По следам. Несказка.

В комнате было душно. Видимо из-за этого, сон был тяжелым и мрачным – ветер, снег, темнота и звук выстрелов, один за другим. Еще во сне он попытался определить вид оружия, затем пришла уже ясная мысль, что это не наяву и Яков открыл глаза. На этот раз Анна никуда не сбежала – она спокойно спала, отвернувшись от него и свернувшись клубочком, и он улыбнулся, глядя на нее. Взгляд скользнул по комнате – на часах стрелки застыли на пяти. Он не сразу понял, в чем дело, и едва не подпрыгнул на постели, но тотчас понял, что часы встали. Он сам забыл их завести – было не до этого, но за окном был серый петербуржский день – это он тоже понял. Они вчера забыли задернуть шторы, в спальне было светло, и Штольман огляделся в поисках рубашки – он совершенно не помнил, когда ее снял, как не помнил и того, что Анна, видимо, уходила куда - то и подбросила в камин дров - она спала с краю. В этой маленькой спальне, кровать стояла у стены и он, только сейчас подумал о том, что не мешало бы, теперь переставить ее иначе. Карманные часы лежали на этажерке, рядом с револьвером и он осторожно, через Анну, потянулся за ними, ему нужно было хотя бы понять, который час. Яков дотянулся, уцепив часы кончиками пальцев, ребро ладони тупо заныло, но это было несравнимо легче того, что было прежде. Анна шевельнулась и он, быстро взглянув на нее, увидел перед собой огромные, испуганные глаза, которые отчего – то начали моментально затуманиваться слезами. Часы выскользнули из пальцев, он не сразу понял, в чем дело, а когда понял, едва не обругал себя вслух, но сказать ничего не успел. Ее тонкие пальчики уже прошлись по длинному шраму поперек ребер, губы дрогнули, и она прошептала, видимо, неосознанно – Господи, Яков… Это вырвалось совершенно случайно, Анна заметила, как на его лице возникло досадливое и растерянное выражение, она поняла, что плакать нельзя и попыталась улыбнуться – Все, все, я помню, Милц поразился…что быстро зажило. Не надо так…нервничать. Она попыталась поймать его взгляд и заставила себя не смотреть на то, что увидела – этот местами розовый, а местами покрытый тонкой, коричневой корочкой, шрам, казался странной линией на рисунке сумасшедшего – ровный и тонкий среди разноцветных пятен. Она изо всех сил постаралась сдержать судорожный вздох, готовый слететь с губ и добавила уже спокойнее - Все. Он так и не взглянул, словно подумав о чем- то и вдруг, совершенно неожиданно чуть улыбнулся – Я думаю…мы завтрак снова пропустили. Ты…не надо так…реагировать. Все хорошо уже…некоторые вещи выглядят… - Гораздо хуже, чем есть на самом деле – перебила она его, и он быстро взглянул ей в лицо – бледность уже сошла, но и смущенного румянца на ее личике не было тоже. Это было нечто новое, учитывая пикантность ситуации, и он взглянул уже внимательней. Сегодня она смотрела по иному – в ее взгляде не было робости или смущения, а было что-то совсем другое, такое, от чего досада на себя мгновенно испарилась, как и все остальное, включая желание узнать, который час. Слова давались непросто и наверное были не совсем тем, чем нужно, но не сказать он не мог. - Я…вчера еще думал…нам нужно быть вместе. Анна видела перед собой его лицо – он не отводил взгляда, но сейчас смотрел очень серьезно и в то же время взволнованно. Так он смотрел ей в глаза тогда, в тот странный день, когда они стояли у участка, среди толпы, а он говорил ей о том, что его жизнь без нее была бы пуста. Тогда она отвела взгляд, не выдержав и смутившись, но не сейчас. Сейчас она мгновенно поняла, о чем он и у нее, как обычно, совершенно неосознанно, вылетело: - Ты…делаешь мне предложение? Он все смотрел и не отвечал, она осторожно провела ладонью по его нервной, напряженной щеке и ответила уже, не дождавшись продолжения – Я согласна,…А ты сомневался? В выражении его глаз что-то изменилось, они внезапно стали очень – очень темными и, уже закрыв глаза, она услышала, как он глухо и негромко проговорил, уже касаясь ее губ – Нет. Уже давно нет. *** - Может быть ну его, это Рождество…не самая лучшая идея – услышала она его быстрое и легкое. Он завозился в постели, и она не стала оборачиваться сразу, но ответила, однако, быстро: - С чего бы это? Ты обещал.