По следам. Несказка.

Анна метнулась к окну и успела увидеть его силуэт уже у калитки – он быстро вышел на улицу, прикрыл решетчатую дверцу, шагнул за забор и исчез из вида. Она смотрела в окно, в задумчивости трогая кончиками пальцев, ухо и словно, еще слыша его голос – «Утром увидимся. До встречи». Она взглянула на часы, так испугавшие их сегодня вечером – большие, словно строгие, лаконичные, безо всяких изысков, черные стрелки за стеклом, отсчитывали начало второго пополуночи. Времени на сборы практически не осталось. Переодеваться она не стала, но прическу решила сменить, прошла в спальню, мгновенно распустила косу и собрала волосы заколкой – так она не выглядела вчерашней гимназисткой, да и заколка эта много значила – пусть будет – пришла совершенно странная и непонятная ей самой, мысль и она отправилась в переднюю. Пистолет так и лежал на столике для бумаг, и Анна растерялась – брать или не брать его с собой. Когда она собиралась на встречу с Варфоломеевым, этой «игрушки», как выразился Штольман, у нее не было. Вспомнив об этом, она взяла его в руки, отнесла в спальню и спрятала в ридикюль, который, в свою очередь, оглядев комнату – убрала под кровать. Снова вернулась, заперла дверь черного хода, положив ключ от него в кошелек, снова взглянула на часы и поняла, что времени у нее совсем мало. Снимать эти чудные, теплые носочки не хотелось, но пришлось. Она стянула их с ног, метнулась в кухню и повесила на металлическую перекладинку, окаймлявшую плиту, подумав, что после возвращения теплые носки будут в самый раз. Бегом вернулась в переднюю, путаясь в пуговичках, застегнула сапожки и, уже надев пальто, постояла с минуту, перевела дыхание и шагнула за порог. Штольман, уходя, протоптал приличную с виду тропинку до ворот, она уже без особого труда туда добралась и с облегчением увидела, что защелку, с которой она не смогла разобраться утром, он не закрыл. Калитка сдвинулась, загребая свежевыпавший снег, и Анна выскользнула на улицу, прикрыв ее за собой. До перекрестка было не так далеко, как ей показалось вчера. Улица была такой же пустынной и темной, лишь в самом конце, у перекрестка, светился угол дома, видимо, за ним был фонарь. Анна выбралась на дорогу, стукнула каблучком об каблук, сбивая снег и решительно шагнув вперед, взглянула в небо. Погода изменилась - на небе зависло нечто плотное и темное и с этого, словно серого, низкого неба летел мелкая, непохожая ни на что, снежная крупа. Она старалась не думать о том, где сейчас Штольман и чем он сейчас занят. У нее было важное, слишком важное дело для того, чтобы отвлекаться на мысли, которые непременно вернут жуткое и темное беспокойство. Перекресток был уже в двух шагах, здесь уже было гораздо светлее, чем на дороге, она остановилась на мгновение, коротко вздохнула и сделала эти последние пару шагов. Экипаж действительно стоял неподалеку, буквально в нескольких шагах и она, не раздумывая, быстро подошла ближе. С облучка тут же соскочил человек, шагнул к ней и она, еще не успев, как следует разглядеть его, услышала: - Анна Викторовна? Вас ждут. Он распахнул перед ней дверцу, не подав руки, и она нырнула в темное, холодное нутро. Ехали долго, едва ли не дольше, чем накануне от вокзала и все это время, она упорно старалась ни о чем не думать, разглядывая летевший мимо, ночной город в маленькое, странной формы окошечко, которое она создала, прижав к замороженному стеклу, ладонь. Судя по всему, они ехали где-то в центре – мимо пролетали огромные дома, мосты и слепо уже светящие в густеющем снегу, фонари. Из – за стекла этот город казался волшебным – холодный, строгий и прекрасный в белом, зимнем великолепии широких, безлюдных проспектов. И странная мысль пришла – Когда все это закончится, нужно непременно побывать здесь летом, это, наверное, великолепно. Мысль была весьма странной, учитывая обстоятельства, но вместе с ней пришло спокойствие, странное и словно отрешенное. Экипаж остановился, дверца распахнулась и Анна, с досадой отметив, что ноги за это не столь длинное путешествие, замерзли просто жутко, осторожно выглянула наружу. На этот раз руку ей подали – от крыльца огромного здания, быстрым шагом подошел человек в синей, полицейской шинели и с непроницаемым выражением лица. - Госпожа Миронова? Пройдемте, вас ожидают, – услышала Анна равнодушный, официальный тон и, едва ощущая замерзшие ноги в своих симпатичных, белых сапожках, осторожно шагнула к крыльцу и огляделась. Длинная, закованная в гранит, набережная тянулась, насколько хватало взгляда, чугунный парапет был засыпан снегом и вдоль всего этого, освещенного желтоватым светом фонарей, безлюдного, холодного пространства, вилась поземка, грозящая, через малое время, превратиться в метель. Ветер закручивал большие и маленькие вихри и один из них, взметнувшись выше, бросил в лицо горсть холодных, колючих снежинок. - Пройдемте, – снова послышался незнакомый голос, плеча ее коснулась рука сопровождающего, Анна вздрогнула и, не совсем твердым шагом, поднялась на крыльцо. Человек в шинели распахнул перед ней дверь, они вошли в огромный вестибюль и тогда человек вышел вперед и бросив ей снова равнодушное: - Следуйте за мной – двинулся по длинному, темному коридору, похоже, нисколько не сомневаясь, что она следует за ним. *** Штольман выбрался на перекресток и понял, что идти по снежному уже, почти метельному городу пешком, ему придется далеко. Разговор, о котором он лишь коротко рассказал Анне, не выходил из головы. Что-то никак не складывалось и он, наконец, понял, что именно - все эти люди, оказавшиеся по странному стечению обстоятельств в одном месте. Теперь он осознал, что именно это словосочетание – «стечение обстоятельств» и есть главное. Один человек, по его разумению, действительно оказался там, в ресторации самой дорогой гостиницы Петербурга, случайно. Михаил оказался весьма наблюдательным и его точные характеристики внешнего вида четырех людей, которые встретились там с интервалом в несколько минут, не давали повода сомневаться. Теперь он понял, что последний оказался там случайно и совсем не ожидал встретить того, кто был главным. Отвратительно было то, что по центру города днем ему передвигаться было небезопасно, поэтому, иного выхода, как делать это ночью у него не было. Он повозился в кармане, вынул часы и взглянул на циферблат – стрелки ушли далеко за два пополуночи – Будет непросто увидеться, придется обращаться к портье – пришла досадливая и беспокойная мысль. Эта гостиница славилась не только комфортом, но и охраной, не бог весть как обученной, но многочисленной и Штольман понимал, что пробраться незамеченным у него не выйдет. Крышечка часов защелкнулась, он вспомнил грустное, но полное некой странной решимости, лицо Ани и улыбнулся, отметив то, что в первый раз мысленно назвал ее именно так. Послышался чей-то звонкий смех, гомон и Штольман едва успел увернуться от пролетевших мимо открытых саней. Явно нетрезвый мужской голос, громко и пьяно произнес: - А теперь выбирайте, мне даже… Дальше было неразборчиво, барышня снова захохотала, а Яков внезапно резко остановился. Он вспомнил. Эта фраза разбудила воспоминание…гостиничный коридор и приглушенные голоса... - С ума вы сошли, идиот, какого дьявола вы размахиваете ножом?! Он нам нужен для разговора…идиот!