По следам. Несказка.

Анна влетела в спальню и, захлопнув за собой дверь, взглянула в зеркало – лицо пылало, и она подошла ближе, прижав ладони к горячим щекам – Господи боже, я веду себя…- как она себя ведет, она сформулировать так и не смогла, но то, что нужно взять себя в руки и привести в порядок, она уяснила точно. На этажерке лежала заколка, видимо, Штольман вчера, укладывая ее здесь, вынул ее, и Анна постаралась сейчас не думать о том, что вспомнилось. Она привела себя в порядок, опустилась на край кровати, и задумалась о другом. Решить о том, что нужно справиться с тем, что поселилось в подвале, было легко, но как это осуществить, она не могла себе представить, представить, как Штольман спустится с ней в подвал и что произойдет после. Одно ее утешало – то, что он не может видеть того, что видит она. Ни книги, ни дяди Петра рядом не было и со всем ей предстояло справиться самой. Для того, чтобы хоть как –то успокоить себя и что-то вспомнить, ей нужно было прочесть, она подошла к шифоньеру, оглянулась на дверь и открыла дверцу. Там, на дне, лежал чемодан. Тетрадь была на месте, прикрытая так и не починенным платьем, Анна опустилась на корточки и вынув ее, принялась листать страницы. Она прекрасно помнила о том, что записать всю историю с Ферзем у нее не вышло, как она ни старалась. Теперь это казалось досадным и детским, но поделать ничего было нельзя. Перечитывая все это два дня назад, она видела какие – то заметки на полях, что-то было зачеркнуто, а что-то нет, и она надеялась, что, возможно, что-то сохранилось. То, что нужно, просто тогда она этого не заметила. Она листала с начала- поначалу на полях мелькали цветочки и чертики, затем появились разные слова, неизвестно зачем и почему выписанные и, наконец, она добралась до жутких, до сих пор пугающих, строчек. «Как он мог? Как он мог так со мною поступить? Как, одним только словом, одной догадкой ложной, перечеркнуть все? Обман. Он подумал, решил, что все, что я говорила и делала это обман. Из –за нелепости, из – за того, что случайно сказал дядя он так решил. Как такое может быть? Что же это такое, Господи, почему? Он никогда не верил, никогда. Он всегда сомневался и теперь ухватился за этот, по его мнению, факт для того, чтобы обвинить меня в обмане? Или же его так часто обманывали в жизни, что он теперь не верит никому? Или однажды, кто – то так жестоко обманул его, что он перестал верить всем? Всем, кроме себя.» Анна едва не зачиталась, забыв на мгновение, где она и зачем открыла тетрадь. Она опомнилась, услышав далекий, звякающий звук и внимательно оглядела лист – никаких заметок на полях здесь не было. Не было ничего, кроме этих неровных, нервных строчек, но и это сейчас вызвало иные чувства – « Я точно помню - там было - чудовищно.» - вспомнила она упрямый Лизин голосок, улыбнулась и совершенно неожиданно вспомнила и о другом. О том, отчего фамилия Петра Ивановича показалась ей странно знакомой. Дверь скрипнула, и Анна услышала позади легкий и непринужденный тон, совсем не подходящий к моменту: - Ты куда пропала? Я успел поджарить мясо, нужно…его уничтожить, пока не остыло – последние слова были сказаны уже иным тоном и тут же последовал вопрос: - Чем ты здесь занимаешься, позволь узнать? Он не сразу увидел ее, когда вошел, а когда увидел – поразился – Анна сидела на корточках у открытого шифоньера и судя по ее виду, даже со спины было очевидно, что что-то не так. Она быстро зашуршала чем – то, захлопнула чемодан и обернулась к нему. Чуть растерянное выражение тотчас сменилось легкой улыбкой, она поднялась, захлопнула дверцы и спросила его совершенно о другом: - Фамилия Петра Ивановича- Жолдин…Лиза, ты не думаешь, что они родственники? Он подступил ближе, внимательно вглядываясь в ее лицо, и ответил, пытаясь уловить выражение: - Не думаю. Это было бы…фантастическим чем –то…Так что ты здесь делала? Она быстро отвела взгляд, улыбнулась и взяв его за руку, потянула к двери: - Чулки искала, ты о мясе что-то говорил…поздний обед или ранний ужин? Снова? Какой темный день, словно с утра сумерки, я и шторы не стала раздергивать, какой смысл… Ей очень не хотелось обманывать его снова, говорить о записях тоже не хотелось, но услышав его ироничное: - Ну да…- она поняла, что на этот раз, провести его не удалось.- Нужно будет убрать в другое место – пришло решение, и она принялась обдумывать, куда же и когда можно спрятать это так, чтобы до времени, он не увидел. У него с языка едва не сорвалось в ответ: - Нашла?- но он не стал этого делать. Он подумал о том, что шифоньер, как и чемодан, никуда не денутся и время на то, чтобы разобраться в том, что она скрывает на этот раз, у него найдется. Он шел за ней и глядя в ее тонкую, изящную спинку, подумал о том, что уже второй день живет в безвременье – что вчера, что сегодня, они поднялись неизвестно в котором часу и, похоже, что это превращается в закономерность. Видимо, он усмехнулся этой мысли вслух, Анна обернулась, улыбнулась и спросила легко: - Что вас так рассмешило, что-то не так с костюмом? Едва она договорила последнее слово, как улыбка сошла с ее лица, и он тотчас же обеспокоенно заглянув ей в глаза, спросил коротко: - Что такое? - Ничего. Просто вспомнилось – уже без улыбки, грустно проговорила она, снова шагнула дальше, и он с грустью подумал, что все, что случилось с ними, будет