- и все же, закрыла глаза. Она слышала шорох, потом поняла, что он уже выбрался из постели, но ничего не могла с собой поделать.- Все это выглядит, наверное, глупо – успела подумать она и услышала его ироничное и насмешливое: - Я ушел. Посмотрю, что у нас с печью, холодновато, тебе не кажется? Она слышала, что он улыбается, он явно не собирался уходить и она, уже понимая, что это действительно выглядит смешно, открыла глаза. Штольман стоял у двери, опираясь плечом о косяк и сложив руки и, улыбаясь, смотрел на нее. Их взгляды встретились и прежде, чем она успела что-то сказать, он поднял руки и произнес совершенно легким, свободным тоном: - Все, все, ухожу. Доброе…добрый день, любимая – и моментально вышел за дверь. Глядя на закрытую дверь, Анна улыбнулась. Что-то прохладное и странное ощущалось возле плеча и нащупав это, она еще раз улыбнулась – Часы, он так и не узнал, который час. Она открыла крышечку и, взглянув, ахнула – стрелки четко показывали четверть первого пополудни, и ей моментально вспомнилось это время – три дня назад. – Всего три дня, как странно, такое чувство, что прошел год – эта мысль, была не слишком светлой, однако, нужно было подниматься. Анна еще с минуту полежала, прислушиваясь – в доме было тихо, где – то далеко что-то звякало, видимо, Штольман чем – то занимался в кухне и лежать мгновенно расхотелось. Она оделась, опустилась на стул у туалетного столика и, глядя на свое отражение, задумалась. Эти дни пролетели перед глазами,- и она внезапно вспомнила, отчего этой ночью, что- то показалось ей странно знакомым – ей снилось это тогда, в ту самую ночь, за день до отъезда. Именно тогда она проснулась и едва смогла отнять онемевшие пальцы. Тогда это был не парапет, а плед, но то, что все это стало реальностью, испугало. Она попыталась припомнить, что еще снилось ей в ту ночь, и вспомнила еще одно – пугающее и странное – ночь, снег и кровь на своей дрожащей ладони в неясном свете уличного фонаря. И еще ощущение присутствия духа. Теперь она почти наверняка была уверена в том, кто это был – Нина, это она приходила тогда ко мне, но я не смогла обернуться – эта мысль успокоила. теперь призрак Нежинской, чего бы он ни хотел, был там, где ему положено быть и с этой стороны, опасность уже ушла. Но какая – то неясная, пугающая тревога не отпускала – « Пусть все вышло не так, как нужно, но…маятник запущен.» - эти слова вспомнились ярко, так, словно все это было только что. Мысли полетели быстрее, обгоняя друг друга и слова Нины словно подтвердили в сознании то, что сказал Михаил – « Она пришла за ним». только сейчас, когда вокруг все стало чуть спокойнее, все стало складываться в целую картинку.- Нина хотела забрать его с собой, но для этого…- эта мысль показалась настолько страшной, что Анна даже мысленно, не смогла ее проговорить. – « Живите долго…если сможете» - прозвучал голос Нины в потрясенном догадкой, сознании и Анна поняла, что это правда. - Каким образом, Нина хотела забрать его с собой, зачем она манила меня в подвал, если пожелала долгой жизни, и что она имела в виду, сказав о том, что маятник запущен? – вопросы возникали один за другим, и внезапно Анна осознала, что нужно остановиться. Она рассуждала о призраке, как о живом человеке – с точки зрения логики и здравого смысла - Но в ином мире этих понятий не существует, желания и фантазии духов не те, что у живых людей, они не могут так повлиять на нашу жизнь…или смерть.- это слово, ясно возникшее в сознании последним, окончательно привело ее в чувство. Она снова взглянула на свое отражение и мысль пришла, совершенно противоположная тому, о чем она думала только что. То, что дар уходит, она чувствовала с той минуты, как переступила порог кладовой, но тогда не смогла трезво оценить, свое к этому отношение. Теперь же, она ясно осознала, что больше не хочет этого.