Почему нужно слушаться старшего брата

Рабочий день закончился на удивление удачно: мы с Маратом и Ларой наметили много полезного для будущих изысканий в проекте. Точнее, намечали мы с Ларисой, а Марат одобрял или отбрасывал тот или иной предложенный вариант. Хотя надо отдать ему должное: Измайлов оказался адекватным заказчиком и не отметал идеи без причины, только чтобы покапризничать и продемонстрировать своё клиентское превосходство. А ещё мне стало лестно, что большинство из придуманного мной ему понравилось. Лариса, несмотря на свою роль менеджера и главы отдела, от активного обсуждения постепенно отошла, отдав мне пальму первенства. Наверное, она поняла, что я с Мариком сработаюсь лучше в силу нашего знакомства. Однако иногда она встревала в разговор, когда меня совсем заносило, перебивала и напоминала, что в бюджет кампании, каким бы резиновым он мне ни представлялся, мои предложения не впишутся. Марат благодарно усмехался и переводил мой творческий поток в другое русло. В итоге, за один день мы сделали больше, чем в некоторых заказах за неделю. Само собой, процесс существенно облегчал Измайлов: если б его не приставили к нам, как сторожевого пса, с какими-то вопросами мы провозились бы гораздо дольше. Марик знал о компании дяди все. Вплоть до дней рождения всех сотрудников, о чем он случайно обмолвился, удивив нас с Ларисой. Как я успел убедиться, Марат обладал феноменальной памятью и умением убеждать всего лишь парой слов. Работа с ним превратилась в настоящее удовольствие, и, когда он засобирался по своим делам, я ощутимо приуныл. Перед тем, как уйти, Измайлов уточнил наш план на завтра и попросил ничего больше не планировать, потому что он повезет меня развлекаться. Я неверяще расхохотался, но Марат говорил серьезно. «Хорошо, что здесь нет Стаса», — подумал я. — «Он бы Марику показал «развлечение»… Ревнивая, не дающаяся мне скотина». Посмеиваясь, я пообещал быть свободным для него. Лариса с улыбкой наблюдала за нами, похоже, она не имела ничего против такого дружеского взаимодействия с заказчиком. Честно говоря, меня и самого тянуло пообщаться с Мариком. Несмотря на то, что я ненавидел его одно время в детстве, да и потом не очень-то привечал, он отнесся ко мне совсем по-приятельски. Марат казался каким-то «своим», что ли. Я не мог разобрать это ощущение, но, когда мы болтали о чем угодно, пусть и о работе, у меня возникало чувство теплоты и уюта, будто он мой родственник. Я понял, почему моему брату с ним так хорошо дружилось: Марик окружал своим обаянием и заботой, так что невозможно было устоять перед его располагающей улыбкой и вкрадчивым голосом. Попрощавшись с Ларисой до завтра, Марат подошел ко мне и тихо попросил: — Кирилл, ты только не говори пока брату о том, что… — он не договорил, как я перебил его и сказал: — Не собирался, успокойся. Во всяком случае, пока, — это прозвучало как-будто угрожающе, но я просто предупреждал. Я не могу и не умею долго обманывать брата. Случай со Стасом — исключение, да и похоже, что Серый сам обо всем догадывается. Ведь он чувствует меня почти на сто процентов. Родная кровь, черт ее дери… — Вот и умница, — кивнул Марат. Эй! Это мое любимое выражение! Плагиатчик хренов. — До завтра, Кирилл, Лариса. — До завтра, Марат, — попрощались мы с Ларой в один голос и засмеялись. Выйдя из офиса, я увидел Стаса, ждущего кого-то на улице. Кого-то? Ларису, конечно. — Лара еще не собирается уходить, — подходя к нему, сказал я. — А я не ее жду, — фыркнул он и вдруг схватил меня за рукав и оттащил за угол здания. — Что? — спокойно поинтересовался я, мягко вынимая из его пальцев ткань своей куртки. — Я соскучился, — буркнул он, с явной неохотой в этом признаваясь. — Я тоже, — кивнул я. — У тебя Лара есть, чувак, она тебя сегодня удовлетворит. — Сомневаюсь, что меня теперь кто-то еще сможет удовлетворить, кроме… — он замолчал. «Кроме меня», — понял я, но ничего не сказал, а только пожал плечами. Слишком свежи были воспоминания о том, что после нашего такого сладкого утра