Не вижу зла

— Я не собираюсь быть твоей служанкой во веки веков! Того, что случилось с тобой, не пожелал бы никому, но как можно бросить все и спокойно лечь, ожидая смерти? Ты был моей путеводной звездой, ада. — А сейчас она упала в твоих глазах? — усмехнулся Трандуил. — А сейчас я надеюсь, что она не погаснет навеки! Посмотри на себя, ты стал похож на тень! — Мне не за что более держаться в этом мире. Тем более, когда я стал противен родному сыну... Когда он скрылся от меня! — Не говори так! — Леголас взял его узкую прохладную ладонь в свою, крепкую и тёплую, поглаживая неосознанно витиеватые перстни на пальцах. — Ты для меня дороже света Амана. Оттого мне особенно горько видеть то, как ты разрушаешь себя. — Просто прими это и смирись. Я слишком устал, — откинулся на изголовье кровати он. — Могу отречься в твою пользу. Безразлично. — И не подумаю! — повысил голос принц. — Тебе, как видно, нужен контроль и мое постоянное присутствие... — Нет! — Не перебивай. Тебе требуется контроль и распорядок — пусть ты не согласен, я это вижу. Ты сам неосознанно хочешь их. Но... Потакать твоим слабостям — уволь. Трандуил казался слишком утомленным столь долгожданным и внезапным визитом сына, а сильнее того — спором на повышенных тонах. Глаза его были устало полуприкрыты. — Какие строгости, — сказал негромко и со снисходительной улыбкой он. — Такой взрослый, такой выросший, прямой и честный... Отрадно видеть! Жаль, что я не могу. Он притянул его руку, заставив провести по своему лицу, потом коснулся тыльной стороны своими тонкими губами — и Леголас не решился отдернуть ее. Из правого, почти уцелевшего глаза выкатилась слеза — свидетельство слабости, а может, просто желания спать. Принц отстранился, когда понял, что отец не собирается прекращать поцелуй. — Ты всегда можешь продолжать жалеть себя дальше. — Просто выйди из моей спальни, будь добр. Леголас раздраженно хлопнул дверью и вышел прочь, но через полминуты решил вернуться — однако отец уже дремал. Он приобнял его и осторожно устроил ослабевшее тело отца на постели, уложив и укрыв потеплее, после чего тихо вышел из спальни. Он не рассказал ему основного своего решения — после короткого совета с придворными Зеленолесье перешло под негласный протекторат принца. Может, это было и к лучшему: каждый из них понимал, что владыка не в ответе за себя; его устами говорила болезнь, не он сам. Но зрелище, откровенно говоря, было самое удручающее. До сих пор Леголас надеялся, что отец образумится, возьмёт себя в руки и прекратит предаваться пессимизму, но нет. Ничто не наладилось само по себе, к большому его разочарованию. Не стали внимательны и расторопны слуги — только обленились еще больше, не взяли на себя ответственность старшие лорды и советники, предпочитая проводить время за охотой и поиском собственных выгод. И Трандуил сам не нашёл в себе мужества вернуться к прежней жизни, пусть и с погасшим навеки светом солнца и скрывшимися контурами вещей. "А тут ещё и я покинул его, — подумал принц. — Последняя опора, единственный, кого он привык держать за руку". Да, все оказалось серьезнее. Тем сильнее был повод для действий. Конечно, Леголас был неопытен и не вполне представлял, как ещё можно помочь отцу, но уверенность молодости давала силы действовать дальше. Он пообещал себе быть твёрдым. К ужину Трандуил пробудился: когда Леголас вошёл к нему в ранний вечерний час, он стоял у окна, опираясь на подоконник, одетый в одну нижнюю сорочку. Он прислушивался к переговорам младших слуг внизу, во дворе, высокий, цветом кожи почти сливавшийся с серо-белой тканью, похожий на призрак. Даже венца из цветущих ветвей не было: тот лежал поодаль, на ненужном теперь столике вместе с мечом и другим венцом, серебряным, с сапфиром. Леголас подошёл туда, дотронувшись до прохладного металла, и Трандуил быстро обернулся: слух его развился ещё сильнее даже относительно и без того чутких эльфийских ушей. — Ты пришёл? Можешь даже примерить. Что там, можешь надеть и более не снимать. — Ты невозможен. Оденься как подобает, выйди к ужину за общий стол. — У меня встать-то сил нет. — Ты всё же как-то стоишь. — Стоять — одно, а сидеть целый час и выслушивать всякий... — Трандуил осекся. — Впрочем, может, ты и прав, — это всё только лень и распущенность. Отец