- И, возможно, что и вселенная, давшая этот дар, тоже решила также – все это для чего – то было нужно, но теперь пришло время для того, чтобы это ушло – эта мысль показалась странно правильной, такой, словно пришла не из собственного разума, а была послана откуда – то извне. - « Это невозможно. Эта книга никогда не ошибается.» - прозвучал знакомый голос из, далекого уже, прошлого и Анна вздрогнула, настолько ясно это прозвучало, так, словно Улла была здесь, в этой комнате. -« Не могу отрицать очевидное, но и понять этого никогда не смогу» - снова вспомнилось ей, и в душе возникло чувство благодарности к тому, кто сначала послал ей этот дар, а теперь, медленно, но верно, забирает. Она вспомнила, как задавалась вопросами о том, зачем судьба свело их вместе – таких разных людей. Разных людей из разных миров, с разным отношением ко многому и разными понятиями о многом. Точный ответ она тогда, как и сейчас, так и не смогла найти, но общее для себя вывела – для того, чтобы мы смогли уберечь друг друга от чего- то и для того, чтобы могли помочь другим. Мы сделали все, что было задано нам, а теперь мы просто свободны – свободны друг для друга. То, что это именно свобода, а ничто иное, это тоже пришло, словно извне и от странного ощущения закружилась голова. Где-то хлопнула дверь и Анна, наконец, смогла отвлечься от своих размышлений или некоего странного транса, в котором оказалась, в результате этих мыслей. - Штольман куда – то вышел – пришла уже совсем иная, реальная, мысль и она, едва бросив на свое отражение один быстрый взгляд, уже не задумываясь ни о чем, вышла из спальни. *** Штольман вышел, все еще улыбаясь своим ощущениям, прошел в гостиную и раздернул шторы. Светлее не стало – стало сумеречно, и он еще раз взглянул в окно – за окном было серо и мрачно, и он заранее поежился, представив, насколько там мерзко. Он прошел в кухню, зажег керосинку и, поставив чайник, огляделся – ночью они так и бросили все здесь, отправившись спать и он, немного поразмыслив, принялся наводить порядок. Убрав все со стола, задумчиво глянул на початую бутылку коньяка, но, через мгновение, убрал и ее. Пока он занимался всеми этими нехитрыми, обыденными делами, вскипел чайник. Он машинально снял его, привычно схватился за ухо и тотчас же вспомнил, как Анна вчера ловко ухватила, вечно горячую ручку, тряпицей и решил, что пора посмотреть, что происходит. Он уже прошел через гостиную, но перед дверью, замер. -« С чего бы это, ты обещал»- вспомнилось ее, словно чуть обиженное и Яков прислушался. За дверью было абсолютно тихо и он не стал открывать. – Пусть поспит еще, времени более чем достаточно – пришла совершенно логичная, мысль и он внезапно подумал о том, что Варфоломеев, сам того не зная, оказал им неоценимую услугу – у них оказался целый свободный день. Теперь Яков ясно понял, что навряд ли успел бы, что – либо сделать, следуя своему, спонтанно пришедшему в голову плану, относительно странного праздника. Он сам не понял, как это вышло, почему ему в голову пришла эта странная затея с мнимым Рождеством, да и не хотел задумываться над этим. – Видимо, действительно, устал – объяснил он себе этот странный феномен, вернулся в кухню, позавтракал тем, что осталось в сотейнике, и немного посидел, не думая ни о чем. Затем взял лист бумаги, написал Анне записку и отправился осуществлять свою идею. *** В гостиной было сумеречно, независимо от того, что шторы были раздернуты – за окном было серо и мрачно, и Анна поняла, почему Штольман не засветил свечей – тогда казалось бы, что уже вечер. Она прошла в переднюю, затем в кухню – его нигде не было. – Он, видимо, действительно куда – то вышел – и тревога вернулась моментально. Но испугаться она не успела – в кухне на столе лежал листок, она схватила его, задрожавшими было, пальцами и тревога отступила – на листе, ровным, размашистым почерком, было написано восемь слов. « Ушел за елкой. Недалеко. Не выходи – там мерзко.» Записка была без обращения и без подписи, но это было совершенно неважно. - Недалеко – повторила она вслух, улыбнулась и огляделась. - Видимо, ему надоело сидеть без дела, и он отправился заняться тем, что посчитал важным. Это странное, мнимое Рождество, которое он выдумал – она понимала, зачем ему это. Он еще не привык к тому, что кто-то постоянно находится рядом, пусть даже это она. И еще, видимо, ему захотелось отвлечься. Отвлечься от всего этого кошмара, от