше я не помню ничего. Мне стало плохо, потом помню Милца, снова суета и забытье без снов и видений. Так проходили дни. Когда стало чуть лучше, я уже ходила, говорила и даже иногда пыталась улыбаться, началось иное. Мама, все пыталась снова вернуть жизнь в прежнее русло, но получалось плохо. В городе, хоть и быстро забыли о том, что именно случилось в тот день, но хорошо помнили иное, газеты не давали забывать ни о чем и время от времени появлялись некие пасквили, уже не столь дерзкие, но не менее неприятные. За день до сочельника решили наряжать елку. - Из Петербурга Сашенька Вишневский приезжает – услышала я деланно веселый мамин тон и посмотрела на нее, она чем-то занималась возле елки, но меня уже давно не трогали все эти странные вещи, как то- праздники или наряды. - Он тоже адвокат, молодой, но уже своя практика. Ты давно не была у них, может быть, поедем? Мне было все равно совершенно, и я ответила: - Да, мама, поедем. И заметила, как папа, пришедший в гостиную с некой коробкой, взглянул на меня сочувственно и печально. И, видимо, желая развлечь, сказал первое, что пришло в голову: - Вчера полицмейстера видел. Спрашивал о тебе. Почему не заходишь. А я ему – нет уж, лучше вы к нам. Он сам не понял сразу, какой болью отозвались его слова. В душе что-то шевельнулось больно, но это уже не добавило боли к тому, что уже было. Он понял, что сказал не то, подошел и опустился рядом. Мама встала напротив и посмотрела на нас, а затем отец обнял меня и я снова почувствовала, как слезы закипают в глазах. Она подошла, села на корточки и взяла мои руки в свои. Они были милые, родные, но, увы, они не могли мне помочь. И этим вчерашним вечером я уснула после этого наполненного суетой, ненужной мне, дня, быстро. И проснулась среди ночи от странно знакомого ощущения, от которого уже отвыкла – мне было холодно, и в спальне гулял ветер. Я открыла глаза – в окно лился лунный свет, и свет свечей терялся в этом странном, голубоватом сиянии. Я села на постели, попытавшись разобраться, в своих ощущениях и медленно обвела взглядом спальню, никак не осмысливая, что не так, взгляд скользнул дальше и я вздрогнула от ужаса, неосознанно вскрикнув- - Нет! Я не хотела, не могла поверить в это – там, у окна, вполоборота ко мне, стоял Штольман. Мне не было видно его лица, но в полумраке я ясно видела его пальто и его самого – глядящего в окно. Душа отказывалась верить в то, что я вижу перед собой, но я видела. Я поднялась с постели и пошла к нему босиком, по холодному полу. Я и боялась и хотела его увидеть. Душа ужаснулась оттого, что он пришел ко мне призраком, тому, что он мертв, и она же хотела видеть его лицо хоть так, хоть вот такое и здесь. И все же я надеялась, что ошибаюсь. Надежда на то, что я ошиблась, умирала с каждым шагом. Я осторожно двигалась к нему, слезы заливали глаза, верить в это немыслимо было, но и не верить было странно, и я уже вслух говорила сквозь слезы, глотая их: - Нет…пожалуйста…нет… Я протянула руку и попыталась дотянуться до его плеча кончиками пальцев, страшась и мучаясь в ожидании. Пальцы коснулись его плеча, он обернулся – и я едва не упала навзничь, отшатнувшись – это был не Яков. На меня, со странной улыбкою, смотрел Разумовский. Потрясение было велико и неосознанно совершенно, вырвалось: - Вы?! Как? Зачем? - Это шутка. Прощайте. Не зовите меня больше, я не приду- услышала я и он повторил еще раз, словно издеваясь: - Не приду. - Как жестоко – проговорила я ему в лицо, и он тотчас отвернулся от меня с гордым и надменным видом, и я поняла, зачем он пришел. Он пришел, чтобы поиздеваться над женщиной, которую любил Штольман - человек, которого он ненавидел. - Вы ведь знаете, где он, скажите мне – уже с ненавистью глядя на него, попросила я, но он исчез. Он явился, ударил больно и исчез – зачем – пришла странная, первая мысль после пережитого кошмара и я внезапно поняла, что не это сейчас беспокоить меня должно – все вернулось. Каким бы жестоким ни был Разумовский, но то, что он пришел, означает, что дар мой возвращается ко мне. И тотчас же, глядя в залитый луной, зимний сад, я позвала Якова, я попыталась. Я звала и звала его, оглядываясь по сторонам и страшась того, что, возможно, произойдет. Но ничего не случилось. В спальне было тепло, свечи ровно горели веселыми, желтыми язычками и лишь босые ступни ощущали холод. Сегодня сочельник. Все это я пишу сегодня в надежде на чудо. Почему именно сейчас вернулся дар, хоть и слабенький, но вернулся. Я боюсь думать о