- говорил ничем ни примечательный, обычно вкрадчивый, но сейчас раздраженный голос и другой, более тонкий и молодой - Да там царапина, крови много…вы готовы простить пощечину? - А это не ваше дело… Затем темнота и снова тот же голос, уже тихо и насмешливо проговоривший над самым ухом: - Яков Платонович…ну вот и замечательно…выбирайте, мне даже любопытно… Штольман очнулся и не сразу понял, где находится – с неба все так же летел снег, он нагнулся, подобрал горсть этого свежего, только что упавшего, снега и протер лицо. Теперь он точно знал, что сказал Анне правду о том, что «не помнит все хорошенько» и чья кровь была в коридоре. И также он понял, отчего к этому человеку с того самого дня, как он пришел в себя, в душе жила лишь ненависть. Он издевался над ним тогда, в коридоре, точно так же, как и там, на заснеженной подъездной дорожке михайловской усадьбы. - Лицо не трогай – она должна его опознать…она милая барышня, я допрошу ее завтра…с пристрастием. Память, словно нарочно, именно сейчас начала возвращать всю боль и унижение той злополучной ночи. Он не мог вспомнить только одного – как он оказался в лесной избушке Ермолая. Последнее, что он помнил, как рванулся к Увакову, после его слов об Анне, а потом пришла темнота. Но за секунду до того, как она пришла, был звук, и ускользающее уже сознание узнало выстрел охотничьего ружья. Судя по тому, что рассказал ему доктор, Ермолай срочным порядком отбыл в другую губернию, якобы кого-то навестить. Только сейчас Яков понял, что тогда егерь не просто подобрал его где – то, а спас. Возможно, что он ранил кого – то из них, и они убрались сами, а возможно, что и убил и подался в бега. В городе никаких известий, ни о раненых, ни об убитых приезжих никто не знал. Значит, они забрали его с собой. Яков не заметил, что уже давно шел дальше, привычно шагая по знакомым улицам. В лицо ударил порыв ветра, такой силы, что он пошатнулся и понял, что уже выбрался на набережную. Впереди, через перекресток, уже виднелся вычурный угол здания, к которому он так спешил. *** Весь этот путь по длинному коридору, в котором гулко раздавались их шаги, Анна пыталась взять себя в руки и ни о чем не думать. И когда человек, шедший впереди, остановился и толкнул одну из дверей, чувствовала себя уже уверенно. В кабинете не горел верхний свет, только свет от пылающих в камине дров и стоявший на каминной полке подсвечник освещали пространство от окна до самого порога. Дальше густился сумрак и мрак, и даже размер комнаты было определить сложно. Варфоломеев стоял спиной к дверям, глядя на огонь, но Анна сразу узнала его. На звук открывшейся двери он не обернулся, и в душе у Анны шевельнулась тревога. - Можете быть свободны, – произнес Варфоломеев и, наконец, обернулся: - Доброго дня, Анна Викторовна – произнес он, но не подошел, а взмахнул рукой в сторону кресла у камина: - Присаживайтесь. Разговор у нас будет долгий. Тревога не ушла, а лишь усилилась, но Анна, стараясь хотя бы внешне выглядеть спокойной, произнесла, как можно равнодушнее: - Доброй ночи, Петр Александрович. Она прошла и опустилась в указанное кресло, Варфоломеев опустился на соседнее, и в кабинете повисла тяжелая, мрачная пауза. Анна смотрела на язычки пламени и мысли, так старательно отгоняемые ею, вернулись. Она не хотела с самого начала думать о том, что может не вернуться, но поведение Варфоломеева наводило на мрачные мысли.- Что, если это ловушка, что, если они хотят использовать меня, как приманку, неужели я так фатально ошиблась, Господи, пусть это будет не так… Ее размышления прервал голос Варфоломеева: - Чай, кофе? Вы озябли, видимо? – спросил он чуть иным тоном, Анна подумала, что потеряно еще не все и ответила коротко: - Чай, если можно. - Распорядитесь насчет чаю – коротко приказал Варфоломеев. Анна удивленно обернулась. Ей показалось, что они в кабинете одни, но она ошиблась, из дальнего, темного угла, поднялась неясная фигура. Фигура приблизилась, и Анна с ужасом узнала Жиляева. Видимо, от неожиданности, она не успела собраться с мыслями, ужас отразился на лице и хозяин кабинета это заметил. - Вы можете быть свободны. В пределах разумного. Пусть чай принесут, - обратился он к Жиляеву, и Анна все же заметила, что тон, каким Петр Александрович разговаривал с Жиляевым, далеко не самый доброжелательный. Тот дернулся было, видимо, желая что-то сказать, но Варфоломеев чуть выставил ладонь вперед и он сразу сник: - Свободны! Мы с вами договорились. И чтобы без сюрпризов. Вы знаете, о чем я и…ему передайте. Уверяю вас, я найду способ снять ваши головы…за нарушение договоренности. Жиляев более возражать не стал и вышел, после его ухода Анна почувствовала облегчение и с опаской обвела взглядом комнату. Глаза уже привыкли к полумраку, и она все же убедилась, что в кабинете более никого нет. - Не волнуйтесь, больше здесь нет никого. Во всем здании больше никого нет, разве что дежурный. Итак, Анна Викторовна, вы, верно, уже догадались о том, что мне от вас нужно, но я понимаю, все это выглядит странно. Спрашивайте. На какие – то ваши вопросы я смогу ответить. Но…сначала я должен быть уверен…документы Брауна у вас? – закончил он вопросом свой странный монолог. Анна ничего не поняла, но то, что ему нужна эта проклятая папка, она поняла еще тогда, когда нашла письмо. - Да, они у меня, но почему вы не спросили о них еще тогда, в Затонске? Варфоломеев поднялся с кресла и подошел к окну. Шторы были не задернуты, за окном было темно и в тишине было слышно, как ветер время от времени бросает снег в стекло. Снег шуршал и бился, и казалось, что снаружи в тепло пытается пробраться некий странный и страшный зверь. Анна удивилась своим мыслям. Варфоломеев все молчал и это ее уже начало пугать. По стеклу в очередной раз ударил снежный заряд, нервы уже были на пределе, и она уже хотела было сама начать разговор заново, как Варфоломеев заговорил: - Тогда, в Затонске, я понятия не имел об этих документах. Я не знал об их существовании. - То – есть как? Вы… хотите сказать, что они никогда не были вам нужны? Тогда почему вы вспомнили об этом сейчас? И зачем вам это теперь? Варфоломеев так и не повернулся. Разговаривать вот так – в спину, было ужасно, но он отчего-то не хотел поворачиваться, а Анна была не в том положении, чтобы указывать ему на приличия. - Сколько вопросов. Но я понимаю вас. В этой папке сведения секретного характера. Это наработки Брауна. Тогда, когда вся эта история закрутилась… у нас был план. И этот план мы успешно осуществили…и вывезли Брауна в безопасное место. Теперь Анна поняла, почему Варфоломеев смотрит в окно – что-то случилось, что-то еще, о чем ни она, ни Яков не имеют понятия. И этот странный человек, словно через силу говорит обо всем этом. Однако и у нее были вопросы и именно фамилия Брауна, воскресила их. - И зачем они вам нужны теперь, если не нужны были тогда? Браун потерял память?