беспокойства, быстро сменяющих друг друга, обстоятельств и хлопот. Он придумал этот праздник для того, чтобы почувствовать хоть какое – то постоянство и равновесие. Она осторожно положила листок на стол, улыбнулась своим мыслям и легкими шагами отправилась в переднюю. Как бы там ни было, по его мнению, мерзко, ей захотелось видеть его немедленно и уже взявшись за пальто, она в растерянности огляделась – надевать сапожки и бродить по колено в снегу, ей не хотелось, а валенки - исчезли. Поразмыслив немного, Анна метнулась в кладовую – пришлось зажечь лампу, но то, что она искала, нашлось быстро – под дальней полкой, в углу, были аккуратно поставлены пары валенок – размеры были разные и, взяв в руки довольно маленькие, она снова улыбнулась – « Я был хилым, петербуржским ребенком, пока дед не вышел в отставку» - вспомнила она его легкий тон, поставила маленькие валенки на место, выбрала по размеру и поспешила на улицу. *** Без записки было не обойтись, ее страх и обеспокоенность возникали моментально – теперь он это знал и испытывать судьбу не стал. Положив записку на чистый, пустой стол, он оглянулся от дверей, с удовлетворением отметил, что не заметить ее невозможно, оделся, взял в кладовой топор и вышел на крыльцо. Сырой, холодный ветер ударил в лицо и Яков понял, что погорячился, надев дедово пальто – оно было коротко и широковато, и ветер, словно нарочно, мгновенно пробрался в свободное пространство, заставив содрогнуться. Однако, возвращаться было лень. Сколько бы ни было времени, оно было дорого, и он шагнул с крыльца. Идти было недалеко, но сложно – нетронутого снега было много и Штольман, оступившись и чертыхнувшись, подумал о том, что хорошо, что Анна не отправилась с ним. В том, что она непременно пошла бы, он не сомневался, ее упрямство едва ли уступало его собственному и в этом, несомненно, они были весьма похожи. Все эти мысли были легкими и приятными, он остановился поднять воротник и взглянул вперед – белое, совершенно ровное пространство до подлеска было чистым и строгим, как нетронутый бумажный лист и мысли, внезапно, пришли такие же – холодные и строгие. Где – то там, в ветреном, заснеженном городе бродит человек, желающий зла. Варфоломеев ни словом не обмолвился ни о Трегубове, ни о гостинице и Штольман не стал ничего говорить – жаловаться на личные проблемы он не привык, а эта проблема, похоже что, была личной – мальчишку выследили из-за гостиницы. Он понял это уже, судя по молчанию Варфоломеева на этот счет. Кто-то из служащих видел, как они уезжали тогда и то, что Михаил бывал там не один раз, сыграло роковую роль. Эти люди, похоже, ничего не знали о Петре Ивановиче, но то, что узнают, было ясно, как божий день – это было лишь вопросом времени. Исходя из того, что Петр Александрович неявно, но намекнул о том, что взял слово с этих людей не заниматься их поисками до момента передачи денег, было понятно, что Варфоломеев хоть как – то пытался удержать их. Но, судя по тому, что случилось с Михаилом, их слово не стоило ломаного гроша. Штольман вспомнил о том, что назначил Петру Ивановичу встречу на сегодняшний вечер, только сейчас- Похоже, визитеров сегодня будет многовато – пришла уже беспокойная мысль и снова вернулось то, что мучило изначально – почему. Он не мог понять, почему эти люди взялись преследовать. Новый, неимоверно сильный, порыв ветра, едва не сшиб с ног. Он был так силен, что Яков пошатнулся, сбитый порывом ветра снег, слетел с деревьев, осыпав его холодными, ледяными крошками и внезапно он вспомнил. Тогда, в гостинице, этой пощечиной он разбил Увакову лицо. Сейчас он ясно вспомнил как тот, задавая вопросы или давая указания своему напарнику, приподнимал лицо и держался за переносицу пальцами. Штольман никогда в жизни никому не давал пощечин, но тогда он чувствовал настолько сильное отвращение и ярость, что это вышло само по себе. - Эта пощечина, неужели в ней все дело – пришла несколько удивленная, мысль – Впрочем, почему бы и нет, если поставить себя на его место. Яков усмехнулся собственной мысли, поставить себя на место Увакова у него не вышло – то, что он говорил ему в гостиничном коридоре – такого Штольман не