том, что постоянно возвращается откуда-то из глубины сознания- если вернулся дар, возможно, что и то, о чем я думаю, вернется ко мне. P.S. В последние дни мне снятся сны. Их не было довольно давно, очень давно и , иной раз казалось, что они не придут никогда. Наутро я не могу вспомнить ничего, помню лишь голос. Голос, который я не спутаю ни с чьим другим. я не помню слов и тона, но то, что я слышу его, дает надежду. С самого рождества каждый день светит солнце. Солнце и мороз – все, как должно быть. Когда то, здесь, я писала о том, что я солнце - и оно услышало меня – сейчас, когда, казалось бы, в душе остались лишь пустота и мрак, все внезапно стало возвращаться – сначала дар- еще слабенький, словно после тяжелой болезни, затем солнце и теперь остается дождаться другого, самого важного – того, что вернется и моя любовь. *** - Еще не открыв глаз, Анна поняла, что уже далеко не утро. – боже мой, как же так вышло?- пронеслась смятенная мысль, она открыла глаза и осознала, что так и уснула вчера, с тетрадью в руках. Но сейчас ее в руках не было. Она обеспокоенно шевельнулась, взглянула в сторону и неожиданно встретилась взглядом с тетей. Олимпиада Тимофеевна сидела в кресле рядом с постелью и, улыбнувшись ей какой-то странной, словно виноватой, улыбкой, быстро проговорила: - Ты что ищешь, милая моя? Анна удивленно смотрела на тетушку – Зачем она здесь, что она здесь делала? Господи, который же час?!- все эти мысли пролетели, как ветер и она взглянула на часы – стрелки уже давно ушли за полдень, и у нее непроизвольно вырвалось вслух: - О Господи! - Что такое, Аннушка? – услышала она и изумилась еще больше- «Аннушка…да что с ней такое? Неужели…- она не успела додумать мысль, как тетя ответила сама. Она взяла Анну за руку, и осторожно поглаживая ее, но не глядя в лицо, тихо заговорила: - Прости меня, прости, я поступила…неблагородно, но я так беспокоилась. Знаешь ли, всякое лезет в голову, глядя на такие муки… - Вы прочли мои записи?!- вышло потрясенно, но иначе и выйти не могло, это не укладывалось в голове. Тетя никогда не отличалась излишней щепетильностью, но это, это было просто немыслимо. – Как она могла себе позволить такое – только и смогла подумать Анна, она слов не могла подобрать для того, чтобы выразить свое негодование, но тетя, видимо, прочитав все эти мысли на ее лице, поспешила заговорить снова. - Прости, я прочла не все…теперь я понимаю тебя лучше и я хочу помочь…как я могу помочь?- тихо спросила она, взглянув Анне в глаза и Анна с удивлением, не узнавая Олимпиаду Тимофеевну, увидела, что глаза ее наполняются слезами. Как ни странно, она внезапно ощутила облегчение, но, все еще сомневаясь, тихо спросила: - Вы действительно хотите помочь? Правда? Олимпиада Тимофеевна молча, кивнула и произнесла утвердительно: - Правда. Я же тетя твоя, я люблю тебя, и теперь…я лучше понимаю, что для тебя…этот человек. Она запнулась и Анна поняла, что мнение об «этом человеке» тете изменить весьма непросто и вдруг это точно не произойдет. Вся эта ситуация была странной и она, еще не разобравшись толком в том, что чувствует, решила, что говорить сейчас с тетей, все же не стоит. Но и не оценить то, что произошло, было бы странным, и она осторожно, уняв негодование, сказала то, что посчитала правильным: - Я..рада, что вы теперь…понимаете меня лучше. Что еще сказать сейчас, было сложно сообразить сразу и времени на объяснения с Олимпиадой Тимофеевной у нее не было совсем. Она осторожно высвободила свою руку из тетиной ладони, опустила ноги на пол и добавила: - Вы простите, но у меня совсем нет времени сейчас, мы позже договорим. - Куда ты собралась? – тут же спросила Олимпиада Тимофеевна, с тревогой наблюдая за тем, как Анна стремительно, не особо выбирая, вынула из шифоньера первое попавшееся платье и так же быстро прошла за ширму. Анна, лихорадочно одеваясь, ощутила тревогу в тетином тоне, постаралась собраться с мыслями и ответить, как можно более спокойно: - Мне уйти надо ненадолго. Она услышала, как Олимпиада Тимофеевна зашуршала юбками, через мгновение послышались тихие шаги, Анна вышла и лицом к лицу столкнулась с тетей – выражение ее лица было крайне обеспокоенным и тоном, разительно похожим на тон ее сестры, она твердо проговорила: - Я никуда не отпущу тебя, ты с ума сошла…куда ты собралась?! Анна поняла, что тетя, все же, не слишком изменилась, но идти было необходимо и она, глядя ей в глаза, задала прямой вопрос: - Вы сказали, помочь мне хотите? Мне нужно