золотая молодежь

      Чимин просыпается в комнате без мебели среди только множества мягких подушек прямо на вечно тёплом полу, словно из мечты с тамблера, и ненавязчивого света дневного солнца, спрятанного за бледными тучами. Его первый взгляд встречает мост над тёмной от почти приятной пасмурности рекой и еле видимый, кое-как втиснувшийся в поле зрения кусочек большого и шумного Сеула.       Омега сонно моргает, приподнимаясь и оглядываясь вокруг: пустые банки из-под мороженого, чашка без чая и разбитый кусочек души где-то рядом, под огромным сбитым одеялом.       Чимин мысленно просит прощения у Тэхёна с Чонгуком за пропущенные звонки и истрёпанные нервы, обыскав телефон в поисках вестей от него одного. Но ничего, кроме вчерашнего разговора в машине и парочки коротких смс после, нет, и омега уходит в ванную приводить себя хоть в какой-то порядок, найдя силы и через боль в горле глотая обиду.       Чимин пропускает первую пару, когда сдерживает глубокий вдох и проходит вглубь гардеробной, пытаясь быстро сообразить, что может надеть, и находит другой уютный свитшот с высоким воротником.       Когда он раздевается, то замирает, терпя неприятную прохладу температуры в доме волной мурашек и почти невесомо касаясь жёлто-фиолетовых пятен на шее. Вспоминается, как не хотелось умирать, но ещё больше — позволять кому-то говорить так о человеке, в руках которого твоё может глупое, но точно преданное сердце; от этого хочется вернуться туда, где проснулся, с ещё одной банкой мороженого точно.       Вчерашняя просьба Юнги становится нарушенной также, как и его обещание быть рядом с омегой уже тогда, когда он проснётся.

* * *

      До конца учебного дня остаётся две пары, до конца Чимина — одна с натяжкой, потому что вечно оборачивающийся и осматривающийся вокруг омега устаёт делать, кажется, всё и больше, чтобы избегать Баулина. Он прочищает больное горло, трёт с непривычки свободное запястье, где был браслет как нить, связывающая два любящих сердца, и до сих пор сдерживает слёзы, горячие от обиды.       Когда одногруппники, переговорив с Чимином что-то не особо важное, решают зайти в аудиторию, омега уже идёт за ними, но замирает из-за кого-то, кто ощутимо горячо дышит в спину и пытается раздавить своей аурой, стоя позади.       — Ч-Чёрт, — шипит Чимин себе под нос, оборачивается и понимает, что Баулин всё-таки словил. Омега напрягается, потому что адски устал не столько от учёбы, сколько от Баулина и, кажется, Марка — такого шумного, уже приторного и совершенно бестактного. Чимин запутался во всём, что происходит, и просто хочет спокойствия, улетевшего, видимо, вместе с Юнги; хочет, чтобы альфа напротив исчез, оставил, забыл, сдался — всё, что угодно, лишь бы больше не попадался на глаза.       — Видимо, неплохо вышло, — Баулин хмыкает и не отрывает взгляда от закрытой омежьей шеи. Чимин дёргается и хочет перестать позволять страху окутывать тело, в точности как надменный взгляд глаз напротив.       — Слушай, — по-хорошему пытается Чимин, максимально вкладывая в свои слова надежду на то, что его услышат и поймут, — тебе правда стоит прекратить, ладно?       Но его не слушают, не понимают и даже не пытаются, потому что Баулин в ответ смотрит так, что по телу бегут мурашки, неприятный холодок волной наполняет почти каждую клеточку, и сердце начинает биться быстрее. Чимин и не думал бы бояться, вернув смелость высказать: «Твоя гордость задета? Не можешь успокоиться, потому что родители уделяли мало внимания и не научили, как правильно себя вести?» — да горло болит, браслет уже порван, а в голове молитвы собственного сочинения, когда приходится сделать шаг назад из-за чужого вперёд.       — Проблемы? — омега замирает заодно с Баулином, когда спиной случайно врезается в кого-то и впервые в жизни слышит этот низкий голос.       — П-Прости…те, — Чимин извиняется, боясь обзавестись ещё одной проблемой, и оборачивается, точно в замедленной съёмке, но не позволяет Баулину оказаться за его спиной. Тёмноволосый хмурый альфа, сунувший руки в карманы чёрных треников, точно проигнорировал Чимина, даже не взглянув на него.       — Что ты делаешь рядом с омегой Юнги-хёна?       — Не лезь не в своё дело, Суджин, — хрипит Баулин. Чимин чувствует, как что-то внутри груди мечется, подобно птице в клетке с желанием быть услышанной, когда появившийся незнакомый альфа смотрит уже на него. Омега хочет рассказать, объявить в громкоговоритель на весь университет о том, как, на самом деле, страшно рядом с Баулином; страшно, что этот незнакомец всё-таки наплюёт и уйдёт, решив, что клал он на чужое, не разобравшись со своим, оставив Чимина снова один на один с кошмаром наяву.       — Тогда мне придётся поговорить с Юнги-хёном, — спокойно хрипит этот альфа, и не хватает только нимба.       — Че ты, блять, докопался? — заводится Баулин. — Иди отсюда, тебя это не касается.       — Тогда спрошу сам, — Чимин замирает, будто приклеенный супер-клеем, залитый бетоном и вкопанный одновременно, не в силах поменять своего положения и хотя бы достаточно глубоко вдохнуть; он почувствовал, что его сердце реально пропустило удара три в надежде, что никому ничего не кажется, что Чимин не рехнулся и что этот хриплый голос действительно раздался за спиной Баулина секунду назад. Омега собрал себя в руки, отвернулся от вмешавшегося пару мгновений назад альфы и прошептал тихое и подтверждающее самому себе «Юнги», боясь лишний раз пошевелиться, чтобы ничего не рассыпалось, не разбилось и не испарилось, как сигаретный дым.       Чиминово спасение и счастье явно не брилось дня два, не видело сна, возможно, столько же, но продолжало уверенно стоять на ногах. В этой немного помятой белой рубашке с небрежно расстёгнутыми верхними пуговицами Юнги выглядел, каким-то чудом, ещё горячее, чем обычно, и хмурился, спрятав руки в карманы чёрных классических брюк. Его спина и плечи были напряжены, как и сам альфа, и всё, чего больше хотел сейчас Чимин — крепко обнять, накормить, уложить его голову на своём плече и попросить немного поспать.       Мин молча тянет руку к тонкому запястью своего шокированного солнца и, несильно сжимая, тянет на себя, свою сторону, к себе — туда, где обязательно рядом.       — Теперь, может, расскажешь, почему мой омега звонит мне весь в слезах, из-за чего я срываюсь с работы? — обращается Юнги к Баулину. От его спокойствия становится страшно, и лучше бы он рвал и метал.       Чимин снова находит себя потерянного и, наконец, встаёт на ноги, когда прижимается спиной к горячей вздымающейся груди Мина с глухим стуком внутри, откидывает голову на его плечо, прикрывая глаза, и понимает: вот теперь хорошо. Пусть хоть земля и небо поменяются местами — Чимин не двинется с места, пока сильная рука обнимает его, и теперь совсем не обязательно прятаться у Мина за спиной, чтобы оказаться за непробиваемой стеной.       Становится плевать на всех, кроме одного, даже когда Баулин естественно лжёт и пожимает плечами в наигранном неведении.       — Не пытайся мне врать, — хрипит Юнги, и Чимин словно приходит в себя, когда Мину приходится оставить его, чтобы подойти ближе к Баулину. Омега не знает, чувствует ли это он один, но невидимая сила Юнги жмёт на плечи альфы напротив своим непривычным молчанием и ставит перед собой на колени, заставляя впервые в жизни взмолиться к Богу.       — Я понял. Буду говорить сам, — Мин кивает, прочищает горло, сунув руки в карманы, и отходит, начиная кружить вокруг Баулина, словно лев у умирающей антилопы. Тот, видно, прокручивает в голове варианты оправдания и лжи, но не может найти достойного. — Знаешь, почему Чимин скрывает горло? Да, ты знаешь.       