он лез с поцелуями к Ларе. Но, вообще-то, я не заслужил права ревновать: она же официально его девушка, а я кто? Любовник? Фу, идиотское слово, кажется таким глупым, если его применять к двум парням. — Это твои проблемы, — грубо ответил я. — А мне пора домой. — Что это за чувак? — спросил Стас, снова хватая меня за куртку, на этот раз явно безотчетно. Без сомнения, он имел в виду Марата. — Бывший друг детства моего брата, — я опять пожал плечами. Кажется, этот жест стал входить у меня в привычку. — Не тот, из-за которого он из окна сигануть хотел? — с ухмылкой поинтересовался Стас. Ухмылка мне не понравилась. — Не твое дело. Стас, иди уже к Ларисе и отвали от меня. Хоть на один вечер. Я тобой уже по горло сыт за сегодняшний день. Ты меня выносишь, выбешиваешь и притягиваешь одновременно. Может, хватит с меня эмоционального напряжения, не считаешь? — Ну все… Я откровенно выговорился. Стало легче, но, в то же время, где-то внутри заныло, что я послал Стаса. Он все понял и отпустил меня, но затем сразу наклонился и легко поцеловал в губы. Я отпрянул и стал судорожно оглядываться. — Ты охренел?! — набросился я на него. — Мы где находимся, по-твоему? А если кто-то увидит? — Успокойся, истерик, — усмехнулся Стас. — Мы стоим за углом, нас не видно. У меня от возмущения приоткрылся рот, и, пока я думал, какими бы хлесткими словами поставить Стаса на место, он воспользовался моим замешательством и снова поцеловал, на этот раз скользнув языком по моим зубам. Я резко захлопнул рот, чуть не прикусив ему язык, и злобно прошипел: — Стас, не смей, слышишь? Я не хочу из-за тебя потерять работу! — Прости, Кир, но я не могу удержаться, — мне в голову сразу бросилось воспоминание из клуба в ту самую роковую ночь, и я болезненно поморщился. — Ты невозможный, — прошептал он мне в ухо, опять наклонившись. Я оттолкнул его, чувствуя, что еще немного, и я напрошусь к нему домой, такой заманчивой виделась перспектива снова почувствовать его руки на своем теле. В этот момент у Стаса зазвонил телефон. — Алло. Да, Лар. Ты уже выходишь? Я у КПП, жду тебя. Я скривился, как от зубной боли. — Видишь? Можешь не удерживаться с ней, а меня не трогай, ясно? — вызверился я. Как же хотелось убить его в тот момент… — Кир, у меня есть причины с ней встречаться, — проговорил Стас, вперив в меня взгляд. — Засунь эти причины себе в задницу, понял? — я с силой вытолкнул Стаса из-за угла. Он в последний раз оглянулся на меня, вздохнул и пошел к Ларисе. А я откинулся на стену и с шумом выдохнул. Проклятье! Подождав, пока парочка удалится в направлении дома Стаса, я вышел из своего укрытия и направился к метро, по пути пиная любой попавшийся мусор. Зачем нужно было взбесить и возбудить меня под конец, а потом уйти с Ларой? Ебал я такую любовь. Всю дорогу до дома меня не оставляло ощущение, что я где-то уже видел такое кольцо, как у Марика, и довольно часто. Может быть, у Марата же и видел, когда они с братом у нас дома торчали десять лет назад? В любом случае, узор какой-то знакомый до боли, не просто же так. Домой я приехал уже успокоившийся и голодный, как стая волков. Довольная мама накрыла на стол и накормила меня аж до невозможности подняться. Она сидела подле меня и приговаривала, какой у нее хороший сынок, как ей нравится мой аппетит. Когда я блаженно улыбнулся, поцеловал мать и стал наливать себе чай, в кухню зашел брат. — Кирилл, — строгим тоном начал он, — попьешь чай, зайди ко мне в комнату, мне нужно с тобой поговорить. — Брателло, а это не может подождать? — лениво протянул я. После сытного ужина меня разморило, и на серьезные разговоры не тянуло. — Нет, я скоро уезжаю к Свете. Так что потрудись поднять свой зад и зайти ко мне, — раздраженно фыркнул Серый и ушел из кухни. — Какая муха его укусила? — спросил я маму, которая тоже выглядела удивленной. — Не знаю, сынок. Вроде к девушке своей едет, довольным должен быть. Может, день тяжелый, — предположила мама. Я взял чашку и со вздохом поплелся к брату. Наверняка меня ждет еще одна