уйти. Сейчас, немедленно. И если Вы хотите мне помочь, не удерживайте меня…и не спрашивайте ни о чем. Тетя всплеснула руками, и Анна узнала прежнюю Олимпиаду Тимофеевну: - Либо ты объяснишься, либо я сейчас к отцу пойду! Куда ты собралась…в таком состоянии?! - Да в каком состоянии? Все в порядке со мной. Просто сейчас мне нужно уйти. Господи, да поймите же вы, наконец! – уже с раздражением проговорила Анна. Как отвязаться от тети она решительно не понимала и ее заявление о том, что она пойдет к отцу было совсем некстати. А та, тем временем, уже взяла ее руки в свои и с какой – то странной, тревожной ноткой в тоне, спросила, заглядывая Анне в лицо: - Милая, что ты надумала? И столько тревоги было в этом вопросе, что Анна, с ужасом догадалась, почему тетя спросила именно это и именно так. -« Господи Боже, о чем она подумала…неужели…но если она прочла записи…»- мысли беспорядочно закружились в сознании, она уже понимала, что права, но, что сказать Олимпиаде Тимофеевне, как подобрать слова и понять, что сказать можно а что нет, она не знала. - Мне очень жаль, что так все…вышло, но, милая моя, Нюшенька, на этом жизнь не кончилась. Давай поговорим…теперь пора поговорить. Нельзя же так убиваться…его не вернешь уже, он видимо… Анна поняла, что сейчас скажет тетя и слышать этого она не хотела. Произносить такое вслух она позволить не могла и сама не поняла, как это вылетело, но когда осознала, было уже поздно. Она потрясенно взглянула тете в глаза и произнесла поначалу не слишком твердым голосом: - Нееет…не смейте. Вы не понимаете ничего. Он жив. Лицо у тети изменилось и мгновенно приобрело изумленно – недоверчивое выражение. Она потянулась к Анне и прижав ее к себе, проговорила, поглаживая по ее по волосам: - Девонька моя, не надо так, я понимаю, но не надо. Давай поедем в Петербург, там у меня есть хороший знакомый, он служит в сухопутном госпитале…он поможет тебе… Анна отстранилась так внезапно, что Олимпиада Тимофеевна отшатнулась. - Вы считаете меня душевнобольной? – потрясенно спросила она и пришла внезапная мысль, это слово, как бы дико оно ни звучало, очень подходило к тому, что она чувствовала в эти последние дни.- Господи, что же считают все остальные? – подумала она в смятении. Она обернулась и взглянула на часы- пролетело уже более сорока минут- беспокойство и желание действия начинало сводить с ума и она подумала, что, похоже, ничего не остается, как попытаться убедить тетю, и вырваться наконец из этой странной ситуации. Олимпиада Тимофеевна молчала, как ни странно, либо она пыталась придумать, что сказать, либо просто не знала, как. Решение пришло само, Анна вдруг подумала о том, что она точно не душевнобольная и даже улыбнулась самой себе. Она перевела взгляд на тетино лицо, в котором так и читалось до сих пор жалостливое выражение и абсолютно спокойно, четко произнесла: - Со мной все хорошо. Ты даже представить себе не можешь, насколько. И я точно знаю, что он жив. При этих ее словах, тетя попыталась что – то возразить, но Анна не позволила ей и быстро договорила: - Я не могу сейчас всего объяснить. Не волнуйся. Я не собираюсь кончать с собой, если ты об этом подумала. Я в ясном уме и твердой памяти. И сейчас – мне нужно уйти для того лишь, чтобы прояснить кое-что. И я очень скоро вернусь. И если ты хочешь помочь мне…то отпусти меня. Просто отпусти сейчас, вечером или раньше, я все объясню. Обещаю. Олимпиада Тимофеевна долго вглядывалась в ее лицо, а Анна, затаив дыхание, следила за тем, как жалостливое выражение на тетином лице сменилось на удивленное, затем оно выровнялось, как-то посветлело и Анна облегченно выдохнула. - Хорошо – коротко проговорила Олимпиада Тимофеевна – прости за…записки твои. Это от беспокойства, поверь, не любопытства ради. - Я верю – ответила Анна. Откуда – то она знала, что теперь тетя относится ко всему чуть иначе, чем прежде. Она легко поцеловала тетю в щеку, и проговорив - Спасибо - вышла из спальни, не оборачиваясь. Идея называть Олимпиаду Тимофеевну на «ты» пришла внезапно, но, как оказалось, вовремя. Она всегда обижалась на то, что Петр такой чести удостоился, а она нет. И Анна улыбнулась себе еще раз и похвалила за находчивость. Она осторожно, стараясь не скрипнуть ступенями, спустилась вниз, никого нигде видно не было, из столовой доносились приглушенные голоса, позвякивание, и Анна поняла, что мама с отцом и возможно с кем-то еще, сидят за чаем. Она крадучись добралась до вешалки, сняла с нее пальто и тотчас выскользнула за дверь.