☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Лёгкие жгло огнём, но Минсок старался дышать, пытался не думать о нарастающем гуле в голове, из-за которого упускал разговор суетящихся рядом Юнхо и Чунмёна. Обрывки фраз «синдром…», «закостенение…», «явный болевой эффект», «зрачки…а, они сейчас не показатель», «звони…» путались и плясали хороводы. Мягкие касания, разглаживающие напряжённые мышцы, более сильные нажимы на болевые точки с целью расслабления, растирание кончиков пальцев, немного гасили ощущения, отвлекая от боли. Минсока отпустило не сразу, приступы стали длительнее и болезненнее, и от осознания этого хотелось выть. Минсок был благодарен Юнхо и Чунмёну за то, что не паниковали, спокойно анализировали ситуацию и пытались её решить. А ведь могли позвать персонал, и тогда Минсока долго бы не отпустило. Он и так старался все эти моменты переживать наедине. Но за последние пару месяцев слишком многие видели его слабость — и это угнетало. Угнетало до такой степени, что едва открывший свою ракушку Минсок, был готов закопаться в неё так глубоко, что достать его оттуда можно было только разбив панцирь и уничтожив обитателя. То есть его самого. И порой Минсоку казалось, что жизнь наступила на его «домик» и с упоительным интересом пробует его на крепость. Наступит до скрипа, скрежета и треска, поднимет ногу и с интересом посмотрит. Плохо ли? Хорошо ли? А если вот так? А вот так? И бросает Минсока из одной истории в другую, именно тогда, когда он совершенно не готов. И когда только подумал, что вот оно — можно высунуть голову и радоваться жизни, как получал по новой. И приступы, наверное, участились из-за нервного перенапряжения, и Минсок понимал, что, скорее всего, так оно и есть, но ничего не мог поделать, когда дыхание перехватывало, а тело сводило болезненной судорогой, пока мышцы наливались свинцовой тяжестью и болью. Возможно, помогло бы отвлечение — работа, учёба. Но Минсок вовсе не был уверен, что что-то выйдет хотя бы потому, что такой он никому не нужен. Ни работодателям, ни университетам. Даже скромный колледж не возьмёт, даже если он сдаст предстоящий экзамен на «отлично». Безвыходных ситуаций не бывает, но сейчас Минсок склонялся к мысли, что если бы в день рождения его ударило посильнее, то он бы не мучился так сейчас. От этой нелепой мысли стало так противно и грустно, даже стыдно за себя самого. Как бы ни было, он справится. С потерями, болью и проблемами. Справится со всем и приложит силы, а не будет сидеть, сложа руки. Хотя сейчас больше всего хотелось просто уснуть, чтобы отдохнуть. Пугающая темнота била по нервам ничуть не меньше, чем скручивающие тело в тугие узлы приступы. Хотелось просто свернуться калачиком под горячим боком и забыть обо всём. Но всё, что он мог сделать — свернуться калачиком, чем и занялся незамедлительно. Голоса медленно затихали, будто кто напевал Минсоку колыбельную и брызгал в глаза маковым молочком, чтобы спалось сладко-сладко, и тело отдохнуло, и измождённая душа. Сон накатывал волнами, и Минсок потянул на замерзающие плечи тонкий плед, нащупав его пальцами. — О, — вырвал Минсока из дрёмы голос Юнхо, — у тебя же смена кончилась. Ты чего здесь? — А я, — раздался голос Чанмина, в который явственно примешивались нотки смеха, — решил задержаться и не доверять никому процедуру перевязки. — Ага, ну да, — с улыбкой заметил Юнхо, — именно так всё и есть на самом деле. В лицо Минсока плеснуло красным и горячим, он почувствовал, как ярким пунцовым цветом расцветают щёки, румянец ползёт по шее и ушам. И вообще весь он рдеет маковым цветом, потому поспешил скрыться под пледом. Ведь всё могло быть не так, как звучало. У него непростой случай может быть, интересный для практики и написания статьи, именно поэтому Чанмин мог вернуться. Юнхо с Чунмёном совсем от него не отходят, может, и тут всё дело в этом. И вообще, он очень скучал по Сехуну и Ханю, уж они-то точно открыли Минсоку глаза на то, что происходит. Если не Сехун, то Хань точно мог определить, нравится ли омега альфе, или это всё ерунда на постном масле, и Минсок опять накручивает себя. А это получалось у него весьма неплохо в последние пару дней. И ко всему прочему интерес альфы ему сейчас был не с руки. Но то, что думал он, жизнь лишь веселило, потому что плед вскоре пополз с лица, и его попросили не дёргаться, когда спинка кровати медленно поползла вверх, меняя положение сжавшегося Минсока. Он как никогда понимал, сколько же всего он анализировал глазами, и как было страшно эту способность потерять. Минсок чувствовал себя крайне неуверенно, сейчас любое действие его пугало в разы больше, чем-то же нападение. Оно хоть и было неожиданным, но он мог проанализировать ситуацию, а сейчас чувствовал себя ущербным и никак не мог сориентироваться, как поступать дальше. — Больно не будет, но придётся потерпеть. Перевязка необходима, чтобы сберечь прекрасные глазки, лады? Да это понятно, больно не будет, надо потерпеть, Минсок уже привык это слышать. И он не знал, пугала его больше боль или неизвестность. Остро пахло каким-то лекарством, которое вскоре легко на глаза и веки. Ещё вчера Минсок не знал, что мазь могут накладывать на глаза, а сегодня не знал, радоваться этому знанию, добавившему