По следам. Несказка.

Кто-то барабанил в дверь. Громко и настойчиво, так, что было слышно даже здесь. Штольман резко подскочил на постели, с трудом стряхивая с себя остатки сна, и оглянулся – Анны не было. Стук прекратился, послышался звук хлопнувшей двери, Штольман подхватился с постели и, потирая лицо, выскочил в гостиную. В камине весело потрескивали дрова, было тепло и светло – который же час – пришла быстрая, мгновенно мелькнувшая, мысль, но она тотчас же погасла, как только он вышел в переднюю. У парадной двери стояли Анна и Петр Иванович и, судя по выражению их лиц, новости были нехорошие. Беспокойство, ушедшее во сне, вернулось, и чувство было странное – то, что Анна выглядела абсолютно здоровой, порадовало, но то, что у нее было странное, растерянное выражение лица, мгновенно обеспокоило. - Что случилось? – спросил он еще с порога, они обернулись к нему и Петр Иванович ответил негромко и коротко: - Михаил пропал. Я вернулся, понял, что с вечера еще. - Черт, я же сказал ему, что это опасно – неосознанно вырвалось у Штольмана. Он тут же пожалел о том, что это вылетело, но слова уже были сказаны, и сожалеть было поздно. - Когда?- спросили эти двое одновременно, а Анна, уже чуть растерянно, добавила: - А я…завтрак разогрела… - Умница, как ты себя чувствуешь? – услышала она его обеспокоенный тон. Он уже был рядом, его губы коснулись ее виска, и ответила она уже не растерянно: - Все хорошо. Это, видимо, нервы. но…- она хотела было сказать, что ничего не помнит, но вовремя остановилась - сейчас это было не ко времени и не к месту и сказала о другом: - Вы будете говорить одни? Штольман взглянул ей в глаза, ее глаза смотрели с каким – то странным, настороженным выражением и по иному уже ответить не смог: - Нет. Только пожалуй что…в столовой будет удобнее, в кухне тесновато. - Да все в порядке. В кухне, оно сподручнее будет – услышали они расстроенный тон Петра Ивановича и обернулись к нему. он так и стоял, не раздевшись, лицо было бледным и напряженным и Штольман с болью подумал о том, что, вероятнее всего, порадовать этого хорошего человека, ему не придется. - Да вы разденьтесь, там вешалка. И проходите.- он махнул рукой в сторону кухни, взял Анну под локоть и по пути в кухню, успел поцеловать ее в ухо. На это она обернулась, быстро взглянула ему в лицо и успокаивающе произнесла, уже спокойно и рассудочно: - Ты не волнуйся так, теперь все будет хорошо. Я позже тебе все, все расскажу. Прости меня. Он понял, за что она просила прощения – за свою ночную авантюру и вспомнил, почему она так поступила. - Ничего. Я сам виноват, слава богу, что все обошлось – проговорил он, поворачивая ее к себе, но договорить у них не вышло – послышалось смущенное покашливание, они обернулись – на пороге кухни стоял Петр Иванович и смотрел так тревожно, что им обоим стало не до объяснений. Анна разлила чай, поставила чашки и они все трое, наконец, оказались за столом. - Я видел его сегодня ночью. Совершенно случайно. В центре. он довез меня сюда и я отправил его домой…но он, видимо, не доехал – проговорил Штольман, глядя в лицо Петру Ивановичу. Тот смотрел растерянно, тревожно и ответил так же: - Как же…где? Он дома должен был быть… - Он подрабатывал по ночам. В центре, у гостиницы – объяснил Яков тихо, уже понимая, что об этом Петр Иванович, видимо, не догадывался. - Опять? Я же говорил ему, сколько раз уже до драки…Господи, что же могло случиться? – уже совершенно не своим голосом произнес Петр Иванович и, уже не обращая внимания, ни на Анну, ни на Штольмана, взялся ладонями за голову, да так и остался сидеть в этой странной, безысходной, позе. Анна поднялась из – за стола и