Firestarter

      Жан Четвертый, в широкой летной куртке больше похожий на военного, чем на короля, легко сбежал по трапу, покидая гондолу флагмана — «Изабеллы Второй», гигантского дирижабля, сиявшего на ярком солнце. «Изабелла» была хороша, шла ровно и мягко, прекрасно слушалась руля, и короткий полет, вернувший его из южной резиденции, поднял ему настроение.       Отабек спрятал улыбку, украдкой разглядывая его прямую спину, и невольно поймал быстрый взгляд через плечо: следуй за мной.       Он не мог и не хотел отказать.              Жан толкнул его к стене быстрым военным движением, ловко развернув за локоть, и аккуратно прижал рот ладонью, прислушиваясь и оглядывая портьеру, прикрывавшую выбранную нишу, пока Отабек ловил соскочившее от рывка дыхание. В его положении было множество вещей, к которым, казалось, он не привыкнет никогда, и внезапные порывы Жана целоваться посреди дворцовых коридоров входили в этот длинный список.       Тот наконец удовлетворился результатами наблюдения и отнял руку, поворачиваясь; они стояли так близко, что Отабек чувствовал исходящее от него тепло, улавливал чужое дыхание, а синие глаза слегка расплывались, оказываясь вне фокуса.       — Жан, — успел беззвучно вышептать он, но тот наклонился и не дал продолжить, прижав ко рту сначала указательный палец, потом губы. Этому Отабек противиться не мог, никогда не мог, попросту не умел, казалось, не был приспособлен от природы, и поэтому сдался, закидывая руки ему на шею. В животе холодело от каждого шороха, но вскоре Отабек просто перестал их слышать.       — Я соскучился, — мурлыкнул Жан ему в шею, касаясь губами кожи, и, если бы это не заставляло Отабека сосредоточенно беречь дыхание, он бы насмешливо фыркнул.       — Бывало и дольше.       — Сам прекратишь изображать ледышку, господин капитан королевской гвардии, или мне тебя заставить? — поинтересовался Жан игриво с долей не то раздражения, не то нетерпения, и Отабек беспомощно засмеялся на грани слышимости. Тот улыбнулся, довольный своей победой, и провел руками по его животу, цепляясь кончиками пальцев за широкий ремень. Отабек обхватил его спину под курткой, когда Жан ткнулся ему в висок нахмуренным лбом, обжигая ухо: — Как же я ненавижу твою форму иногда…       «Может, оно и к лучшему», — подумал Отабек, невольно представляя, до чего тогда могли бы дойти некоторые сорванные в коридорах поцелуи, учитывая иногда выходившую за рамки нетерпеливость Жана и его собственное неумение ему отказывать.       У него и в полной форме от одной его тяжелой ладони между лопаток мурашки шли так, что кожа, казалось, расползается, обнажая что-то гораздо более чувствительное и личное.       Жан погладил его щеку, поцеловал снова, и мысли у Отабека опять заклинило.       — Сходишь со мной в город ночью? — спросил Жан, и тот кивнул. — Тогда вечером зайди, как обычно.              У них ушло много времени на то, чтобы Отабек отказался от надежды не полностью нарушить субординацию и сдался, перейдя на «ты» и «Жан». От привычки «сиркать» в конце каждого предложения он и так не страдал, но иногда практиковал в качестве средства выразительности, и выражение лица Жана в такие минуты стоило скребущего в горле ощущения излишней, недопустимой дерзости: оно варьировалось от горящих в глухой ярости глаз до темного возбужденного румянца, и Отабек не знал, что любил больше.       Пожалуй, окончательно его покорила дотошность, с которой Жан перед первой ночью выдавливал из него четкое и прямое признание: мне надо знать, говорил он, что ты действительно хочешь этого сам, а не просто соглашаешься со мной, потому что я король; ты в любой момент можешь сказать мне «нет», и мы обо всем забудем, я клянусь тебе.       Конечно, Отабек не мог сказать «нет».              Стоило ему войти в неохраняемые покои, как Жан шагнул навстречу, взял за руки в темноте и поднял его ладони к лицу, медленно целуя пальцы. Он делал так каждый раз, Отабек не знал, почему, но уже не сопротивлялся и старался только не терять голову раньше времени. Следующим шагом ритуала он снимал с него корону — поразительно легкую при зрительной массивности, потому что Жана мучили мигрени и тяжелую он носить не мог, — но сегодня тот был уже в гражданской одежде.       Они целовались долго и медленно, и через несколько минут Жан выдохнул, прижавшись лбом ко лбу:       — Останови меня, иначе мы никуда не уйдем.       Отабек, слегка улыбнувшись, с усилием отстранился, обхватывая пальцами его запястье и выводя за собой в коридор. Сынгиль открыл им калитку в южных воротах и отдал Отабеку ключи, предупредив, что может не дождаться: утром смена.       В выбранном пабе они оказались уже через полчаса. Жан был актером от Бога, к тому же обладал природным талантом нравиться людям и с одинаковой легкостью общался и с министрами, и с пьяными кузнецами. Они подсели к компании, игравшей в кости, мочили губы в пиве, смеялись вместе со всеми, осторожно переводя разговоры с неверных жен и захромавших лошадей на налоги, а оттуда — на власть.       — А скажите, мужики, мне, заезжему, — весело ухмыльнулся Жан и понизил голос, наклоняясь вперед, — правда ли, что в столице за здоровье короля уж не пьют?       — Да кабы он убрался подобру-поздорову, так, может, и пили бы, — хмыкнул бородатый плечистый Поль, гремя стаканом с костями. — А так, пусть уж не взыщет.       