порция нравоучений на тему моих отношений со Стасом. Ничего страшного, пережить можно, мне так казалось. Но то, что я услышал, совсем не было похоже на нравоучения. Это звучало, как настоящая угроза. Я постучал прежде чем войти. — Заходи, — раздался голос брата. — Садись, Кир. Только дверь за собой закрой. Брат почти полностью собрался, чтобы выходить, только куртки и ботинок не хватало. Он сидел на кровати и смотрел очень серьезно. Я сел на стул, поставил чай на стол и уставился на Серого внимательно. — Ну? — Кирилл, я, конечно, понимаю, у тебя дефицит общения и все такое… — Ой, опять ты на эту тему! Хватит уже, — презрительно фыркнул я. — Не перебивай старших! — внезапно рявкнул брат. Я аж вздрогнул и закрыл рот. — Так лучше, — продолжил братишка, который совсем не казался добрым и любящим братом в тот момент. — Я же вижу, что между тобой и Стасом что-то происходит, что-то неправильное. И даже если между вами не произошло ничего, кроме того поцелуя, я знаю, что ты к нему что-то чувствуешь. Я понимаю, что тебе нужен друг, но, Кир, ключевое слово тут — друг, а не любовник. И тебе срочно нужно найти девушку, чтобы никто ничего дурного о тебе не подумал. В общем, делаю тебе последнее китайское предупреждение: если это все не прекратится, твои со Стасом дела, я не стану больше церемониться ни с ним, ни с тобой. Его я отделаю сам, а о тебе расскажу отцу. Он точно с тобой цацкаться не будет. Понял, брат? Я похолодел. Отец точно не будет меня жалеть, он сделает мою жизнь невыносимой, если узнает, что я с вожделением смотрю не только на девочек, но и на мальчиков. Точнее, на одного мальчика. — В общем, ты меня понял, я надеюсь. Завтра увидимся, я поехал к Свете, — Сережка подошел ко мне и потрепал по макушке. Я дернулся в сторону, в тот момент было как никогда противно ощущать его прикосновения. Брат пожал плечами и вышел из комнаты, а я почувствовал себя оплеванным… Если бы я мог, я бы расплакался. Но и горечь, и грусть, и бешенство, и обычная злость проходили мимо меня, не оставаясь дольше, чем на несколько секунд. Меня снедало только опустошение, оно вгрызлось в мозг и не хотело отпускать. Я сделал пару глотков чая, подышал глубоко и успокоился. На смену панике и опустошению пришел полный релакс, а затем гениальная идея. Я же сейчас один в комнате брата, а он уехал на всю ночь! Я моментально вскочил со стула и стал озираться, раздумывая, где у брата могут быть тайники. Ведь, по-любому, от их с Маратом дружбы что-то должно было остаться: фотографии, пленки, школьная переписка и другое подобное. Не мог же Серый все это сжечь или выбросить. Я знал своего брата почти так же хорошо, как себя. Сентиментальность и эмоциональность у нас семейные качества. Я подвинул стул к шкафу и взобрался на него с намерением отыскать что-то на верхних полках. Не знаю, почему мне в голову первым пришло именно это место, но я ошибся. Кроме одежды в шкафу ничего не хранилось, ни на верхних, ни на нижних полках. Затем я порылся в ящиках стола, выгребая на свет божий кучу бумаг и старых тетрадей. Но и там ничего полезного не нашлось. Я снова плюхнулся на стул и стал думать. Мой взгляд упал на кровать, а вслед за ним я и сам спрыгнул со стула и лег на пол, приподнимая покрывало. Конечно же, под кроватью обнаружилась куча пыли и кромешная тьма. Я достал мобильный и, включив на нем фонарик, посветил под кровать. Луч выхватил пару грязных носков, мячик для настольного тенниса и старую хоккейную клюшку. Посветив в углы, я уже приготовился отчаяться, но тут в самом углу, рядом со стеной, усмотрел небольшую коробку. Издав полузадушенный победный клич индейцев и сразу же оглушительно чихнув от поднявшейся пыли, я рванул в кухню за веником. С его помощью дотянулся до коробки и осторожно, как самое ценное сокровище, вытащил ее из-под кровати, смахивая с нее пыль влажной тряпочкой. Теперь передо мной лежала совершенно обычная коробка из-под кроссовок Reebok, но я созерцал её с упоением, предчувствуя, что скоро мне откроются все тайны брата. И