Создатель

1970 год. Джулианна пришла в себя. Над нею белел потолок с ярким светильником, за окном в сумерках покачивалось дерево. Возле кровати стояла детская кроватка, крохотная, как раз для спящего в ней младенца. Она не поняла, откуда взялся младенец, ведь она не помнила, чтобы родила его. Она ощупала свой живот — он оказался плоским, словно она никогда и не беременела. И еще что-то ощущалось не так, как всегда, что-то неуловимое, что она не могла объяснить самой себе. Джул откинула одеяло и встала, чтобы посмотреть на новорожденного. Он лежал, раскинув по-лягушачьи ноги и задрав ручки к голове. Она смотрела на него с недоумением. Никаких чувств к этому ребенку она не испытывала, будто он являлся просто элементом этой комнаты. — Джулианна? — ее муж появился на пороге. — Доброе утро. — Откуда здесь младенец? — Это твой сын Реман. Она недоверчиво уставилась на мужа. Тот поспешно подошел к кроватке и взялся за перильца, будто ребенок интересовал его. Джул давно убедилась, что вся жизнь Нуньена вращалась вокруг его проекта. Их семейство являлось союзом двух фанатиков: Сунги и познакомились благодаря общему делу в институте техногорода Омикрон-Тэта. Заинтересованные в связях с земной наукой пришельцы щедро делились своими открытиями, полагаясь на ответные дары. Бок о бок в институте трудились представители десятков рас, и не только гуманоидного типа. Нуньен до прилета первых вулканцев имел должность нейрохирурга в госпитале святой Елены, а Джул в те времена еще училась в школе. В 1965 году талантливая студентка с факультета биомеханики получила приглашение пройти подготовку к аспирантуре в техногороде, и там познакомилась с коллегой и будущим мужем. Сначала ее очаровали его знания. Того, что знал Нуньен, хватило бы на средний коллективный разум. Именно Нуньену пришло в голову своеобразно применять экспортный полимер для нейросетей: его друг, капитан Жан-Люк Пикар привез образец из космической экспедиции. Образец рос совершенно самостоятельно, если ему придавалось направление роста. Жан-Люк рассказал, что полимер применяется для восстановления нервов. Например, если человек теряет руку или ногу, главная проблема протеза — это плохой контакт с собственной нервной системой. Полимер прорастал через ткань протеза и связывался с нервами человека. Благодаря этой технологии искусственная нога ощущалась как живая. После экспериментов по внедрению полимера Нуньен решил пойти дальше и в качестве образца предложил полимеру голографическую копию собственного мозга в качестве шаблона. Это сработало: полимер принялся строить головной мозг. Конечно, заменить им поврежденный мозг было бы нельзя, потому что выращенный не имел никакой памяти, только повторял строение. Тогда Нуньен, вечно лохматый и синеглазый, предложил институту проект андроида, полностью искусственного существа на базе инопланетного полимера. Институт заинтересовался. Проект сулил прорыв в освоении космоса, поскольку живых людей отправлять в неизведанные дали не слишком гуманно (а попросту жалко). И вот к 1970 году доктор Сунг совместно с супругой представили ученому миру свои первые попытки сотворить человека из металла. Роботы вышли не слишком удачными, и даже в пределах лаборатории норовили сломать все вокруг и самих себя. Искусственный мозг функционировал не так, как ожидали Сунги. Но супруги не опускали рук и продолжали исследования. Нуньен не только проводил все дни в лаборатории, нисколько не интересуясь отдыхом, но и ночевал там. По его признанию, даже сны вращались вокруг одной и той же темы: мечты создать по-настоящему рабочего андроида. Какая-то беременность, в результате которой появится самый обычный мальчик, не могла заинтриговать Нуньена, особенно учитывая то, что отцом являлся вовсе не он. — Но я его не рожала! — Джулианна не верила тому, что стала матерью совершенно бессознательно. — Джул, не волнуйся, ты слишком плохо перенесла роды и ты... очнулась только сегодня. Почему ей показалось, что он недоговаривает? — Какое сегодня число? — Семнадцатое июня. Ты родила два дня назад. — Два дня? Я помню, заканчивалось одиннадцатое июня, и я легла спать. Где еще шесть дней? Я не могла родить и не запомнить