Отабек осторожно тронул колено Жана своим под столом: переглядываться было опасно.       Мужики попались разговорчивые, и всего часа за три они нагрели уши достаточно, чтобы, не меняя паба, вернуться во дворец. Сынгиль, привыкший к приходам под утро, посмотрел с интересом, но промолчал.       — Жан, это серьезно, — сказал Отабек первым делом, как только они вернулись в королевские покои, и тот тяжело вздохнул и отошел к окну, глядя на спящий город.       — Я знаю. Подойди сюда, — позвал он, и Отабек приблизился, вкладывая пальцы в протянутую ладонь. Жан отвернулся от окна, снова прижавшись лбом ко лбу, они будто вернулись во времени к моменту перед выходом из дворца, и Отабек, не зная, куда деть выпущенные руки, осторожно погладил его лицо, убрал упавшие на глаза волосы, пропустил их сквозь пальцы, и так до тех пор, пока Жан не вздохнул тяжело, опуская и расслабляя плечи. — Нам с тобой нужно об этом поговорить, но утром. Тем более, сейчас я совершенно точно прослушаю половину, понимаешь?       Отабек понимал и, несмотря на то, что ситуация не терпела промедления, все действительно могло подождать до утра. Жан стянул куртку с его плеч одним движением, толкнул к кровати, Отабек губами поймал его шепот — снова что-то про форму, она действительно не давала ему покоя, — и забылся, растворился в знакомых прикосновениях.       Иногда он ловил себя на мысли, что хотел бы слышать его голос, а не зализывать искусанные в кровь губы и гладить стиснутые до белых костяшек кулаки, но это была несбыточная мечта, и только иногда, если в разлуке становилось совсем невыносимо, Отабек позволял себе представлять, каково это; он знал голос и интонации Жана в мельчайших деталях, и одна только собственноручно слепленная слуховая галлюцинация могла свести его с ума.       Переведя дыхание и вытерев пот с шеи, он с сожалением выскользнул из легких объятий и попытался спустить босые ноги на пол, но Жан поймал его за руку:       — Останься со мной до утра, — попросил он, глядя из темноты, такой близкий без роскошных королевских одеяний и в то же время болезненно недосягаемый, настолько, что хотелось выть до тех пор, пока не распадешься на части. — Почему ты так смотришь?       — Как? — Отабек покорно скользнул обратно под одеяло, и Жан притянул его ближе, утыкаясь губами в висок:       — Как мой младший брат смотрел на десерты, когда его лишали сладкого за хулиганство. — Отабек не ответил, и Жан приподнялся на локтях, заглядывая в лицо непривычно серьезно: — Ты просто не представляешь, какая власть у тебя в руках. В твоем полном распоряжении находится король этой страны, ценность, конечно, спорная, учитывая скорость, с которой подо мной разваливается престол, но все-таки. Не надо так улыбаться, это не слова. Я не думал, что скажу это, но я никогда не принадлежал и не буду принадлежать никому другому так, как тебе.       — Мой король, — пробормотал Отабек негромко, будто позвал, и тот шумно выдохнул, падая лбом ему в плечо.       — Да я убить готов за то, чтобы ты хоть раз сказал не «король», а… — он оборвал себя на полуслове, раздраженно дернул плечом, и Отабек почувствовал, как простая фраза подступает к горлу, просится наружу. Он осторожно погладил его голую сгорбленную спину, выпустив сочетание на грани слышимости:       — Мой Жан?..       Тот застыл, так и не подняв голову, потребовал глухо:       — Еще. — Отабек колебался, все это казалось совершенной дикостью, в конце концов, сказка про короля и рыцаря не относится к разряду «долго и счастливо», но Жан громко вдохнул и выдохнул, так, что под рукой заходили ребра, и попросил: — Еще, Бека, пожалуйста…       Это решило за него. Жан почти никогда не просил так откровенно, тем более не говорил «пожалуйста», тем более ему, тем более — не когда они…       Он повторял, обнимая его и перебирая волосы, Жан дышал сорванно в шею, мелко подрагивая под руками, и это как будто расплавляло то, из чего они оба были сделаны, и спаивало воедино. Отабек малодушно разрешил себе не думать, что утром этот свежий шов придется распороть, и пробыть счастливым хотя бы до рассвета.       

***

      — К воротам, живо! — рявкнул Отабек, взмахивая рукой, чтобы стража у покоев впустила его. Распахнув дверь, он увидел в полосе дрожащего света, цеплявшейся длинным пальцем за полог кровати, взъерошенного Жана со вскинутой рукой; дуло револьвера смотрело Отабеку прямо в лоб десятую долю мгновения, прежде чем он опустил оружие, узнав его:       — Прости, на крик…       — Нет времени, — Отабек уже откинул крышку сундука и выбросил на пол тяжелый пук парчи, доставая со дна одежду, в которой Жан ходил в город, и швыряя ее на кровать. Тот послушно стянул сорочку, поглядывая на Отабека в тусклом лунном свете с улицы: тот закрыл дверь, как только оказался не под мушкой.       — Не объяснишь? — холодно спросил Жан, застегивая краги скупым движением. Отабек шагнул ближе и посмотрел ему в лицо:       — Мы говорили, что дворец придется сдать. Я тоже думал, что у нас больше времени.       — И ты предлагаешь мне бежать, пока за меня гибнут люди?! — гневно зашипел Жан и толкнул его в грудь раскрытой ладонью, но Отабек перехватил его за запястье, не давая продолжить:       — У них приказ сдаться, как только тебя выведут, поторопись. Потому что люди действительно гибнут каждую секунду промедления. Пожалуйста, быстрее.       