его с трудом отстранился, пошатнувшись, и почти упал на кровать — благо та стояла почти за спиной. — Тогда вставай. — Нет желания. И разницы никакой нет тоже... Завтра. Стаскивать его с постели силой не улыбалось, тем более, что тот наверняка стал бы сопротивляться. — Учти, что завтра я не потерплю отлагательств. Какой ты пример подаешь всем вокруг? Отчаиваться, всё бросать? — Сил нет, какой ты правильный, — пробормотал Трандуил, отвернувшись к стене. — Пойди прочь. — Тогда я несу ужин сюда. Отец равнодушно повел одним плечом, — мол, делай что хочешь. — И ты не будешь отказываться! Тишина была ему ответом. На подносе лежало всё то же, что и обычно: порезанные на дольки яблоки, овощи, мясо, вино в тёмной бутылке, с которой едва удосужились смахнуть пыль. — Вы забыли вилку. — Его Величество всё равно сбросит всё на пол. Нет смысла. Эльфа-слугу захотелось ударить, но Леголас сдержался, убедив себя, что не так должен бы вести себя мудрый правитель. Глаза, очевидно, всё же выдали его злым сверканием, и молодой слуга поспешил оправдаться. Нет, Владыка никогда ею не пользовался. Вы и сами, принц, приказывали одно время не давать ему ничего острого: ни ножа, ни вилки. И даже кинжал попросили отобрать. Помните? Как же, он вспомнил. Опасения, что отец лишит себя жизни, были у него и сейчас, но сейчас стало... Стало... Неужели ему стало всё равно? Потому что он устал от него? Это было не самое приятное. Так можно было убедить себя и в том, что каждый имеет право на теневую сторону... И много в чем ещё. И всё это были происки врага, Моргота, следствия того зла, что впустил он в этот мир. Но всё же, до какой степени имеет он право пойти на хитрость и на уступки слабостям отца? Он вернулся, убедив себя в том, что следует высокой цели: вернуть Трандуилу интерес и желание жить. Известно, куда заводит дорога, вымощенная благими намерениями, но ему это ещё предстояло открыть. — Поднимайся. Трандуил услышал стук тяжелого подноса. Кажется, сын был настроен решительно. И он, несмотря на всю эйфорию от его возвращения, не мог с точностью сказать, рад он этому или нет. Можно было изображать обиду долго, ещё дольше — решать, уйти ли навсегда, но уйти ему, кажется, никто бы не помешал? Он с неохотой приподнялся и распрямился, устраиваясь на краю. — Сядь, будь добр. И ешь сам. Леголас направил его руку к подносу, давая дотронуться до всего и объясняя. Судя по звуку, открыл даже бутылку. Он протянул руку вперед наугад, наткнувшись на одежду сына. От тела, даже под плотной одеждой, исходило тепло. Рука поднялась выше, поднялась по гладким волосам, коснулась лица. Пальцы дотронулись до кожи, обвели контур, скользнули и по глазам, и по губам. — Так давно не видел тебя, сокровище моё. Какой ты сейчас? — Всё тот же, ада. Ничуть не вырос. — Ну, как же? Вырос настолько, что приказываешь отцу. Ты, кстати, обещал даже, что будешь ласков со мной взамен, если я стану вести себя как полагается. Что же? Где мой приз? Стол с грохотом и дребезжанием посуды был переставлен в сторону, и Трандуил, привстав, притянул его к себе. — Но ты и не думал браться за ум! — Пожалуй, я возьму его пораньше... Сам. Вопрос смутил принца. Игривый тон и подтекст говорили о том, чего он никогда не рискнул бы и предположить... Раньше отец не казался склонным к нежностям, но кто знает, как он удовлетворял плотские желания до того, как потерял зрение? Раньше принц с негодованием отвергал чужие слова о том, что Трандуил неспроста любит подолгу пропадать в лесу и проводить время за охотой или поездками в Дейл. Но теперь был готов поверить, что тот мог улучать время, чтобы сойтись там с девицами из числа смертных, например, ведь строгие нравы эльфов не позволили бы ему жениться вновь, а мыслимо ли столько лет жить в одиночестве? Или ещё хуже... Конечно, ранее власть Орофера сдерживала его, а теперь? Теперь они остались вдвоем, и он не мог даже покинуть лес: всем стало бы известно о том, что царь эльфов слеп. Леголас почувствовал укол жалости. Отец обнял его, привстав, и прижался лицом к груди, тем самым обожженным местом, хотя Леголас так боялся раньше, что оно всё ещё болит, — и тихо вздохнул. Сын обнял его в ответ, поглаживая несмело по спине: сквозь тонкую полупрозрачную ткань можно было потрогать каждый позвонок. Трандуил