еще долго мешать им жить. Анна вспомнила о матери. Это ее слова она сама сказала только что, воспоминания о ситуации, в которой они были сказаны Марией Тимофеевной, были нелегкими, но об этом сейчас она не хотела вспоминать вовсе. – Господи, как там они, я обещала телеграфировать папе – и она неосознанно вздохнула вслух. Произошло некое движение, Штольман обошел ее и, остановившись перед ней, не дал идти дальше. Как бы она ни была занята своими грустными мыслями, это напомнило о прошлом так явно, что она улыбнулась и замерла, желая услышать то, что он скажет сейчас. Но он молчал. Он просто стоял и смотрел, и это выражение его лица она тоже помнила – такое лицо у него было всегда, как они встречались после того, что он называл « размолвками» - чрезвычайно заинтересованное, нервное и в то же время – светлое – он всегда был рад помириться, хотя никогда не просил прощения. Сейчас размолвки не было, но выглядел он именно так. Она подступила ближе и произнесла, не отводя взгляда от его лица: - Жаль, на тебе нет шляпы… В его взгляде промелькнуло недоумение, затем понимание и он засмеялся: - Я выглядел тогда…идиотом…видимо. -Нет, не выглядел. Это я вела себя…странно, я так рада была всему, что…просто тогда я понять не могла всего, но я простила тебя…этой шляпой.- Она произнесла весь этот длинный монолог на одном дыхании, и ему на мгновение показалось, что он вернулся в прошлое- личико Анны было светлым, в глазах прыгали лукавые чертики, и Яков облегченно выдохнул. - Я помню – он шагнул к ней ближе, ему совсем не хотелось сейчас говорить о проблемах, но спросить было нужно и он, вздохнув коротко, заставил себя спросить: - О чем ты грустила сейчас?- и, услышав ответ, все же порадовался тому, что не только лишь государственные тайны и призраки, могут их волновать. Она подступила совсем близко и ответила, глядя ему прямо в глаза каким-то странным, беспокойным, взглядом: - Я отцу обещала телеграфировать…Только я не знаю, как… - Мы решим это. Завтра. Сегодня у нас есть дела, а завтра я тебе обещаю, мы все решим. Как тебе показался Варфоломеев…как человек?- неожиданно спросил он деловитым тоном из далекого прошлого, и она ответила, порадовавшись этому необычайно: - Ты знаешь, он странный. Пойдем, а то у нас будет английский ланч – холодное мясо…она развернулась и договаривала уже на ходу что-то забавное и ироничное и он, уже не улавливая смысла слов, а улавливая этот легкий, спокойный тон, порадовался этому необычайно, поспешил догнать ее, и подумал о том, что, отчего – то все стало проще. Жизнь действительно, с этого непростого утра, стала словно проще. Они прошли в кухню и продолжили говорить о Варфоломееве, и это не звучало трагически или как –то похоже, нет, они просто обсуждали очередное, непростое дело, но теперь все было гораздо проще – они оба знали обо всем, что было и есть, без недосказанностей, недомолвок и тайн. - Он ничего не говорил о Лассале? – осторожно спросил Штольман, но Анна не побледнела, а ответила после небольшой паузы, так, как они говорили в прежние времена – одновременно размышляя: - Нет. Я не спросила, а он не сказал. Но он, Лассаль, был весьма странным тогда, в тот день… - Да, я помню, ты говорила – быстро прервал он, опасаясь, что эти воспоминания снова ее расстроят. Он хорошо помнил странный, словно оценивающий взгляд этого человека тогда, на подъездной дорожке михайловской усадьбы. Тогда, взглянув в эти холодные глаза, Штольман снова вспомнил слова магистра- « Этот ваш Лассаль» и то, что он не убил тогда Анну, Якова уже не удивляло. Почему Варфоломеев поручил этому человеку заняться тем, чем должен был заниматься он, его уже мало волновало. Все уже случилось и то, что рассказала ему Анна о Лассале, теперь подтверждало догадки – он неспроста спрашивал ее о нем, Штольмане, для него, похоже, тоже вся эта ситуация была странной. Он не собирался тогда убивать Анну, но ее можно было понять, представив ее страх тогда, и блуждания по заброшенному, пустому дому в поисках укрытия от убийцы, снова пришло, то темное, что он старательно загонял так глубоко, как только мог, но это он снова постарался отогнать иными мыслями. Вспомнив о Лассале, он вспомнил и о другом. Яков понимал, что разговор с Варфоломеевым предстоит непростой, и уже сейчас подумал о том, что нужно не забыть спросить о Ермолае, если Петр Александрович сам не расскажет о чем – то. Он не слишком рассчитывал на его откровенность – они не были друзьями, и сейчас самым важным было выйти из всего этого с наименьшими потерями. То, что документы нужно отдать, было ясно, как день, какие бы мысли по поводу их содержимого у него ни возникали. Но люди, которые, возможно, подставили себя под удар, ради спасения его, Штольмана, жизни – это было ценно и ради этого, он был готов поступиться многим. Ради них и ради Анны, теперь он не имел права распоряжаться своей жизнью так, как вздумается ему. Анна смотрела в лицо Якова – он уже некоторое время сидел, опустив взгляд в пустую тарелку, с ножом и вилкой в руках. Выражение этого лица было нервным, он о чем – то напряженно размышлял, и она боялась шевельнуться. Пальцы перевязанной руки сжали вилку - на лице проявилась болезненная гримаса, она уже хотела было попытаться тронуть его за плечо и внезапно ей вспомнилось. Она снова вспомнила ответ Варфоломеева на свой простой вопрос – « Осенью восемьдесят восьмого» - и свои ощущения тогда, она вспомнила тоже, но тогда их было слишком много, для того, чтобы вычленить одно. Сейчас все вернулось и мысли снова полетели лихорадочно и быстро – Год, целый год и даже больше, он жил вот так – ни на что не надеясь и в постоянном напряжении, а я вела себя, как наивная дурочка. Да еще и позволяла себе много такого, за что сейчас стыдно – эта мысль пришла последней, она ушла, а чувство, названное ею, осталось. Второй раз за этот день, она ощутила это и, глядя в его задумчивое уже, не настолько нервное лицо, душу снова заполнила теплая, светлая волна. Она уже неосознанно подхватилась со стула, мгновенно оказалась позади него и, положив ладони ему на плечи, проговорила ему в ухо то, что обязана была сказать: - Прости меня…я не знала всего. Он обернулся, поднялся, мягко взяв ее под локти, и на лице его отразилось недоумение: - Что еще случилось? О чем ты? Ее прикосновение отвлекло его от этого мрака, и он даже был этому рад, пока не услышал ее слова. Она смотрела мимо и ответила тихо и как – то странно: - Я не знала. Я вела себя как…наивная дурочка, но я не знала… Он, наконец таки, понял, о чем она лепечет здесь с таким выражением лица, словно совершила нечто ужасное и решив, что сейчас лучше поступить именно так, он ответил ей, постаравшись придать тону убедительность, но вышло взволнованно: - Несправедливо…ты не могла знать. И…тебя можно понять. Еще не услышав его слов, она взглянула в его лицо и увидела, как он закрутил головой, как делал всегда, прежде чем возразить. И когда он договорил последнее, камень с души упал. Глядя в лицо Анны, которое выражало очень много разного, он мысленно поблагодарил небеса, за то, что они послали ему это чудо. Ему совсем не хотелось сейчас возвращаться к тому, о чем они говорили постоянно – о делах, трудностях, проблемах и прочих вещах, которые уже обрыдли до зубовной боли.- Ее нужно отвлечь, это немыслимо просто – пришла абсолютно разумная, легкая, мысль и он уже знал, как это сделать. - Оставь это. Довольно уже, у меня есть замечательная идея - услышала Анна абсолютно легкий, чуть вопросительный, тон и взглянула ему в лицо – он улыбнулся легко и добавил, чуть усмехнувшись : - Пойдемте, барышня, я покажу вам дом. Он уже отвернулся и, взяв ее за руку, потянул за собой и она, ощущая нечто совершенно новое и необычное, послушно шагнула вслед за ним. Он вывел ее в переднюю и забавным тоном, принялся объяснять: - Этот дом построил для моего деда его друг. Он архитектор, довольно знаменит, уж не знаю, на чем они сошлись, они были совершенно разными людьми…впрочем, это частности. Если дом разобрать, то печь, как ты уже, видимо, догадалась – будет выглядеть, как башня…зато тепло везде. В спальне и в гостиной ты уже была, остается это – он так и не выпустил ее руки из своей ладони и повел в другой конец дома, туда, куда бегал в первое утро, когда она промочила ноги. Они прошли по маленькому коридорчику, Штольман остановился перед запертой дверью, снял со стены ключ, замок щелкнул и дверь распахнулась. - Подожди немножко – услышала она его негромкое, он шагнул в темноту, послышался звук чиркающей спички, и она увидела с порога, как он обходит комнату и по ходу его движения, по мере того, как он зажигал свечи, комната выступила из мрака. Анна перешагнула порог и замерла - это была спальня, но то, что было здесь – поразило. Везде, куда хватало взгляда, по всем стенам висели стеллажи, уставленные странными, необыкновенными, вещами – странные и страшные маски, статуэтки разных размеров и форм и книги – книг в этой комнате было неимоверное количество и то, что все это было в спальне – выглядело странно. - Это спальня деда. Он был необыкновенным человеком. Я был…обыкновенным, петербуржским ребенком – хилым и болезненным до тех пор, пока он не вышел в отставку и…переехав сюда, не построил этот дом. С тех пор моя жизнь изменилась. Анна слушала этот легкий, словно обращенный в прошлое, тон и боялась пошевелиться, лишь бы не спугнуть это волшебное превращение. Она осторожно взглянула на Якова – он оглядывался вокруг, и выражение его лица потрясло – легкое, светлое, таким она, наверное, не видела его никогда. Что-то радостное коснулось души, да так и осталось там, внимая этому легкому, мальчишескому тону, в котором звучала смесь гордости и восхищения. А он, тем временем, продолжал, словно не мог остановится. - Мы играли в индейцев в местном лесу, и в приключения. Он прятал там клады, а я искал, бегая по лесу с бумажной картой в руках. Он научил меня всему, что я умею… Яков замолчал, шагнул вперед и подошел к одной из длинных полок: - Это мой первый трофей- услышала Анна и очнувшись, подступила ближе и посмотрела на то, что он держал на ладони – это была крошечная, искусно вырезанная фигурка лошади. Казалось, что сейчас эта крохотная лошадка пустится в галоп – настолько тонкой и летящей казалась фигурка. Анна осторожно взяла ее с ладони и взглянула в лицо Штольана – он был счастлив – глаза сияли, на лице была легкая улыбка, и она вдруг подумала, что оказалась в сказке, настолько эти новые ощущения были иными, чем были те, что четверть часа назад. Она даже не сразу нашлась, что сказать. - Как красиво – только и смогла она прошептать, снова взглянув на лошадку, и услышала снова тот же тон: - Он был необыкновенным человеком. - Это сделал твой дед?!