- это вышло неосознанно, но все, что произошло за последние две недели, вспомнились тоже и сдержаться не вышло. - Вы напрасно иронизируете, Анна Викторовна. Все очень серьезно. Брауна нет. Он сбежал. Вместе с ним бежали три офицера охраны. Сейчас он вероятно уже в Лондоне или Берлине, - проговорил Варфоломеев тускло и словно равнодушно. - Что? Когда это произошло? Но разве…если вы это устроили, разве он не по доброй воле поехал? Зачем ему сбегать? – снова спросила Анна, эти слова Варфоломеева удивили, но она все равно не могла понять, к чему он это говорит и почему. - Два дня назад – ответил Варфоломеев- остальное вам знать необязательно. - Вот как – задумчиво проговорила Анна – И теперь они вам нужны. Ее начало раздражать это его упорное нежелание повернуться, и она не выдержала: - Быть может, вы соизволите вести себя подобающим образом?! – вылетело у нее свершено неожиданно для самой себя. - Простите меня – коротко сказал он, вернулся в кресло и уставился на огонь. - Да что такое с вами, Петр Александрович? Так мы до утра ничего не решим, мне нужно вернуться, как вы не понимаете…или у вас…какие-то другие планы? – уже осторожно и тихо спросила Анна. Лицо его дрогнуло, он посмотрел странным взглядом, и во взгляде этом Анна уловила некое непонятное выражение- чувство вины, неужели – пронеслась мысль и она решила больше ни о чем не спрашивать, а подождать его ответ и он не заставил себя ждать: - Господь с вами, Анна Викторовна, что вы себе надумали? Вы вернетесь, конечно же, но вы должны обещать мне вернуть документы - услышав это, Анна почувствовала, что раздражение лишь нарастает, он снова сказал то же самое, что и в начале, время все шло, а яснее не становилось, и она все же решилась спросить: - Почему вы не послали кого – то, раз вы знаете о том, где мы? К чему все эти игры…ночью… Варфоломеев быстро взглянул на ее взволнованное, бледное личико и понял, что единственным выходом сейчас будет сказать ей то, что можно. Выкладывать все на эти хрупкие плечики было немыслимо, а Штольман сам поймет, что к чему, когда она вернется. Он понимал, что сейчас будет выглядеть перед ней последним негодяем, но иначе поступить не мог. - Все дело в Якове Платоновиче, Анна Викторовна, видите ли, в чем дело, у него… несколько идеалистические понятия о некоторых вещах и я не знал, как он отреагирует на появление моего человека и…прочие вещи. И тут Анна начала догадываться, о чем он и о чем он умалчивает. Догадка эта была страшной, но она как-то сразу поняла, что это правда. - То есть, Вам было все равно, что с ним случилось? Вы с самого начала знали о том, что все будет так, как будет. А он? Он знал это? – тихо спросила Анна. - Он понимал, чем все это может кончиться. Но…ситуация вышла из-под контроля. Не по его вине. Он много помог нам, мы смогли разыграть всю партию, так как нужно, но… Анна лихорадочно размышляла об услышанном, мысли были путанными и рваными - Вот оно значит как, все это, вся эта мучительная история была именно такой потому что - бессвязные мысли переполнили сознание, она вскочила с места, Варфоломеев вздрогнул от неожиданности и тоже поднялся. - Партию?! Вы разыграли партию? Да вы хоть знаете… вы даже не искали его, он же был там, там, а если бы он умер тогда, вам тоже было бы все равно? Вы получили то, что хотели и бросили его? Да что вы за люди после этого? Почему он не сказал мне об этом? Почему? – она уже размышляла вслух, не замечая Варфоломеева, затем словно опомнилась и, взглянув в его лицо, спросила: - Когда все это началось? Варфоломеев отвел взгляд и все же ответил: - Осенью восемьдесят восьмого. - Осенью- эхом повторила Анна и опустилась в кресло. - Анна Викторовна…вы мыслите, – начал было Варфоломеев, но затем тоже опустился в кресло и сказал совсем другое: - Я был уверен, что он погиб. Просто мы не нашли тело. Так вот значит как, все это время он жил вот так, он не мог быть уверен ни в чем и втягивать меня во все это не хотел.- Все эти мысли опустошали разум, догадок было много, и воспоминания проносились одно за другим, перепутываясь и перемешиваясь. Она совершенно забыла о том, где находится и поняла это только тогда, когда Варфоломеев, все это время наблюдавший за ней, негромко произнес: - Анна Викторовна, придите в себя. Все это в прошлом уже. Так или иначе, все сложилось так, как сложилось. - Да что вы? А вы знаете, что эти люди оказались умнее вас?- Анна кивнула в сторону двери. - Они остались в городе и были там все это время, быть может, вы и об этом знаете? Или вы их послали? Они едва не убили его три дня назад. Все это она выговорила странным тоном, Петру Александровичу на мгновение показалось, что она не в себе, он не стал раздражаться и все же ответил: - Нет, я не знал этого. И не посылал никого. Не делайте из меня монстра. О том, что эта папка существует и Штольман жив я узнал, как и вы – три дня назад. Когда все это случилось с Брауном.- зачем – то добавил он в конце и тут же пожалел. - Как кстати, не правда ли? – язвительно спросила Анна – это Жиляев вам доложил? Он мясник, вы знаете об этом? Впрочем, теперь я уже не знаю, что и думать – твердо закончила она, ясно давая понять, что она думает и о Варфоломееве, и о Жиляеве, и обо всем этом деле. - Жиляев мерзавец, но сейчас я ему обязан. Да, я просчитался, а они оказались умнее…- Варфоломееву совершенно не хотелось спорить с этой барышней. Он вообще не рассчитывал на то, что разговор пойдет в таком направлении, но судя по всему, для нее правила не существовали, и в другой ситуации это показалось бы даже любопытным, но не сейчас. Нужно было поскорее объясниться и отправить ее домой, держать под контролем не слишком контролируемых людей, ему удавалось уже с большим трудом. - Поймите меня правильно, Анна Викторовна, я действительно желаю вам добра. Вам и Штольману. Да, я заплачу эти людям за информацию, как только получу документы. Они стоят дорого. А теперь и вовсе бесценны. - Вы заплатите им?- уже растерянно вылетело у Анны. - Но как же так… - Я уже обещал, - спокойно ответил Варфоломеев.