с прерывистым вздохом отстранился и встал прямо, потянувшись к его лицу. Руки легли ему на плечи, губы коснулись щеки, и Леголас почувствовал осторожный поцелуй, а затем ещё и ещё один. В один момент губы отца коснулись его собственных — сперва робкие, затем всё более требовательные движения горячих, мягких покрасневших губ, — и это было так странно и непривычно, что хотелось оттолкнуть его, чтобы это прекратилось. — Не надо, отец. Мыслимо ли... — Но ты и сам предлагал мне близость в качестве поощрения, разве нет? — Я надеялся, что ты осознаешь, насколько дикой вещи хочешь! — Но всё же допускал её возможность. — Ты пожалеешь о ней, я боюсь. — Я вызываю у тебя отвращение и страх. Прискорбно. — Нет же! Ты всегда казался таким возвышенным и наполненным света, холодным и далеким, как свет звёзд, что я не могу поверить, что ты желаешь снизойти ко мне. Трандуил сделал шаг назад и потянул его в постель. — Спустимся вниз, ада. Я боюсь, что слуги услышат или заглянут в неподходящий момент, а там, внизу, всегда журчит вода. Они отправились вниз по винтовой лестнице. В купальне казалось теплее. Сразу казались неуместными и легкая кожаная рубаха на принце, и плащ. Леголас разделся почти полностью. Трандуил снял сорочку, под которой не было ничего, и встал неуверенно, высокий, стройный, даже слишком. Прислушался, обернувшись вполоборота, не желая выспрашивать или просить подать ему руку. Впрочем, по звуку найти воду было несложно. Шагнул вперед, дотронувшись воды, и спустился. Постоял немного, привыкая. Нырнул с головой, и только длинные светлые волосы, извиваясь, виднелись над поверхностью воды, указывая, в какую сторону владыка двигался. Продолжалось омовение недолго, и вскоре Трандуил вернулся к сыну, подплыв точно к тому месту, где он сидел, наблюдая до сих пор. — Спустись ко мне и ты. Сын спрыгнул вниз, обдав его брызгами до верха: видно, не желал, чтоб его стаскивали силой, как в прошлый раз. Проплыл несколько метров, смывая пыль, но вскоре Трандуил догнал его, обнимая. Ладонь гладила его грудь, упругие мышцы, рискуя опуститься ниже... Леголас обнял его в ответ: под тонкой белой кожей виднелись голубоватые прожилки вен, сильно выступали ключицы, чуть слабее — ребра. — Страшно даже смотреть, до чего ты себя довел, а ты предлагаешь близость. — Недавно ты расточал комплименты моей возвышенной красе, а теперь не хочешь и дотронуться? — Я и сейчас могу их повторить! Ты прекрасен, как восход солнца, как сад, полный роз, как весна в пору цветения, даже зовут тебя точно так же. — Но это всё слова. — Нет же! Я боюсь сделать тебе больно... Боюсь, что ты пожалеешь обо всём. — Не пожалею. Трандуил прижался к нему в глубоком поцелуе, утягивая к себе, в воду. Они вынырнули, отфыркиваясь от воды. — Я не русалка, чтобы ловить тебя под водой. В воде неудобно. Они добрались до края каменной чаши, и Трандуил оперся о ее край, притягивая сына к себе. Ладонь коснулась его промежности, обхватывая член, ещё не слишком смело стоявший. Уверенные и сильные движения, такие медленные и совсем непохожие на его собственные (хотя Леголас ни за что не сознался бы в этом), заставили бы возбудиться даже против воли. Он машинально толкался вперед, а руки отца умело доводили его чуть ли не до разрядки, то с силой сжимая ствол у основания, то скользя по всей длине; другая ладонь сжимала яички, и принц не мог бы не признать, что ни одна из дев, человеческих или эльфийских, не смогла бы так досконально знать его слабые стороны и то, как он хотел бы, чтоб его ласкали. Трандуил умел довести до стона наслаждения, так, что он хотел уже кончить, — но тут же прервался, прижимаясь к нему телом. Леголас заставил его развернуться спиной, осмотрелся вокруг... — Всё же удачно, что мы решились спуститься сюда, — размышляя вслух, заметил он. — Здесь есть хотя бы розовое масло. Или ты предпочитаешь жасминовое? Забота сына заставила владыку улыбнуться. — Может, оно не понадобится? — Что? Я у тебя не первый? В голосе сына послышался холод, чуть ли не угроза. Трандуил повернулся к нему обратно, улыбаясь. — Не желаешь делить отца с кем-то ещё? — Не выпущу тебя из дворца более. Никуда, — прошептал распаленный страстью сын. Масло вылилось из флакона на его ладонь почти полностью. Трандуил закинул ногу ему на бедро, приподнимаясь