Яков, поначалу, не обратил на это внимание, посчитав, что она хочет что-то добавить к столу. он бросил на нее мимолетный взгляд и замер, вглядываясь в ее лицо. он много раз видел это странное, отрешенное выражение, со взглядом, обращенным в пространство. Она смотрела в угол у окна, Яков проследил за ее взглядом, ничего не увидел, но понимание уже отозвалось болью в душе. Она взглянула ему в глаза, и он понял, что говорить что-то вслух она просто не может. - Пойдемте в гостиную, Петр Иванович, там договорим – поднявшись, он тронул старого проводника за плечо и тот, словно очнувшись, безропотно поднялся и тяжело ступая, шагнул вслед за Штольманом. Анна почти сразу же, как они вошли в кухню, ощутила, что что-то не так. Легкий, прохладный ветерок коснулся волос, осторожно шевельнув выбившуюся из-за уха прядь, она обвела взглядом кухню и вздрогнув, поднялась со стула, увидев в углу Михаила. он стоял, смущенно улыбаясь и сжимая в руках свою смешную, меховую шапку, взгляд его скользнул по фигуре Петра Ивановича и на его лице отразились сожаление и боль. Он снова взглянул Анне в глаза и качнул головой, словно просил о том, чтобы она ничего не произносила сейчас. Анна взглянула на Якова и встретила его вопросительный, внимательный взгляд – он все правильно понял, поднялся и увел Петра Ивановича в гостиную. Михаил все так же смотрел на Анну, лицо его снова приобрело смущенное выражение и он, не дожидаясь ее вопроса, заговорил сам: - Предупреждал же Яков Платонович а я, дурак…срисовали они меня, видать…Иваныча жалко.- он говорил, как Гребнев – ясно и так, словно не был еще духом и Анна, зная уже, что скоро все изменится, постаралась отрешиться от чувства жалости и сожаления и, собравшись с духом, задала первый вопрос: - Что случилось с вами? Где? - Да даже до двора не доехал….они хотели знать, где вы…я не сказал. - Кто? Скажите мне, мы сможем наказать убийц… Анна не договорила, Михаил перебил ее, глядя мимо, словно стыдясь чего – то: - Ну вышло так, вырвался я, побежал…поскользнулся – он дотронулся рукой до затылка и Анна, уже понимая, что случилось, быстро проговорила: - Не надо, я поняла. Кто это был? Михаил взглянул ей в глаза…в лицо полетела мелкая, ледяная крошка и она увидела – набережная, узкая речка, окаймленная низким, гранитным парапетом. Лестница, ведущая к белой, замерзшей, запорошенной снегом, реке. - И что теперь прикажете делать, дьявол! – злобно проговорил человек в черном пальто, наклоняясь над лежащим на лестнице телом. - Кто же знал, что так выйдет – равнодушно ответил другой, стоящий рядом – С трупом что делать? - В канал, разумеется, не мне вас учить…дьявол – снова выругался первый, сплюнул под ноги и подняв воротник пальто, шагнул вверх по ступеням. Лицо его имело брезгливое и раздраженное выражение, оно передернулось в гневной гримасе и он, не оборачиваясь, прошел мимо… Видение ушло, закружилась голова и Анна, пошатнувшись, опустилась на стул, провела дрожащей ладонью по лицу и снова взглянула в угол. Михаил так и стоял там, но лицо его изменилось – оно приобрело словно равнодушное и чуть отчужденное, выражение и Анна поняла, что теперь он уже не сможет говорить ясно. Но он, однако, не уходил. Он снова взглянул на Анну, уже иным, задумчивым и словно глядящим сквозь нее, взглядом и проговорил глухо, но отчетливо : - Она пришла за ним. Сутки. Самое большое – сутки. Но она не понимает, ей не понять… - Кто? О чем вы? Михаил, скажите мне…- успела спросить она, смутно догадываясь, о чем он и страшась собственной догадки. Он исчез мгновенно, угол был пуст и лишь свеча, одиноко горевшая на подоконнике, погасла. В оцепенении глядя на струящийся дымок от