- она не смогла сдержать удивления, и это вылетело совершенно неосознанно. Яков взял с ее ладони лошадку, поставил обратно на полку и обернувшись, ответил: - Да. Зимы у нас здесь длинные…нужно же чем – то заниматься. Он смотрел иронично и шутил, и делал это так легко, что все тревожное и пугающее отодвинулось так далеко, что все мысли об этом ушли окончательно. Штольман смотрел, как Анна, осторожно ступая, шагнула дальше и, глядя на ее оживленное личико, поздравил себя с тем, что оказался прав – она, наконец, смогла отпустить все то, что пугало и тревожило, и он снова ощутил то странное, что было тогда, когда она в смущении, убежала в спальню. Теперь он понял, что это. Это счастье – пришла уверенная в своей правильности, мысль, он знал, что это мимолетное чувство скоро уйдет, но сейчас снова замер, стараясь задержать это в себе дольше. Анна обходила комнату, время от времени касаясь того, что стояло на полках, затем снова вернулась к стеллажу с лошадкой и, оглядев длинный ряд таких же искусно вырезанных фигурок, обернула к нему сияющее личико: - Это все твои трофеи? Однако, как же их много! Как вы успевали все это найти…за такое короткое лето? - Ну…зима не ограничивала наши…фантазии. Как ты думаешь, кто научил меня, так удачно простукивать стены?- услышала она ответ и засмеялась таким легким, непринужденным смехом, что удивилась сама. Она вспомнила свое восхищение тогда, в доме Бенециановой, когда Штольман обстукивал стены, печь и нашел шкатулку. Тогда это казалось волшебством. И то, что случилось чуть позже, возле крыльца этого дома, тоже казалось ей тогда волшебством. Анна вгляделась в окружающее пространство внимательней, первое впечатление уже прошло, и лишь теперь она заметила, что все вокруг покрыто довольно толстым слоем пыли. это стало заметно только сейчас, когда Штольман поочередно засветил все свечи во всех подсвечниках, стоявших в комнате. Он заметил, что выражение ее лица изменилось и проследив за ее взглядом, понял, почему – с лошадки он успел стереть пыль, прежде чем она подошла, но все остальное выглядело довольно запущено. - Здесь нужно навести порядок – услышал он и все же улыбнулся – она не стала спрашивать ни о чем. Сейчас ему не хотелось вспоминать ни о чем грустном, достаточно было того, что за порогом этой комнаты, и он легко согласился с ней: - Давай завтра этим займемся, почему нет? Он спросил легко и, встав за ее спиной, положил ладони ей на плечи. Анна стояла уже чуть дальше и внимательно рассматривала жуткую маску, он не стал ждать, когда она спросит, а сказал сам: - Это не дед. Это…привезли родители…из своего очередного вояжа. Анна услышала это и не стала больше ничего говорить, судя по тому, как это было сказано, эта тема не была такой легкой и радужной, как предыдущая, но Штольман сегодня, видимо, решил иначе. - Дед был отцом моей матери. А мой отец…он был человеком совсем иного склада…и очень легко относился к жизни. Когда дед появился здесь…у него оказались развязаны руки и тогда он пустился…в свои приключения. - А мама? – услышал он ее тихое, и ответил так же тихо и уже совсем не легко: - А мама…она везде следовала за ним. Не могла его отпустить…одного. Услышав это и почувствовав его уже чуть нервный тон, Анна обернулась и взглянула в его лицо – оно не было раздраженным или печальным – оно было равнодушным. Равнодушие было напускным, но выглядело это именно так. Он смотрел мимо нее, видимо, вспоминая о чем – то не слишком приятном. Ей было жаль, что та легкость, которая была всего несколько минут назад, ушла, но то, что он вообще начал обо всем этом говорить. было невероятно ценно. - Я могу ее понять…что не могла отпустить – услышал Яков и очнулся. Анна смотрела ему в лицо, и он понял, что позволил себе лишнее. Однако, то, что она сказала, вызвало в нем и иные чувства. Он вспомнил, как вчера ночью хотел сказать ей что-то очень важное. Он знал, что для нее это важно – услышать это, а не прочитать в письме. Все это пролетело в сознании моментально, но сказать так и не вышло – она потянулась к нему сама, и он мгновенно забыл обо всем, ощущая, с какой нежностью она отвечает его нетерпеливым губам. Они потеряли ощущение времени, им казалось, что все это продолжается немыслимо долго и обоим не хотелось, чтобы это прекращалось. Мысли ушли, голова кружилась все сильнее, а его ладонь, нежно касаясь ее лица, сводила с ума. Она почувствовала, как его пальцы принялись нежно поглаживать ее шею, ноги внезапно ослабли, и последняя мысль пролетела мгновенно и ярко – Господи, как же я люблю его – но отчего – то она не была светлой. Какая-то неясная тревога заскреблась и больно царапнула душу, что-то темное и пугающее было рядом – она ощутила это мгновенно и вздрогнула от этого ощущения так сильно, что он отпустил ее. Он не хотел отпускать ее. Он почувствовал, что что-то не так еще до того, как она вздрогнула, но ему не хотелось ничего иного, кроме как стоять здесь и целовать ее так, как это было сейчас – долго и неторопливо. Он мог бы так простоять очень долго, но что-то случилось, а потом она вздрогнула так сильно, что он испугался. Он отпустил ее, взглянул в ее лицо и понял, что происходит что-то ужасное – в ее глазах плеснулся страх, и он тотчас же спросил, коротко и громко, так, чтобы она не впала в панику: - Что такое?! Страх ушел, он