каково же было мое разочарование, когда я открыл коробку и увидел в ней… старые кроссовки Reebok! Ёпт вашу мать! Ёперный театр! Бля! Вот же облом. У меня даже мата не оставалось, чтобы покрыть им брата и свою находку, но я вдруг заметил на мысках кроссовок какие-то бурые пятна. Пары секунд хватило мне, чтобы догадаться, что бурые пятна — это кровь, и что этими кроссами кого-то били, причем вероятнее всего по лицу… Вслед за этой страшной догадкой пришел резонный вопрос: зачем брату хранить свои древние кроссовки, перепачканные кровью? И чья это кровь? Явно не Сережкина, потому что кроссовки точно его. Еще одна загадка? Ну мать же вашу, их и так слишком много! Я чертыхнулся, затолкал коробку на ее место и сел на пол, облокотившись на кровать и думая дальше. Меня преследовала навязчивая идея найти у брата нечто, бросающее тень на его прошлое или хотя бы открывающее это самое прошлое. Я снова попил чай, отряхнулся от толстого слоя пыли, которая налипла на меня, пока я ковырялся у брата под кроватью, и занялся поисками с удвоенной силой. Простучал все стенки шкафа, ожидая найти там полость, но безрезультатно. Потратив еще полчаса на шкаф и на кровать (у которой даже приподнял матрац), я присел отдохнуть. Поразмыслив над своими действиями, от души поржал, понимая, насколько идиотскими выглядят все мои детективные изыски в комнате брата. Но останавливаться на достигнутом я не собирался: по второму кругу полез к компьютерному столу брата и стал выстукивать стенки и дверки. Когда у меня уже заболело все тело, и я не мог разогнуться, мне наконец повезло! У одного из ящиков нащупалось двойное дно. Я с трепетом взломал его, и моему ищущему взору открылась одиноко лежащая в углу небольшая коробочка из-под сливочной помадки — нашего любимого с Серым лакомства. Сердце забилось, как сумасшедшее, и я аккуратно взял коробочку в руки. Открыв крышку, я увидел именно то, чего так жаждало мое ненасытное любопытство. В коробке лежали старые фотографии Серого, листочки, исписанные неровным мальчишеским почерком и одна аудиокассета. Я схватил фотографии и стал их перебирать. Сверху лежали фотки Серёжки из армии. Дембель — брат уже приобрел вид взрослого и сурового мужика. Брат в строю — стройный и подтянутый, лицо серьезное. Брат с мелким мной — обнимает и улыбается в объектив. У меня стог соломы на голове, еще бы, я же тогда не знал, что значит «укладка». Помню эту фотку, мама нас щелкнула. Брат с сослуживцами — веселый и жизнерадостный. Опа! А вот фотка с Димой, тем самым охранником из клуба. Дима и тогда не походил на клубного вышибалу, скорее, на клерка в банке. Вот фотка с проводов брата, на вокзале. Серега держится, он собран и сосредоточен, хоть в глазах и плескается страх. А я тогда ревел, как ненормальный. Вот быстрое и горькое объятие Марата. Вот фото с присяги. Лицо у брата грустное, он ясно понимает, что его ждут два года заточения. Марат на присягу не приехал, и я до сих пор не понимаю, почему, кстати. После армейских фоток пошли фотографии Серого со мной. Вот мы в парке аттракционов, на фоне «чертового колеса» едим сладкую вату и машем маме, которая нас фотографирует. Вот Серега приподнимает меня на руки и кружит в воздухе, а я заливаюсь счастливым смехом, нет, даже не так: я ржу во всю глотку. Наших фоток насчитывалось больше всего, и я держал каждую, как большую драгоценность. На глаза почти наворачивались слезы: как же я все-таки люблю своего брата, хоть он иногда (как сегодня, например) заправская сволочь. Это у нас тоже семейное, но только мне не приходит в голову своей родной крови жизнь рушить всякими угрозами… Перевернув очередную фотографию, я почувствовал, как сердце ухнуло куда-то в желудок. С фотокарточки на меня уставились шестнадцатилетние Серый и Марат. Они стояли в обнимку на фоне какого-то моста, и Марик поставил Серому «рожки». Оба выглядели очень счастливыми и хитрыми, как будто только что сделали какую-то пакость. Значит, они тогда в очередной раз сбежали из дома куда-то далеко, заставляя