Курортный роман

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

      В руках Чонина было тепло и уютно. Минсок проснулся среди ночи от отчаянно выскакивающего из груди сердца. Оно заполошно колотилось о рёбра и мешало дышать. Минсок немного повозился, пытаясь вспомнить, где он, и замер, понимая.       За окном бушевала непогода, в камине потрескивал огонь, а прямо за спиной спало большое и смуглое счастье, подарившее свою нежность, ласку, любовь, приоткрывшего дверь в мир наслаждений и открывшего Минсоку самого себя.       В объятиях было спокойно, хотя страшный сон всё ещё блуждал под кожей, поднимая волоски на теле не от холода, а от ужаса. Кровь бурлила, перекачивая кошмар через сердце, но дышать стало немного легче, чем во сне.       Чонин был оглушительно горячим и обнимал так крепко, что толком даже перевернуться не сразу получилось. Он сжимал Минсока в объятиях и иногда утыкался носом или губами в Минсока и успокаивающе водил ими по волосам или шее, пуская мурашки.       Где-то глубоко внутри, под кожей, и под веками ещё гуляли остатки кошмара, в котором Чонин исчезал из его жизни навсегда, ломая этим и распыляя Минсока мелкодисперсной пылью по известной людям вселенной.       Утратить, едва успев обрести. Это было слишком больно и неправильно. Горло по-прежнему сжимало ледяными пальцами и сердце трепыхалось, пытаясь отделаться от боли. Минсок задрожал и кончиками пальцев коснулся крепкой руки Чонина, чтобы увериться, что он существует на самом деле и вправду рядом.       А до потери во сне клубились тучи из воспоминаний всех неприятных событий из детдома. Обвинения, подставы, драки и ругань. И пусть казалось, что это всё давно забыто, во сне часто всплывали мельчайшие детали и кололи болью в районе сердца.        После детдома всегда во снах являлась авария. И Минсоку часто снился, как в замедленной съёмке, приближающийся автомобиль. Дикие крики людей и звон в ушах. Перепутанные небо и земля, удар и темнота.       Потом накатывали воспоминания, и как в калейдоскопе вертелись ужасающая боль, потеря способности ходить, читать, писать, считать и понимать. Тот полный вакуум, что едва не сломал его. Минсок задыхался во сне и долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок.       Потому что стоило закрыть глаза - и страшный сон продолжался, резал его, разбивал на кусочки, крошил, дробил и издевался, оставлял тлеющей кучкой никому ненужного позабытого всеми тряпья. А Минсок лежал в смятых влажных простынях и никак не мог прийти в себя, пытаясь победить сновидение.       В такие дни, когда кошмар возвращался, Минсок боялся пошевелиться. Потому что страх, что вся жизнь после аварии просто приснилась, накатывала удушающей волной, душила его и погребала под собой. И сонное оцепенение не сходило очень долго, сотнями иголочек пронзая тело и сердце страхом полного обездвиженья.       Этот ужас кромсал его тело острыми клыками, рвал стаей диких собак, и лишь с трудом переборов себя, Минсок мог двинуться, чтобы перевернуться на бок, сбрасывая с себя кошмар, чтобы понять, что он может шевелиться, что способность двигаться не исчезла, не испарилась вместе со страшным сном.        Он никому не говорил о кошмарах, старался победить их сам, винил в слабости себя и вновь и вновь переживал аварию и ужас, сковывающий тело по рукам и ногам. Когда в тишине ночи оставалось лишь сбившееся дыхание и стук собственного сердца.       Правда, пару раз Хань, вернувшийся с позднего свидания, долго сидел возле него на кровати, гладил спутавшиеся ото сна и слипшиеся от холодного пота волосы, говорил о всякой ерунде, рассказывал о Тэхёне, Бэкхёне, вспоминал старые сказки и рассуждал о том, как быстро вырос их сын.       Простые, обычные слова и рассуждения Ханя помогали Минсоку успокоиться, расслабиться, осознавая, что тело подвластно ему, что оно послушно. А потом выходило вновь дышать правильно, чтобы не задыхаться воздухом и не сжиматься в комочек, пытаясь сделать вздох.       Он привык справляться сам, но в такие дни, когда рядом был Хань или раньше медбрат из больницы, ужас отступал быстрее и не возвращался некоторое время, тревожа сознание и терзая тело. А Минсок не чувствовал себя разбитым.       Минсок всё же провернулся в руках Чонина и, пытаясь угомонить бешено стучащее сердце, рассматривал спокойное лицо Чонина. Свет угасающего камина освещал, сглаживал резкие черты альфы, масляными мазками ложась на смуглую кожу, делал мягче и в то же время незнакомее.       Чонин был красив, но Минсок не был уверен, что правильно описывал свои ощущения. Красотой он называл и харизму, и внутреннюю силу, и внутреннюю красоту человека, который на деле мог быть даже не симпатичным. Но при виде Чонина его сердце пускалось вскачь вопреки всему здравомыслию.       Хотя какое здравомыслие, если он отдался Чонину на первом же свидании? Минсока окатило жаром, будто мокрым горячим одеялом укутали. Он никогда не думал о том, каким будет первый раз, но, наслушавшись омег, что возвращались в детдом, чтобы проведать друзей, он ни о чём хорошем не думал.       Не думал и не ждал. Его страшила боль, ведь он довольно натерпелся за свою короткую жизнь. И он откровенно не понимал, зачем добровольно заниматься тем, что приносит боль. И как можно смотреть в глаза альфе или бете, которые сделали тебе больно, чтобы удовлетворить своё желание.       