Не вижу зла

Раздались за спиной тихие, невесомые почти шаги: кожа подошв касалась камня, слегка шурша, а от подола платья, должно быть, легкое движение воздуха, — и он сразу понял, что это девушка. Она в нерешительности стояла так долго, что он уже было хотел заговорить с ней сам, выпрямился на троне, сдвинувшись с места, но тут приободрилась и она, начав: — Позвольте мне, господин. И его волос коснулась несмелая рука с гребнем. Это было кстати: он не причесывался чуть ли не месяц с момента возвращения, и волосы лежали на плечах неаккуратной паутиной, спутавшись, связавшись в мелкие узлы. В них запутались мелкие листики и сухие цветки с короны, и любая попытка расчесать как следует была болезненной. Впрочем, сам он не решился бы на нее ни за что — да и просто никак не мог нашарить в своей спальне гребень или хоть вспомнить, куда кинул его в предыдущий раз. Девы-служанки не решались на это и вовсе: характер лесного царя стал ничуть не лучше, а в первые дни Трандуил ещё и перемежал истерики по мельчайшим поводам с накатывавшей апатией, не дававшей спросить даже, который час и отчего не несут ужин. Так что эта служанка додумалась попросить причесать его отнюдь не сама: на это ей указал Леголас, первый раз после долгого отсутствия обративший внимание на неухоженность своего владыки. Чуть позже он, конечно, понял причину неуверенности этой эллет: из-за смеженных навсегда век она просто не поняла, спит ли ее царь или бодрствует, и только когда он привстал, обрела уверенность. Деву можно было, конечно, прогнать. Можно было бесконечно продолжать упорствовать в своем нежелании иметь дело хоть с кем-то, кроме сына и двух ближайших советников, но они не могли находиться при нём всегда. Хоть он и делал неосознанно все для того, чтобы они не смели оставлять его надолго. В первые месяцы после возвращения, когда текущие дела были более или менее улажены, а контроль за границами Зеленолесья полностью перешёл в руки сына, Трандуил впервые ощутил, как же мучительно долго стало тянуться время. Нервы словно наматывали на клубок, будто ткали из них паутину, натягивая все сильнее, сковывая по рукам и ногам, не давая двинуться. Он стал пленником в своём замке. Двойная клетка: четыре стены вокруг и собственная слепота. А может, он наконец отрешился от всех иллюзий и надежд на лучшее? С лица сняли повязку, глубокий ожог затянулся кожей, но перед глазами не мелькало ни искры света, ни самого тусклого отблеска. Все ухищрения лекарей были бессмысленны, да он и презирал их нелепые сложные рецепты и ухищрения в попытках вернуть способность видеть. В конце концов им и всему народу лесных эльфов было запрещено упоминать о несчастье, случившемся с их королем: Трандуил опасался, что люди будут пытаться обмануть его и слуг, зная, что царь эльфов слеп, а орки, до которых дойдет эта весть, и вовсе распоясаются и начнут хозяйничать в лесу как дома. Зато огромную силу обрёл для него слух. Утро начиналось теперь не с солнца, а с пения первых птиц за приоткрытыми ставнями. Он научился отличать по шагам не только сына, начальников стражи и главного советника, но и почти всех младших слуг, а уж мужчину от женщины отличал и вовсе задолго, на подходе. Неудобство доставляла разве что потребность бесконечно их отвлекать для самых мелких своих потребностей. Единственным, кого можно было просить обо всем без стеснения, стал сын, — и Трандуил терпеливо его дожидался с долгих ночных дозоров и вылазок в степи. Просил не рисковать лишний раз собой. Из уст слуг то и дело слышалось неуместное, заставляющее стыдиться сожаление, но Леголас оставался бесстрастным. Как же, ведь Трандуил был в этом великолепным примером, его отцом, на которого тот чуть ли не молился... Принц легким быстрым шагом вошёл в тронный зал, разом перескочил через ступени к помосту с троном. Раньше, бывало, кланялся, заходя к отцу, но теперь это стало бессмысленно. Не хотелось даже протягивать ему руку: тот цеплялся за неё, как утопленник, и долго, во всех подробностях, выспрашивал о происходящем. Смотреть на его лицо было страшно — не из-за неровно зажившего ожога или страшного провалившегося глаза с побелевшим зрачком, о нет. Скорее из-за той смеси подобострастия и беспомощности, которые изменили его выражение с прежнего, царственного и холодного. Не заходить бы вовсе — но отец все равно прислал бы слугу с просьбой, как сейчас. Молодой эльф ещё и оставил у него в руках поднос с едой и питьем, рассчитывая на то, что сын заодно и покормит отца. В этот раз Леголас отсутствовал особенно долго (нечего было и рассчитывать на то, что Трандуил отпустит его после краткого отчёта), и ему бросилась в глаза темнота, полумрак, что словно навсегда поселился в покоях лесного царя. Конечно: что толку раздергивать лишний раз занавеси на высоких окнах, если слепому царю нет никакого дела до дневного света, а слугам — меньше мороки? Полутьма и затхлый запах, какого никогда на бывало раньше. Может, оттого, что отец проводил теперь здесь все дни, не выходя? Леголас потянул носом. Запах складывался из пыли, пота, старой ткани, пролитого на пол ягодного вина... Нехороший признак. Трандуил полулежал на троне в самой расслабленной позе. Лицо казалось безразличным, но его осветила слабая улыбка, едва он заслышал сына. Но для объятий он даже не привстал; мешала слабость и головокружение от вина, выпитого ещё за завтраком. Леголас приблизился вплотную. На серебристом плаще и подоле видны стали потеки и разводы от неловко пролитой жидкости. Он не корил отца за то, что тот стал пить вдвое больше обычного: в его положении это было естественно и объяснимо, но сейчас только понял, что тот переходит границы разумного. На подносе стояли целых две бутылки темно-красного напитка, большой бокал. Леголас поставил их перед отцом. — Ада, позволь мне? Вопрос был формальностью. Конечно, тот бы позволил ему покормить себя; больше того, он ждал. Леголас нарезал мясо небольшими кусками. То же самое проделал с фруктами. осторожно взял руку отца, натолкнув на них, но тот с усмешкой отдернул её и откинулся назад. Отец молчал. Леголас протянул ему кусок хлеба. Дольку яблока вложил прямо в рот — и тот послушно взял её, коснувшись губами его подушечек его пальцев. Затем ещё раз и ещё, чуть ли не облизав их: сперва можно было подумать, что он делал это случайно, не рассчитав расстояние, но на третий раз уже можно было, кажется, научиться примериваться аккуратно — а Трандуил словно нарочно дразнил его или допускал эту неловкость, чтобы позлить. Леголас не делал ему замечаний, списав на скуку и недостаток общества себе подобных. Очередное прикусывание пальцев заставило его отдернуть руку. — Вы бы попытались есть сами, ада. — Нет, ты, — капризно возразил Трандуил. — Что, уже с утра так много выпил, что руки ничего не держат? — в голосе младшего эльфа прорвалось раздражение. — А что мне ещё остается? — со смешком ответил тот, не показывая ни малейшей обиды. — Выйти в лес хоть раз, например. Ваш олень уже две недели подходит к воротам и ждёт короля на прогулку. Но нет! Его Величество занят оплакиванием самого себя! — Да что ты знаешь о том, что я чувствую? Момент и впрямь вышел нехороший; сыну почти сразу стало стыдно за жесткость своих слов. Он выдернул пробку из одной бутылки, плеснул вина и осторожно предложил бокал Трандуилу, чтобы сгладить неловкость. Тот молчал, обиженно отвернувшись, но затем приник губами к поднесенному ко рту краю стекла и сделал большой глоток. Хотел перехватить бокал у Леголаса, но тот отставил его подальше. — Достаточно. Он поднялся. — Ада, боюсь разозлить вас вновь — простите, если я что-то скажу не так, — но вы бы сходили в купальню. Тот сперва как-то нехорошо улыбнулся, но ухватился за предложение без фырканья: — Неловко смущать девиц-служанок такой просьбой... А воины и вовсе не должны этим заниматься, — добавил он. — Я отведу вас, если позволите, — ответил ему сын, но тут же, сделав лёгкий шаг в сторону, исчез. — Листик? — неуверенно позвал его он. — Я сейчас! — отозвался тот из глубины соседних покоев. — Приготовлю сразу чистую одежду. Это было кстати. Трандуилу теперь не было никакого дела ни до того, что на нем надето, ни до собственной внешности, ни до волос, раньше убираемых в сложную аккуратную прическу с узкой косичкой. Совсем не шедшую к нему коричнево-серую мантию и длинный кафтан на него надели сразу после приезда, да так и не меняли с тех пор: неудивительно, что у слепого царя он был весь в пятнах от пролитого питья или неудачных падений. Леголас порылся немного в стенном шкафу. Бордовый длинный плащ был, пожалуй, слишком праздничным. Поколебавшись, он выбрал отцу одежды золотисто-зеленоватого цвета, как у себя самого, и спустился вниз. Повел Трандуила под руку по ступеням, описывая, куда они идут, чтобы тот запомнил путь. — Сейчас десять ступеней вниз, а потом направо. Шагов пятьдесят. Ты не ошибешься. Так... Дверь налево и снова ступени вниз. До самого конца... Вот мы и пришли. Перед ними открылось низкое сводчатое помещение. Тоже полутемное. А до Трандуила донеслось журчание ручья и запах проточной