погасшего фитилька, Анна пыталась осознать то, что услышала. Этот человек, которого она видела один раз в жизни, еще тогда вызвал симпатию, и теперь ей было остро, невыносимо жаль его. Как жаль было и Петра Ивановича, которому придется услышать эту жуткую правду. Но было нечто в его словах, еще более жуткое – теперь она ясно осознала, о чем, и о ком он говорил после всего – « Она пришла за ним» - эти слова так и звучали в раненом сознании и пугали до озноба. Что такое выдумал себе призрак этой «опасной и прекрасной» женщины, живущий, похоже, своими желаниями и чувствами, Анна сейчас не могла понять до конца, но то, что от него нужно избавиться, во что бы то ни стало, она осознала мгновенно – Сутки, он сказал – сутки – пришла уже оформившаяся, ясная, мысль. Она поднялась. Позади, послышались шаги, и на ее плечи осторожно опустились ладони Штольмана: - Все плохо, как я понял?- услышала она и кивнула, не оборачиваясь. То, что происходило сейчас, тоже было важно, только вот теперь, уже совершенно непонятно было – что важнее. - Он мертв. Эти люди, Уваков и Жиляев, они хотели знать, где мы. Он вырвался, побежал и…несчастный случай…он не сказал им, ни о чем…Они утопили тело в канале. - Договорила она уже дрогнувшим голосом, плечи ее вздрогнули и Яков понял, что она плачет. Он осторожно повернул ее к себе и, прижимая ее голову к плечу, проговорил тихо: - У меня было… дурное предчувствие. Я сам скажу Петру Ивановичу. Ты…посиди здесь пока. Я скоро. Он ушел, а Анна начала вспоминать. История с Ферзем, то, как она тогда сумела отправить его туда, куда следовало – это было единственное решение проблемы, пришедшее ей сейчас. Но для этого, нужно было обо всем рассказать Штольману. Время пришло – довольно тайн – ей нужно было о многом рассказать ему – о визите к Варфоломееву, о Нине, о том, что ее призрак неким непостижимым образом оказался здесь и о синей тетради, лежащей в ридикюле, следовало рассказать тоже. Ей сложно было представить, как она справится со всем этим, но справиться было нужно. А еще нужно было спросить у него, где он был ночью и что случилось с ней самой – она совершенно ничего не помнила с того момента, как опустилась на стул в кухне - это беспокоило. Смутно она припомнила, что говорила что-то ему, но было это наяву или во сне, она не понимала. Парадная дверь хлопнула, послышались быстрые шаги и первое, что вырвалось совершенно неосознанно и не о том, о чем она думала минуту назад, прозвучало, видимо, странно: - Как твоя рука? Она сама удивилась своему вопросу, видимо, он жил где-то в глубине сознания и сейчас разум просто подсказал, с чего начать. Он несколько удивленно взглянул, подтянул стул, опустился и взяв ее руки в свои ладони, ответил, внимательно вглядываясь в ее глаза: - Все хорошо. Лучше. Видимо, Милц прав относительно этой гадости…Нам поговорить надо о многом. Все, что он сказал, ответив на ее вопрос, он проговорил торопливо и небрежно, словно о несущественном пустяке, но последняя фраза была сказана уже серьезно и внятно. - Да, ты прав…как всегда – кивнула она головой и начала говорить. Рассказ был длинным и сбивчивым, Но Яков слушал, не перебивая и не спрашивая, ни о чем. Он просто держал в своих ладонях ее вздрагивающие время от времени, пальчики и внимательно вглядывался в ее лицо, понимая, насколько сложно ей объяснить и рассказать все. Она изредка взглядывала ему в глаза, и он видел, как выражение ее глаз менялось в зависимости от того, что она говорила. Она начала издалека – с того самого, кровавого утра, когда металась по городу в надежде и безысходности, постоянно сменяющих друг друга. Ей нужно было выговориться, слова слетали неосознанно