позволил бы себе никогда. И теперь он понял, почему память не сразу вернула все – тогда, когда он рванулся к Увакову после его слов об Анне и допросе с пристрастием, Жиляев ударил под ребра,туда, где и без того саднило и жгло, ударил так, что сбил с ног. А затем последовало нечто более жесткое, уже не сознавая, что делает, этот мастер заплечных дел, занес ногу для удара. Яков вспомнил, как инстинктивно перекатился вбок и удар пришелся куда – то за ухо. В голове что – то словно взорвалось и лопнуло и уже уходящим в темноту сознанием, он уловил звук выстрела. И голос Лассаля - этот егерь сумасшедший, едем, а этот...и так не жилец... Ветер ударил уже в спину и Штольман очнулся. Очнулся и внезапно понял, что больше не хочет разбираться в тонкостях психики и мотивах поступков этих людей. Он осознал то, что ему просто не понять. Та самая елочка, о которой он вспомнил еще дома, уже была рядом, он дошел до нее, чуть стряхнул снег и с каждым ударом топора, ощущал, что приходит спокойствие. – Если они явятся раньше, чем мы уедем – я убью их – пришла последняя в этих размышлениях, мысль и елка, чуть качнувшись, медленно упала в снег. *** Штольман и на этот раз оказался прав – на улице, действительно, было мерзко. Сумерки словно и не закончились, а уже подступали, дул сырой, ни на минуту не прекращающийся, ветер и Анна, поежившись, огляделась. Следы уходили от крыльца влево – туда, куда она еще никогда не выходила, но их было очень хорошо видно. Она сошла с крыльца, и попыталась было, идти след в след, но вскоре поняла, что это нереально – длина шагов оказалась для нее слишком велика. Она шла какое – то время, внимательно глядя под ноги, затем взглянула вперед и замерла. До этого момента, она никогда внимательно не вглядывалась в окружающее пространство и теперь удивилась тому, что увидела. Отсюда забор виделся так далеко, что был еле заметен. Слева, похоже что был сад, в глубине, среди деревьев и сугробов, виднелась беседка, а справа, там, куда вели следы, темнело нечто, похожее на лес. Очередной порыв ветра ударил в спину и она шагнула дальше по следам, пытаясь, издали что-то разглядеть. Она увидела его издалека, и хотела было окликнуть, но что – то остановило. Сердце стукнуло больно и неровно, она остановилась и вгляделась внимательней. До него было всего несколько шагов и ей хорошо был виден профиль – это жесткое выражение она видела в этом лице не раз и всегда это означало одно – то, о чем он думал сейчас, вызывало что – то темное. Ровно такое лицо у него было тогда, в подворотне, когда он мимо нее, шагнул к Куликову. Порыв ветра едва не сбил ее с ног, и когда она открыла глаза, зажмуренные от летящего с деревьев снега, то увидела, как Яков, уже занимается елкой. Она подступила ближе – Штольман, коротко замахиваясь, уверенно ударил лезвием несколько раз и у нее отчего – то сложилось впечатление, что он не только умеет говорить, иногда, двусмысленно, но и действовать – тоже. Елка качнулась и медленно упала в снег, Яков аккуратно срубил нижние ветки и, поудобнее обхватив ствол, обернулся. Он обернулся и от неожиданности, едва не выронил топор – держать ствол и топорище, было не слишком удобно, но левой рукой он пока этого сделать не мог, как бы ловко не уцепил часы. Через мгновение топор все таки нырнул в снег, Штольман машинально взглянул под ноги и услышал ее негромкое, сказанное немного странным тоном: - Я возьму. Она уже была рядом, ловко вытянула из сугроба топорище и, взглянув ему в лицо, как – то осторожно, спросила: - Ты…завтракал уже? Он внимательно посмотрел ей в лицо и что – то его обеспокоило. Что – то в ней было странное, настолько, что у него неосознанно вырвалось: - Что – то случилось? Она мгновение смотрела ему в глаза и произнесла уже яснее, но беспокойнее: - Хотела бы я знать… Анна ждала ответа, на его лице промелькнула знакомое, упрямое выражение, но он молчал. Она развернулась и молча, отправилась в обратный путь. Она прошла всего пару шагов, ветер снова ударил, на этот раз сбоку, она оступилась и мгновенно оказалась в снегу. Топор моментально провалился, отлетев, в это белое и пушистое и обида, подступившая было, ушла. Ушла вместе