над поверхностью воды и давая себя смазать.. Сын огладил его по спине, затем скользнул рукой вниз, изучая. Пальцы дотронулись до его входа, массируя и растягивая изнутри. Трандуил опустил голову ему на плечо, тихо стонал от удовольствия и нетерпения. — Давай же, давай скорей. Но он очень быстро пожалел о том, что торопил сына. Тот развернул его спиной, заставил выгнуться к себе навстречу, крепко прижал к себе и вошел: резко, почти одним движением, заставляя вскрикнуть от боли. Инстинктивно захотелось вырваться, но объятия были слишком крепкими. Леголас подождал немного, давая к себе привыкнуть. Толчки были медленными, растягивающими Трандуила до предела, болезненными и желанными. Вскоре он готов был как можно сильнее подаваться навстречу сыну, чтобы только блаженство длилось дольше. Он сжал рукой собственный член и понял, что не продержится долго. Движения сына становились все более резкими, сильными и быстрыми, заставляя вскрикивать иной раз, но он не давал отцу отстраниться. Кончили они почти одновременно: Трандуил первым, чувствуя слабость в ногах и радуясь, что вода удержала бы его в случае чего, если пальцы соскользнут с камня. Затем и Леголас, прижав его к себе, не отпуская, и Трандуил мог чувствовать, как разливается внутри его семя. Через несколько минут они, обмывшись повторно, выбрались на берег и неспешно оделись. Трандуил с тихим смехом облокотился на его плечо. — Ноги подгибаются от счастья. Леголас снисходительно покачал головой. — Отнести тебя наверх? И, не дожидаясь ответа, сын подхватил его на руки и понес наверх. — Владыке стало дурно во время купания, — пояснил с непроницаемым лицом он эльфу-слуге, встретившемуся им по пути в коридоре. Трандуил, отвернувшись, фыркнул, затем счел за лучшее замаскировать смех за кашлем. Этой ночью он остался с ним, но утро принесло с собой холод, и, проведя ладонью по остывшим простыням рядом с собой, он понял, что сын оставил его. Трандуил вскочил, прислушиваясь. В спальне было пусто. Так же, как и во дворце, — ну, слуг он не считал. Сын уехал. хотелось взвыть от горя. Леголас рассчитывал, что отец останется во дворце и не станет долго переживать о новой разлуке, ведь сам накануне обещал ему, что она будет короткой. В конце концов, Трандуил казался почти оправившимся и смирившимся со своей участью — но нет. Едва услышав стук копыт и скрип отворенных ворот, он порывисто бросился вслед: слишком боялся новой долгой разлуки, того, что теперь сын станет сознательно избегать его после близости между ними. Он опрометью кинулся вслед, выбежал светлой тенью за ворота... Кажется, сын ускакал на рассвете верхом, а значит, вынужден был придерживаться тропы, но это уже не имело значения, и Трандуил был готов преследовать его и сквозь самую глухую чащобу. Но тягаться с ним в скорости оказалось бессмысленным: тихий стук утих и был недоступен даже чутким его ушам. Зима уже покинула лес, и солнце пригревало опушки и прогалины, но под сенью деревьев лежал еще снег, а свежий ветер быстро отрезвил его. Очередной порыв стал казаться нелепым. Как всегда. Тем более, что узкая эльфийская тропа начала двоиться. Он выбрал путь вправо, который враз стал сильно уже. Разумным было бы вернуться, тем более что первое время он слышал ещё позади крики слуг, но те, видимо, решили не преследовать владыку, опасаясь его гнева или думая, что он уже в состоянии отвечать за свои действия. Но когда он решил, что пойти обратно и впрямь неплохая мысль, нога вдруг неудачно подвернулась, скользнув по выступившему из земли толстому узловатому корню какого-то дерева, и в следующее же мгновение он понял, что падает — и падает отчего-то глубоко вниз, в овраг. Ветки больно хлестнули по лицу, царапали ладони, ищущие, за что ухватиться. Вслед за этим последовал удар об землю — и темнота. Обморок длился совсем недолго, — так, по крайней мере, хотелось ему думать. Иначе тело бы затекло, а наступившая ночь принесла бы с собой холод; на сухую прошлогоднюю листву под руками и на волосы выпала бы роса... Но этого не было. Даже птицы пели все так же. Правда, болело плечо и висок, и подвернутая нога, но это были мелочи. Основная проблема обнаружилась, когда он попытался выбраться из оврага обратно, насколько запомнил направление — но тропы там не оказалось.