и быстро, и эмоции, захлестывающие ее тогда, вернулись. Она прервалась на том, как решила собраться домой, и Яков внутренне содрогнулся, представляя, что ей пришлось пережить. Но и это было еще не все. Она ни слова, не сказала о том, что происходило до Рождества, и продолжила свой жуткий в своей правде рассказ с того, что повергло Штольмана в шок – с визита призрака Разумовского, описав это короткими, нервными фразами. Но когда губы ее задрожали, и она произнесла дрогнувшим голосом - Он пошутил. Это была шутка – Яков не справился с собой. Он попытался привлечь ее к себе в желании успокоить, но она неожиданно воспротивилась. Ее ладонь уперлась ему в грудь и он услышал ее тихое: - Прости. Я увлеклась…просто…мне некому было рассказать… И он не стал больше слушать, он поднялся, не выпуская ее из рук, и проговорил тихо, глядя ей в глаза: - Давай прервемся. Я понимаю все, но…так нельзя. Я не хочу, чтобы повторился…этот ночной кошмар. Она словно очнулась, взгляд ее стал более осмысленным и Яков понял, что поступил правильно, прервав этот жуткий, вынимающий душу, ужас. Анна высвободилась из его рук, снова опустилась на стул и проговорила уже более спокойным тоном: - Хорошо. У нас есть чай? Там, на плите, вчерашний ужин под крышкой, ты голоден, наверное,…Прости меня, мне нужно было рассказать о письме, но….ты очень испугал меня вчера. Все это она проговорила, глядя в стол и Яков, наконец, понял, что терзает ее больше всего – то, что она скрыла от него это проклятое письмо. Анна почувствовала, как его теплые губы прикоснулись к ее виску, и услышала над своим ухом: - Это неважно. Все неважно уже. Все, все, не надо – он проговорил все это быстро и взволнованно и она, наконец таки, ощутила облегчение. Этот обман дался ей с большим трудом и тяжким грузом лежал на душе. Теперь этот груз исчез. Штольман уже возился где-то позади, возле плиты и она услышала его нарочито бодрое: - Ничего не остыло, в самый раз. Сейчас позавтракаем…вернее сказать – пообедаем, а потом ты мне все расскажешь. - А ты? Ты расскажешь мне, где был сегодня ночью? – услышал он уже более живой ответ, обернулся и, с удовольствием отметив, что выглядит она куда лучше, чем десять минут назад, попытался улыбнуться: - Конечно. Обязательно. Он снова отвернулся, что – то раскладывая по тарелкам, но Анна успела уловить эту вымученную, странную улыбку, но не стала спрашивать тотчас. Он обещал рассказать, и этого было достаточно. Картошка с мясом сегодня показалась гораздо вкуснее, чем вчера, Анна с удивлением отметила, что жутко проголодалась и подумала, что ее опасения, видимо, были напрасны – ему действительно было лучше. Он поймал ее взгляд, усмехнулся, поставил руку на локоть и пошевелил пальцами: - Все хорошо, видишь. Он попытался сжать кулак. И ему это даже удалось, но через мгновение он понял, что сделал это напрасно – ребро ладони больно дернуло, это, видимо, отразилось на его лице и он услышал ее тихое: - Ну зачем же так, ты как ребенок, Яков, я верю…без демонстраций. Он взглянул на нее и замер – она смотрела снова с безусловным восхищением и нежностью и улыбалась. Он так обрадовался этой перемене, что у него неосознанно вырвалось: - Да ну вас…я даже до аптеки не добрался. Погода была, мягко говоря – не для прогулок. - Здесь аптеки открыты по ночам? – тут же спросила она, и он снова машинально ответил, с удовольствием глядя в ее уже живое, спокойное, личико: - Да, представь себе. Это далековато, на острове, совсем рядом с моей квартиркой, очень удобно…в таких случаях… Он понял, что сказал лишнее, заметив удивление в ее глазах, но все же, упрямо договорил: - Сейчас…не самое лучшее время для…экскурсий, но