с ощущением того, как его руки уже подхватили ее под локти и поставили на ноги. - Аня…послушай…я просто не хотел пугать тебя…напрасно – услышала она его глухой, чуть взволнованный голос и обернулась, взглянув ему в лицо. В лице этом читались досада и сожаление, и она ответила тотчас, не желая ссориться: - Я вчера еще поняла, что что – то не так. Что это? Не надо так…оберегать меня, зачем? Я же вижу, что что – то не так. - Давай об этом дома…я замерз, как …дворовый кот – он говорил чепуху, и она поняла, что он непременно скажет ей о том, что его так мучает, но позже. Это пугало, но уже не настолько и она, уже растерянно, ответила, плохо сознавая, что говорит: - Я, кажется, топор потеряла… В его лице что – то изменилось, оно словно посветлело мгновенно и она услышала совсем близко: - Ну и ладно. У нас есть другой. Этот…весной отыщется. Его холодные губы коснулись ее губ и через мгновение, холодными они уже не казались. Голова закружилась, руки неосознанно обняли его за шею, и все пугающее отодвинулось на неопределенный срок. Ветер дунул уже сбоку так, что засвистело в ухе, Яков отпустил ее и услышав первое, что она сказала, ответил машинально. - Почему кот? Все говорят – дворовый пес – она все еще обнимала его за шею, глаза уже не светились обидой и он ответил, чуть пожав плечом, то, что в голову пришло: - Котам, мне кажется, холоднее…- ее губы шевельнулись, и она засмеялась, кивнула ему и проговорила коротко: - Да, наверное ты прав. Он еще мгновение вглядывался в ее глаза, затем отпустил ее, вернулся к елке и, подхватив ее за ствол, проговорил, безмятежно уже: - Давай – ка двигаться к дому. Холодно. Анна взглянула под ноги – топора так и не увидела, ветер снова дунул так, что в лицо полетел взметнувшийся с деревьев, снег и она, уже поспешнее, шагнула по своим же следам. Глядя на то, как Анна, увязая в снегу, упрямо пробирается к дому, Штольман лихорадочно думал о том, что и как сказать, чтобы объяснить, не обидеть и не испугать. Она оступилась, раскинула руки в стороны, сохраняя равновесие и он мгновенно вспомнил о другом – так же она когда – то вылетела перед Разумовским, раскинув руки и повторяя без конца одно, единственное слово – нет. Это воспоминание всегда вызывало чувство вины и досаду, но теперь оно вызвало иное – внезапно он вспомнил о тетради кофейного цвета, ее бледное, потерянное личико тогда, когда он пришел ее навестить и собрался уходить и чувство вины не пришло. Он внезапно понял, что все это уже в прошлом. Оно ушло и больше не вернется, то, что происходит сейчас, уже иное, и они непременно со всем этим справятся. И еще он понял, что непременно хочет все это прочесть. Не ради любопытства, а ради того, чтобы вспомнить. Вопрос почему, уже не мучил, это ее недавнее – « Я согласна. А ты сомневался?» - каким – то непостижимым образом ответило на этот вопрос, но вспомнить хотелось. Тогда многое происходило так стремительно, что он уже не помнил деталей. Помнил лишь ощущения, а в том, что он успел прочесть, похоже, деталей было много. Он даже не понял, что улыбается своим мыслям и услышав ее легкое: - О чем ты думал сейчас? – осознал, что они уже пришли. Анна обернулась уже от крыльца, улыбнулась и добавила: - Я жду тебя дома. Ужасно холодно. Эти слова прозвучали так мило и легко, что он не нашелся, что ответить, кивнул ей, молча, и она мгновенно взлетела на крыльцо и скрылась за дверью. Валенки Анна поставила сушиться у печки, огляделась и поняла, что утром Штольман времени зря не терял. После того, как она прочла записку и вылетела на улицу, здесь ничего не поменялось, просто она сразу этого не заметила. Никаких следов от ночного ужина видно не было, и мысль пришла странная – Он, действительно, человек « другого уклада», он со всем привык справляться сам. Она и до этого догадывалась, но сейчас оценила яснее – справляться со всем, включая мелкие бытовые хлопоты. Это было приятным открытием, но было как – то неловко. Чтобы справится с этим странным чувством, она зажгла керосинку, поставила чайник и задумалась о том, чем – бы перекусить. В передней что-то шумело и двигалось, но она не стала выходить сразу, ей почему – то уже очень