Нарисуй мне август

      — Дима. Новиков. К тебе пришли.       Димка спускается на первый этаж. Там, в нетерпении разглядывая стенды, прогуливается Гриша Суриков, нервно перекладывая из одной руки в другую пакет с апельсинами.       Димка подходит к дежурному, спрашивает:       — На улицу можно выйти?       Дежурный кивает:       — Да, доктор подписал разрешение.       Гриша протягивает руку для рукопожатия, Димка кивает на пакет:       — Зачем столько?       Суриков смущённо фыркает:       — Ну, в больницу же положено с апельсинами.       Димка смеётся:       — Так то же в нормальную больницу, мне столько не надо.       Ребята выходят во двор. Гриша, прерывая неловкое молчание, спрашивает:       — Когда откидываешься?       — В конце недели выпишут.       — Тебе Света привет передавала.       Димка хмыкает:       — Привет — это, конечно же, очень важно.       — Она просила не обижаться на неё.       — Передай ей, что я всё понимаю. Пусть не парится на эту тему.       Димка совсем не удивлён, что хорошая девушка Света Михайлова, узнав, что её парень попал в психиатрическую больницу, тут же решила прекратить их отношения. Было ли это её добровольное желание или навязанное родителями — это уже и не важно. В любом случае, Димка и сам признавал это, он был не самой лучшей кандидатурой, с кем Света могла бы построить счастливую дальнейшую жизнь.       Вопрос Гриши выводит его из состояния лёгкой задумчивости:       — Ты подумал о том, чтобы записаться в «Коловрат»?       — Нет.       — Димыч, — голос Гриши становится более настойчивым, — ты не понимаешь, что Громов от тебя не отвяжется? Если ты не хочешь идти в секцию, тогда надо написать заявление в полицию.       — Отличная идея. Ты представляешь реакцию моей матери, если я её опозорю на весь город таким заявлением?       — Но нельзя же просто молчать, — Суриков в раздражении бьёт кулаком по деревянным перекладинам скамьи. — Ты что, будешь тупо сидеть и ждать, пока Громов получит, что хочет? А он получит, можешь в этом не сомневаться. И где тогда ты окажешься? И в каком состоянии? Ты об этом совсем не думаешь?       — Я только об этом и думаю, Гриша, — устало опускает плечи Димка. — Что я могу сделать? Я ничего не могу. Кстати, мать сказала, что в общаге я больше жить не буду, так что можешь подыскивать себе нового соседа.       — Димыч, я в шоке. Твоя мать не в курсе, что ты совершеннолетний?       — Ей плевать на это. Я не знаю, что мне делать. Но долго так я не выдержу. Может, сразу сказать доктору, чтобы мою палату не прибирали, через пару дней я опять тут буду, — горько усмехается Димка.       — Слушай, если я чем-то могу помочь, ты скажи, — Гриша встаёт, чтобы попрощаться.       Димка обречённо машет рукой:       — Да справлюсь как-нибудь.       — Ну ладно, увидимся.       Димка снова присаживается на скамейку, глядя в спину удаляющемуся Сурикову, и зябко прячет руки в карманы толстовки.       Он не торопится возвращаться в больничную палату, на улице так хорошо, и если закрыть глаза, то можно представить, что ты где-нибудь в парке или сквере беззаботно наслаждаешься последними летними деньками.       — Да мне всё равно, Игнат, что там между вами произошло, — Димка открывает глаза на знакомый голос. По асфальтированной дорожке по направлению к больнице идёт Богдан, сердито выговаривая кому-то в телефонную трубку. — Ты понимаешь, что я докричаться до неё не могу? Она не видит меня, не слышит. Она на меня не реагирует. На меня, Игнат! Короче, чтобы ты прямо сейчас был тут. Ты понял меня? Я договорился, тебя к ней пустят. Ты мне, главное, выведи её из этого состояния, дальше моя забота. Скажи ей всё, что она хочет услышать. Сделай это ради меня. Всё, я жду!       Богдан останавливается, заметив Димку, подмигивает ему:       — Привет.       — Привет, — несмело улыбается Димка.       — Скоро выписывают тебя, значит?       — Ну да.       — Куда ты после больницы?       Димка пожимает плечами:       — Домой. Куда же ещё.       — Ты с матерью живёшь?       Димка кивает.       — Какие у вас отношения? — вопросы Богдана напоминают допрос с пристрастием, но Димка всё же отвечает:       — Нормальные. Мама любит меня.       Богдан прищуривается:       — Так любит, что съела бы тебя или вообще не рожала, чтобы ты вечно сидел у неё в животе под её присмотром?       Димка неловко смеётся, слишком точно новый знакомый сформулировал и отразил в короткой фразе всю суть сложившейся ситуации.       — Она бьёт тебя? — неожиданный вопрос застигает врасплох и Димка, пытаясь согнать испуг с лица, очень быстро отвечает:       — Нет!       Богдан хмурится, вглядываясь в его лицо:       — Я понял. Прости, что расстроил тебя. Больше не будет таких вопросов. Мне надо было знать.       — Зачем? — Димка непонимающе смотрит на парня, а тот, что-то обдумывая, вновь опускает руку ему на голову:       — Не думай об этом, — и тут же меняет тему. — Ты что-нибудь нарисовал ещё?       Димка качает головой.       — А ты нарисуй, хорошо? Нарисуй что-нибудь для меня.       — Что нарисовать?       Богдан улыбается:       — Я могу хоть что попросить?       — Хоть что…       — Нарисуй мне август, — телефонный звонок отвлекает парня, он проводит рукой по спутанным волосам Димки, снова подмигивает ему. — Ещё увидимся, — и поднеся телефон к уху, идёт ко входу в больницу.