увидел это сразу – она взглянула уже по иному и странным, громким шепотом спросила, не отводя взгляда от его глаз: - Расскажи мне о подвале, это важно. И он понял, что это важно, настолько, что мороз пробежал по спине и он постарался ответить коротко и внятно: - Этот друг моего деда, архитектор, он, кажется, был масоном. Это что-то значило для них. Что-то они проводили здесь, какие – то ритуалы…Аня, я не знаю, я никогда не интересовался этим. Я был ребенком, а потом все закончилось…а подвал остался. Яков проговорил все это быстро и уже взволнованно, страх уже ушел и она, понимала, что время уходит. Откуда – то пришло это понимание и то, что он сказал, имело значение. Она ничего не знала ни о масонах, ни о ритуалах, но то, что зеркала, именно они поймали призрак в ловушку, она поняла, и то, что этот призрак сейчас пытается выбраться оттуда, она поняла тоже. Откуда-то послышался звон бьющегося стекла, она слышала это словно внутри себя. Звук каждого осколка, падающего на каменный пол, болью отдавался в висках, ей стало нехорошо, но она собралась и, неосознанно взяв его за рукав, потянула за собой: - Там что-то происходит. Нам нужно спешить – услышал Яков. Слова давались ей явно трудно – лицо было бледным до неузнаваемости, но столько решимости было во взгляде этих огромных, потемневших до ночной синевы, глаз, что он не посмел возражать. Анна уже шагнула к двери, не выпустив его рукава и он, осторожно снял ее застывшие словно, пальчики и, сжав в ладони холодную руку, шагнул за ней. Он шел следом и боялся сказать хоть что-то. Анна целенаправленно шла к кладовой и ему отчего – то показалось, что он чувствует, как вокруг сгущается мрак. Они вошли в кладовую, он выпустил ее руку и все же заговорил, опасаясь и путаясь, но заговорил: - Постой. Нет…давай зажжем фонарь, там темно – проговорил он быстро, нашарил в темноте спички и зажег фитилек. кладовая осветилась мягким, желтоватым светом, Яков обернулся и ощутил дежавю - Анна уже стояла на пороге открытой двери и он снова метнулся к ней, благо сегодня руки были свободны – фонарь он оставил на полке. Он захлопнул дверь, как тогда и внимательно вгляделся в ее лицо. Она не видела его, на лицее ее застыло странное, страдальческое выражение и он растерялся. Он не мог дать ей пощечину, чтобы вывести из этого странного состояния транса, когда у нее такое лицо. Казалось, что ей больно, больно отчего-то, чего он понять не может и тогда он сделал то, что смог – он взял в ладони ее лицо и прикоснулся губами к этим невидящим, горящим страданием, глазам. В эти прикосновения он вложил всю любовь, нежность и жалость, на которые был способен, не слишком надеясь ни на что, он просто интуитивно поступил именно так. Анна открыла глаза и посмотрела на него абсолютно осмысленным взглядом, он так обрадовался этому, что ни одно слово не пришло на ум, но она заговорила сама. Голос был странным, но тон ясным.: - Нам нужно идти. Успеть. – она взглянула ему в лицо и попыталась улыбнуться: - Ты сейчас очень похож…на себя самого- проговорила она непонятно о чем, но тут же добавила: - Пойдем. Нужно покончить с этим. Она неосознанно дотронулась до уха, уже повернувшись и открыв дверь, Яков с ужасом заметил на кончиках тонких пальцев кровь, но ничего не успел – она уже шагнула вниз. Он метнулся назад, подхватил фонарь и метнулся следом. Позади появился свет и Анна поняла, что это Штольман спускается за ней по ступеням. В сознании так и звенели бьющиеся, звонкие и дробные звуки, отзываясь резкой, уже не уходящей, болью. На этот раз лестница показалась словно короче, она не считала ступени и не обращала внимания на тот же пугающий, могильный холод, подступивший снова. Позади качался желтый, яркий свет – это Яков освещал им путь и то, что он здесь, рядом, давало силы. Лестница закончилась, Анна сделала несколько шагов по каменному полу и, сквозь боль и звон, услышала все тот же иронично- насмешливый тон, словно вернулась в прошлое: - Анна Викторовна, идите к нам! Восклицание слышалось где-то совсем близко и Анна оглянулась – в зеркале напротив отражалась Нина, она посмотрела куда-то мимо Анны и проговорила уже иначе, совсем другим, словно более человечным, тоном: - Он изменился. Похоже - устал. Анна быстро оглянулась – Яков уже подошел ближе, на лице его промелькнуло странное выражение, словно он хотел что-то сказать, но Анна предостерегающе приподняла ладонь и он не решился. Он подступил ближе, взяв ее руку в свою ладонь, вгляделся в ее лицо, и только сейчас она поняла, насколько ему сложно. Она никогда не видела его таким – растерянным и обеспокоенным до крайности одновременно, ей хотелось успокоить его, но она не успела ничего сказать. - Какая прелесть – снова услышала она голос Нины, теперь ироничный тон вернулся, но звучал он несколько горько – Вы только посмотрите на это. Анна снова взглянула и обомлела – там, за зеркальной поверхностью, Нина была не одна. Рядом с ней, улыбаясь Анне той же странной, отвратительной улыбкой, как в последний раз, стоял Разумовский. От неожиданности Анна отшатнулась назад и непременно упала бы, если бы Яков не успел подхватить ее и она услышала его негромкое, но ясное, над своим ухом: - Что там? Что там такое, бога ради, Аня, не молчи. Он все же не выдержал, но, как ни странно, звук его голоса привел ее в чувство. У нее не было никакого желания