не хотелось слышать то, чего она сама потребовала знать там, на ветреном зимнем дворе. Здесь, в тепле, казалось, что вокруг некое подобие замкнутого, безопасного пространства и ей уже не хотелось ни знать ничего, ни разрушать это странное ощущение. Она заглянула в буфет, в сотейник на плите, вышла в переднюю и взглянув в сторону гостиной, увидела, что Штольман уже поставил елку. Он поставил ее в угол, сдвинув диван к комоду и , отступив на пару шагов, критически оглядывал дело рук своих. Выглядел он увлеченно и она, отступив назад, тихо отправилась в кладовую. Елка вошла в угол просто замечательно, Яков отступил на пару шагов, оценивая свою работу, и уловил некий шелест позади себя. Он оглянулся и увидел, как Анна, как-то осторожно уходит в сторону черного хода. Яков уже отказался от мысли о том, что сказать можно, а что нет – сказать нужно было все. Но теперь, глядя на то, как она, словно в страхе спугнуть его, уходит – уверенность ушла. Он оглянулся на елку- с нее уже начал капать тающий снег, по комнате уже витал аромат, свойственный тому празднику, который он задумал и он, уже не думая ни о чем, отправился вслед за Анной. Дверь в кладовую была открыта, Штольман вошел и увидел ее – она оглядывала полки, словно в поисках чего-то важного и у него совершенно неосознанно вылетело: - Барышня! Она так стремительно обернулась, что некая легкая шутка, уже готовая было сорваться с губ, вылетела из головы. Эти огромные, так поразившие его когда – то, глаза, взглянули с таким испугом, что он сам не понял, как мгновенно оказался рядом, и уже покрывая быстрыми поцелуями ее испуганное личико, заговорил быстро и отрывисто: - Я испугал тебя, я не знал... – и услышал, как она в ответ прошептала совсем близко: - Я не хочу. Не хочу знать. Не хочу. Не хочу. И тогда он понял, почему она ушла и, уже плохо понимая, о чем говорит, снова быстро понес неизвестно о чем: - Не хочешь – не надо. Давай отложим все это. К чертям. Пусть их…это их трудности…у нас своих полно. Он легко и быстро касался губами ее лица, а она отвечала ему, на все эти странные слова одним повторяющимся словом: - Да, да, да. Так долго и неторопливо они не делали этого никогда. И когда, наконец, это странное сумасшествие закончилось, и она открыла глаза, в глядящих на нее с восторгом и нежностью его глазах, уже не было ничего, кроме этого. - Ты знаешь, у нас проблемы – произнесла Анна, не опустив взгляд, и он едва не потянулся к ее губам снова, но осознав, что она сказала, спросил несколько косноязычно: - Что, как…ты о чем? Она улыбнулась и ответила тоже не слишком ясно: - Из еды у нас…как –то мало – коньяк, вино и шоколад. - Ну и бог с ним – ответил он уже яснее, но она уже потянулась к нему сама и от такого предложения он отказаться не смог. Что-то зашипело, громко и призывно, Анна уперлась ему в грудь ладошкой, и он услышал ее паническое: - Это чайник, я совершенно забыла о нем, Господи… - Тихо, тихо, тихо, без паники…этот чайник у нас, вместо Коробейникова – он произнес это, успел коснуться губами ее уха, отпустил, и она мгновенно вылетела в переднюю. Шутка была смешная, паника ушла мгновенно с подступившим смехом, Анна влетела в кухню, сняла чайник, погасила керосинку и услышала уже за спиной: - Ну, если так, можно добраться до лавки…если не сдует по пути. Я быстро обернусь. Она отреагировала моментально, и он даже удивиться не успел, увидев перед собой ее возмущенное личико: - Ну уж нет. Либо…мы обернемся вместе. Либо будем есть, что есть. - Ну да…масло масляное – неосознанно поддразнил он ее. Ее глаза удивленно распахнулись и она, подступив совсем близко, легонько ударила его кулачком в грудь: - Не смешно ни капли!