* * *

      — Дима, ты все вещи собрал? — мать суетливо перебирает нехитрые Димкины пожитки, пытаясь определить, всё ли на месте.       — Да что там собирать-то было, — вяло отмахивается Димка.       — Ну вот, сейчас приедем домой, я тебе пирожков напекла с яблоками, как ты любишь, — мать подталкивает Димку к воротам, чтобы тот шёл быстрее, а он всё оборачивается в надежде, что совершенно случайно из больницы выйдет Богдан, и он успеет помахать ему рукой на прощание.       — Ну что ты телишься, Дима, — мать начинает нервничать, но вдруг оживляется. — А знаешь, что я тебе купила?       Димка вопросительно смотрит на неё.       — Представляешь, есть такие часы, я по интернету их заказала, специально для детей. Их на руку надеваешь, и можно отследить, где человек находится, можно послушать, о чём он говорит. А снять их нельзя, они сразу сигнал посылают, что их сняли. Здорово, правда? — мать в детском восторге смотрит на сына, ожидая ответных эмоций.       Димка в ужасе смотрит на мать, не веря в то, что он только что услышал.       — Ты хочешь, чтобы я это носил?       — Ну конечно, — Нина Васильевна довольно кивает. — Я всегда буду знать, где ты и с кем.       Димка останавливается сразу же за воротами и, машинально поднеся руку к виску, говорит матери:       — Мама, ты больна.       Нина Васильевна замирает от неожиданного отпора всегда послушного сына.       — Что ты сказал? — тихо спрашивает она.       Димка повторяет:       — Ты больна, мама. Это тебя тут лечить надо.       — Это ты мне сейчас говоришь? — на всякий случай уточняет Нина Васильевна, наливаясь гневом.       Димка равнодушно смотрит в сторону дороги, где паркуется только что подъехавшая машина.       — Тут никого больше нет. Я это тебе говорю.       — Ах ты… — Нина Васильевна в ярости, что сын посмел сказать ей такие слова, заносит над головой руку, а Димка по привычке зажмуривает глаза.       Но вместо удара, он слышит грозное:       — Не сметь! — в изумлении поднимает веки и видит занесённую для удара руку матери в крепком захвате сжавшихся вокруг её запястья пальцев Богдана, появившегося как из ниоткуда. Боковым зрением Димка видит распахнутую дверь машины и понимает, что это он только что подъехал к больнице.       — Не сметь! — ещё раз повторяет Богдан, а Нина Васильевна, пытаясь сохранить лицо, шипит сквозь зубы.       — Ты кто такой? Ты по какому праву вмешиваешься? Я мать, а это мой ребёнок…       — Которого вы регулярно избиваете, и которого довели до такого состояния? — спрашивает Богдан.       — Это не твоё дело, — пытается высвободить руку Нина Васильевна.       — А вот тут вы ошибаетесь, это как раз моё дело. Я смотрю на этого мальчика и вижу на нём старые шрамы, я вижу, что у него был сломан нос, я вижу искривлённый палец на левой руке — его тоже ломали. На бойца уличной арены он у вас не похож. Вывода тут два: либо его регулярно избивают на улице, и тогда у меня к вам вопрос, почему вы не защитили своего ребёнка, либо же вы сами этим с удовольствием занимаетесь. А тут уже назревает дело о домашнем насилии и доведении до психического срыва. Мне продолжать?       Нина Васильевна с красными пятнами на щеках тяжело дышит и не может промолвить ни слова.       — Ты кто вообще такой? — наконец, удается ей выдавить из себя хоть что-то.       — А вот это уже правильный вопрос, — улыбается Богдан. — Я тот человек, который может наделать вам очень много важных неприятностей. И я бы не советовал проверять мои слова на деле. Дима, — поворачивается он к Димке, — я понимаю, что мы с тобой не так уж давно знакомы, но я хотел бы, чтобы сейчас ты поехал со мной. Поверь, мне можно доверять. А потом мы решим, что тебе делать дальше.       Димка кивает и идёт в сторону машины, Богдан, отпустив, наконец, руку Нины Васильевны, направляется следом.       В спину им несётся сдавленное:       — Я заявлю в полицию о похищении ребёнка.       — Ваш ребёнок совершеннолетний, — не оборачиваясь, отвечает ей Богдан. — Но вы попробуйте, вдруг получится.