общаться с духами людей, с которыми и при жизни общаться не хотелось. Она вспомнила то, что говорила тогда и мысленно произнесла заклинание, пока они не начали говорить. Здесь не нужно было делать ничего сложного – они с Яковом стояли между зеркалами так, как было нужно, но внезапно ей показалось, что что-то не так. Все было слишком просто и Нина, глядя на нее, внезапно усмехнулась. По стеклу пошла трещина – Все же заклинание действует – пришла уже иная, более спокойная, мысль и она повторила снова – говорить все это было сложно, гораздо сложнее, чем тогда. Боль никуда не ушла, звон становился все громче и лица Нины и Разумовского, виделись уже туманно. Послышался треск и руки Штольмана на ее плечах дрогнули. Треск становился все слышнее – он слышался отовсюду, Анна обернулась- в зеркале напротив тоже отражались эти двое и тоже шли трещины – в тишине подвала, они были едва ли не громче звона в ее голове. Она повернулась обратно и проговорила заклинание уже вслух, глядя им в лица – на этих мертвых лицах внезапно отразились досада и недоумение, и Анна услышала сквозь какофонию боли и звуков, как Разумовский воскликнул: - Вы сказали, все будет иначе, но…- и Нина, не дав ему договорить, ответила жестко и холодно: - Будьте уже мужчиной, князь. Все будет так, как я задумала, пусть не все вышло так, как нужно но…я недооценила… Однако маятник запущен. Все получат по заслугам. Все. Прощайте, Анна, живите долго…если сможете. А вы…князь…вы должны похвалить меня, я ловко сумела разыграть пьесу…этот солдафон посчитал, что сходит с ума… Нина и Разумовский уходили во что- то пылающее и темное, ведя светскую беседу. Зеркала вокруг трещали и лопались, послышался звон сыплющихся на каменный пол осколков, Анна стояла, пытаясь сквозь взрывающуюся в сознании боль, осмыслить то, что сказала Нина, но боль стала просто невыносимой. В глазах темнело, резкий толчок под коленки сбил ее с ног, она, услышав над собой, совсем близко, громкий шепот Якова:- Тихо, тихо, тихо – почувствовала, как его руки опускают ее на пол, и провалилась в небытие. Все это время, пока Анна вглядывалась в стоящее перед ней зеркало, ему было не по себе. И когда ему пришлось ее подхватить, он понял что там, в зеркале, кто-то есть. Он вгляделся в древнее, огромное стекло, но увидел только их двоих – у Анны по лицу, из ушей, тонкими струйками стекала кровь, уже затекая под ворот платья. Он снова ужаснулся этому факту, но трогать ее сейчас казалось немыслимым – смотреть на ее отражение было больно, лицо было бледным до синевы, глаза были словно затуманены и теперь он понял, что ей больно. Откуда-то он это понял, но сейчас, здесь, ему оставалось лишь держать ее за плечи и наблюдать за тем, что происходит. Раздался странный звук и Яков увидел, как по гладкой зеркальной поверхности пошла трещина – она была большой, разрезающей полотно наискосок от угла до угла и от нее тонкими, черными паутинными кругами побежали большие и маленькие трещинки. Эти звуки внезапно стали раздаваться отовсюду, Штольман обернулся, не выпуская Анну из рук – с зеркалом позади, происходило то же самое, и он понял, что произойдет через мгновение. Это понимание пришло извне, и реакция оказалась почти мгновенной - он попытался сказать ей об опасности – она не услышала, и тогда просто ударил ее под коленки. Она мгновенно упала, как подкошенная и он успел прикрыть ее собой до того, как раздался потрясающей силы взрыв – треск на мгновение прекратился, и через секунду все вокруг взорвалось на миллионы летящих, перекрещивающихся и перекручивающихся между собой острых, как бритвы, сверкающих осколков. Тишина пришла не сразу. Еще слышались где – то вдалеке одинокие, звонкие звуки, но Яков понял, что все закончилось. Фонарь, погасший было, стоял на полу у лестницы и снова горел ровным, мягким светом. Штольман осторожно пошевелился и осколки посыпались с него на каменный пол, сыплющимися, бьющимися звуками, напоминая о недавнем кошмаре. Он плохо понимал, что чувствует, но сейчас собственные ощущения его волновали мало – хрупкое тело под ним не шевельнулось, он встал на колени и приподняв ее за плечи, позвал по имени. Реакции не было, он взял ее лицо в свои ладони и ужаснулся – оно было настолько белым, что казалось неживым. Уже не обращая внимания ни на что иное, он наощупь выбрал крупный кусок и подхватив ее голову, поднес к ее губам острый, сверкающий в свете фонаря, осколок. Это мгновение показалось ему вечностью, и когда блестящая поверхность затуманилась от ее неслышного дыхания, мгновенно вспыхнувшая радость, была настолько острой, что задрожали руки. Он отбросил ненужный уже осколок и понял, что теперь остается только ждать. Сделать еще что – либо здесь, в этом пустом, холодном подвале, в котором ничего, кроме фонаря, пустых огромных рам и горы битых зеркал, он сделать не мог. Он осторожно стер кровь с ее лица, насколько смог и снова позвал по имени. Она не открыла глаз, но в лице ее что-то дрогнуло, и Яков просто решил ждать, не выпуская ее лица из своих ладоней. Темнота, наступившая мгновенно, была странной, словно осязаемой, она ощущала это – вокруг словно плыло и шевелилось нечто настолько мрачное и жуткое, что не хотелось открывать глаз, а затем пришел звук – чей-то голос звал ее, он был почти неслышен, но настойчив и она знала, что обязательно должна откликнуться, но