Ему было непонятно, как можно осознанно заниматься тем, что неприятно и болезненно. Да, у некоторых из омег только первый раз был неприятный, а дальше всё шло как по маслу. Как можно из раза в раз, как у некоторых, переживать болезненное соитие ради какого-то призрачного и непонятного удовольствия.       С другой стороны, он так же не думал, что может вот так сорвать крышу. От смуглого обнажённого тела, близости Чонина, смешения их запахов в тугой клубок, от желания, вьющего из тела и души верёвки. И от совершенно выносящего мозг единения не только тел, но, как показалось Минсоку, и душ.        Минсок улыбнулся, вспомнив, как краснея до кончиков волос, они с Сехуном разговорили Ханя. Чтобы понять, что ожидает их, когда они решатся заняться с альфой сексом. Особенно тема интересовала Сехуна, но Минсок внимательно слушал, закрываясь простынёй, одни глаза только блестели, когда Хань говорил.  — Мальчики, я не знаю, что вам сказать и как успокоить, но мне кажется, что ваши мужчины будут с вами аккуратны. Во всяком случае, могу сказать, что первый раз не всегда болезненный. Хотя лично мне и не повезло. Это случилось в летнем лагере, когда старший мальчик обратил на меня внимание. Он мне так нравился, он был такой… красивый, высокий, широкоплечий… Я голову потерял.        Сехун с Минсоком дружно хихикнули, думая о своих альфах. Высоких, красивых и широкоплечих. Минсок вообще побагровел от наглого «мой альфа». Будто они с Чонином уже в браке, и он имеет исключительные права на этого привлекательного мужчину. — А тут какая-то вечеринка, он только возле меня крутился, все завидовали, он обходительный, внимательный, весь такой из себя. То на танец пригласит, то его взгляд поймаю. Я и поплыл. Все ж завистливые взгляды бросают, мол, какого красавчика урвал. И я такой, рельки-гантельки, я ему нравлюсь!        Сехун растянул губы в улыбке и мечтательно откинулся на спину, вытягиваясь на кровати. Явно вспомнил Ифаня и как он на него смотрит, как касается. Минсок же кусал губы и смотрел на Ханя - ни следа влюблённости на лице или в голосе, с которой он говорил о Бэкхёне. — В общем, я пропал от взгляда, прикосновений и обещаний. Это было быстро, несуразно, неприятно, непонятно. А потом он оделся и ушёл. — Как ушёл? — вскинулся Минсок, забывая обо всём. — А вот так. Потом выяснилось, что он поспорил с друзьями, что разведёт меня на секс. Он выиграл, — с глухой обидой в голосе проговорил Хань, но тут же язвительно заметил: — Но и проиграл. Потому что все деньги и даже больше оставил в больнице, куда его отвезли со сломанным носом и отбитым хозяйством. Пикнуть не посмел, боялся, что я его сдам. Ведь он уже был совершеннолетний.       Сехун неловко хихикнул, выпучивая глаза в страхе, что обидел Ханя, но тот расплылся в улыбке и махнул рукой. Мол, всё в порядке. — Потом был Джунсу. Он умница, но не то, что мне надо. А потом мы встретились с Бэкхёном. Так вот мальчики, лично я считаю, что та ночь С Бэкхёном — это и был мой первый раз. Это было так крышесносно, что я не могу вам передать. Уверен, ваши мужчины будут так же внимательны к вашему удовольствию. А если же нет, вы прямым текстом говорите, не стесняйтесь. — Стыдно же, — промямлил Сехун. — Стыдно своему омеге удовольствие не доставлять. Так что не стесняйтесь озвучивать свои желания.        Минсок покраснел, кусая губы. Он и не думал, что всё будет вот так. Чонин был озабочен его удовольствием, пусть это и не было как в книжках или фильмах. Пусть не было гор розовых лепестков и шёлковых простыней, но это было по-особенному, потому что с ним.       В голове тут же всплыло то ощущение полёта и желания обнять весь мир, а потом и темноты, накатившей во время второго оргазма, что медленно сменялась слабыми красноватыми сполохами. И странное чувство слияния, от которого выворачивало наизнанку и хотелось вжаться в Чонина так, чтобы проникнуть внутрь и навсегда остаться там, у колотящегося сердца, заявляя права на полное властвование и принадлежность.       Чонину хотелось отдаться, хотелось покориться, но при этом немыслимым образом остаться собой. Прежде Минсок и представить не мог, что ему захочется вот так, невыносимо сильно стать настоящим омегой, а не простым мальчишкой с запахом вербены и апельсинов.       Отдать себя, получая взамен нежность и страсть. Покориться сильному альфе, чтобы почувствовать себя защищённым и хрупким, но не потерять себя, а получить даже больше, чем вложил. Ванильно и сладко, но он чувствовал себя и собой, и частью чего-то большего. Словно не только их тела, но и их души соприкоснулись.       Он не знал, что вот так щемяще-болезненно будет дышать другим. Чувствовать внутри странную сладкую боль и улыбаться, как сумасшедший, рассматривая спящего мужчину, открывшего целый мир.       От воспоминаний стало ещё жарче, чем от горячего Чонина. И Минсок вновь заворочался, тут же получая поцелуи в лоб и глаза, а потом уверения хриплым, будоражащим голосом, что всё хорошо, это просто кошмар.       Минсок хотел потянуться за поцелуем, но здраво рассудил, что не сможет остановиться, а поспать следовало. И хотелось бы выспаться, но с другой стороны ему так хотелось полежать в объятиях, разглядывая Чонина, что он не заметил, как уснул.