- она сказала возмущенно, но в глазах светился свет и он, поймав этот изящный кулачок, поймал его, прикоснулся губами и, подняв голову, ответил уже спокойно: - Там…сумерки уже почти. Вполне можно…прогуляться. А чтобы не сдуло, будем держать друг друга крепче. Он улыбался и шутил, в лице не было ни грана обеспокоенности, Анне стало легко, и она ответила быстро, как выдохнула: - Прекрасно! Я только чаю выпью? Он взглянул серьезно и совершенно серьезно ответил, глядя ей в глаза: - Какой чай? Никакого чая, что вы, поезд отправляется через две минуты. Она засмеялась уже в голос, легонько хлопнула ладонью по его груди, и уже отступив подальше, подумала внезапно- Господи боже.. Он уже возился с плитой, что-то говорил о том, что они совершенно забыли о тепле, но она не слушала, о чем он говорит. Она внезапно осознала одно – если с ним что-то случится, я не смогу жить. Эта мысль была короткой и теперь она поняла значение слов призрака женщины, которая тоже любила его, по своему, но любила – « Живите долго…если сможете». Анна оглянулась на Штольмана, он, опустившись на корточки, уже развел огонь и с удовольствием смотрел на то, как язычки пламени быстро бегут по поленьям. Отсвет от огня отражался на его безмятежном лице, и мысль пришла, уже совершенно не о том – Пора зажечь свечи – она прошла мимо него и по пути, легко и быстро, коснулась его волос. Ей непременно нужно было сделать это, прикосновение успокоило и она, постаравшись отогнать от себя все мрачные мысли, уже легко отправилась за свечами в кладовую. Штольман проводил ее взглядом. Этот странный, ласковый жест, отчего – то, удивил. Она погладила его по голове, словно он был ребенком, и вышла, не сказав ни слова.- Нужно срочно напоить ее чаем и пойти развеяться – пришла четкая, определенно нужная, мысль, он услышал ее шаги и, сделав вид, что чрезвычайно заинтересован печью, отвернулся к дверце. *** Свечи они гасить не стали. Стрелки на часах в передней показывали четверть пятого – времени было полно, но долго прогуливаться, однако, все равно было некогда. Анна взяла с собой кошелек на ниточке, и Штольман не стал спрашивать, зачем ей это. Он помнил этот кошелек, по крайней мере в трех разных ситуациях и все они не напоминали о печальном. Не думать о проблемах не выходило, но он старался отгонять эти мысли, как только они появлялись, переключаясь на что – то иное. Он привык решать свои проблемы по мере того, как они возникали и задумываться о том, что ждет их в Москве, ему не хотелось. Было ясно, что на улице они не останутся, и этого было довольно. Он был уверен в том, что к ночи, визитеры Варфоломеева привезут не только проездные документы. Возможно, что он снова попытается всучить ему деньги, но главным было не это, Яков был уверен в том, что Варфоломеев пришлет письмо. В разговоре он лишь упомянул о том, что его очень беспокоят некие « неблагонадежные граждане среди столичной аристократии». Эти граждане, похоже, беспокоили его и во французской столице, но представив себе дорогу до Франции, зимой, от этого Штольман отказался сразу. Вестовой предложил три варианта – Париж, Киев и Москву и Штольман был уверен, что « неблагонадежные представители аристократии» были во всех этих городах. Косвенно он уже дал согласие на участие, это было совсем не похоже на неясную шпионскую игру, здесь было иное, и отказаться он не мог. Наивно было бы полагать, что чиновник такого уровня, все будет делать для них по доброте душевной, но что – то он, конечно, делал и из этого чувства. С чего он проявляет такую сентиментальность, Якову было неведомо и уже неинтересно. Сейчас его беспокоили совсем иные вещи и вспомнив об этом, он взглянул на Анну – она, видимо, уже давно смотрела на него, потому как, поймав его взгляд, проговорила уже явно продуманную фразу: - Пойдем уже? Ты…обо всем передумал? – она грустно улыбнулась и легко ступая, прошла мимо него в переднюю. Он вышел сразу же вслед за ней – она уже застегивала пуговички на сапожках и проговорила, не поднимая головы: - Я не обижаюсь. Слова не совпадали с тоном, Это Штольман осознал ясно и вздохнув, принялся быстро одеваться. Она поднялась, быстро подошла ближе и сказала, глядя ему прямо в глаза: - Я правда не обижаюсь. И знать не хочу. Ты прости…Как рука твоя? – неожиданно закончила она вопросом, явно желая сменить тему и он ответил совершенно искренне: - Утром все было совсем неплохо. Она видела его странное выражение – словно ничего не выражающее, он чуть пожал плечом по привычке, когда отвечал, и уже подавая пальто и задержав свои ладони на ее плечах, добавил, чуть касаясь губами ее уха: - Честно. Все хорошо. Давай поспешим, время.