позже я тебе обязательно все покажу. - Да, погода была ужасная – услышал он снова ее странный, спокойный тон, мгновенно превращающийся в серьезный, понял, о чем она думает сейчас и проговорил быстро и легко, оглядываясь вокруг: - С посудой тебе придется разбираться, у меня есть отговорка – он снова пошевелил пальцами, отмечая, что теперь это делать стало гораздо легче и обернулся на ее, снова удивленное: - Ты моешь посуду? - А как ты представляешь это? Полагаешь, я ее выбрасываю? Это…слишком расточительно, на мой взгляд. Он не мог не попытаться смешить ее, даже сейчас, он всегда был таким и она, глядя в его лицо, в котором читалось иронично – снисходительное выражение, внезапно подумала, что как бы то ни было, все будет хорошо. Они справятся со всем этим кошмаром, закручивающимся снова, и все будет хорошо. Однако сейчас хорошо не было. Он поднялся и начал разливать чай, а ее мысли полетели совершенно в ином направлении. То, что она рассказала ему, было лишь маленькой частью того, что осталось и то, что осталось, состояло из разных, очень сложных частей, настолько сложных, что решая о том, с чего начать, она никак не могла понять, что во всем этом главное. Штольман убрал тарелки, разлил чай и едва не выронил из рук чашки, обернувшись – она снова ушла в себя, и он представить себе не мог, что она такое собирается рассказать ему, чтобы быть с таким лицом. Он оставил чашки, подступил ближе, опустился на корточки, и снова взяв ее руки, осторожно спросил: - Да что такое с тобой, Аня, приди в себя. - Я не знаю, с чего начать – не глядя ему в глаза, как – то жалобно проговорила она, так, что у него сжалось сердце. - Давай так…ты начни с того, что легче для тебя и…все будет хорошо. Он постарался быть убедительным, но, услышав собственный тон, понял, что выходит плохо, однако, как ни странно, было похоже, что это сработало – лицо ее выровнялось, стало словно отрешенным каким – то и настолько спокойным, что Яков поразился. Он смотрел на нее с таким сочувствием и пониманием, что ей стало неловко. Внезапно ей стало неловко и стыдно. Мало того, что она уже два раза за два дня, умолчала об очень важных вещах, она могла догадаться, что творилось в душе у него. Теперь, когда она здесь, ему, очевидно, стало еще сложнее, чем было, но она точно знала, что если бы ее здесь не было, возможно, что и его уже не было на этом свете тоже. Анна понимала, что для него больнее будет услышать о Нине, чем о Варфоломееве. Как бы то ни было, он вечно пытался отплатить этой женщине за то, что у них было в прошлом – добром. Теперь Анна знала, с чего начать и начала с письма, с того самого свиста, что услышала и испугалась, рассыпав дрова по крыльцу. Но он перебил ее, проговорив быстро и взволнованно: - Не надо об этом. Я нашел письмо и ты…ты вчера говорила немного, в бреду, о разговоре с Петром Александровичем. Яков выпустил ее руки из своих ладоней, быстро прикоснулся губами к ее щеке и проговорил, поднимаясь : - Давай пойдем в гостиную, там удобнее будет. И взяв ее за руку, поднял со стула. - Я бредила вчера? Я совершенно ничего не помню, это, видимо, нервы – проговорила она, уже совсем близко от его лица и он усилием воли заставил себя не идти на поводу чувств, сейчас этому было не время и не место, но когда она была так близко, справиться с собой было нелегко. - Что с тобой? Сюда не войдет Коробейников – услышал он, моргнул и понял, что почти не осознал, как она уже легко коснулась уголка его губ. Она потянулась к нему снова и он вспомнил, как она сделала это когда –то в первый раз. Тогда им действительно помешал Коробейников и неизвестно, что и как могло бы быть, если бы он не вошел и не