родителей глотать валерианку и обзванивать местные морги. Да, такими они росли заводными ребятами. Я усмехнулся. На следующей фотке парней запечатлели на речке. Серый стоял в воде на мелководье и за руки тянул в воду Марата, в смешной позе застывшего на причале. Притом смотрел Серёнька на друга с такой теплой улыбкой, которая присуща только моему брату, наверное. На другой фотографии оба уже по пояс в воде и таращатся в камеру, счастливо смеясь. Я присмотрелся к вылупленным глазам Марата и усмехнулся: какой же он смешной был. А сейчас прям плейбой. Следующая фотка застала Серого и Марика на школьном крыльце. Измайлов стоит напротив Серёжки и напряженно вглядывается в его лицо. Я заметил, что у моего брата на фото сжаты кулаки, а Марат держит сумку на уровне живота, как будто защищаясь. Какой же это класс, интересно? Девятый или десятый, они тут совсем мелкие. Меня прожгло острой волной любопытства: как же все-таки развивалась их дружба? Сейчас я отдал бы полжизни, чтобы все о них узнать. Но мне оставалось только перебирать старые и покоцанные фотографии. Закончив с фотками, я занялся записками. Школьная переписка на уроках, явно. «А-а-а, опять эта идиотская Марфа Федоровна! Про анафему рассказывает… Предать бы ее саму анафеме!» — почерк брата, ровный, но мелкий. «Посрать на нее. Ты лучше подумай, что мы после уроков делать будем. Ко мне не пойдем, папаша рано возвращается, опять на мозги капать станет, достал!» — прыгающие буквы Марата. «А к тебе мы и так не пойдем, заморыш, на улице отличная погода, тебе бы гулять больше», — заботливый Сережка… «Сам ты заморыш. Чего я в этой погоде не видел? Бля, эта старая карга реально запарила со своей анафемой… Щас я ей устрою!» «Мар, не надо! Бля, ну ты и идиот…» Я прочитал смятый листочек и долго смеялся, согнувшись в три погибели. Серега тогда рассказывал, как Марат встал и громогласно заявил на весь класс: «Именем Святой Инквизиции я предаю вас анафеме, Марфа Федоровна». Марика, конечно, выгнали с урока, дома его выпорол отец, а потом приходил задабривать взбешенную историчку. Мы смеялись всей семьей над этим случаем. Историчку не любил никто, так что Марик ненадолго стал героем школы. Следующая записка изначально предназначалась не Марату, очевидно. Ровным почерком брата выведено: «Маш, пойдешь со мной гулять завтра?» Почти каллиграфическим почерком Маша ответила: «Конечно, Серёжа». Но тут записку, видимо, перехватил Марат, потому что его неровным почерком было размашисто написано: «Изыди, жирная корова, ты ему не нужна!» «Каллиграфическая» Маша отвечала: «Да как ты смеешь, заморыш?» Затем шел почерк брата: «Зачем ты это сделал, Мар?» «Она жирная. И она мне не нравится», — безапелляционно заявил Марат. «Да тебе хоть кто-нибудь из моих девок нравился когда-нибудь?» «Нет. А потому что нехер их на свиданки звать, не посоветовавшись со мной», — тут же Марик пририсовал рожицу с высунутым языком. «Всё. Я с тобой на перемене разберусь, сердечных дел мастер, бля», — на этом обещании Серого переписка заканчивалась. Я читал и ухмылялся во весь рот. Вот жгуны. Эти ребята с каждой минутой нравились мне все больше и больше, они захватили все мое воображение, я проживал их прошлое вместе с этими листками… Последняя записка запомнилась мне больше всего и вызвала новый прилив любопытства. Судя по происходящим там событиям, дело было в одиннадцатом классе. «Сереж, тебе обязательно идти в армию?» «Мар, мы все это уже миллион раз обсуждали, не начинай снова, пожалуйста. Мне и так тяжело. Это же я собираюсь нарочно завалить вступительные экзамены, если ты забыл». «Неужели нельзя решить все по-другому?» «Нет. Нужно время, чтобы все забылось». «Ты же знаешь, что такие вещи не забываются, когда ты вернешься, все будет по-прежнему». «Мар, они не дадут нам спокойной жизни, никто. Ты это знаешь. А за два года все уляжется, забудется». «Ты идиот! Ничего не забудется! Мы могли бы просто уехать куда-нибудь». «Со средним образованием? Не смеши меня. У нас ничего нет, нам не на что жить. То, что