этого. Джулианна отметила, что не ощущает волнения. Но должна его ощущать: потеря памяти продолжительностью почти в неделю — не шутка. Она отошла к стене и посмотрелась в зеркало. Нуньен смотрел на нее сзади, напряженно вцепившись в перильца. Слишком напряженно даже для серьезной тревоги о чьем-то здоровье. Джул смотрела на себя и не совсем узнавала. Она медленно провела пальцем по щеке, усиливая нажим, и потом — по глазному яблоку. Боль отсутствовала, за пальцем не оставался светлый след, да и само ощущение не совпадало с воспоминаниями. Джулианна открыла рот и сунула палец, который ушел глубоко в расщелину неба и натолкнулся на идеально прямоугольный разъем. — Зачем ты это сделал? — совсем холодно спросила она. — Нуньен, как это случилось? Почему я в искусственном теле? Он отвел глаза, а когда снова посмотрел на нее, в них отражалось столько боли, что Джулианна поняла. — Я умерла, так? — Роды прошли очень тяжело, Джул. — Где мое тело? — На кладбище, в урне внутри нефа. Я похоронил его в семейном склепе. Джулианна продолжала изучать себя в зеркале. Некий намек на неестественность все же присутствовал, чуть более плотная кожа, чем была у нее при жизни, и блеск глаз приглушеннее. Она еще не видела это тело живым, что же, теперь оно с ней надолго. Гораздо более долго, чем срок человеческой жизни. Она отметила, что не испытывает никаких чувств, следуя только памяти о них. Ни страха, ни настоящего удивления, ни гнева по отношению к мужу, принявшему решение за нее. Нуньен чутко следил за ней, и понял, что ищет Джул в своем отражении. — Я его доработаю, — тихо пообещал Нуньен. — Вместе с тобой. Зато ты жива, Джул, хотя бы так, и наш сын не будет расти сиротой. — Считаешь, робот способен любить ребенка? — Это неизвестно. И ты не просто андроид, ты та же самая Джул, но в искусственном теле. — А ты, Нуньен? Ты будешь любить меня в этом теле? Он замолчал. Существовала граница, которая останавливала его, и перешагнуть за нее он не был способен органически. Джулианна ждала ответа — такая красивая, совсем живая, неотличимая от своего прототипа. Маленький Реман в кроватке тихо заверещал, требуя внимания. Джул переключила внимание на него — именно внимание, больше мотивов она не имела. Она взяла сына на руки и разглядывала сердитое гримасничающее личико размером с кулак. — Он похож на Пикара, — сказала она. Ребенок кряхтел и недовольно ерзал внутри пеленок. — Реман Сунг, будешь ли ты любить меня и считать своей матерью? 1983 год Тот день перевернул всю жизнь тринадцатилетнего Ремана Сунга. Двенадцатого июля 1983 года семья отправилась на концерт группы «Бэд Бойз Лаверс», одной из групп-однодневок, которые удивительным образом успевают собрать армию фанатов за короткий срок, запомниться им на всю жизнь и сгинуть от наркотиков и гепатита. Нуньен фыркал и упирался, увлечение сына казалось ему блажью, но Джулианна уговорила его провести семейный выходной именно так. Бирюзовый «Рено», за рулем которого сидел Нуньен, летел по хайвею. Утреннее солнце еще не раскалило асфальт, но впереди уже виднелись зеркальные миражи. Трава по обочине давно выгорела и желтела. — Хочу молочный коктейль! — сказал Реман. — Холодный, чтобы лед в нем плавал! — Прогноз погоды: в Омикроне солнечно, без осадков, а что это значит?! — восторженно завопил радиоведущий. — Что кому-то нужна кепка, — сказала Джулианна с заднего сиденья. — Я взяла нам всем кепки с большими козырьками. — А поролоновыми руками мы не будем размахивать? — опасливо проворчал Нуньен, пропуская обгонявший их старенький «Форд». Он давно никуда не выбирался и забыл, как это — видеть горизонт и находиться среди большого скопления людей. Орать, размахивать руками, слушать музыкальных прыгунков на сцене… Даже думать об этом было напряжением. — Такими, я видел их в супермаркете, они огромные и красные, с поднятым пальцем. — Для тех, кто в дороге! Поет Talking Heads — "Road To Nowhere"!! — Выключи это!! — Реман поспешно потянулся к магнитоле, но Нуньен шлепнул его по руке. — Имей уважением к чужим музыкальным вкусам, молодой человек. Мне нравится эта песня. — Бооожеее! — Реман сполз на сиденье и закатил глаза. Он демонстративно заткнул уши пальцами. Мимо промелькнул указатель «25 миль». — Еще 25 миль, и мы на месте, — подала голос Джулианна. Нуньен подпевал песне, покачивая головой. — А у них ведь будут начесы и черные колготки, — прервал он сам себя. — Какая пошлость! — А голый старик в клипе не пошлость? — огрызнулся Реман. — Я не смотрел клип, у меня нет ни времени, ни желания смотреть телевизор. Нуньен снова принялся подпевать, а Реман уставился в боковое окно и насупился. Сзади появился бензовоз с огромной надписью на красной цистерне «L.A.