ещё один пункт опыта, или нет. Юнхо и Чунмён тихо переговаривались, и Минсок почти был уверен, что слышал имя Бэкхёна. С другой стороны, от близости незнакомого альфа, от его дыхания на щеке и от усилившегося хвойного запаха, Минсоку было неловко и волнительно настолько, что реальность крошилась и распадалась. — Не больно? — Нет, а… — Минсок не знал, что хотел спросить, но это многозначительное «а» успело сорваться с языка, прежде чем он захлопнул рот. — М? — низким, мурчащим голосом. Минсок сглотнул и пожалел, что вообще рот открыл. Чанмин запахом и голосом напоминал Чонина. Но слава всем богам, что не всецело, а лишь моментами, оттенками, какими-то неуловимыми секундами. Или просто Минсок сходит с ума, и ничего и никого, кроме Чонина в голове у него нет. Ведь запахи отчётливо разные, и нотка корицы совсем не напоминает обволакивающий запах мускатного ореха, а аромат пихты отличается от запаха кипариса ничуть не меньше, чем кедровый запах Юнхо от жасминового — их с Чунмёном ребёнка. Голоса тоже очень сильно разнились, Чанмину не хватало тех завораживающих низких бархатистых обертонов, от которых у Минсока ползли мурашки, и на загривке поднимались волосы. Он не знал, как выглядит Чанмин, но когда тот впервые вошёл в палату, Минсоку показалось, что он не ниже Чонина. И по годам вполне мог быть такого же возраста. Просто Минсока зациклило. Переклинило и перемололо. И надо что-то с этим делать. Хотя теперь, познав альфу, Минсок стеснялся ещё больше, чем прежде. Хотя того же Криса, Бэкхёна и Юнхо не стеснялся. То ли дело было в их возрасте, то ли в отношении к нему, то ли в его отношении к ним как к родителям, которых он не знал. Может, дело в том, что голос Чанмина был молод? А в Минсоке жила боль по утраченной любви? В любом случае, от Чанмина у Минсока немного клинило мозги то близостью и касаниями, то схожестью запахов и голосов. И он ничего не мог с этим поделать. Пока. Но он был уверен, что справится и с этим, неспроста же он боролся с самого детства. То с детскими болезнями, то с невзгодами, а теперь вот с тем, что накрутилось в тугой моток. — Ты вспомнил, что ты хотел? — спросил Чанмин со сквозящей в словах улыбкой. Похоже, он улыбался много и постоянно, потому что за несколько часов Минсок уловил не меньше пяти оттенков голоса Чанмина. От мягких, будто плюш, до приказных, когда он сосредотачивался на обследовании. Но почему-то Минсок слышал улыбку в каждом слове. Словно Чанмин не умел не улыбаться. — А когда мне можно домой? — Дня два я тебя продержу ещё точно. А там поглядим, как будут вести себя глазки. Минсоку вспомнилось занятие с психологом по якорькам памяти. Чтобы отвлечься от дыхания, щекочущего кожу, Минсок стал вспоминать слова психолога, что якорьки — это внешние раздражители, слуховые, зрительные, обонятельные или кинестетические, которые оказывают влияние на органы чувств, и вызывают определённые реакции. Он начал понимать, что Чонин оставил в нём за своё недолгое присутствие в его жизни столько якорьков, что теперь нескоро Минсок научится не думать о нём. Но он постарается выработать новые якорьки, которые позволят иначе реагировать на все якорьки, выработанные за яркие моменты с Чонином. Чонин, Чонин, Чонин. Когда-нибудь он забудет его, из головы выветрятся все слова, прикосновения и яркие вспышки удовольствия. Когда-нибудь Чонин уступит место другому. Когда-нибудь воспоминания о Чонине вызовут лишь улыбку и лёгкую грусть. Но сейчас Минсоку больно. Потому что каждая мысль о нём. Это неправильно и правильно одновременно. Переключиться на Чанмина оказалось несложно. Ведь вот он — пахнет заманчиво, обдаёт теплом, касается его прямо сейчас. Но перед глазами всё равно стоит Чонин. С той самой улыбкой, с которой ловил Минсока, когда убедил прыгнуть из окна. С той улыбкой, когда касался его лица перед тем, как поцеловать. Чонин. Даже его имя болью отдаётся. Не только мысли о нём, не только воспоминания, которые ещё так свежи, что Минсоку кажется, что он до сих пор пахнет Чонином, как бы он ни старался вымыть его запах с кожи. Будто аромат проник под неё и обосновался там навечно. Чанмин со своим «лады» и уменьшительно-ласкательным «глазки», мягкими прикосновениями и периодически усиливающимся запахом, медленно, но уверенно вызывал закреп эмоций. И Минсок ждал этого «лады» в конце каждого предложения. Может, он всем так говорил, а Минсок напридумывал себе тут не пойми чего. Он усиленно представлял себе то, как выглядит Чанмин, тщательно вытесняя Чонина из мыслей. Но что бы Минсок не делал, Чонин не желал покидать его. Вероятнее, Минсок не был готов расстаться с ним вот так. Но от этой мысли Минсок отмахнулся. Чанмин фиксировал повязку осторожно, даже бережно, совсем невесомо касаясь пальцами, затянутыми в тонкий латекс. Но Чанмин тоже был горячим, не таким обжигающе-огненным, как Чонин, но… Минсок скрипнул зубами и заставил себя не думать о Чонине. Но пока выходило из рук вон плохо. Поэтому Минсок постарался сосредоточиться на ощущениях. После капельницы боль отступила, а мазь сняла жжение в глазах, уступившему место некоторому дискомфорту и теплу. Учуяв знакомый запах, Минсок обернулся к двери и неверяще спросил: — Бэкхён?Якорьки
7 марта 2018 г. в 20:28