ты предлагаешь — неосуществимо», — узнаю своего рассудительного брата. «Я знаю, где дядя Радмир хранит деньги, я могу их украсть, и мы уедем в какой-нибудь Владивосток». «Ага, чтобы жить, имея на хвосте целый ментярник? Да нас повяжут раньше, чем мы до Владика доберемся. Марик, выпей холодненького, ты солнечный удар схватил, кажется. Или просто башкой повредился. И вообще, хватит это обсуждать, я уже все решил». «А ты подумал, каково мне будет?» «Не закапай бумажку слезами смотри», — издевательски писал мой брат, — «МНЕ ТОЖЕ ТЯЖЕЛО, МАРАТ! Хорош мучить меня и себя, просто давай не будем об этом говорить». «Не будем говорить? Сука ты, Воронов! Сколько там месяцев осталось до твоего отъезда? Три, четыре? Ты нашел выход, удобный только для тебя…» — на этом месте запись прерывалась, испачканная засохшей бурой кровью. Дальше на обратной стороне листка писал мой брат. «Ты в порядке?» «Да». «Вот видишь, я же говорил, наши ублюдки-одноклассники сейчас как встревоженный улей, а потом, может, забудут…» «Не забудут, Сер. Ладно, херня, просто порез, до свадьбы заживет». «Это на ком же ты жениться собрался, дружище?» «Пока ни на ком. Я вот тебя дождусь, вернешься из своей гребаной армии и будешь гулять на моей свадьбе, понял? Свидетелем будешь. А я женюсь на какой-нибудь блондинке с ногами от ушей и сиськами до подбородка». «Дурак ты, Измайлов… Хер ли я с тобой общаюсь?» На этом третья и последняя переписка заканчивалась. Я потер переносицу и устало покрутил головой, разминая затекшие шейные мышцы. Выходит, мой брат не от дурной головы в институт не поступил, у него имелись свои причины, причем довольно веские, если судить по переписке. Он специально завалил вступительные экзамены! Чтобы попасть в армию… Вот это да! Какой скелетище я откопал в столе своего старшего братца. Да если об этом узнают родители, они с Серого шкуру живьем спустят. Но они не узнают, я не собираюсь им рассказывать. Какие бы ни наличествовали причины у Серого, они казались уважительными, он был напуган, когда писал эти строки… И кровь Марата на бумаге тоже говорила довольно красноречиво. Марик и мой брат сделали нечто такое, от чего окружающие гнобили их, и моему брату пришлось поломать свою судьбу. Я извертелся на стуле, протер домашние штаны еще больше, но так и не додумался до чего-то умного. Я совершенно не догадывался, какое преступление совершили Серый и Марик, чтобы мой брат так радикально подошел к решению проблемы. В коробочке оставалась только кассета. Воспользовавшись тем, что родители вдупляли в телевизор в гостиной и ничего не слышали, я покопался на антресолях и вытащил старый кассетный магнитофон. Тихо прокравшись обратно в комнату брата, я воткнул шнур в розетку и вставил кассету. Вначале я услышал характерные для пленки шипение и треск, а затем голос брата: — Мар, он уже пишет? — Пишет, пишет, — ворчливо отозвался голос Марика, такой же вкрадчивый, но не такой взрослый и искушенный жизнью. — Тогда давай говорить, — жизнерадостно произнес Серый. — Что ты хочешь говорить? — раздался приглушенный голос Марика. — Хочешь рассказать, что собираешься просрать свою жизнь и отправиться служить? Действуй тогда. — Ну зачем ты так? Давай лучше помечтаем на пленку, а, Мар? — Что-что? Помечтаем? Воронов, ты клинический оптимист! О чем можно мечтать, когда у нас остался месяц до твоего отъезда? — Измайлов, ну ты и зануда. Моя мечта выглядит примерно так: я вернусь из армии, ты поступишь в инст, получишь образование, и мы уедем из этого города. Устроимся где-нибудь в глубинке, где нас никто не знает и не будет тыкать носом в наше прошлое. — Воронов, теперь ты клинический идиот. В мегаполисе легче затеряться. А если мы в глубинке так лажанемся, нас вообще убьют. Там же все друг друга знают. О чем ты вообще думаешь? Зачем эта запись? Что ты творишь, кретин? — Мар, меня эта кассета будет греть. Я возьму у кого-нибудь там плеер и буду слушать ее. — В армии? Ну ты дебил, Серый! А потом ее найдет кто-нибудь из твоих безмозглых сослуживцев, и