-Oil», он ехал подозрительно быстро, и Нуньен бросил петь и сдал к обочине, чтобы пропустить. По ту сторону разделительной полосы летели другие машины, но водитель бензовоза проявлял неосторожность, он слишком лихо вел. Джулианна тревожно оглянулась. — Нуньен, не съехать ли нам совсем? Вдруг у него неполадки? — Да, пожалуй, — он выкрутил руль вправо, не отрывая взгляда от зеркала заднего вида. Бензовоз оглушительно ревел и нарастал. — Черт, да у него точно проблемы! Реман вывернул шею, чтобы посмотреть на бензовоз через заднее стекло, и завопил, надсаживая горло, понимая, что все, конец — потому что их машину подцепило огромное блестящее рыло бензовоза, и поволокло, переворачивая. Из радио еще неслась та самая песня, когда «Рено» скреб крышей по асфальту, и бензовоз кренился, раскидывая другие машины, а его цистерна заваливалась набок, и Нуньен еще стискивал руль. Бардачок лопнул и по салону расшвыряло ключи, ножницы, прочий хлам, раня людей. Только ремни безопасности не давали никому вылететь через треснувшие, побелевшие окна, и потом цистерна завалилась окончательно, плюща «Рено». Реман не потерял сознания, несмотря на адскую боль в позвоночнике, который после сотрясений казался лопнувшим. Отец тоже шевелился, из его плеча торчал осколок пластика из треснувшей приборной панели. Через брюхо машины просачивался бензин, лился тонкими едкими струйками, затапливая сплющенный салон. Реман застонал, он был сложен пополам и бензин поливал его лицо. — Мама!— он застонал от смявшей его боли. Джулианна быстро отозвалась: — Я в порядке. Ребята, со мной все хорошо. Она завозилась на заднем сиденье, судя по ее голосу, она действительно не пострадала. Потом Реман услышал сильный удар и увидел через разбитое окно, что задняя дверь вылетела. Следом выбралась его мать в мокром от бензина платье, оно липло к ее ногам. Она рванула переднюю дверь и вырвала ее с петлями под скрежет и треск металла, потом выдернула с мясом ремень Ремана и вытащила сына. Вокруг валялись перевернутые, смятые автомобили, отовсюду раздавались крики, и водитель бензовоза свисал через лобовое стекло, покрытый кровью. — Мама? — сипло спросил Реман, в глаза ему бросилась рваная рана через все лицо Джул. Через ссадину не просочилось ни капли крови, между краев разреза темнело что-то. — Реман, все хорошо, все в порядке, — она даже улыбнулась ему. В ране сверкнул желтый огонек. — Джул, ты… Когда ты стала? Или кто ты? — Это неважно, — Джул ласково потрепала его волосы. — Жди здесь. Она широкими шагами скрылась за тушей бензовоза; вскоре послышался душераздирающий скрежет и дверь машины отлетела к обочине. Реман мог видеть, что его мать вынула неподвижного водителя и положила его на асфальт. Под водителем немедленно стала собираться красная лужа. Джулианна снова ушла за бензовоз. Реман не верил своим глазам — перевернутая цистерна зашевелилась, подалась к краю дороги, очень медленно и с натугой, поползла прочь от залитых бензином машин и стонущих людей. Привстав на локте, Реман следил за тем, как силой существа, которое он считал своей матерью, гигантская машина отдаляется на все большее расстояние, оставляя за собой широкий неровный след. От резкого запаха невыносимо кружилась голова и подступала тошнота, наконец он не смог больше держаться и лег на спину, глядя в небо, а в его голове продолжал крутиться, переворачиваясь, огромный бензовоз, и даже боль в поврежденной спине и ребрах не перекрывала шок от внезапного открытия. Почему с ними андроид? Это затея отца? Где настоящая мама? У него затряслись губы, он был близок к истерике, и ударил кулаком по асфальту, разряжая свою злость. Нуньен, лежащий неподалеку, с