- Анна Викторовна…вы стоите друг друга. У вас тоже идеалистические понятия. Вы понятия не имеете… Но Анна уже не слушала его, она снова поднялась, и ему тоже пришлось встать, вновь посмотрела ему в лицо и выговорила четко и раздельно: - Идеалистические? А какие понятия у вас? Долг, честь, совесть, предательство, подлость – у вас для каждого есть другой смысл? - Если вы хотели меня оскорбить, то вам это удалось – устало ответил Варфоломеев. – А вы не думали о том, что стоит мне пальцем шевельнуть и ни вас, ни Якова Платоновича не станет на этом свете и, никто никогда не узнает, что случилось? Однако же вы стоите здесь, а ваш Штольман спокойно сидит в своей избушке на окраине. Если я такой монстр, каким вы меня представляете, зачем мне такие сложности? - Зачем?- коротко спросила она и тотчас добавила – Не надо. Скажите только одно, что произошло тогда и почему все случилось так? Это вы можете сказать? Он, уже не заботясь об этикете, опустился в кресло и заговорил, задумчиво глядя на огонь. - Я говорил уже, ситуация…вышла из-под контроля. Когда мы поняли, что все может случиться… не так, как должно, мы поменяли время, и… Я послал депешу – там было все, объяснение всему. Анна услышала это и поразилась, уловив в тоне Варфоломеева нечто очень похожее на попытку оправдаться. Но раздражение не позволило посочувствовать и у нее снова неосознанно вылетело: - Вы послали это не с курьером, не так ли? - Да. Я ошибся. Я человек, Анна Викторовна, мне и в голову не пришло, что послание такого рода кто-то посмеет перехватить. Теперь все становилось понятнее, лишь один вопрос в сознании возник мгновенно и ярко и она, уже не желая останавливаться, спросила: - Вы знаете, кто он? - Я полагаю, Трегубов – бесцветным тоном ответил Варфоломеев, и Анна онемела от ужаса и потрясения. Она не могла такого представить, вспоминая все, что произошло за этот год, что она его знала, и даже учитывая то, что произошло позже, это просто ошеломило. Она даже не решилась уточнить, откуда у Варфоломеева такого рода подозрения, он и так слишком был открыт с ней для чиновника такого уровня. - Любого человека можно заставить делать то, чего он делать не желает, нужно только знать, что является его слабостью. – услышала она странную фразу и мгновенно вспомнила, что когда-то уже слышала ее от Коробейникова, тогда, когда он говорил о Мишеле. - Привезите документы, и я забуду обо всем. О вашем существовании, вашем даре и…прочем. Я не хочу вам зла. И поспособствую тому, чтобы все сложилось…хорошо.- снова услышала Анна, очнувшись от своих беспорядочно мятущихся мыслей и поняла, что больше не хочет знать ни о чем. - Почему я должна вам верить? – тихо спросила она. - Я даю вам слово – коротко ответил он и, услышав, как она усмехнулась, вздрогнул. Но он взял себя в руки, отвернулся и спокойно проговорил, глядя на веселые, оранжево-желтые язычки пламени: - Поговорите с Яковом Платоновичем, объясните ему все. Обо всем. И о Жиляеве тоже. Он должен понять. - Сколько у нас времени? – просто спросила Анна, ей очень хотелось уйти отсюда немедленно, но нужно было дослушать его. - Два дня. Через два дня или ранее я жду вас здесь. В это же время. Всего доброго, Анна Викторовна. - До встречи, Петр Александрович - услышал он, поднялся было для того чтобы подойти к ней, но она уже вышла за дверь. Варфоломеев подошел к окну и снова взглянул в темную, метельную, петербуржскую ночь. С чего его сегодня обуяла несвойственная ему болтливость, он понять не мог. Зачем он говорил все это этой нервной, наивной девочке, все это было странно, и внезапно он понял, почему - он давно не встречал таких чистых и смешных в своей наивности, но благородных людей. Они действительно стоят друг друга – пришла такая же странная, как и прочие в эту ночь, мысль, но она не была мрачной. Он знал, что завтра ночью увидит Штольмана, знал, что тот не станет ждать еще сутки для того, чтобы покончить со всем этим. И отчего-то подумал, что будет этой встрече очень рад. *** Он прибавил шаг и через несколько минут, наконец-таки добрался до гостиницы. Возле крыльца стоял экипаж без извозчика, Штольман огляделся и заметил его, дремавшего в каменной нише здания. Он подошел ближе, человек шевельнулся, устраиваясь поудобнее, и Яков потряс его за плечо: - Любезный, любезный – проговорил он тихо, но настойчиво. Человек открыл глаза, поправил съехавшую на лоб шапку и Яков с изумлением узнал Михаила. Тот вскочил на ноги, сонное выражение мгновенно исчезло с его лица, и он проговорил чуть охрипшим со сна голосом: - Яков Платонович, а…я здесь по ночам подрабатываю, днем – то гоняют меня, не тот коленкор для местных господ, а ночью – самое оно - объяснил он свое присутствие, улыбнувшись Штольману. Но Якову было не до улыбок, этот мальчишка, так напоминавший ему Коробейникова, беспокоил его, он не ожидал увидеть его здесь, но сейчас его присутствие оказалось как нельзя кстати, он постарался придать тону убедительности и проговорил приглушенно: - Вы вот что, Михаил, вы подождите меня здесь. Мне нужно встретиться с одним…старым знакомым. это не займет много времени, я полагаю. Да и поговорить нам не мешало бы. - Хорошо. Я подожду, все одно никто не едет. Я подожду – повторил Михаил, глядя в беспокойное лицо Штольмана. - Вот и замечательно. Потом прокатимся до нас, чаю выпьем и побеседуем – улыбнулся Яков. Эта встреча словно немного успокоила, он заметил, что Михаил обрадовался его приглашению на чай и догадывался, почему. Весь разговор в чайной, когда Петр Иванович рассказывал ему об Анне, Михаил, при упоминании ее имени смущался, краснел и отводил взгляд в сторону. Яков нисколько не сомневался в том, что этот человек ему не соперник, но этот смешной и смышленый молодой человек был ему симпатичен. То, что он оказался сегодня здесь, с одной стороны порадовало, а с другой, обеспокоило, и Штольман мысленно обругал себя за то, что еще тогда не предупредил мальчишку. Решив, что скажет об этом позже, он кивнул Михаилу и в несколько шагов оказался на крыльце. Как он и полагал, в это время в гостинице уже не было вечерней суеты, в вестибюле не горел верхний свет, лишь стенные светильники освещали просторное помещение. Однако портье за стойкой не спал и на звон дверного колокольчика, тут же поднял взгляд от неких бумаг и улыбнулся Штольману дежурной, приветливой улыбкой. - Доброй ночи. Номер желаете? Есть десять свободных. Разной комфортности, с различным видом из окна и уровень обслуживания… - Нет, нет, я здесь…по другому делу – остановил этот поток дежурных фраз Яков – Мне нужно повидать…хорошего знакомого. Трегубов Николай Васильевич…это можно устроить? - Он ждет вас? Вы же понимаете, у нас не постоялый двор, здесь не принято наносить визиты без предварительной договоренности – сухо и уже не так доброжелательно, проговорил портье, внимательно вглядываясь в лицо визитера. - Я с поезда. Дело срочное. Он будет только рад, мы не успели списаться…войдите в мое положение. Мне срочно нужно переговорить…- Штольман начал нервничать, этот портье выглядел весьма неприступно и сразу предлагать взятку он не решился, однако, следующая фраза неприступного привратника, мгновенно успокоила: - Ну, если так