хана тебе. Нет уж, оставь ее мне, я спрячу. — Обещаешь не выбрасывать? — Вот тебе крест. — Татарин и крест? Ты издеваешься? — Я не мусульманин, Серег. Меня бабушка в православии крестила. Больше никто из родни не знает. — Нифига себе. Давай тогда сотрем это с пленки? Ведь, если у тебя найдут… — Бесполезно. Тогда уж всё стирать надо. Эта пленка — сама по себе доказательство наших с тобой преступлений. — Каких преступлений? Против кого? Не мели чушь. — Против общества, против родителей. — Мар, не надо. Ты столько раз меня отговаривал так думать, а теперь сам начинаешь. Кстати, насчет преступлений. Ни за что бы не поверил, что ты предложил ограбить своего дядю, если бы сам не прочитал. — Я бы многим поступился ради тебя, Сер, но ты — упрямое чмо, которое думает только о себе. — Хватит меня оскорблять, Марочка! — Я тебе не Марочка! Блядь, бесит меня это! — Эй! Ты же сейчас магнитофон перевернешь! — Ну и что? Зато отомщу тебе за «Марочку»! Больше ничего я не услышал. Похоже, в тот момент парни действительно перевернули записывающий агрегат, и запись прервалась. Но услышанное повергло меня в глубокий шок. Марат — православный. Они собирались сбежать из Москвы навсегда. И какие-то преступления все-таки были… Мне казалось, что у меня голова взорвется от желания узнать всю правду, все эти тайны. Я бессильно застонал сквозь зубы, сжимая в руках кассету. Почему все так несправедливо получилось в жизни Марика и Серого? Почему самые лучшие друзья поругались чуть ли не до смертоубийства? Почему так неудачно получается у меня сейчас, что я не могу узнать правду об их прошлом? Почему у меня так неудачно получается со Стасом? Жизнь — несправедливая сука. Я уже собирался вернуть все свои драгоценные находки в коробку, но вдруг на дне ее, зацепившись за полуоторванный бумажный уголок, что-то блеснуло. Это что-то оказалось кольцом. Таким же, как у Марата, но более новым и блестящим. Вот где я его мог наблюдать! Его носил брат! Вплоть до ссоры с Мариком. После той ночи с неудавшимся прыжком из окна я этого кольца не видел… В голове сами собой начали складываться кусочки мозаики. Первый: Серый и Марик слишком уж близко дружили. Второй: они объективно чересчур много времени проводили вместе. Третий: оба носили эти кольца, символизирующие какую-то общность, верность? Четвертый: в последних классах случилось нечто такое, что Серому вперлось скрыться в армии, и им с Маратом пришлось на два года прекратить общение. Пятый: у брата осталась эта довольно неоднозначная переписка и компрометирующая пленка. Шестой: после армии Серый вернулся, поругался с Мариком, надрался в хлам и едва не вышел в окно. Седьмой: два года назад он чуть не спустил Марика с лестницы, обозвав его педрилой. По всему выходило, что мой брат и Марат были парочкой пидорасов. НО! Я совершенно не мог вообразить моего брата_законченного_гомофоба представителем голубых кровей, как ни старался. Такого просто не осмелилось бы случиться в этой Вселенной. Я испытывал стопроцентную уверенность, жизнь свою на кон мог поставить. Но оставался и другой вариант: они на самом деле просто дружили, очень крепко дружили, вот и кольца эти нацепили (кстати, в те годы это было даже модно), в одиннадцатом классе все узнали, что Марик — гей (что тоже спорно), а брат его защитил, вот все и ополчились на них, и Серый пожертвовал собой, чтобы их обоих не угробили. Или Серый узнал, что Марик — гей, два года назад и не смирился с этой мыслью. В общем, вариантов изобреталась масса, но какой верный? Или они кого-то убили/избили в школе, и им этого не простили? Собачку самой красивой одноклассницы?.. Это я так нервно шучу. И в чьей крови кроссовки под кроватью? И почему их так упорно хранит мой брат? Вопросы все возникали и не находили ответов. Я чесал репу в растерянности, потому что все источники информации на вечер закончились, оставалось только гадать и трясти Марата на следующий день. А еще у меня теперь была целая ночь, чтобы убраться в комнате брата и починить отломанное дно у ящика…