Нарисуй мне август

      Димка просыпается в постели Богдана, и первые несколько секунд недоумённо смотрит вокруг, но потом, вспомнив, что произошло между ними минувшей ночью, сладко потягивается и улыбается. Как же хорошо ему было в жарких руках Богдана. Тело ещё помнит жадные прикосновения, кожа ещё отзывается памятью уверенных движений, всё вокруг, и даже сам Димка, кажется окутанным любимым запахом желанного тела.       Он заворачивается в одеяло и садится на кровати. Богдана в пределах видимости нет, но из кухни доносятся голоса, и он, прямо как и был, в одеяле до самых пят, шлёпает босыми пятками по паркету на звук разговора.       — Богдан, — голос Нинель Павловны сух и категоричен, — зачем ты потакаешь капризам ребёнка, который сам не знает, чего он хочет?       Димка замирает в коридоре, навострив уши и почти не дыша, вслушивается в разговор, который совсем не предназначен для его ушей.       — Ты можешь мне объяснить? — продолжает Нинель Павловна. — Я ведь не слепая и не выжившая из ума, чтобы не замечать, что творится у меня под носом.       — Не происходит ровным счётом ничего, — спокойным и каким-то безжизненным голосом отвечает Богдан.       — Дима очень хороший мальчик, — Нинель Павловна едва слышно вздыхает, — но у него такая перевёрнутая картина мира, и он так зависим от тебя. Ты не видишь, что ты для него идол, которому он готов поклоняться сутки напролёт. А ты вместо того, чтобы… — тут Нинель Павловна останавливается на полуслове, и глубоко вдохнув, спрашивает, — или ты тоже?       Богдан молчит. Димка слышит, как Нинель Павловна встаёт со своего места и начинает нервно ходить по кухне.       — Богдан, ты же понимаешь…       — Я понимаю, — отзывается тот.       — Ты должен это прекратить.       — Я знаю. Я обещаю тебе, что буду контролировать себя, по крайней мере, я постараюсь. Я сам полечу в Новосибирск, а пока меня не будет, может, всё само собой успокоится.       — Куда ты полетишь? — взъерошенный Димка стоит в дверях кухни в сползающем с плеч одеяле и расширенными от ужаса глазами смотрит, не отрываясь, на Богдана.       Тот залипает взглядом на голом плече Димки, худеньком и таком остром, что кажется, дотронься до него — и уколешься, переводит взгляд на выпирающую ключицу, сглатывает и повторяет внезапно охрипшим голосом:       — Мы открываем наш клуб в Новосибирске. Мне надо проконтролировать строительство и утрясти там кое-какие дела.       — Ты же говорил, что полетит или Захар, или Вадим, — голос Димки дрожит, а сам он чуть не плачет.       Богдан с усилием отводит взгляд от дрожащей руки Димки, судорожно сжимающей край одеяла на груди:       — Возникли проблемы, и лететь придётся именно мне.       — На сколько ты улетаешь? — уже обречённо спрашивает Димка.       — На пару недель, — успокаивающим тоном говорит Богдан и слабо улыбается.       — Понятно, — Димка разворачивается и идёт в свою комнату.       — Димочка, одевайся и иди завтракать, — несётся ему вслед голос Нинель Павловны.       Димка закрывает за собой дверь и опускается прямо на пол, опершись затылком на стену и закрыв глаза.       Такое радостное и полное надежд пробуждение обернулось глухим разочарованием, полным тоски и разлетевшихся вдребезги свадебных бокалов.       Димка кусает губы, чтобы сдержаться и не расплакаться. Нет, он не будет плакать, он больше никогда не будет плакать.       — Дима, — Богдан осторожно стучится, приоткрывает дверь, смотрит на Димку, сидящего на полу — такого маленького и несчастного, что хочется прижать его к груди и спрятать от всего мира. Богдан опускается рядом:       — Прости меня? — виновато говорит он.       Димка удивлённо поворачивает голову, а Богдан продолжает:       — Я не имел права трогать тебя. Я воспользовался твоим состоянием, мне очень стыдно за свою несдержанность, и что я оказался не лучше того же Громова, который портил тебе жизнь.       Димка смотрит на него немигающим взглядом, словно не верит тому, что сейчас слышит.       — Я должен был помочь тебе выкарабкаться из всего этого дерьма, а вместо этого я сам же утягиваю тебя ещё глубже. Но я ничего не могу с этим поделать, — тут Богдан поворачивается к нему, кладёт руку ему на плечо и гладит всей ладонью в сторону ключицы.       Димка всхлипывает, а Богдан уже прижимается губами к его виску и шепчет:       — Я не должен чувствовать то, что чувствую, это неправильно. Я должен всё это исправить. Поэтому я уеду, чтобы вернувшись, стать тебе старшим братом, как и должно было быть.       — А если я не хочу… не хочу, чтобы братом, — голос Димки прерывается и замирает где-то в глубине горла.       — Ты. Мне. Просто. Благодарен, — глухо говорит Богдан, встаёт и выходит из комнаты.       Димка смотрит на закрытую дверь, роняет голову в сложенные на коленях руки, сидит неподвижно, пока Нинель Павловна вторично не кричит ему из кухни, чтобы он шёл завтракать. Тогда он поднимается, быстро одевается и идёт сразу в прихожую, где уже Богдан накидывает на плечи куртку.       — Я в аэропорт, — говорит он, не глядя Димке в глаза. — Закину в универ тебя по дороге.       Димка усмехается:       — Я как-нибудь сам доберусь, не переживу, если ты опоздаешь на свой самолёт.       Трясясь в переполненном автобусе, он прижимается лбом к запотевшему стеклу, время от времени стукаясь им, когда автобус резко тормозит, но не отодвигается, отвлекая себя от мыслей, переполняющих его голову.       В универе время тянется со скоростью коматозного таракана, Димка даже не отслеживает, как одна пара сменяется другой, и он куда-то идёт в потоке других студентов, что-то пишет и что-то говорит невпопад. Ему всё равно, что происходит сейчас вокруг него, потому что важно только одно — в его мире наступила полярная ночь на несколько недель, а ему самому хочется упасть лицом в землю и не поднимать головы, пока солнце вновь не взойдёт.       — Димыч, — он вздрагивает, когда Суриков чуть ли не вырывает ему плечо из сустава. — Выйди на связь, где ты летаешь сегодня? Я тебя зову-зову, а ты словно вышел из комнаты в путешествие по другим мирам.       Димка непонимающе смотрит на Гришу, а тот продолжает:       — Знаешь, кого я сегодня видел?       Димка пожимает плечами: кого там сегодня видел Суриков ему по одному месту, да хоть самого Одина со всеми присными.       — Какой ты скучный сегодня, — недовольно кривится Гриша, но всё же заканчивает: — Короче, я видел Громова.       — Какая великая радость с тобой приключилась, — саркастически роняет Димка. — И как ты выжил после такого счастья?       — Нормально я выжил, — фыркает Суриков. — А он, между прочим, про тебя спрашивал.       — В смысле — спрашивал? — недоумённо хмурится Димка.       — Ну, в прямом. Спрашивал, как у тебя дела. Номер твой просил.       — Ты дал? — хмурится Димка.       — Что я, дурак, что ли? — Гриша ухмыляется. — Нет, конечно. Поэтому он попросил меня передать тебе это.       Суриков протягивает Димке сложенный вдвое лист. Тот скептически смотрит на него, разворачивает. На белой линованной бумаге написан номер и всего одна фраза: «Позвони мне, пожалуйста».       Димка непонимающе смотрит на лист, потом на Гришу. Тот с каким-то детским восторгом вглядывается в его лицо, ожидая реакции на эту неожиданную ситуацию.       — Что ему надо? — вот чего-чего, а такого поворота Димка не мог предположить ни в одном варианте развития событий. Что задумал Громов, даже предположить нереально. А Димка так надеялся, что он, напуганный угрозой Богдана, совсем исчезнет из его жизни.       — Понятия не имею, но вёл он себя очень странно, — Гриша хмыкает. — Совсем на него не похоже. Он как человек себя вёл, а не как заносчивое говно. Так непривычно.       — Понятно, — тянет задумчиво Димка, хотя по факту вообще ничего не понятно, да и разбираться ему в этом совсем неохота.       — Будешь звонить? — любопытство Гриши написано на его лице яркими неоновыми буквами, ему впору освещать какую-нибудь небольшую планету своим сиянием.       — Нахрен надо, — кривится Димка, комкая листок в кулаке. — Меня от одного воспоминания о нём тошнить начинает.       — Ну и правильно, — сразу теряет интерес к этой теме Гриша. — После универа на тренировку?       Димка кивает, куда же ещё ему. Там дом, там ставшие ему родными люди, которые просто приняли его, не спрашивая ничего, потому что не могли иначе. Только вот Богдана там сегодня нет, и не будет ещё какое-то время. Но Димка перетерпит эти пару недель, а потом он заставит его обсудить эту такую неоднозначную ситуацию между ними. Он докажет ему, что любит его не из чувства благодарности, а потому что не может по-другому.       В клубе, перекинувшись парой слов с ребятами, он идёт в сторону тренажёрного зала и натыкается на обсуждающих что-то между собой Риту и Марину.       — Странный такой был. Говорит, надо подумать о чём-то, — говорит задумчиво Рита, накручивая на палец прядь волос.       — Может, предложение наконец-то соберётся тебе сделать? — размышляет Марина.       — Да пора бы уже, — тут Рита замечает подошедшего Димку и приветливо улыбается. — Как мы теперь, котёночек, без Богдана так долго будем? Я вот на следующие выходные полечу к нему. Хочешь, и тебя как-нибудь потом возьму с собой?       — В смысле долго? — хмурится Димка.       — Ну как же, — Рита недоумевающе смотрит на него. — Он же на полгода уехал. Пока строительство закончат, пока персонал наберёт, пока с администрацией уладит. Котёночек, ты куда? — удивлённо восклицает она в спину быстро уходящему Димке.       Димка выскакивает на улицу и прижимается спиной к стене, пытаясь унять сбившееся дыхание. Сердце, готовое выскочить из груди, колотится в межреберье, а в голове злокачественными метастазами расползается всего одна мысль: «Он сбежал от меня, он просто взял и сбежал от меня».