золотая молодежь

      Утро Чимина начинается не с кофе, а с чувства, которое, может, и хотелось бы, но пока нельзя отнести к приятным: когда чувствуешь немного своего тела и ни капли души. Что-то внутри, под сердцем, неприятно заныло, и это «что-то» хочется вырвать из себя и выкинуть.       Баланс могло бы поддерживать осознание того, что проснулся не от раздражающей мелодии будильника, а как-то сам открыл глаза и потерял сон, если бы до того самого будильника не оставалось ещё около часа. Чимин думает позвонить Тэхёну, чтобы не заметить этого времени, но знает, что друг, скорее всего, ещё спит, и разве стоит будить его? Поэтому омега только лениво откидывает одеяло и, ступая по прохладному полу босыми ногами, спускается по лестнице на первый этаж квартиры, осторожно цепляясь взглядом за вид ещё спящего города, до сих пор тонущего в зимней темноте: маленькие огни-точки спокойно засели везде, где смогли пробраться; городской мост, по которому днём беспрерывно мелькают сотни автомобилей и создают пробки, сейчас непривычно пуст. Река, словно зеркало, отражающее огни небоскрёбов, подставляется под луну и позволяет святилищу ночи провести по себе дорожкой, словно холодным лезвием ножа; Чимин точно не видит, но уверен, что воды реки сейчас особенно спокойны.       Ночь — время, которое омега любит больше всего. Она, наверное, могла слышать и видеть намного больше искренности, чем День.       Вид из панорамного окна Чимина — наверное, маленькая мечта для художников и фотографов.       Руки омеги чуть подрагивают, когда он осторожно держит горячую чашечку ароматного кофе; ноги, кажется, совсем ослабли, а единственным спасением сейчас представляется чёрный диван. И то ли хорошо, то ли страшно, но время летит быстро, а в голову снова лезут ненужные мысли, и Чимин, стараясь отвлечься, спешит собираться.       Молодые и симпатичные, но всё ещё сонные омеги из рабочего персонала на первом этаже в очередной раз напоминали Чимину о его хорошей внешности, то ли позволяя себе искренне восхищаться, то ли пытаясь скрыть завистливые взгляды и перешёптывания.       А Чимину, наверное, действительно повезло: невысокий рост, довольно тонкая изящная талия и эти обтягивающие джинсы, что ненароком подчёркивают остальные прелести омеги, что достались от папы, любят многие альфы; большие глаза опасно манят в свой темный омут, как русалка моряка на самое дно, а пухлые губы привлекают не меньше внимания, соблазнительно блестя от клубничного бальзама.       Недавно лежавший тонким слоем снег на спорткаре Чимина растаял и остался на темном металле мелкими каплями, когда автомобиль завёлся и достаточно прогрелся.       Прохожие зеваки, сонно хлопая глазами и следуя по привычному утреннему пути не упускают из вида иномарку Чимина.       Сердце ёкает, когда омега подъезжает к университету и паркуется напротив него как раз рядом со знакомым и пока единственным на всей парковке автомобилем чёрным, как ночь, и свирепым, как золотой бык на эмблеме. До начала пар около часа, поэтому тьма улиц ещё не поражена рассветом, и солнце не выглянуло из-за набежавших тёмных туч.       Рядом с центральным входом в институт стоит сам хозяин той самой Ламборгини, оперевшись на холодную стену здания, зажав губами сигарету и в очередной раз вдохнув ядовитый дым.       — Привет, детка, — хрипит Юнги, окинув подошедшего омегу взглядом. Он щурит лисьи глаза, незаметно улыбается и затягивается вновь.       — Почему ты здесь так рано? — интересуется младший, хотя разговаривать с альфой в его планы не входило, и кривится, задерживая дыхание на пару секунд, потому что Юнги выдыхает вонючий дым совсем рядом, в ответ молча пожав плечами.       — А ты?       Омега тоже ничего не сказал и лишь с интересом осмотрел протянутую ему сигарету.       — Будешь? — спросил Юнги.       — Я не курю, — отвечает Чимин и хмурится.       — И попробовать ни разу не хотелось?       Омега ещё раз думает, решает, что важнее: здоровье или новые ощущения, и второе, почему-то, опасно перевешивает.       — Ты должен взять на себя ответственность, — шутит Чимин так, будто не он хотел недавно расцарапать Мину лицо, и делает свою первую затяжку совсем неумело.       — Хорошо, — немного хрипит Юнги, и омега кашляет, его глаза начинают слезиться, а горло сдавливать и першить, но не понятно, от чего именно: от ядовитого дыма, что противной горечью всё обжигает, или от согласия альфы, которое кажется чем-то более серьёзным, чем планировалось. И либо Чимин наивный псих, либо ему не кажется, потому что креститься не хочется.       — Ты неправильно делаешь затяжку, — смеётся старший.        Омега не решается на вторую попытку и окидывает Мина взглядом. — Странно, я же курю уже двадцать шесть лет из своих двадцати двух. Как ты вообще куришь эту дрянь?       Юнги неслышно смеётся и пожимает плечами, смотря на тлеющую сигарету. — Мне становится легче.       — А то у тебя жизнь такая тяжелая, — тянет омега, сразу замолкая, когда по нему проходят взглядом, что гонит мурашки и словно смотрит прямо в душу, заставляя почувствовать себя совсем нагим в этом пальто и свитере.       — Откуда тебе знать, какая у меня жизнь? — спокойно, но оттого и страшно хрипит Юнги, и Чимин клянётся, что впредь будет внимательнее к своим словам, заметно вздрагивая и замечая, что альфа слишком близко подходит к нему.       Юнги, больно схватив за запястье, затаскивает пыхтящего от возмущений младшего в ещё тёмный и совсем пустой коридор такого же пустого университета, проходя под лестницу, куда хоть какой-то возможный свет от быстро восходящего зимнего солнца не попадает почти вообще. Юнги прижимает Чимина к стене, будто собираясь вдавить его, и тычется носом в его изящную шею, вдыхая запах.       Альфа борется с первым желанием отскочить от младшего, как ошпаренный, и прижимается лишь ближе, в следующие моменты вдыхая ещё более жадно. Омега, тем временем, и пискнуть боится; тело пробирает дрожь, что кажется сейчас какой-то пусть и неправильной, но до жути приятной (возможно, Чимин понимает, почему другие омеги любят Мина) настолько, что руки немеют точно.       Глаза Юнги закрыты, а разум издевается, рисуя картины лавандовых полей недалеко от дедушкиного дома. «Фиолетовая земля», — называет их альфа с забытым теплом под сердцем, любивший остановиться на обочине и сделать шаг к цветным плантациям, вдохнуть аромат и понять, что до места, где он часто бывал в своём детстве и отрочестве, осталось совсем немного. Мина там встречали родные глаза дедушек, их грубые от времени, но невыносимо ласковые руки и чай, успокаивающий, как папино пение.       — Истинный? — тихо и, кажется, совсем осторожно спрашивает альфа, боясь спугнуть. Омега робко кивает и снова вздрагивает, когда глаза старшего заходятся в непонятном блеске.       — Как давно ты знал об этом? — продолжает Юнги, стараясь не кричать.       — Лет... пять, — жмурясь от того, как сильно сжимает его плечи альфа, честно отвечает Чимин и трясётся.       — Почему ты не сказал раньше? — спрашивает Мин, встряхивая его. — Почему ты, блять, не сказал мне об этом раньше?       — Потому что я не хочу такого альфу, как ты, — выпаливает Чимин и очень жалеет об этом, но сдержать свои эмоции не может, от чего старший замирает. — У тебя репутация не та, которой нужно гордиться, но ты делаешь это, и мне больно. Это неприятно: знать, что твой альфа перетрахал стольких и ходит теперь с высоко поднятой головой, не заботясь о чужих чувствах.       Юнги смотрит на младшего отрешённо, но из-за темноты и эмоций этого не видно, и Чимин продолжает:       — Ты придурок. Мы с тобой бок о бок уже столько лет, а ты дальше своего носа ничего не замечаешь и замечать не хо-       — Рот закрой, — неожиданно приказывает Юнги таким низким и хриплым голосом, что омега просто не может не послушаться, подавившись от неожиданности застрявшим в горле комком обиды и слёз, оправдываясь, что на самом деле это слова, которые он не досказал.       — Что ты…? — робко, совсем тихо и дрожа, спрашивает Чимин, но так до конца и не договаривает, когда Юнги рычит, шумно дышит и целует ключицы младшего, заставляет того почти задохнуться, но всё-таки упереться руками в широкую грудь, пока сердце пропускает очередные кульбиты.       А сердце Юнги сейчас пробьёт рёбра, но это, скорее всего, от усилившегося запаха омеги, и он только кусает тонкую нежную кожу, засасывает, лопая капилляры.       — Перестань, — просит Чимин из последних сил, но так и не отталкивает, сжимая на чужой крепкой груди чёрную толстовку.       Альфа пользуется его слабостью и своим желанием, но разум действительно затуманен, поэтому тихий скулеж почти не доходит до старшего, который кусает нежную кожу уже на шее, рисует больными поцелуями багровые цветы, заставляет омегу обмякнуть в руках, шумно выдыхать и тяжело вдыхать.       Юнги сжимает бока Чимина, ближе прижимает к себе, скользнув холодными руками под свитер, а омега, отбросив внутреннюю борьбу, путается пальцами в черных волосах альфы, сходя с ума от морозного аромата сосны.       — Почему я не чувствовал твоего запаха вчера? — хрипит Юнги, и Чимину становится только хуже. Его голова кружится, внизу живота стягивает, подкашиваются ноги, и Мин нужен омеге.       — Подавители, — признаётся Пак. — Чтобы никто не слышал его.       — А что сегодня?       — Забыл.       — Больше не пей эту дрянь, — Юнги жадно сминает чужие губы своими, растворяясь в их сладости и несдержанных, совсем тихих стонах Чимина в мокрый поцелуй, понимая: вот сейчас его торкнуло как никогда, как ни от одного наркотика не вставляло, и, видимо, вот она — новая зависимость.       — Всё ещё думаешь, что мне не нужно это? — спрашивает альфа, отстраняясь от опешившего омеги, что неуверенно кивает в согласии.       Второй раз Юнги целует медленнее, почти не сплетая языки и только единожды осторожно касаясь чужого; так по-необыкновенному нежно для самого себя, тем самым вгоняя не готового к подобному Чимина в ступор.       Омега понимает, что сходит с ума от этих бледных рук, и какая разница, что они изрисованы в чернильные узоры, если в них хочется таять и теряться? Чимин боится своих ощущений и такой правильности от того, что чужие крепкие руки ещё покоятся на его талии; боится стать просто очередным «использованным».       — А теперь? — спрашивает Юнги, отстраняясь.       — Я тебя терпеть не могу, — шепчет омега в губы и хочет, чтобы это было правдой, но слова прерывает их третий поцелуй, словно заставляет задуматься, уверен ли Чимин в том, что сказал.       — Правда? — Юнги снова кусает нижнюю губу омеги, тихо шипя, потому что его рана больно начала щипать и еле заметно кровоточить.       Чимин отрицательно мотает головой, отстраняясь и чувствуя, как в кармане вибрирует смартфон. Чимин уверен, что это звонит Тэхён, но по очевидным причинам отвечать не хочет.       — Недолго это будет, — шепчет омега в чужие губы.       — Что? — недоумевает альфа.       — Всё это, — Чимин в последний раз позволяет себе поцеловать старшего первым и уйти, словно испарившись — вот он был, а вот его уже и нет.       Юнги остаётся только раздражённо выдохнуть, сжать кулаки и думать, что делать дальше, потому что Чимин запутал и запутался сам.       Хосок приезжает в университет только через двадцать минут и находит друга бесцеремонно курящим всё под той же лестницей.       — Чего это с тобой? — интересуется он, видя обычный, ни в чем не заинтересованный взгляд Юнги, но что-то в нём не так.       Старший альфа молчит, делая музыку в наушниках тише, и Хосок хмыкает, садясь рядом и прижимаясь спиной к холодной стене.       Английский рэп — классика для Юнги. Низкий голос, пробирающий, даже если не знаешь перевода. Мин снова делает затяжку и не знает, какая это по счёту сигарета за сегодняшнее утро, и будет ли это утро последним. Он проснулся слишком рано, потратил время зря от безделья и снова попытался найти хоть какую-то от себя пользу.       — Ты чего так рано? — хрипит он, а Хосок только отвечает, что всегда приезжает в это время, и они снова молчат. Тогда Хосок понимает, что что-то случилось, но спросить так и не решается, а Юнги внутри себя мечется от непонятного дерьма у сердца. Он позорно боится, хочет напиться, обдолбаться и снова под кайфом трахнуть кого-нибудь, чьё лицо потом и не вспомнит, но теперь что-то схватило и держит, говорит, что всё, достаточно, больше не надо и пора прекратить, ведь не ты ли полчаса назад, утопая в новых для себя ощущениях и вдыхая дурманный запах, поклялся самому себе остановиться?       — Что случилось? — всё-таки спрашивает Хосок, и Юнги отмахивается рукой, мол, забей, ничего страшного, а младший альфа только выдыхает отчаянно и думает, что друг сам всё расскажет. Очередное вечное «чуть позже».       — Вы чего тут сидите, идиоты? — вскрикнул от лёгкого испуга прошедший Тэхён, услышав голоса в темноте.       — Тебя ебёт? — хрипит Юнги, собираясь достать ещё одну сигарету, и хочет, чтобы кто-нибудь дал ему по рукам за это.       Тэхён фыркает, уходя от этих двоих.       Юнги закрывает глаза и уже через десять минут шипит: «Вот же сука», когда приехавший Намджун садится рядом, постучав по голове Мина.       — Привет, хён. Что за «Положение во гроб» на лице с утра пораньше?       — Найди Тэхёна, — неожиданно произносит Юнги, игнорируя всё до этого. — Или кого-нибудь другого, кто достаточно знает того Пак Чимина.       — Зачем это? — удивляется Хосок, переглядываясь с также ничего не понимающим Намджуном.       — Мне нужен его номер.