Жан стиснул зубы, на лице напряженно проступили желваки; больше всего на свете он ненавидел, когда ему указывали, но у Отабека совсем не было времени выбирать слова, и он надеялся, что то хрупкое, что устанавливалось между ними все это время, поможет его убедить. Наконец Жан решительно шагнул к двери.       Отабек побежал с ним к подвалам: оттуда можно было попасть в подземные ходы. Он тихо свистнул, остановившись на нижней ступени, и тень в ближнем углу расслоилась, вымыв, как прибойная волна, фигуру с медными волосами, стянутыми в хищный хвост, похожий на скорпионий не по форме, но по настроению.       — Кастор, — кивнул Отабек и подтолкнул Жана в спину, тот стряхнул его руку и посмотрел с заново зарождающимся гневом:       — Ты остаешься.       — Я приду, как только улажу здесь. Сынгиль не справится со сдачей, у него нет глаз на затылке, чтобы проверить, что сопротивление остановлено везде. Это и мои люди тоже. — Отабек смотрел на него упрямо и вместе с тем — почти умоляюще. Он не мог запретить ему остаться, но отчаянно хотел, чтобы Жан покинул дворец как можно скорее.       — Я буду мешать, ты это хочешь сказать? — Отабек колебался, не находя в себе наглости на прямое «да» и чувствуя, как утекает время. Секунда — чья-то жизнь.       Кажется, Жан понял его без слов, потому что глубоко вздохнул и протянул руку, стиснул покорно поданные пальцы в своей ладони:       — На поверхности с места не сойду, пока не придешь, понял? — быстро проговорил он вполголоса и развернулся, чтобы следовать за тактично отвернувшимся Кастором, Отабек рванулся вверх по лестнице и, свернув в низкий переход, плечом толкнул дверь в башню. В темном столбе воздуха серебрился канат колокола.       Над замком разнесся гулкий низкий бой, и гарнизон со стен поспешно устремился вниз.       Отабек, сорвавший дыхание, пока бежал через весь замок к восточным воротам, махнул, чтобы ему открыли калитку, и вышел к отхлынувшей толпе, подняв над головой белый платок.       — Кто главный? — негромко, но отчетливо спросил он, и вперед выступило несколько мужчин. Он прислушался и не услышал стрельбы: это значило, что Сынгиль остановил стычку у северных ворот, там, где мятежники прорвались внутрь; сам Отабек пронесся мимо, ему сказали уже здесь, и разворачиваться было поздно.       — Я открою ворота, но призываю вас сложить оружие. Гарнизон поступит так же.       Препираться пришлось долго. На него чуть не полез какой-то ретивый парень, но один из назвавшихся главными мужчин рявкнул в его сторону, и тот только плюнул ему под ноги. Все это было естественно и предсказуемо: их не могла не пугать и не оглушать такая легкая сдача дворца, и Отабек надеялся сбежать прежде, чем сознание толпы вспомнит о короле.       Наконец главные ворота со скрипом распахнулись, открывая полупустой двор: гвардия, получившая приказ смываться, наверняка разбежалась переодеваться и мешаться с толпой, и только человек десять, включая Сынгиля, ждало исхода переговоров. Они молча сиганули по теням, и Отабек тоже, воспользовавшись воодушевлением штурмовавших, скользнул за дверь, запирая ее за собой и оказываясь внутри крепостной стены.       Он пожал всем руки, забрал у Медловича свою гражданскую одежду, выбрался у западных ворот, около конюшни, и, быстро поседлав Грома, распрощался с затягивавшим подпругу Сынгилем и вскочил в седло.              Жан действительно с места не двинулся: сидел на уступе, скрывавшем люк, и молча смотрел в пространство. Кастора рядом не было, и Отабек подумал, что тот отошел отлить или проверить свой «Арго» — презабавную машину, похожую на гондолу цеппеля, вмещавшую троих и имевшую две пары жестких крыльев и вертикальные винты. Летала она неплохо, но выглядела… сомнительно.       Отабек спешился, быстро ослабив Грому подпругу и хлопнув по крупу, чтобы скакал обратно без него, и осторожно подошел к уступу, замерев в одном шаге. Жан встрепенулся, будто очнулся от забытья, подлетел к нему и ткнулся лбом в лоб, закрывая глаза и глубоко дыша; от него жарило, и только сейчас Отабек понял, насколько продрог.       К перепадам настроения Жана он уже и не пытался привыкнуть.       — Четыре часа, — глухо сказал Жан. Отабек не стал спорить, хотя столько пройти наверняка не могло, и молча коснулся его плеча, извиняясь. Тот шумно выдохнул и отстранился, тут же заметив выросшего рядом Кастора.       — Джентльмены готовы к взлету? — весело спросил тот и улыбнулся.              Кастор сбросил скорость, выровнявшись с неспешной махиной дирижабля под ними, и сел прямо на кожух. Спрыгнул сам, не дожидаясь, пока вылезут пассажиры, и деловито принялся крепить «Арго», блокируя ему шасси и накрепко вставляя колеса в пазы на обшивке.       Отабек попрощался с ним и позвал Жана за собой; они нырнули в люк.       — Бек? — сощурился на них такой же темноглазый, как и сам Отабек, парень, спешно натягивая гогглы: зрение у него было из рук вон.       — Привет, Ю. Позови Юру, пожалуйста, — попросил Отабек, и тот, смерив Жана осторожным взглядом, удалился.       — Как интересно, ты водишь знакомство с революционерами, — тихо кивнул Жан сам себе. Отабек беспомощно опустил руки. — Более того, я об этом не имею ни малейшего понятия.       — «Поджигатель» — не революционный дирижабль, — быстро сказал Отабек, и дверь распахнулась, впуская Юру. Вид он имел заспанный, длинные волосы скручены в лохматую косу толщиной с руку.       — Чего забыли у меня в небе? — бросил он, смерив их хмурым взглядом. — Бек, это кто с тобой?       Отабек молчал, наклонив голову к плечу, и Юра, насупив брови и скрестив руки на груди, рассматривал Жана исподлобья. Ему потребовалось секунд пятнадцать на то, чтобы сообразить, кто перед ним, и грязно выругаться:       — Ни за что! Бек, ты псих, ты серьезно думаешь, что я оставлю на «Поджигателе»… вот этого?! — зашипел он возмущенно. — Даже не говори ничего, просто нет. Сразу нет. Вылезайте и хоть прыгайте, мне все равно. Не заставляй меня брать винтовку.       — Ты не можешь.       — Да ты хоть представляешь, что будет, если хоть одна живая душа узнает? — Отабек упрямо нагнул голову:       — Не поэтому прошу. — Юра аж задохнулся от возмущения.       — Да плевать мне, как ты к нему относишься! — Отабек обернулся через плечо на Жана, но тот пока молча терпел и хамство, и свое положение старого чайника на рынке. Он снова повернулся к Юре:       — Виктора я тогда отпустил с Ю. — Тот вспыхнул от гнева и выпалил:       — Это совсем другое!       Послышался скрип, и к ним спустился Кастор, задраивая за собой люк. Он оглядел собравшихся и почему-то подмигнул Жану:       — Лиса, ты не лютуй среди ночи-то особо, — он похлопал Юру по плечу и, пожелав всем спокойных снов, вышел.       — Это то же самое. Абсолютно, — с нажимом произнес Отабек, и Юра закусил ноготь на большом пальце, переводя взгляд с одного на другого:       — А, да чтоб провалиться вам обоим. Как тебя звать? — он дернул подбородком в сторону Жана, и тот, неприятно улыбаясь, протянул руку:       — Можешь звать Джей-Джеем. — Юра руку проигнорировал.       — Сойдет, Ю вон тоже по букве зовут, расшифровывать никто не будет. Но если тебя узнают в лицо, вышвырну и не чихну, Бек, прости, за твою шкуру я б еще впрягся, но не тут. Селись вместе с ним, у меня столько места нет, вещи твои у Поллукса. Спокойной ночи.       Отабек выдохнул и жестом попросил Жана следовать за собой.       Поллукс, и так полуночник по натуре, был разбужен вернувшимся Кастором и встретил Отабека в абсолютно бодром состоянии.       — С возвращением, — улыбнулся он и отдал вещмешок, кинув быстрый взгляд на стоявшего у него за плечом Жана: — Познакомишь?       Отабек кивнул и посторонился, чтобы они могли обменяться рукопожатием.       — Джей-Джей, — кивнул Жан, мастерски разыгрывая усталое дружелюбие. Поллукс понимающе улыбнулся:       — Чи, но все зовут меня Поллуксом. Кастор спит, иначе я бы вас представил. — Жан даже не обернулся на него, но Отабек знал, что очень скоро тот потребует объяснений.              — Оправдываться будешь? — спросил Жан, стоило Отабеку войти в каюту и закрыть за собой.       — Как прикажешь, — покорно опустил глаза тот, и Жан устало взмахнул рукой:       — Жан Четвертый мог тебе приказывать, не Джей-Джей. Может, все-таки объяснишь мне, что происходит?       Отабек дождался, пока он сядет на кушетку, и опустился на откидную полку в стене: ноги от усталости буквально отнимались.       — Тебя не будут искать на «Поджигателе». Я подумал, хочешь спрятать — оставь на самом видном месте. Никому в голову не придет, что ты здесь. «Поджигатель» — это земля обетованная воздухоплавателей, публика здесь самая разная, от рейдеров и ловцов молний до, действительно, революционеров, но сам он нейтральный. Я подумал, ты захочешь забрать леди Беллу, — он давно научился не морщиться и почти ничего не чувствовать, заговаривая о королевской невесте, — «Поджигатель» идет в нужном направлении неделю, оттуда придется пересесть на цеппелин и еще два дня лететь самим. Я попросил Сынгиля добраться до нее, но вряд ли он успеет по земле быстрее, чем мы по воздуху… Я прошу прощения, что не мог объяснить раньше.       Жан помолчал, глядя перед собой.       — Кто твой друг, Юра? — Отабек вздохнул.       — Я знаю его с детства. Он капитан «Поджигателя» — это молниеловное судно изначально, но сейчас он ходит в бурю на другом, а «Поджигатель» отдан под общие нужды.       — И какая же выгода в таком альтруизме? — насмешливо фыркнул Жан, и Отабек слабо улыбнулся:       — Фактически, он владеет всем небом: не найдется ни одного хоть сколько-нибудь значимого судна, ни разу не имевшего дел с «Поджигателем», а в воздухе все друг друга знают, поэтому личные отношения ценятся больше любых других.       Жан задрал голову, откинувшись на руки и задумчиво рассматривая потолок. Тусклый свет едва горящего газового фонаря играл на его лице.       — Спасибо тебе, — сказал он наконец, и Отабек поднялся, развязывая мешок и доставая оттуда плотно скрученный плед:       — Не за что. Я предлагаю лечь спать. — Жан кивнул, вставая с койки и откидывая одеяло, но замер, уставившись на Отабека, расправлявшего плед на полу:       — Давай без глупостей, мы поместимся. Перестань. — Отабек посмотрел на него с сомнением, но поднял плед и потянул с себя стеганую куртку.       Жан притянул его к себе, ткнулся лицом в пыльный затылок, стиснул обеими руками, не давая свалиться с близкого края, и прошептал вдруг:       — Почему ты так сопротивляешься каждый раз?       — Не знаю.       — Врешь. — Отабек под его рукой задержал дыхание на несколько секунд и, наконец, признался:       — Боюсь привыкнуть.       — Зря, — хмыкнул Жан сзади, и он неслышно вздохнул. Конечно. Иногда ему казалось, что Жан действительно не понимает, что, стоит ему жениться на леди Белле, как места для Отабека не останется — ни в его жизни, ни, тем более, постели. Иногда ему казалось, что Жан предпочитает жить сегодняшним днем и не думать об этом.       Иногда ему казалось, что Жан знает, что делает, и знает, как всего этого избежать.              Отабек скользнул в каюту и присел на корточки у края койки, дотронувшись до его волос. Тот поморщился и приоткрыл глаза.       — Ночью прошли через дождь, воды много, можно помыться. Если хочешь успеть, то надо вставать.       Жан вздохнул и потянулся, выбрался из кровати, оказавшись с Отабеком нос к носу — отступить в крохотной каюте было некуда. Жана это, судя по всему, очень устроило: он тут же наклонился, мягко вжимаясь губами в губы и обнимая Отабека за пояс. Голова моментально закружилась, Отабек жадно ответил, но Жан выпрямился с тихим смехом:       — Успеем, — шепнул он, касаясь губами его щеки.       — Вода, — кивнул Отабек, проскальзывая под его рукой и выравнивая дыхание. — Есть час, после этого Юра все сольет, слишком большой балласт. Мыло, полотенце, — он вынул из вещмешка требуемое и отдал Жану. Тот посмотрел на них озадаченно:       — А твои?       — Других нет, — пожал плечами Отабек. — Будут на двоих. Пойдем.              Он плечом толкнул дверь в душевые — вернее, душевую, одно большое по меркам цеппеля помещение с несколькими кранами и ведрами, находящееся за крохотным предбанником для одежды и полотенец. Посмотрел на Жана виновато, развел руками — мол, ничего лучше нет.       — О, Бек, ты привел друга? — раздался звонкий женский голос откуда-то из глубины, где в слабом свете, проникавшем через узкий и длинный иллюминатор под самой крышей, кто-то смеялся, ругался и плескал водой.       — Это Джей-Джей, — откликнулся Отабек и снова обернулся на Жана. — Это Мила. Раздевайся.       Послышалась болтовня Поллукса, возмущавшегося, что он уже все объяснял, а Мила задает глупые вопросы. Пока Отабек набирал ведро, краем глаза следя за Жаном, тот пожимал мокрые и скользкие от мыла руки и, похоже, чувствовал себя в своей стихии: Отабеку подумалось, что это очень похоже на их последний визит в паб и одновременно — на один из тех приемов, где Жан точно так же за руку здоровался с иностранными послами, выказывая свое расположение.       — Я Лео, но все зовут меня Кастор, — услышал он из-за спины, но не обернулся, закрывая вентиль: Жан умел подыгрывать, и Отабек не опасался за его реакцию.       — Лучший рулевой в обитаемом небе! — встрял Поллукс, и Кастор засмеялся:       — Только после «Поджигателя» и «Самайна» (вот кто Король Воздуха, чтоб мне неба не было!), так что я третий в лучшем случае.       — Не говори Виктору, что он не первый, он не переживет! — крикнула Мила, и Отабек, тронув Жана за локоть, протянул ему мыло. Тот нагнул голову, чтобы невысокому Отабеку было проще перевернуть над ним ведро.       — Кто такой Виктор? — спросил он с интересом, откидывая мокрые волосы со лба. Отабек принял у него вспененное мыло и жестом попросил повернуться, чтобы намылить спину:       — Он был в ночной вахте, так что уже ушел. Я вас представлю.       Отабек потянулся было к рубашке, собираясь одеться на мокрое, но Жан не позволил: схватил за плечи накрытыми полотенцем руками, чуть не уронив на скользком полу, быстро растер спину, пока тот не вырвался, и со смехом накинул полотенце Отабеку на голову.              Жан знакомился с «Поджигателем» и его обитателями с энтузиазмом и искренним интересом. Отабек боялся, что его, натуру переменчивую и подверженную перепадам настроения, захватит хандра, но Жан отгонял ее с завидным упорством, жал руки всем проходящим мимо и пытался залезть во все места «Поджигателя», из которых его не гнали. Юра прямо сказал, что и близко к мостику его видеть не желает, особенно без присмотра, и Жан, подарив ему презрительную улыбку, нашел себе другие области для исследований. Отабек неожиданно понял, что Жан никогда не был на полужестком дирижабле: оба королевских флагмана, «Изабелла Вторая» и «Красный олень», были монококовыми, и гондола у них была устроена принципиально иначе.       Кроме того, «Поджигатель», несмотря на нынешнее употребление, все еще был готов войти в бурю в качестве молниеловного судна, поэтому нес на борту рабочие установки от катушек до «неводов» — гигантских проволочных сеток, расправлявшихся для привлечения молний и похожих в раскрытом состоянии на рыбьи плавники. Склады, вообще-то, запирались, но, во-первых, Гошка с «Феникса» был непревзойденным взломщиком, а во-вторых — никому не было никакого дела, кто копается в, честно говоря, несколько устаревшем молниеловном оборудовании.       Отабек показывал, подробно объяснял, что, куда и зачем, иногда ловя на себе странные взгляды Жана, не то подозрительные, не то задумчивые, и спотыкался в середине слова, думая, чем мог вызвать такую реакцию.       — Откуда ты все это знаешь? — спросил наконец Жан как-то вечером, после того, как Отабек показал ему сложную накопительную установку. — Это не то, в чем понимает каждый второй, и, думаю, в воздухе тоже, разве нет?       Отабек вздохнул и присел рядом, глядя на газовое пламя в фонаре.       — Я частично собирал ее вместе с Ю и Поллуксом. До того, как «Поджигатель» стал постоялым двором, я ходил на нем механиком вместе с Юрой, Виктором, Ю и Диоскурами — у них тогда не было ни «Танцора», ни, тем более, «Арго». Очень давно, я тогда и не думал, что окажусь в… гвардии.       — Ты хочешь сказать, еще до коронации? — удивленно переспросил Жан, и Отабек, не сдержавшись, хмыкнул, слегка улыбаясь воспоминаниям:       — Я фактически вырос в воздухе. Ганблейдом махать — наука нехитрая, так что, когда ушел с «Поджигателя», Сынгиль привел меня в стражу. Я помню, как впервые тебя увидел… За две недели до коронации, ты приехал во дворец, осматриваться, много смеялся, улыбался всем, и я подумал: неужели смерть отца его совсем не трогает? А потом понял. — Отабек перевел дыхание, осмотрел руки у себя на коленях и признался: — Меня поразило тогда мужество, с которым ты закрывал это в себе. — Он снова помолчал и грустно усмехнулся: — А во время коронации ты посмотрел на меня, и я понял, что пропал. С такими мыслями в гвардии делать нечего, я хотел уйти сразу, Сынгиль уломал меня подумать еще немного, и я на месяц сбежал на «Танцора». Он рейдерский, и в одной стычке мы отбили старый цеппель… Я с ним возился, приводил в порядок ночи на пролет, «Танцор» тащил его на себе две недели, потому что эллингов поблизости не было, а когда доремонтировал, Диоскуры мне его отдали просто так, без обычного дележа: мол, ты его реанимировал, тебе на нем и летать.       — У тебя есть свой цеппель? — уточнил Жан, и Отабек повесил голову, будто это было серьезным проступком — иметь цеппель и не сказать об этом Жану. На самом деле, это действительно грозило трибуналом — но Жан больше не был королем, а сам Отабек больше не был капитаном гвардии, потому что гвардии не существовало. — Как он называется?       — «Самайн».       — Так ты и есть тот самый рулевой «Самайна», лучший в обитаемом небе?       — Кастор прибедняется, — поморщился Отабек, — и Виктору об этом лучше не говорить, он болезненно воспринимает конкуренцию.       Жан долго молчал, отвернувшись, и Отабек невесомо коснулся его плеча. Тот вздохнул:       — Когда ты перестанешь все от меня прятать?       — Я не прячу.       — Ты не рассказывал.       — Но как? — Отабек взмахнул рукой. — Когда я мог? Просто одним прекрасным утром сказать, что у меня есть свой цеппель, а мой лучший друг — капитан Вальгаллы воздухоплавателей? Прости, — он потер лоб, сжал переносицу. — Я знаю, что должен был сказать, но… все это так переплетено с моим прошлым, что пришлось бы рассказывать и о нем, а ты им никогда не интересовался…       — Конечно, я интересовался! — возразил Жан, и Отабек поднял на него удивленные глаза:       — Но ты никогда не спрашивал… — тот открыл было рот, чтобы возмутиться, но тут же закрыл и отвел глаза, видимо, вспомнив, что действительно не спрашивал.       — Думал, ты не хочешь говорить об этом, — глухо признался Жан и, помолчав, попросил: — Расскажешь мне? Может, когда-нибудь потом?       — Хорошо, — кивнул Отабек и почувствовал его руки на своих плечах, обернулся, чтобы напороться на блестящие в свете фонаря глаза и потонуть в них, как в расплавленном металле. Жан взял его лицо в ладони, наклонился еще ближе, и все остальное вдруг стало до смешного пустым и незначительным и растаяло, как круги на воде.              День выдался шумным: проспавшие до обеда после прощальной ночной вахты Кастор и Поллукс готовились отстыковать от «Поджигателя» своего «Танцора» и пойти на север, пока это еще было безопасно — близился ноябрь, и скоро большинство дирижаблей, как стая перелетных птиц, должно было устремиться к югу, где риск был меньше. Поллукс вспомнил, что в этот раз не слышал, как Отабек поет, и тот быстро сдался на «ну одну песенку, ну пожалуйста», не выдержав напора десятка голосов и заинтересованно-жадного взгляда Жана: тот, наверное, и не знал, что Отабек умеет петь.       Он принял у Гоши самодельную мандолину, покрутил колки, послушал струны и запел первое, что пришло в голову: о бурях, о северных морях, над которыми загораются дирижабли, о крепкой дружеской руке, держащей штурвал, и о синих глазах, встречающих на земле.       — Поцелуй! — крикнул кто-то, когда он снял с колена мандолину, и крик подхватили: — Бек напел на поцелуй, поцелуйте Бека!       Все смотрели на Милу, с наигранным неудовольствием поднимавшуюся на ноги, и только Диоскуры и он сам — на Жана, застывшего у стены за спинами Гоши и Виктора. Тот переводил взгляд с Отабека на Милу и обратно, явно нервничая все больше с каждым ее шагом, и Отабек не выдержал: вскочил, быстро извинившись перед ней, перепрыгнул через чьи-то ноги и протолкнулся мимо подвинувшегося с дороги Гоши, замирая перед Жаном и тяжело дыша. Тот улыбнулся, будто бы облегченно, и под чьи-то свист, смех и хлопки поцеловал его, притягивая к себе.       — Парни, имейте совесть! — захохотала ничуть не обиженная Мила, когда стало очевидно, что они увлеклись. — Пошли провожать «Танцора»!              Ночную вахту несли все пассажиры по очереди, как, впрочем, и убирались на «Поджигателе»: общий дом — общий труд, все по-честному. Единственное исключение — те, кто оказался на борту впервые или провел там меньше месяца, эти к ночной вахте в машинерии или у штурвала допускались не сразу, а только несколько раз отстояв ее «третьим лишним». То, что Жан собирался пробыть на «Поджигателе» меньше недели в комплекте с личной неприязнью Юры освобождало его и от этой повинности, поэтому Отабек, выбравшийся из машинерия проведать Милу у штурвала, не ожидал найти там его.       — Твоя подружка попросила подержать десять минут, пока она отойдет, а то тебя не дозовешься, а заклинить ей совесть не позволяет, — буднично сообщил Жан, не отвлекаясь от темных облаков в иллюминаторе. Отабек кивнул, хмурясь и пытаясь понять, что такое странное слышится ему в этих интонациях.       — Моя подружка? — переспросил он, и Жан дернул плечом:       — Давай, скажи, что у меня нет причин ревновать, я жду.       — Но их действительно нет, — Отабек подошел ближе, прислонился головой к его плечу. Жан напрягся от прикосновения, но не отстранился, спросил ровно:       — Потому что у нее кто-то есть?       — Потому что у меня кто-то есть, — поправил Отабек, и Жан быстрым движением заклинил штурвал, наклоняясь к нему за поцелуем.       — Это вот так ты за штурвалом следишь, ну что за разгильдяйство, — послышался сзади голос Милы, и Отабек заставил себя не дернуться; Жан, судя по всему, совершенно не собирался выпускать его из объятий.       — Всяко лучше, чем ты. Где тебя носит, сейчас над морем пойдем, мне нужно прибавить.       — Может, вы без меня справитесь, а? Ну пожалуйста, я не скажу Лисичке, а то мне тоже попадет. Там Гошка так сладко спит, я не могу это пережить, — заныла Мила, и Отабек переглянулся с Жаном. Тот пожал плечами, мол, мне все равно.       — Иди, — вздохнул Отабек, и воодушевленная Мила расцеловала их в обе щеки, поспешно убегая досыпать оставшиеся до смены часы. Он обернулся к Жану, кинул взгляд на приборную панель. — Я пойду прибавлю, через десять миль нужно будет повернуть вправо на сорок градусов, потом еще через пятнадцать миль сброшу, опять над сушей пойдем. — Он сделал паузу и добавил, рассеянно гладя все еще удерживающие его руки: — Покажу тебе сегодня «Самайн», если захочешь.       — Конечно, — улыбнулся Жан, выпуская его, и Отабек поспешно скрылся в машинерии.              Рассвет они встретили вместе, Отабек обнимал удерживающего штурвал Жана со спины, прижавшись щекой к его плечу, и смотрел, как из-за горизонта поднимается розовая монета солнца, окрашивая город внизу. Им пришлось прибавить еще раз, чтобы быстрее перелететь залив, и Отабек вымазался в машинном масле и копоти: какая-то сволочь не прочистила после себя один из клапанов, и тот плевался.       — Это Поллукс, зуб даю, — доверительно сообщил ему вышедший на смену Гоша, но Отабек только плечами пожал, и тот кивнул Жану, вставая за штурвал: до обеда воды не предвиделось, и напарник не требовался.       В каюте Жан сжал его пальцы, потянул к губам, но Отабек вырвался, почти попросив:       — Не надо, масло же… — Жан снова взял его за руки и долго поцеловал, мягко вжимаясь губами в губы, а потом пошел с ним к умывальнику и сам мылил и отскребал копоть из-под ногтей, чтобы долго касаться чистой кожи, пока Отабек прятал глаза в пол и жмурился.       — Почему ты пришел на мостик? — спросил он наконец, уже упираясь лбом в его плечо вместо подушки и позволив себе переплести пальцы с чужими.       — Не спалось. Отвык, — задумчиво ответил Жан вполголоса, и Отабек невольно передразнил его:       — Зря, — и тут же пожалел об этом, напоровшись на его болезненный взгляд, как на нож, и, чувствуя жгучую потребность извиниться и не находя слов, впервые в жизни поцеловал первый. Жан обхватил его спину как-то отчаянно и уже после долго не выпускал, и Отабек так и заснул, уткнувшись носом куда-то ему в шею.              Имевший весьма скудный опыт полетов Жан с машинерием был на «Вы» и годился исключительно в рулевые, так что на «Самайне» Отабек взял на себя роль механика. Лететь было всего двое суток, смехотворное время, но и тут не обошлось без эксцессов:       — Жан, замри! — крикнул он из машинерия и, наспех проверив приборы, ломанулся к штурвалу. Обхватил его поверх ладоней Жана, плавно завершил поворот. — Вот так. Мягче. «Самайн» — скорлупка по сравнению с «Изабеллой Второй» и даже «Красным оленем», он маневренный. Реагирует слишком быстро. Мягче, хорошо?       Жан кивнул, задумчиво щурясь в наплывающие низкие облака, белые, безопасные, дающие «Самайну» укрытие. Отабек коротко приложил теплую ладонь к его спине между лопаток и вернулся в машинерий.       Оставалось несколько часов пути, когда Отабек, стоявший у заклиненного штурвала, заметил поменявшийся цвет облаков. Не тяжелея, оставаясь воздушными и мало похожими на тучи, они, тем не менее, стремительно серели и даже чернели, как будто…       Жан молча сменил его у штурвала, когда Отабек встал к аэродинамическим рулям, снижаясь, чтобы кинуть якорь и отдать чальные концы уже спешащему к посадочной площадке парню в кепке.       — Надолго? — блеснул светлыми глазами совсем еще мальчишка, осматривая «Самайн» со скрытым восторгом. Отабек покачал головой и, порывшись в карманах, сунул ему медяк:       — Утром снимемся. У вас пожар был?       — Ага, — безразлично откликнулся мальчишка, деловито повертев в руках монету и убрав ее за пазуху. — Мужики давеча особняк мадамы запалили, всех там перерезали, мадаму на главной площади казнили, я смотреть ходил. Хороша была мадама, эх, жалко, бла-ародная, — охотно поделился он и посмотрел на них с жадным любопытством: — А вы не с запада ли часом? Там, говорят, короля вздернули, а иные говорят — порезали, не слыхали?       — Нет, — качнул головой Отабек, боясь обернуться на Жана. — Покажешь, у кого можно заправиться?       — А для ча, — пожал плечами мальчишка, понявший, что новостей и сплетен из них не вытрясешь и мгновенно потерявший к, видимо, заезжим рейдерам всякий интерес. — Покажу, пойдемте, господа пираты.       Отабек поравнялся с Жаном, краем глаза отмечая его будто закаменевшее лицо. Задержал дыхание, нерешительно потянулся к нему, едва-едва задевая пальцы пальцами — этого хватило, чтобы Жан отдернул руку, будто укололся, и прибавил шагу, следуя за мальчонкой. Отабек молча поджал губы и сунул руки в карманы.              Перспектива остаться на приколе на ночь и наконец-то поспать нормально, а не урывками, то и дело вставая к приборам и иллюминатору, была заманчивой, но Отабек не задумываясь предложил сняться: ему и самому не очень хотелось здесь задерживаться, а Жану, должно быть, и подавно.       — Что? — Жан вынырнул из собственных мыслей и медленно покачал головой. — Не надо, останемся. Выспимся. Да и куда теперь спешить?..       Они заправились, пополнили припасы, Отабек затащил вяло сопротивлявшегося Жана в баню — настоящую баню, с горячей водой, роскошь-то какая. Пена со лба натекла ему в глаз, и пришлось долго промывать, но даже это, казалось, не вывело его из задумчивости. Отабек не решался больше его трогать.       Ночь выдалась звездная, одна из тех, в которые Отабек, плавая один, устраивался прямо на полу мостика, чтобы видеть над собой Млечный Путь сквозь «фонарь». Они сидели на мостике в темноте, молча, и рассеянно смотрели в пустоту, иногда — на звезды, иногда — друг на друга. Отабек откашлялся.       — Жан, это не вернет ее, но… мне очень жаль. Действительно жаль.       — Она была прекрасным другом, — пробормотал Жан в ответ, за почти целый день молчания голос у него охрип. — Ты знаешь, она понимала, что я люблю кого-то еще, так и сказала мне, мол, поступай как знаешь, я не буду мешать, и ты мне не мешай. Зачать наследника — и не ночевать вместе до самой старости. Прости, я не должен был дергаться утром, — вдруг сказал он и пересел ближе, прямо напротив, так, что они соприкасались коленями. — Ты хотел взять меня за руку, да? Извини, не знаю, почему вдруг. Прости. Можно? — он подставил раскрытые ладони, и Отабек медленно вложил в них свои. Жан бережно сжал пальцы, ткнулся в них лбом, замолчал надолго, глядя куда-то вниз и в сторону. Отабек молчал тоже, давая ему время. Смерть близких никогда не бывает вовремя, он знал это лучше многих и не мог, не имел права торопить.       Жан вздохнул и потянул его на себя, заставляя пересесть на колени, стиснул обеими руками, ткнулся губами за ухом, шепча:       — Я никуда тебя не отпущу теперь. Не смогу. Просто не смогу. — Отабек обнял его, мягко погладил по волосам, не зная, как еще поддержать, и честно ответил:       — Я никуда не денусь. Обещаю. Я всегда буду рядом.       Они спали крепко и без сновидений, устав за трое суток рваного сна, так и не расцепив рук. Утром, пока солнце лениво перетекало по пальцам и складкам простыни, Отабек молча перебирал волосы Жана, пока тот, лежа у него на коленях, рассказывал о своем детстве.       — Я никогда не хотел быть королем, — вдруг сказал он. — Королю слишком многого нельзя. Дурачиться, кривляться, гулять после обеда и до самого ужина, нельзя любить, кого захочешь — это казалось мне наибольшей дикостью, я совершенно не мог с этим смириться. Думал, отрекусь в пользу Рене, моего младшего брата, а в тринадцать он заболел чем-то, сейчас и не вспомню, помню, что бредил, страшный жар, горячка, меня не пускали, чтобы не заразился, и его не стало в считанные дни. У меня не то чтобы не оставалось выбора, я мог отречься и просто закончить династию Леруа, корона бы перешла к моему кузену, но… Не знаю, почему я так не сделал. Может, потому что кузен меня бесил и был бы ужасным королем. Не знаю.       Однажды отец сказал мне, что я не могу не быть королем, мне так на роду написано. Сказал, как сейчас помню, будто вчера было: «Все не могут быть счастливы одновременно, но ты должен сделать все, чтобы приблизиться к этому». Незадолго до смерти, когда уже не мог встать, он позвал меня и сказал, что я скоро стану королем, и он ждет от меня мудрого правления, но я могу сложить с себя полномочия — если и только если буду уверен, что без меня мой народ будет счастлив. И ты знаешь, мне кажется, сейчас так и есть. Им это больше не нужно. Они хотят решать сами. Это как выросшие дети, бегущие из-под родительской руки. Чем крепче держишь, тем хуже становится.       Он вздохнул, и Отабек бережно погладил его по шее, по плечу, опустил руку на пояс, то ли приобнимая, то ли укрывая от внешнего мира.       — Ты не знаешь, у восстания есть хорошие лидеры? Разумные, знающие, что делать?       — Если Виктор кажется тебе таким, то да, есть, — осторожно кивнул Отабек, и Жан поднял голову с его коленей, но не переспросил, задумавшись о чем-то.       — Мы можем вернуться на «Поджигатель»? — спросил он твердо.       — Как пожелаешь.              Несколько недель спустя, успев разодраться с Виктором в пух, направить его на путь истинный и сходить в бурю на «Фениксе», Жан разбудил его поцелуем и шепнул с улыбкой:       — С днем рождения, Король Воздуха.