срочно и в виде исключительной надобности…- странным тоном проговорил портье, глядя куда – то мимо Якова и Штольман обрадовался тому, что все же, похоже, ему повезло. Он вынул бумажник и пара банкнот, хрустнув, легла на стойку. Портье мгновенно накрыл их неким гроссбухом, лежащим рядом, и проговорил вполголоса, не глядя на Штольмана: - Номер двадцать пятый, вверх по лестнице, направо. Странный он, товарищ ваш- ни разу на улицу за все время не вышел…И я вас не видел. - Ну конечно, – ответил Яков, уже шагнув к лестнице. Он успел подняться лишь до середины пролета, когда услышал выстрел. В тишине спящей гостиницы звук был необычно громким, четким, и Штольман интуитивно уже осознал, что возможно, опоздал. Он вылетел в коридор, быстро, почти бегом прошелся по ковровой дорожке, лихорадочно всматриваясь в номера. Двадцать пятый не был заперт, дверь была приоткрыта, Яков вынул револьвер, толкнул дверь и вошел. И как только вошел, понял, что револьвер он вынул напрасно. В номере было пусто. Николай Васильевич сидел в кресле за столом, одетый в стеганый, вечерний халат и при одном взгляде на него было понятно, что он абсолютно и безоговорочно, мертв. Глаза, еще не потерявшие живой блеск, смотрели слепо и неподвижно, Штольман подошел ближе и с ужасом увидел, что на левом виске Трегубова зияет жуткая, выходная рана. Яков обошел стол, заглянул под ноги – револьвер лежал на полу, кисть Трегубова мертво висела вниз, словно он выпустил оружие после выстрела, и с виду все это очень походило на банальное самоубийство. Единственно, чего Штольман не понял, это того, что дверь в номер была открыта. Он огляделся – ни записки, ничего подобного ни на столе, ни возле – не было. Где-то хлопнула дверь, и Яков понял, что нужно уходить. Он в последний раз бросил взгляд на мертвое лицо Николая Васильевича и метнувшись к двери, вылетел в коридор. Здесь было пусто. В конце коридора была лестница черного хода – это он знал всегда и, пролетев по дорожке, молил бога о том, чтобы ее забыли на ночь запереть. Он толкнул дверь, на площадке кто-то курил, дым стоял столбом, но раздумывать было некогда, и прежде чем человек успел обернуться, Яков толкнул его вбок и моментально спустившись, вылетел на улицу. Здесь он остановился и уже осторожнее, быстро, не оглядываясь, зашагал вдоль гостиницы. Михаил уже поджидал Штольмана на облучке, он слышал странный хлопок, раздавшийся, словно с другой стороны улицы и увидел, как в вестибюле гостинцы зажегся верхний свет. Он зачарованно смотрел на это электрическое чудо до того момента, как его отвлек звук шагов. Снег скрипел где-то далеко и, увидев вывернувшего из-за угла Штольмана, Михаил удивиться не успел. Он не понял, отчего тот вышел совсем с другой стороны, и понял, что что-то случилось, только когда Штольман подошел ближе. Он быстро оказался рядом и, бросив лишь короткое «Поехали», хлопнул дверцей. Михаил пожал плечами, ощущая странное беспокойство, тронул вожжи, и они быстро покатили на знакомую окраину. *** Анна вышла из кабинета, и ее охватило странное чувство – неясное, странное беспокойство - Мне нужно рассказать все Якову, теперь уже не скроешь, да и не к чему. Разговор с Варфоломеевым оставил странное впечатление – с одной стороны, она теперь знала, что он не виноват в том, что случилось, не совсем виноват. Он ошибся, как ошибаются все. Его ошибка им дорого стоила, но они остались живы, это главное. Николай Васильевич – вот кто поразил ее необычайно, она перебирала в памяти все, что было связано с этим человеком и несмотря ни на что, ей стало его жаль. Как бы то ни было, в какие бы жуткие условия он ни попал и чем бы ему ни угрожали, он все же телеграфировал Варфоломееву и тем, возможно, спас ей жизнь. То, что эти отвратительные люди – Жиляев и Уваков оказались таким странным образом связаны со всем этим, уже не поражало. Все, что случилось еще тогда, в последние дни перед жутким, кровавым утром, пронеслось в сознании, и она едва заметила, что уже вышла на улицу и перед ней распахнулась дверца экипажа с белым, словно затуманенным, стеклом. Этот город, летевший снаружи, уже не занимал ее так, как прежде, она снова и снова вспоминала Николая Васильевича, то, как он был рад тогда, когда все закончилось, и с какой милой улыбкой отправился распорядиться насчет чая. Он уехал в Петербург за несколько дней до ее отъезда. Анна вспомнила, с каким возмущением об этом говорил отец. Теперь многое стало понятнее. Еще тогда, в истории с ферзем, все складывалось трагически и непостижимо, тогда ее больше занимал этот призрак, но сейчас она вспомнила то, чему тогда не придала значения – когда полиция начала стрельбу с улицы - могло случиться все, что угодно. И позже, когда Антон Андреевич нервно и раздраженно проговорил ей на холодном, пустом складе, возле мертвого тела филера: - Так сложились обстоятельства. Теперь она понимала, что не только обстоятельства тому виной. Этот жуткий шантаж, видимо, давался Трегубову нелегко и Анна теперь могла себе представить, насколько. Тот же человек подал ей руку, она опустилась на сидение, экипаж тронулся, и она уже не обращала внимания на окошко. Мысли вернулись к Николаю Васильевичу, она могла представить себе, что и как говорили или писали ему эти люди, когда Штольман, в очередной раз, оказывался жив или не под следствием. Тогда, в день убийства князя, они уже все рассчитали – записка князя о дуэли оказалась у Штольмана в столе, но, судя по всему – он ее не получал. Об этом ей сказал Коробейников еще тогда, когда она воспринимала что – то, что ей говорят. - Следствие не закрыто, – добавил он, как-то виновато глядя мимо нее, и ей только сейчас пришло в голову, что именно об этом она у Варфоломеева не спросила и не сказала ему о том, что ей тогда говорил Ребушинский - о том, кого он видел утром в день убийства. От всех этих мыслей стучало в висках, голова странно кружилась, но оценить то, что происходит, она не успела. Экипаж остановился, дверца распахнулась и теперь пришли совсем иные мысли – Если он уже вернулся, мне предстоит нелегкий разговор – она уже решила все для себя, поэтому эта мысль не испугала и не обеспокоила – ей стало легче. После этой встречи она поняла, что с этой стороны, ожидать удара не нужно. « Однако, вы здесь, говорите со мной, а Штольман спокойно сидит в своей избушке на окраине», - вспомнила она, раздраженное, вздохнув, приняла руку возницы и сошла в снег. Она не заметила, как пролетела по темной, пустой улице. Не заметила метели, не заметила ничего – странное беспокойство, охватившее ее еще в коридоре этого огромного, пустого здания, вернулось снова. Калитка послушно, не скрипнув, открылась и она, придя в себя, посмотрела под ноги – свежих следов не было – Он еще не вернулся, Господи – эта мысль была облегченной и обеспокоенной одновременно и она удивилась этому, прежде, чем открыть