тревогой повернул к нему голову. — Реман, ты цел? — Кто она? Что она такое? — Я расскажу тебе позже, сейчас не время для выяснений. Рубашка отца потемнела от крови. Нуньен быстро и мелко дышал. — Ты молчал?! — Джулианна не просто андроид, я успел оцифровать ее перед родами. Я опасался ее смерти, и не зря. Нуньен не сдержал стона и попросил прощения. — Извини, Реман. Это слишком больно.. — Это охренеть как больно! — через стиснутые зубы проговорил Реман. — Это… Реман почувствовал себя преданным: так никогда и никого еще не предавали. Всю жизнь с ним, как инкубатор для цыплят, была какая-то машина из отцовских проектов, выращивающая его! Он ощущал нарастающий гнев, ломающий в нем прежние чувства к семье, которая и семьей-то не являлась! Как отец мог не сказать ему? Они вместе создали столько чертежей и конструкций, и отец ни разу даже не намекнул! А это существо, лживая запрограммированная кукла, притворялась его матерью? Изображала любовь, отрабатывала заложенные в нее действия, обслуживая его, и он верил ей, и даже говорил в ответ то, что обычно говорят дети своим родителям! Он любил ее! Он с огромным трудом поднялся на ноги, голова кружилась, но он встал и пошел, не оглядываясь. — Реман! — крикнул Нуньен. Тот не оглянулся. Он уходил все дальше, оставляя позади своего отца, вычеркивая мысленно все, что происходило до этого дня. 1985 год Пятнадцатилетний Реман Сунг добрался до ближайшего космопорта, зайцем проник на корабль «Ветлуга» и улетел так далеко от Земли, что не мог вернуться целых десять лет. До этого два года он убегал из дома, его находили и возвращали, и он делал все, чтобы отец сам захотел избавиться от его присутствия. Полгода он бродяжничал — после той самой аварии — примкнул к мелкой уличной банде в Нью-Йорке, надеясь затеряться и больше никогда не видеть свою «семью». Он казался забавным остальным подросткам, самому старшему из которых исполнилось восемнадцать, и тот кичился своей взрослостью. Реман старался помалкивать, потому что его речь слишком отличалась от их жаргона, и он использовал слишком много сложносочиненных предложений. Разве что иногда ради потехи его просили завернуть что-то эдакое, и он цитировал учебники по механике и истории, или рисовал на стене углем крис-крос план нейросистемы андроида. Он попался на краже ювелирного магазина, хотя просто стоял на стреме и ждал, когда банда разнесет витрину и набьет сумки, и отец приехал за ним. Неизвестно, как Нуньен это сделал, но сына выпустили. Реман провел дома два дня, рассыпая оскорбления и круша вещи, а потом снова сбежал. Его банда теперь вся сидела, получив от года до трех, и он провел почти месяц среди бомжей, питаясь из мусорных контейнеров и ночуя в коробках от техники. Отец снова нашел его и пристроил в интернат со спортивным уклоном. Ремана это вполне устроило, а особенно устраивало то, что Нуньен больше не приезжал к нему сам. Сунг периодически звонил сыну, но Реман отказывался говорить с ним. Что происходило в семье после его побега, Реману было абсолютно, глобально, вселенски похрен. Летом интернат выезжал в поля, и начинались энергичные игры, которые давали взрослым иллюзию детского неомраченного веселья и единства. Скаутский лагерь в Канаде быстро надоел Реману, который ненавидел спортивные состязания и почти религиозные призывы быть мирным и добрым, всех любить и вырасти полезным членом общества. Нуньен позвонил ему в августе 1985 года и настоял, чтобы вожатые уговорили Ремана хотя бы выслушать. Реман мрачно подчинился. Единственный телефон в лагере находился в бревенчатом домике вожатой. Внутри пахло духами и печеньем, кругом висели вымпелы за разные победы, а на кровати лежала плюшевая овца. — Реман? — подросток молчал в трубку, слишком много ненависти накопилось за эти годы в его душе, и она стояла стеной перед словами. — Я знаю, ты меня слушаешь. Реман слышал, что отец говорит с усилием, будто каждое слово проходит через обожженное горло. Но не дал ни намеком понять, что именно он держит эту чертову синюю телефонную трубку с витым шнуром. — Как ты, сын? Мы давно не общались. Хорошая попытка, но нет. Реман не собирался откровенничать с лжецом, который тринадцать лет врал. — Не