начал говорить об этом письме. Видимо, они оба подумало об одном и том же, она отстранилась, с грустью взглянула в его глаза, уже сама взяла его за руку, потянув за собой, и он услышал ее тихое: - Ты прав. Нужно покончить с этим. В гостиной было тепло и уютно, шторы они так и не раздернули, но свечей было достаточно. Анна не стала долго раздумывать, легкими шагами дошла до дивана и, отпустив его руку, грустно улыбнулась, сделав рукой приглашающий жест: - Продолжим? Яков опустился на диван, посмотрел на нее и улыбнулся – она стояла, словно раздумывая о чем – то, затем опустилась рядом, забралась с ногами на диван, он обнял ее за плечи и она, уютно устроившись под его рукой, уже спокойнее, продолжила свой рассказ. Разговор с Варфоломеевым она пересказала весь, умолчав лишь об их словах, сказанных в раздражении – о долге, чести и прочем. Яков, слушал молча, лишь иногда она ощущала, как он касается губами ее волос и эти успокаивающие, нежные прикосновения, словно давали ей сил для того, чтобы рассказать все. Штольман слушал ее и теперь совершенно ясно понял, что именно и как случилось тогда. И он понимал, что Варфоломеев намеренно не сказал Анне обо всем – о том, что не только в свойстве его характера, дело. Его чрезвычайно раздражал тот факт, что эти неконролирумые вспышки ярости имеют такой вес и еще раз подумал о том же, о чем недавно – теперь все иначе, будет непросто, но каким-то образом ему нужно пытаться лучше управлять своими эмоциями. Тогда, в усадьбе Гребневых, он позволил себе то, чего позволять был не должен. Это обошлось дорого и теперь, когда все изменилось, ему нужно изменить и себя. Анна замолчала, а он этого даже не заметил поначалу и понял только тогда, когда она прикоснулась пальчиками к его руке на своем плече. Нужно было сказать ей о Трегубове, он коротко вздохнул, и осторожно подбирая слова, в двух фразах объяснил ей все. Она вздрогнула, быстро взглянула ему в лицо, отвернулась, и он услышал ее дрогнувший голос: - Бедный…мне жаль его. - Тебе жаль?! – услышала она его жесткое и раздраженное. Он шевельнулся было, но остыл, видимо, взял себя в руки и добавил уже спокойнее: - Впрочем, это уже не важно. В гостиной повисла пауза, слышно было лишь тиканье часов на каминной полке, и она чуть вздрогнула от звука его голоса. - Сегодня я встречусь с Варфоломеевым и постараюсь…все решить – услышала она его уже спокойное и утверждающее и мгновенно отреагировала: - Мы поедем вместе. Я подожду тебя, я не смогу быть здесь одна, я с ума сойду…- и он поспешил прервать этот умоляющий тон одним коротким – Хорошо. Мы решим это, не волнуйся. Он согласился так легко. Это было неожиданно и странно. Она обернулась, спустив ноги на пол и внимательно вглядевшись в его лицо поняла, что что - то в нем изменилось за это короткое время, прошедшее с того момента, как она отступала от него в кухне, смутно различая выражение его лица сквозь подступающие слезы. Он снова что-то решил для себя и, похоже, в этот раз это решение имело положительный смысл. Она посмотрела в его глаза, понимая, что то, что она скажет сейчас, вызовет боль, но не сказать не могла. Она вздохнула прерывисто, снова подобрала ноги, и тщательно подбирая слова, проговорила, решив начать издалека: - Я…не рассказала тебе все. Тогда, тем утром, я отправилась к Милцу… Когда она сказала главное, рука Якова сползла с ее плеча и она, с сочувствием и жалостью смотрела, как он отстранился, уперся локтями в колени, безвольно опустив кисти и глядя в пол. Наконец он очнулся, провел ладонями по лицу да так и оставив пальцы сложенных кистей возле губ, произнес тихо, чужим, словно неживым, тоном: - И что же случилось с