не могла. Этот голос умолк и пришел иной, незнакомый, звучащий все громче, словно отгонял это – пугающее и жуткое, то, что было рядом. Оно уходило медленно, но уходило, отступало прочь, и когда Анна осознала, что оно ушло совсем, голос прозвучал ясно: - Любовь никогда не перестает. Хотя пророчества прекратятся. Языки умолкнут. И знание упразднится. Анна не узнала голос. Он звучал ясно и торжественно, и даже затуманенным сознанием она уловила, что это нечто важное, настолько важное и имеет такой огромный смысл, что стало страшно. Но вскоре страх ушел, но пришло тепло, оно словно подступило само, также, как прежде подступал ужас и мрак, теперь это было тепло и свет. И голос был уже иным, тот, что звал ее, и тепло было уже иное, стало казаться, что оно исходит извне и оно живое. Живое, теплое и любящее. Это тепло касалось лица, и уже возвращаясь, она поняла, что это – это руки, теплые ладони Штольмана – пришла первая, совершенно ясная мысль. Она открыла глаза и увидела его лицо – бледное, нервное с обеспокоенными, глядящими на нее с тревогой и любовью, потемневшими от волнения глазами. Анна шевельнулась, он с тревогой вгляделся в ее лицо и с облегчением увидел, что она открыла глаза. - Они ушли – прошептала она, глядя ему в глаза, и он отметил с радостью, что смотрят они уже яснее. Он даже не понял, что она сказала, прижал ее к себе и, покачивая, словно ребенка, понес совершенно не о том: - Все. Все хорошо. Мы сейчас вернемся домой. Чайник согреем…там шоколад есть, я совсем о нем забыл… Она уже шевельнулась более живо, ее рука выпросталась из-под его рук, и он отпустил ее снова. Она села и огляделась, с волос на пол упал маленький осколок, дробно заскакал по каменному полу и когда он, уже успокоено улегся рядом с целым пластом таких же острых, разных по величине, осколков, она взглянула на Якова. Он так и стоял возле нее на коленях, она взглянула ему в лицо и ахнула – на щеке, чуть ближе к виску алела тонкая, свежая царапина – при виде этого сознание вернулось быстро. Она встала на колени и попыталась внимательнее разглядеть в полумраке это алое и пугающее, но он уже поймал ее взлетевшие к его лицу, руки и она услышала его серьезное и обеспокоенное: - Ты как себя чувствуешь? Его пальцы коснулись кожи под ее ухом, и он проговорил уже каким – то не своим голосом, стараясь удержать ее взгляд: - Нам надо выбираться отсюда. Тебе…отдохнуть надо. - Подожди – услышал он ее тихое, но совершенно ясное и уже успокаиваясь, позволил ей вынуть из волос и из-за воротничка сорочки осколки. - Все, все, остальное позже – услышала она его нетерпеливый тон и прислушалась к тому, что происходит снаружи и к себе. В голове все еще звенело, но боли уже не было, и она точно знала, что и призраков здесь больше нет – она чувствовала это и знала, что отправила их туда, куда нужно. Но неясное беспокойство не отпускало. Слова Нины все еще звучали в сознании, и она никак не могла понять, что чувствует. - Что-то не так? – услышала она и поразилась. Каким – то непостижимым образом, он почувствовал ее беспокойство. Теперь уже ей не хотелось скрывать ничего и она, снова взглянув ему на мгновение в глаза, отвела взгляд и рассказала то, что видела и слышала. Яков молчал. Повисла некая гнетущая пауза, а затем она услышала его уже спокойное и тихое: - Бог с ними, Аня, не верь. Кому ты веришь…они при жизни слова правды не сказали, а ты ждешь от них чего –то сейчас. Его ладонь коснулась ее лица, он повернул ее к себе и она увидела его глаза. Он смотрел так, словно они были не здесь, на полу в подвале, среди осколков прошлого, а где-то в ином месте. Столько в этом взгляде было любви, нежности и участия, что она задохнулась от подступивших чувств и, уже не сдерживая себя, уткнулась лбом в его плечо и расплакалась. Так она не плакала очень давно, наверное с того самого вечера в гостинице, в тот жуткий день, когда поняла, что его нет. Это не было истерикой и не было тем, что было в ночь ее появления здесь. Он чувствовал это и просто держал ее в руках, поглаживая по волосам и позволяя выплакаться. Однако время шло, теплее здесь не становилось, и это тоже начало беспокоить уже по - настоящему. Она, словно почувствовала его беспокойство, всхлипнула еще раз, словно ребенок, содрогнувшись всем телом, и он услышал ее такой же детский, судорожный вздох. - Нам нужно уходить отсюда, здесь холодно, как в аду – услышал он через минуту и удивился настолько, что не нашелся, что ответить. Она уже отстранилась от него – личико было бледным, глаза блестящими от слез, а губы чуть припухли от недавней трагической гримасы и выглядели на бледной коже немного странно. - Я ужасно выгляжу? – вылетело у нее неосознанно, она была не в состоянии оценить выражения его лица и слова слетели так быстро, что подумать было некогда. Он качнул головой и проговорил несколько косноязычно: - Да. Нет. Ты права…уходить надо.