дверь. В доме было тепло и темно - свечи, видимо, догорели. Она наощупь добралась до столика для бумаг, порадовалась тому, что спички оказались под рукой, и засветила свечи. Сейчас ее совершенно не беспокоило то, что жило странной и страшной жизнью, в подвале. Она даже не вспомнила об этом. Зажав в руке тяжелый подсвечник, она обошла дом, и вскоре светло стало везде. Затем метнулась в кухню, снова путаясь в пуговицах, сняла сапожки с замерзших ног и, запрыгав на одной ноге, натянула теплые, уютные носочки и, наконец, опустилась на стул, испытывая невероятное блаженство уже оттого, что пальцы, наконец-таки, оказались на свободе и в тепле. Тепло убаюкивало и успокаивало. Уставшее от всех потрясений сознание, не посылало никаких мыслей, в висках снова жутко застучало, она оперлась локтями о стол, решив немного перевести дыхание, и через минуту, внезапно ослабшие руки сами собой опустились, щека коснулась локтя, и пришло забытье. *** Ниточка оборвалась. Вчера ему казалось, что эта встреча все, или хотя бы часть того, о чем он догадывался – разъяснит. Но сейчас, то, что, что случилось в гостинице, добавило загадок. Перед глазами так и стояло мертвое лицо Трегубова. Этот человек, как теперь понял Яков и был этим связующим звеном в цепи интриг, в которых он оказался, соглашаясь помочь Варфоломееву. Тогда он и мысли не допускал, что может отказаться, это казалось делом чести и долга. Но позже все закрутилось неким непостижимым образом и сам того не осознав, он оказался пешкой в чужой игре. Оказался сам и втянул во все это самого близкого человека. Он оказался слишком самонадеян, рассчитывая только на себя и лишь в последние дни, когда все уже шло не так и не туда, он понял, что не успевает. Эти люди прекрасно разыграли партию, а Варфоломеев не учел масштабов. Они же учли все – и то, что Анна, со своими способностями, будет лакомым кусочком для такого маньяка, как магистр и то, что он, Штольман, один не сможет уследить за всеми их интригами и то, что весь этот город пойдет на поводу у беспринципного газетчика, создавая своеобразное « общественное мнение». Он читал последние статьи Ребушинского и единственное, что ощущал – отвращение. Отвращение и гнев. Судя по тому, что там было – у Анны шансов жить спокойной жизнью в этом городе не было, как и не было шансов быть свидетелем в суде. Но он знал и людей – они способны забывать многое, даже факты и, судя по тому, что к адвокату Миронову отношение среди горожан не изменилось, то и о том, что писал и пишет этот пасквильник, со временем забудут. То, что Анна так внезапно уехала из города, тоже не останется без внимания этого уродца – пришла внезапная, ясная мысль. И он так же внезапно вспомнил, что она так и не рассказала ему о том, как уезжала из города, - в жизни не видал, чтобы барышни, путешествующие первым классом, прыгали в состав на ходу…- это вспомнилось тоже, и он понял, что теперь, в его жизни, похоже, появилось главное – то, о чем полтора года назад, он и помыслить не мог, подъезжая к маленькому, кажущемуся еще меньше, чем есть на самом деле после Петербурга, городу. Мысли, таким образом, изменили ход и от глобального перешли к частному, что он в очередной раз удивился самому себе – А может быть, так и должно быть – пришла какая-то совсем странная, философская уже, отчасти, мысль, но больше он подумать ни о чем не успел, экипаж остановился и Штольман моментально вылетел наружу и взглянул на дом – на этот раз темно не было – сквозь неплотно задернутые шторы струился тусклый, мягкий свет, и на душе полегчало. Михаил спрыгнул в снег и подошел ближе: - Не стоит чаевничать, Яков Платонович, поздно уже слишком. Я домой. Иваныч беспокоиться будет, – проговорил он быстро, поправил шапку и неуверенно улыбнулся Штольману. Он уже там, у гостиницы понял, что произошло нечто нехорошее, но лезть с расспросами было не в его правилах. Штольман посмотрел на него и понял, что Михаил абсолютно прав – не время, да и приглашение было до того, как случилось то, что случилось. Ему очень, просто невероятно хотелось уйти тотчас, но необходимо было предупредить. Он задумался на минуту и затем, аккуратно подбирая слова, высказался: - Вы вот что, Михаил, вы не ездите больше туда. Это небезопасно. Вы не знаете этих людей, так, как знаю их я. Поверьте мне на слово – они…на многое способны. Вы передайте Петру Иванычу, что я буду ждать вас, через день, вечером, часов в десять. Возможно, тогда я смогу сообщить что – то…более конкретное по вашему делу. Михаил внимательно выслушал, тон Штольмана, серьезный и убеждающий, произвел на него впечатление, он видел, как тот, неосознанно и нетерпеливо, взглядывает на дом и мог его понять: - Хорошо. Договорились, - коротко ответил он этому странному, но отчего – то, вызывающему доверие, человеку, стянул варежку и протянул руку. Штольман пожал ему руку и тот тотчас же, ловко вспрыгнув на облучок, скомандовал: - Серый, поехали!- тронул вожжи и, обернувшись к Штольману с улыбкой уже, добавил: - Анне Викторовне поклон передавайте! Штольман кивнул ему, молча, дождался, пока экипаж развернется и легко отправится к перекрестку и шагнул к дому, оглядывая по пути окрестности, не заметил ничего странного и вошел в калитку.- Когда все это закончится, надо порядок навести – подумал он и внезапно понял, что все эти мысли – о Михаиле, о порядке и даже об Анне, он старательно производил сам, для того, чтобы отогнать от себя размышления о страшной смерти Трегубова. Он остановился на крыльце, взгляд скользнул по поленьям, задвинутым под стол, и помимо этого он уловил нечто странное – на крыльце четко отпечатались следы – узкие и изящные следы женской обуви с каблучком. Он завертелся волчком, оглядывая все вокруг, сошел с крыльца, внимательно оглядел то, что было можно различить в тусклом свете затуманенной метелью, луны и понял, что Анна куда – то выходила недавно. Совсем недавно – следы были лишь немного припорошены снегом, перед дверью их было больше, словно человек долго открывал замок и нетвердо стоял на ногах и Штольман, уже не сознавая, что делает, рванул дверь на себя. Она оказалась заперта, он чертыхнулся, вынул ключ и, не понимая, что чувствует, влетел в переднюю. В доме было тепло и тихо. И светло – похоже, было, что свечи горели везде, где только можно, он посмотрел на подсвечник, отметив, что оплавилась свеча совсем немного, и понял, что зажжена она была совсем недавно. Ему совсем не хотелось сейчас думать ни о чем и он, не снимая пальто, прошел в гостиную, затем в спальню – Анны не было. Постель даже не была расстелена, что еще могло случиться, он себе представить не мог – в душе было пусто и темно. Он снова вылетел в переднюю, сделал несколько шагов к кухне и замер – Анна, уронив голову на руки, сидела за столом. В голове стало абсолютно пусто, перед глазами отчего-то мелькнуло лицо Трегубова с