Юнги медленно подходит к упомянутому и осторожно дотрагивается до места, которое беспокоит, сквозь слой одежды. Омега вздрагивает и опускает голову, чтобы не смотреть в любимые глаза; он не знает, куда деть свои руки, касаясь ими родных крепких и перебираясь невесомыми прикосновениями к тёплой груди Мина, позволяя тому делать с собой всё, что угодно, лишь бы не страдало глупое доверчивое сердце в широких ладонях альфы. Юнги, пользуясь, опускает ворот.       — И я знаю тоже, — хрипит он и не отрывает взгляда. Чимину больно, но он сглатывает ком в горле, зажмуриваясь и окольцовывая бледное запястье Мина своими ладонями. Тот убирает свои руки, боясь причинить ещё больше дискомфорта, и почти сдерживается.       Юнги оборачивается снова, завидев, что его парни уже стоят вокруг. Он подходит ближе к тому, кого, стиснув зубы, пытается не разорвать; Мин тянется к шее Баулина и даже то, как тот одёргивает его руку, не мешает, потому что Юнги, слабо рванув, всё-таки окольцовывает бледными пальцами чужое горло и сжимает не так сильно, как хотелось бы. Лицо Баулина искажается, и тот кряхтит, пытаясь избавиться от руки Мина.       — Сколько раз ты делал это? — рычит Юнги.       — Д-Два.       Мин оборачивается к Чимину, чтобы безмолвно спросить, правда ли это, и тот, сжимая губы и плечи перед подступающей истерикой, кивает, обнимая себя.       Пальцы альфы на чужой шее давят сильнее, и Юнги, не отпуская, больно толкает Баулина к стене. Чимин зажимается, отворачиваясь.       — От...пусти, ублю-       — Когда Чимин просил тебя об этом, что ты сделал? — Мин страшно рычит прямо в лицо, заметив не сошедшие царапины с чужих рук и догадавшись обо всём сам. — Почему ты не остановился после первого раза и с чего вообще решил, что можешь подойти к нему хотя бы на метр?       — Да он просто очередная шлюха для тебя, хватит выёбыва-       Юнги стирает с лица Баулина ухмылку одним яростным ударом, и тот не может удержаться на ногах, рухнув на пол. Он вытирает подступившую из разбитой губы кровь, поднявшись на руках, когда Мин садится на корточки рядом и поворачивает лицом к себе, встряхнув за грудки.       — Повтори?       — Отпусти, ебанутый, — кряхтит Баулин, но Юнги только больно прижимает его голову к полу. Тот пытается выбраться с заломаными за спину руками и ещё плюёт что-то в адрес Мина.       Чимину после первого же удара становится странно, непонятно, но точно с т р а ш н о. Он зажимает уши и, весь сжавшись сам, отворачивается совсем в противоположную сторону, понимая, что всё это было спланировано. По щекам всё-таки скатываются слёзы из широко распахнутых глаз, когда омега понимает, что все эти парни вокруг — люди Мина. И тот незнакомый альфа, подошедший в самом начале, тоже. Всё это — игра, план Юнги для того, чтобы застать Баулина врасплох, и что-то в груди рвётся.       Чимин, словно в (очень) замедленной съёмке, оборачивается снова, Мин что-то яростно рычит, почти срываясь на крик, и бьёт, бьёт, бьёт ещё раз, замахиваясь от самого плеча и мешая свою кровь с чужой. Альфы, стоящие рядом, сами ёжатся от всего этого, и Чимин не понимает, почему они не разнимают, куда пропали все профессора и как разговаривать, потому что делать что-то нужно, а что — из-за роя в голове не понятно.       Омега только осознаёт, что кричит Юнги его же имя, что-то невнятное, и зажимает рот рукой, ужасающе наблюдая за тем, как его альфа становится диким зверем, сорвавшимся с цепи.       — Остановите это! — уже просит кто-то из толпы, и Чимин еле слышно скулит то же самое, оседая на колени.       Среди альф, наконец, проталкивается Намджун и кое-как оттягивает всё ещё бешено рвущегося Мина, когда ему на помощь приходят ещё несколько людей; Чимин упирается одной рукой в пол, другой зажимая рот и сидя на коленях, не в силах оторвать взгляда от того Юнги, которого он не знает, когда чьи-то тёплые ладони опускаются на плечи и поднимают с пола.