хочешь со мной говорить? Ладно... Тогда я скажу. У нас произошла авария. Точнее, взрыв. Наш институт, наша лаборатория и наша Джулианна — они все погибли. Я тоже пострадал, и сейчас первый день после взрыва могу говорить. Я сразу позвонил тебе. Реман ощутил, как по телу расползается холод, такой, что впору клацать зубами. На руках поднялись волоски. После слов о гибели Джулианны он будто оглох. Прекрасно знал, что Джул — не его мать. Вообще не может быть матерью, потому что настоящая Джул умерла, давая ему жизнь, а это существо… просто говорящий манекен. Знал, но сколько раз в его памяти всплывали дни, самые счастливые для него! Именно этот манекен учил его читать и дул на его сбитые коленки, и сидел с ним, когда Реман боялся спать один в темной комнате… Она, андроид Джул, растила его с первых дней жизни. Подделка матери. Но известие о ее гибели повергло его в странное состояние — он не мог управлять им. В пятнадцать лет второй раз потерять мать. Это слишком даже для идиотской судьбы. Известие, что институт взлетел до облаков, его никак не тронуло — хотя, может, и должно было. Но ничто не шевельнулось. — Мои наработки, твои чертежи — все пропало, Реман. Я помню, как ты любил рисовать поверх моих документов своих мультяшных роботов, и как ты учился ходить, держась за интерактивную собаку. Да, вспомни еще мои памперсы, подумал Реман. День трогательных признаний? Подействовал физраствор из капельницы, которую тебе вкатили? — Реман, у нас все глупо вышло: то, что я скрывал от тебя правду о Джул. Теперь, когда у меня появилось время для размышлений, я понимаю, что зря это сделал. Надо было сказать тебе сразу. — Ты уже извинился, — крепко сжав зубы, чтобы не дать огромному мутному потоку из обвинений вырваться и испоганить этот разговор, сказал Реман. — Это ничего не меняет. Нуньен притих на том конце провода. Реману казалось, отец не ожидал, что услышит его голос, и раз он заткнулся, это на него подействовало. — Тебе было плевать на меня целых тринадцать лет, и чего ты теперь ждешь от меня? Сочувствия? — Мне было настолько не плевать, что я смог дать тебе Джулианну. Я воскресил ее, и целых тринадцать лет ты не был сиротой. Знаешь, почему взорвался институт? Потому что Джулианна это сделала. Она оставила записку — на холодильнике, будто список покупок. Знаешь, она писала раньше: “хлеб, молоко, сосиски”. А теперь написала: “Нуньен, я хочу это остановить”. И все! Он зашелся тонким кашлем, постанывая — наверно, ему было трудно говорить. Реман устал стоять на холодном полу, он думал, разговор будет коротким, и пришел босиком с раскаленной улицы. — Она не объяснила, что именно хочет остановить, — пожаловался Нуньен. — Но взорвала. И оставалась в институте, пока он не разлетелся на чертову кучу камней. Знаешь, у меня осталась ее цифровая копия и я могу ее восстановить по последнему бэкапу или тому, который был в день... когда я тебе рассказал. Мог бы, но сейчас у меня нет лаборатории, нет оборудования… Я... — Отвали, — с ненавистью сказал Реман, ощущая, что готов завопить в трубку. — Отвали и больше никогда не звони мне. Я не хочу даже слышать об андроидах, о твоем институте, о тебе! Ты понял?! Он с размаху швырнул трубку на стол — она хрустнула — и выбежал из домика, едва не сбив с ног вожатую, которая коротала минуты у двери, ожидая, когда он наговорится. В скаутском лагере все жили в таких идиотских домах, будто важно, спишь ты в коттедже или в халупе из бревен. Реману было противно вспоминать собственный визгливый вопль, на который он сорвался в конце разговора. Руки его мелко дрожали. Он не ощущал удовлетворения от ссоры с отцом, с удовольствием бы продолжал давить на его чувство вины, пока тот не начал бы орать в ответ. Навстречу с мечтательной улыбкой шел какой-то мальчишка из отряда “Томагавки”, и Ремана страшно разозлило, что только в его жизни творится адов бардак. Поэтому он загородил пацану дорогу, сгреб его рубашку в кулак и принялся совать другим кулаком куда ни попадя, пока не полетели кровавые сопли и пацан не перешел с крика на скулеж. Заметив, что вожатые бегут к нему, Реман бросил свою жертву и помчался прочь, подальше от этой слащавой деревеньки дебилов.