- И с этими словами, он подхватил ее под локоть и поднялся вместе с ней на ноги. Осколки так и сыпались с них, отражая свет неровными бликами по стенам,уже наступила тишина, а он не мог отвести взгляд от ее лица – в полумраке оно казалось нереальным, и он произнес уже внятно: - Ты прекрасна – уже касаясь ее губ. Он не смог сдержаться, чтобы не сделать этого, он хотел сделать это еще пару минут назад, но тогда удержаться смог, а сейчас нет. Эта девушка тянула его к себе в любом виде – смеющаяся, плачущая, негодующая - любая, или такая, как сейчас – бледная, с блестящими от слез глазами и припухшими от плача губами. И она всегда была готова ответить ему, всегда – эти мысли возникли и уже не ушли и Яков понял, что идти действительно, нужно. Он с сожалением отпустил ее, вздохнул коротко и, взглянув ей в лицо, смог улыбнуться – оно было гораздо живее, чем пару минут назад. - Тебя нужно лечить именно так, тебе это на пользу, я заметил – быстро проговорил он и для того, чтобы она не успела ничего сказать, добавил торопливо и уверенно: - Пойдем. Я чаю хочу горячего…после всего. Я вообще ужасно проголодался… Он говорил все это, уже крепко держа ее за руку, и Анна не сразу поняла, что он делает. Этот человек поразил ее с первой встречи и, похоже, собирался удивлять всю оставшуюся жизнь – то, что он проделал только что, похоже, удивило и его самого, это она слышала по его, чуть растерянному, тону и ей стало легко. Он так и не сказал ей вслух то, что хотел, но теперь ей и не нужно было это. Ей давно это было уже не нужно, но он, видимо, считал иначе. Все это она думала, глядя на то, как он, отпустив ее руку, подобрал с полу фонарь. вернулся и, вручив его ей, проговорил совершенно спокойно и деловито: - Ты возьми. По другому не выйдет. Я, боюсь, не удержу, а до двери по стеклам одну я тебя не отпущу. Она взглянула на него и не поняла, о чем он. С сегодняшнего утра у нее не было времени заняться его рукой и, судя по тому, как он ею действовал сегодня, ему действительно было лучше, но сейчас она мгновенно вспомнила об этом и с испугом взглянула на него: - Все настолько плохо? - Да что плохо? Все хорошо. Просто…идти далеко – он только сейчас понял, что она не понимает о чем он и усмехнулся собственной глупости: - Ах ты, я же не объяснил…я думаю, нам лучше выйти через дверь, здесь есть дверь на улицу – договорил он, с удовольствием глядя на ее светлеющее личико. - На улицу? Зачем? Я уже поднималась здесь. Ты забыл? Пойдем – услышал он ее удивленное и понял, что все же, похоже, все это выбило его из колеи - он действительно забыл. Совершенно забыл об этом. Он огляделся вокруг – они стояли почти посередине подвала, вокруг почти сплошным пластом покрывая пол, лежали зеркальные осколки. - И потом…как ты представляешь себе…я пойду по снегу в этом? – услышал он ее тихое и прерывающееся и оглянулся, его не занимал вопрос – больше беспокоил ее тон. Она смотрела себе под ноги, лица в полумраке было не разглядеть, и Яков проследил за ее взглядом. Анна приподняла платье, и он увидел мягкие, мятного цвета, атласные туфельки на войлочной подошве с трогательным белым бантиком. Среди этого сверкающего, разбившегося хаоса они выглядели дико, и он тотчас понял, что она права – обходить дом по сугробам, не самая лучшая мысль. - Тогда…давайте пробираться здесь – услышала Анна его уверенный тон и поняла, что уверенность эта кажущаяся, и он волнуется – он путал « ты» и «вы», только в такие моменты, это она уяснила еще вчера, в передней, когда ей очень хотелось удержать его, но было нельзя. Его ладонь крепко взяла ее под локоть и они осторожно, оскальзываясь на осколках, добрались до лестницы. - Ты прости, но первой придется тебе, так будет безопаснее – услышала она над своим ухом и улыбнулась, в первый раз за все это время. Голова чуть кружилась и она чувствовала себя несколько странно, но это слово – безопасность, вызвало нечто светлое. как ни странно, все обошлось легко, или ей так показалось, но не прошло и пяти минут, как она шагнула за порог кладовой. Позади с треском хлопнула дверь и она услышала чуть раздраженное: - Я забью эту чертову дверь! Затем последовал другой звук- еще более громкий, Анна обернулась и поняла, что Штольман ударил в дверь кулаком, он стряхивал кисть, видимо, не рассчитав силу удара и, видимо, вложил в этот удар все то, что чувствовал сейчас. Она осторожно погладила его по плечу, ладонь скользнула ниже, она перевела взгляд, и ее оставили все иные мысли, кроме обеспокоенности. Штольман уже мысленно обругал себя за несдержанность, но ему стало легче, словно с этим ударом и пришедшей потом болью, ушло что-то иное – какая – то часть того, что мешала им жить ушла и уже не вернется – он это осознал ясно и уже не слушал, что лепечет Анна, взяв его за запястье. Он резко обернулся и прижал ее к себе. Она замерла, но ненадолго. - Послушай, нам нужно посмотреть, что с твоей рукой, это ужасно выглядит – услышал он ее обеспокоенное и улыбнулся – он правильно понял, теперь ушло то, что так пугало и тревожило ее и она стала прежней – тревожащейся, обеспокоенной, но тревожило и беспокоило ее уже иное – то, что ему было понятно и проще. Он отпустил ее, она тотчас же снова схватила его за запястье, и Яков взглянул на то, что ее испугало, сам. На самом деле там не было ничего страшного – острой боли не ощущалось, но повязка сползла и выглядела жутко, вся в кровавых пятнах, он понял, в чем дело и поспешил ее успокоить. - Не волнуйся так – ничего страшного, некоторые вещи выглядят гораздо хуже, чем есть на самом деле. Это…не моя кровь. Ты меня беспокоишь, отдохнуть тебе надо. Давай пойдем уже..- этот длинный монолог он выговорил уже по пути к выходу, мягко подталкивая ее в спину ладонью и Анна не стала возражать, посчитав, что, возможно он, как всегда, прав.