воды. Он неуверенно замер на пороге; вода словно плескалась у самых ног. Затем принялся раздеваться. Сбросил на пол плащ, снял верхние одежды и нижнюю рубашку, сунул наугад в руки Леголасу и осторожно шагнул вперед, на прохладные влажные камни. Сын снова подал ему руку, подбодрив. — Ещё шаг вперед. Ты у самого края. Ступи вниз: тут неглубоко, меньше, чем по колено. Давай, не бойся. Трандуил дотронулся носком ноги до воды и спустился вниз. Холодная, но так умиротворенно журчавшая, она приняла его, мягко обмывая ноги. Он прошел пару шагов вперед. Леголас оставался на берегу, в поисках мыла и щетки, наконец нашел, поднял глаза на отца... Тот казался всё тем же — кроме расслабленной осанки и красноватого пятна от ожога. На теле не видно было ни единого серьезного шрама: мелкие царапины после боя давно зажили, а серьезных порезов и не было. Зато виднелось множество темно-синих и фиолетовых синяков на бедрах, и Леголас только сейчас понял, что отец всё же пытался исследовать замок и окрестности в одиночку. Кто знает, сколько раз он падал, натыкался на острые углы и оступался на лестницах? Гордость наверняка мешала ему просить слуг водить себя за руку, как младенца, везде и всюду, и кормить с ложки. Неудивительно, что он отказался в конце концов от затеи выходить за пределы главного зала и собственной опочивальни. Сейчас Трандуил тоже, видно, наткнулся на течение и поспешно вернулся, боясь забрести чересчур далеко. Он протянул руки к сыну. — Листик, ты здесь? — Я тут. — Поможешь мне? Леголас вздохнул, но послушно взбил пену и намылил щетку. Взял отца, стоявшего перед ним в воде, за плечо, сильными движениями прошелся по спине, смывая старую грязь и пот, затем попросил повернуться передом, намылил грудь и плечи, спустился к животу... Трандуилу, как видно, не нравились его движения, и он перехватывал его ладонь, направляя, куда хотел. — Оставь щетку. Он взял его за запястье и заставил пройтись массирующими движениями ниже пояса, затем и вовсе положил ладонь на промежность. Леголас от стыда отдернул руку, но тот улыбался, как ни в чем не бывало. Попытки направить его руку не туда, впрочем, оставил. Принц смешался, не зная, как реагировать, затем решил, что тот либо неумно шутит, либо просто все ещё пьян, и приказал: — Намочи голову, я вымою твои волосы. Они опустились вниз: Трандуил окунулся с головой, вынырнув ко краю купальни, а Леголас сел рядом, опираясь на край каменного бассейна, и намылил светлые золотистые пряди, остатки прежней роскоши красавца-сына Орофера. Пожалуй, в эту секунду он и впрямь искренне любовался отцом. Как тот был строен, высок и красиво сложен! Прекраснейший из всех известных ему синдар. Простоватые черты собственного лица и небольшой рост напоминали принцу о не слишком высоком происхождении его лесной матери. Он считал себя простым воином, а Трандуил определенно был создан для того, чтобы царствовать — неудивительно, что сейчас чувствовал себя отверженным и забытым всеми. Леголас задумчиво перебирал одну прядь за другой, вынимая мелкий сор и распрямляя спутавшиеся пряди, а Трандуил смирно лежал, подчиняясь; но длилось это не долго. Сперва он начал вновь перехватывать его руки своими, мешая мытью. Затем взял ладонь в свою. — Не хочешь ли спуститься пониже? И мне, и тебе будет удобнее. — Пониже? Вопрос был лишним. Через мгновение Трандуил дернул его, и Леголас, теряя равновесие, упал вниз головой в воду рядом с отцом. Но тут же вынырнул, отфыркиваясь от попавшей в нос воды. Сделай это кто иной (кроме девицы Тауриэль, пожалуй), Леголас кинулся бы на шутника, как лев, — да он и был взбешен, как лев, но на покалеченного отца не давали наброситься сострадание перед его слабостью и сыновняя почтительность. — Ты лишился не только глаз, но и разума? А если бы я упал на камни? — Что случилось? Тебе не нравится? — Я прикажу мыть тебя двум старшим стражам, — в тон ему зло прошептал принц, — чтобы ты больше не позволял себе подобного. Трандуил расхохотался, но за этим смехом слышалась странная жалобность. Они выбрались из воды мокрые до кончиков волос. Леголасу пришлось раздеться и накинуть мантию Трандуила: одежда вымокла насквозь, оставалось радоваться, что отец всё равно ничего не видит. В порядке мести он не держал его за руку на обратном пути, лишь изредка подталкивая в спину там, где нечего было бояться. Отец все равно пару раз упал, запнувшись на ровном месте о полы одежды, и Леголасу, конечно, снова стало его жаль, но он уже твердо решил для себя не потакать больше его капризам и быть тверже.