ней? Анна не стала его трогать сейчас. Она обхватила колени руками, сжавшись в хрупкий, горестный комочек и рассказала все остальное. Единственное, о чем она не сказала, это о том, что забрала синюю тетрадь. То, как это произошло, по ее разумению, вызвало бы в нем еще большую боль, а сейчас она этого позволить не могла. Она сделала иначе, проговорив все, что осталось сказать, одним предложением: - Уваков, они встретились и…он отравил ее. Она умерла быстро…но теперь она здесь. Штольман вздрогнул, но обернулся не сразу. Он не сразу осознал то, что она сказала, а когда осознал, содрогнулся от ужаса и отвращения, мгновенно обернулся к ней, и подавшись ближе, спросил, беспокойно уже взглянув ей в глаза: - Это она…оставила след на твоей лодыжке? - Это уже не она…не совсем она. Я не знаю, что ей нужно. Она…пугает меня до ужаса. Ее лицо снова было бледным до прозрачности, он неосознанно потянулся и, прижав ее к себе, услышал объяснение всему: - Я…услышала, как она плачет тогда, когда мы…и когда ты ушел, спустилась в подвал. Она заперта там, я не знаю, почему…и она очень зла. Она задумала что-то жуткое, я знаю…нам нужно избавиться от …этого. У нас мало времени. Ее последние слова заставили его собраться. Он осторожно отстранил ее, взяв за плечи, и спросил, не менее беспокойно, чем прежде: - Что значит – мало времени? В ее глазах было сожаление, боль и страх – он почувствовал это мгновенно, как и то, что сейчас самым важным в этом мире было то, чтобы из этих глаз ушло это и пришло иное. Губы ее дрогнули, она отвела взгляд в сторону и ответила бесцветным тоном: - Михаил предупредил меня. Он сказал – сутки. Она закрыла глаза – из-под длинных, трепещущих ресниц скатились слезинки и он вдруг осознал, что то, что она сказала ему о Нине, смерть этой женщины, словно подвела незримую, но четкую черту под прошлым. Дальше было уже иное. Будущее, которое он не мыслил без этой девушки, что сидела сейчас перед ним с трагическим и словно скорбным выражением лица. Все, что она рассказала сейчас, было страшным и странным, ему было сложно представить то, о чем она говорит, но ему нужно было ей помочь. Анна почувствовала, как его ладонь легко прикоснулась к ее лицу, стирая слезы, и услышала его спокойное и убежденное: - Все будет хорошо. Видит Бог - я пытался ей помочь. Но я не могу позволить…тому, во что она превратилась, навредить тебе…нам. Анна открыла глаза и посмотрела в его лицо – он был серьезен, обеспокоен, но боль уже ушла из этих глаз. Она понимала, насколько непросто ему согласиться на все это. « Не могу отрицать очевидного, но и понять этого никогда не смогу» - она хорошо помнила эти его слова и то, что он сказал ей сейчас, далось ему нелегко. - Она сказала, что никаких «нас» не будет никогда…нас с тобой .- Анна проговорила это, глядя уже мимо него, и он не смог не улыбнуться и не успокоить ее. Он взял в свои ладони ее лицо, легко прикоснулся губами к ее губам и спросил осторожно: - И ты поверила ей? Анна открыла глаза и поразилась - Яков улыбался, глядя ей в глаза. Легко и снисходительно, так, как когда – то давно. Это было странно, но она так обрадовалась этому, что просто покачала головой и уже неосознанно прошептала: - Нет. Я и тогда ей не поверила. - Когда? – тут же, быстро спросил он, и она уже сама улыбнулась ему: - Сыщик…Я заходила к ней…тем днем. Она сказала, что ты заходил к ней…после меня, и сказала, что ты был «подавлен»…и тогда я ей не поверила. Улыбка исчезла с ее губ так же быстро, как и появилась. И выражение глаз сменилось с мягкого и нежного, на серьезное, но он был так рад этой улыбке, что уже не слушал ее. - Ну конечно она солгала – услышала она его тихое