неживым уже, устремленным в пространство, взглядом и Яков, осторожно ступая, шагнул в кухню, подошел ближе, опустился на корточки с замершим, оцепеневшим сознанием и усилием воли заставил себя заглянуть ей в лицо. Личико было спокойным, странно румяным, но необыкновенно живым. Он зачарованно смотрел в ее умиротворенное лицо и наконец, осознал, что он ошибся. Эта история в гостинице так повлияла на сознание, что он сразу же подумал о самом худшем. Ему хотелось дотронуться до нее для того чтобы убедиться, чтобы почувствовать ее живое тепло, но он пересилил это желание, поднялся и огляделся. Возле плиты лежали белые сапожки на каблучке, возле них местами посверкивали маленькие лужицы подтаявшего, видимо, снега. Было понятно, что она куда – то выходила и вернулась совсем недавно, но, как ни странно, раздражение не пришло. Не пришло ничего, что, казалось бы, должно было быть – сейчас, когда он понял, что она здесь, что она просто спит, пришло спокойствие. - Хоть что-то в этом трижды проклятом мире остается неизменным – любовь и надежда – мысль была весьма странной, пришедшей из такого далекого прошлого, которое давно казалось нереальным, но она пришла. Он оглянулся на Анну – она так и спала, не меняя позы и совершенно неслышно. Этот странный румянец на бледном личике обеспокоил, но Яков решил, что пока трогать ее не стоит. Он подобрал сапожки, вынес их в переднюю и взглянул на часы – четверть пятого и понял, что сейчас не хочет ни думать ни о чем, ни говорить – все это, произошедшее за последние двое суток, настолько вымотало душу, что он почувствовал, что устал. Смертельно устал и сейчас ему безразлично все – Трегубов, Варфоломеев, эта поганая свора уродов – Уваков, сотоварищи и прочее, грязное и мерзкое, царящее вокруг. Он стянул с себя пальто, бросил его в кресло в гостиной. Снял сюртук, жилет и галстук, расстегнул, наконец, верхние пуговицы сорочки и стало чуть легче. В спальне, уже машинально, стянул плед и отбросил в ноги одеяло и отправился в кухню. Анна все так же спала, сидя у стола. Он взял ее за руку, и эта тонкая рука показалась ему странно горячей. Уже ощущая беспокойство, он коснулся губами ее виска и понял, что странный румянец обеспокоил его не зря. - Аня, Аня, проснись, ты меня слышишь? – проговорил он, взяв ее уже за плечи и повернув к себе. Она открыла глаза, и Яков ужаснулся, насколько они затуманенные и серые. Анна улыбнулась ему, провела горячей ладонью по его щеке и произнесла тихо, но совершенно ясно: - Он просто ошибся, как все люди. Он послал депешу, а Николай Васильич…ты представляешь себе это…Николай Васильич ее перехватил. И… мы попали в круговорот…нет…в замкнутый круг – она засмеялась, сделав пальчиком в воздухе этот ее воображаемый замкнутый круг, а он с ужасом понял, что она бредит. Анна снова закрыла глаза, качнулась вперед, и он успел ее удержать, проклиная в который раз весь этот чертов мир и себя за то, что сейчас не в состоянии даже донести ее до спальни. - Пойдем. Сейчас ты ляжешь, и все будет хорошо – проговорил он скорее себе, а не ей, поднял ее на ноги, и она пришла в себя снова, взглянула уже более ясным взглядом и обрадовано пролепетала: - Ты вернулся. Давно? А что со мной, где мы, я уснула? Он лишь порадовался тому, что она, хоть так, пришла в себя, и повел ее в спальню, он быстро говорил что-то странное, все, что угодно, лишь бы она не отключилась снова: - Там, на улице, черт – те что, ветер, метель, словно февраль уже, меня едва с ног не сбило на набережной… Они уже почти дошли и он услышал на свое непонятно что, ответ, не менее странный: - Ты тоже был на набережной? Здесь одна набережная? Там…там холодно, просто жутко. А чай нам так и не подали… Очень хочется спать, – снова уже ясно, договорила она и увидев перед собой постель, улыбнулась: - Ты мой герой, ты знаешь это?- она снова прикоснулась ладонью к его щеке, и он снова ужаснулся, насколько она была горячей. В такой ситуации он не был никогда в жизни, но растерянности не было. Он как-то необыкновенно ловко расстегнул на ней платье, порадовался тому, что все оказалось так просто – платье упало к ногам, она неосознанно переступила через него, невнятно пробормотала: - Спать, спать…- мгновенно выскользнула из его рук и оказалась в постели. Не прошло и минуты, как она уже спала, подложив руку под голову и свернувшись, как ребенок. Переодевать ее в ночную рубашку смысла не было. Он потянулся было снять с нее носки, но она внезапно забеспокоилась, снова открыла глаза и каким – то странно неспокойным тоном, произнесла: - Нет. Не надо. Не волнуйся. Все будет хорошо, - и, перевернувшись на спину, снова забылась. Яков прикрыл ее одеялом, с минуту постоял, просто вглядываясь в ее лицо, а затем вышел из спальни и прикрыл за собой дверь. Сон ушел, словно и не было этого ощущения усталости. Постояв секунду возле закрытой двери, он понял, что нужно делать сейчас, сию минуту. Выхватив из коробки, служившей аптекой, кусок марли и порошки Милца, он метнулся в кухню, засыпал порошок в стакан, залил четвертью воды, намочил марлю и налив второй стакан, вернулся в спальню. Ему стоило большого труда напоить этой гадостью Анну, но другого пути он просто не видел. Отчего-то она никак не хотела это пить, и Штольман внезапно подумал, что, видимо, это оттого, что он не Милц, с ним у нее, похоже, таких проблем не было. Эта мысль как-то успокоила немного. Она была легкой в такой непростой ситуации и пришла злость. Легкая и летящая не направленная ни на кого, просто злость - она помогла справиться, и прояснила мысли. Наконец ему все удалось, Анна успокоилась, и он осторожно положил влажную марлю на ее лоб, вспомнил о носках, аккуратно стянул их один за другим, посмотрел на тонкие, изящные ступни и что-то внезапно показалось ему странным. Он чуть отодвинул одеяло, взял со стола подсвечник, поднес свет ближе и, увидев то, что его удивило, похолодел – на тонкой лодыжке четко были отпечатаны пальцы – белые и тонкие отпечатки выглядели жутко. Яков неосознанно прикрыл это одеялом, поставил подсвечник обратно и, опустившись на край постели, вспомнил все странное, что происходило за этот день – ее лепетание про уголек, ее страх, плеснувшийся в глазах, в кладовой и то, как он увидел ее утром – у калитки. Как все это связано, он понять не мог, но вспомнились отчего – то именно эти три вещи. И, уже вылетая на улицу, он вспомнил о ее словах - « Он ошибся, он послал депешу». И все, что она говорила в этом, показавшемся ему бреду, теперь бредом уже не казалось. Она была не в себе, но то, о чем она думала – сознание выдало само – просто и ясно. Штольман остановился у калитки- « Мальчик, нищий приходил…» - вспомнил он и вспомнил, как она поскользнулась тогда. Тогда он посчитал это нормальным, и только сейчас понял, что это что-то другое. Метель мела всю ночь, сейчас снега уже не было и лишь