у самого своего лица и наконец, отпустила свои чувства. Именно это почему – то сыграло некую странную, глобальную роль и откуда –то пришла уверенность. Уверенность в том, что ничто уже не сможет им помешать. Ничто не сможет и все будет хорошо. Ее словно ветром сорвало с места и через мгновение она сама, легко и нежно касаясь, осыпала поцелуями его лицо, закрытые глаза с длинными, совсем не мужскими ресницами, крутой лоб, брови и когда она коснулась губами уголка его губ, он словно очнулся. Яков замер, когда она внезапно, после его обычных, на его взгляд, слов начала делать то, что делала сейчас. Ее руки нежно держали его лицо в своих ладонях, губы нежно и быстро касались лица и в каждом прикосновении он чувствовал любовь. Такого с ним тоже никогда не бывало и ему внезапно захотелось, чтобы все это продолжалось вечно. И ему снова стало абсолютно безразлично все на этом проклятом свете. Все может подождать. И он ответил этим нежным, любящим и осторожным губам, на мгновение открыл глаза, встретил ее сияющий, полный любви и надежды, взгляд и, потянув ее за собой, почувствовал, как ее волосы коснулись его лица. Анна успела уловить его полный восхищения взгляд, и уже не слишком ясно понимая, что происходит, почувствовала, как его руки ожили, он потянул ее за собой, и ей стало безразлично то, что в подвале живет призрак, вокруг все еще неясно и тревожно и им нужно спешить. Сейчас спешить она не хотела совершенно. *** - Этот диван узок, как койка в казарме – услышала она совсем рядом его негромкое и улыбнулась: - Я смотрю, твоей руке в самом деле лучше – ответила она ему в тон, ее ладонь скользнула по его плечу чуть ниже и она снова ощутила то, что обеспокоило еще раньше, но спросить было неловко - под пальцами снова ощущалось нечто шороховатое и пугающее, но разглядеть это в царящем вокруг мраке было невозможно. Яков шевельнулся, и она услышала его, уже легкое: - Это царапина. Зажило так быстро, что Милц поразился. Он моментально соскочил с дивана, Анна услышала шорох одежды и лихорадочно засуетилась в поисках – ей срочно нужно было что-то набросить на себя, пока он не засветил свечи. Она слышала, как он чертыхнулся, видимо, споткнувшись обо что-то, и услышала его чуть насмешливое: - Не спеши так, я не стану оборачиваться. Послышался звук чиркающей спички, в гостиной стало гораздо светлее и она, уже натянув платье, замерла, забыв о том, что делала – Штольман поспешно надевал сорочку через голову, стоял к ней спиной, но она успела заметить повыше брючного пояса пятна, разной величины и формы. Она моментально подлетела ближе, не разбирая пути и пока он еще не успел заправиться, потянула край сорочки вверх. Яков нервно дернул плечом, мгновенно обернулся и проговорил, осторожно отводя ее руку: - Все хорошо. Не надо…тебе это видеть. Ты же отказалась показать мне…твой ожог от уголька – последнее он договорил уже иронично, она взглянула ему в лицо и увидела, что он улыбается. Его рука скользнула ей за спину, он притянул ее ближе и произнес, глядя ей в глаза: - Ты нарочно…не закончила туалет? – и так же, не отводя взгляд, принялся наощупь застегивать крючки на платье. Личико Анны залилось румянцем, в ее глазах промелькнуло нечто такое, отчего его качнуло к ней, но она отступила на шаг назад: - Ты невозможный человек, Яков, невозможный – прошептали ее губы и он так и не понял, чего было больше в этом шепоте- возмущения или восхищения. Она мгновенно оказалась возле дивана, подобрала какие – то вещички и пролетела мимо него в спальню. Он проводил ее взглядом, и нечто настолько светлое шевельнулось в душе, что он замер, пытаясь задержать в себе это новое, непонятное ощущение.