ветер, свирепо дул вдоль забора. Но именно это и помогло – он выдул целую траншею и теперь из этой длинной, снежной ямки, торчал уголок конверта. Яков выхватил его, заглянул внутрь и ничего не обнаружив, принялся ботинком, осторожно разгребать снег. Наконец и лист хрустнул под ногой. Он поднял его, развернул – чернила чуть расплылись, разобрать что-то здесь, на улице, было сложно, порыв ветра пробрал до костей и Штольман только сейчас понял, что вылетел на улицу без пальто. Он вернулся в дом и заглянул в спальню - Анна так и спала, не шевельнувшись, и Яков вернулся в кухню, не выпуская из рук бумаг, бросил это на стол, зажег керосинку, поставил чайник и наконец, опустился на стул. После того, что сказала Анна, еще одна составляющая головоломки, встала на свое место, и теперь он понял, что, вероятнее всего, напрасно думал об убийстве, скорее всего Трегубов застрелился сам. Зачем он оставил открытой дверь было загадкой, но теперь об этом думать было бессмысленно. Неясно было лишь одно – почему Николай Васильевич делал то, что делал. За год, что они проработали вместе, у Штольмана сложилось свое впечатление об этом человеке – он был человеком старой школы со своими понятиями о многом, но представить то, что он мог сознательно помогать этим людям, это не укладывалось в голове. Но теперь многое в его поведении в тех или иных ситуациях, становилось понятнее. Это было не просто неумение просчитывать или нежелание выносить сор из избы – теперь все виделось в ином свете и приобретало новый смысл. То, что Яков начал понимать еще до всей этой трагической ночи, а позже прочел в документах, объясняло многое. И он теперь не был уверен в том, что если бы изначально знал о миссии Брауна, ввязался бы во все это. Часть документов была на английском, и он смог что-то разобрать, но часть содержала выкладки на русском, и от этих выкладок мороз пробегал по коже. Цифры, сводки, предполагаемое количество жертв, предполагаемое количество увечных, предполагаемое число жертв среди мирного населения. Это оружие, то, что создавал этот милый с виду, интеллигентный человек, способно было погубить сотни душ, а тысячи оставить калеками, и только тогда Яков понял, во что ввязался. Он стянул со стола лист и попытался разобрать написанное, чернила хоть и чуть расплылись, однако, угадать то, что было написано, было несложно. Теперь стало понятно, кто приходил сюда во время его отсутствия – это были люди Варфоломеева. Почему они не явились тогда, когда он был здесь, было неясно, но Яков начал догадываться и об этом. Эти бумаги нужны были срочно. Что-то случилось еще, о чем он не знает, и теперь он точно знал, кто доложил Варфоломееву о том, что он явился в Петербург. И еще он понял, что Петр Александрович знал об этом доме, но своим визитерам о нем не сказал. Это вселяло надежду. Здесь он не жил пять лет – со дня смерти деда и мало кто знал о существовании этого дома. У Варфоломеева были свои источники и навряд ли это его люди интересовались у лавочника, был ли он здесь недавно. Кто – то еще искал его тогда, после всех затонских событий, здесь. Кто-то, кто узнал об этом доме, но никому об этом не сказал. Зачем Варфоломееву такие сложности с записками, он поначалу понять не мог, но с другой стороны, было бы весьма странно, если бы Варфоломеев явился сюда сам. Похоже, что он снова ведет некую двойную игру с этими людьми. Ситуация вырисовывалась сложная. Мало того, что подозрения в убийстве Разумовского, так и не были сняты, так теперь еще и Трегубов – портье опишет внешность и если кому – то захочется обвинить его и в этом, большого труда это не составит. Яков устало провел ладонью по лицу, взъерошив волосы – выхода он снова не видел. То, что Варфоломеев действует тайно, было теперь понятно, он просто не хочет обнаруживать их местонахождение, учитывая то, с какими людьми имеет дело. И, видимо, не хочет вовсе афишировать все это дело. Ему нужно было увидеться с Варфоломеевым самому и попытаться все решить. Он знал, насколько неповоротлива бывает российская система правосудия и то, что Уваков имеет вес в департаменте полиции, он знал тоже. Единственным человеком, который мог попытаться повлиять на ситуацию, был Варфоломеев. Он уже второй год, создавал внятную систему государственной охраны и был вхож во все двери, в том числе и в те, что решают все. Резкий шипящий звук отвлек его от размышлений – чайник вскипел, вода выплеснулась из-под крышки, Яков вскочил и сняв его, привычно схватился за ухо – эта дьявольская ручка была обжигающе горячей. Он погасил керосинку, налил чаю и размешивая сахар, вспомнил – « Круговорот, нет, замкнутый круг». Мысли вернулись к Анне. У них за эти сутки так и не нашлось времени нормально обо всем поговорить, тогда, еще в Затонске, она не рассказала ему все, о чем ей говорил в буфете Уваков, и, похоже, это тоже было важно. Они говорили долго, он помнил, как мучительно было ожидание и как медленно тянулись минуты. Но теперь, когда она внезапно заболела, о разговорах придется забыть. Он выпил чай, скомкал послание Варфоломеева и уже на ходу, выбросил его в камин гостиной. Свечи он гасить не стал, возвращаться и бродить по всему дому, было выше его сил. Дед был запасливым человеком и Штольман знал, что свечей в этом доме, хватит на десять лет вперед. Он не без трепета открыл дверь спальни и взглянул на Анну – она спала спокойно, повернувшись на бочок, марля лежала на подушке и Яков, подобрав ее, с удивлением отметил, что она не сухая. Он помнил, как однажды в детстве, простудился, у него был жар, ему постоянно клали на лоб такие же кусочки мокрой ткани и они высыхали в считанные минуты. Он прикоснулся губами к ее виску – он был абсолютно нормальным, похоже было на то, что жар ушел, так же внезапно, как и появился.- Возможно, это просто нервное – пришла немного успокоившая мысль, он вспомнил, что такое уже было, тогда, после неудавшейся дуэли в поместье Гребневых – нервная горячка – объяснил ему тогда Милц, сейчас, видимо, случилось нечто похожее. И внезапно, вместе с этой мыслью, он осознал, почему Анна не сказала ему о письме – его неосознанная вспышка ярости послужила этому причиной. Именно поэтому ей было необходимо знать о том, что он помнит и думает относительно причин всего, что случилось.- Как все непостижимо переплелось – пришла странная, ничего не объясняющая, мысль. Яков поднялся, вернулся в гостиную, вынул из пальто револьвер и, вернувшись, положил его поближе – на этажерку у кровати. Раздеваться он уже не стал, сбросил с ног обувь и улегся так, натянув на себя плед и перед тем, как провалится в сон, взглянул на Анну и прикоснулся губами к прохладной, нежной коже на ее виске. Анна сонно шевельнулась, что-то пробормотала невнятное и он не смог не улыбнуться, когда она неосознанно, не просыпаясь, протянула ладонь, коснулась его щеки и улыбнулась сонно и мило.