***
Кагеяма раздраженно цыкнул и отвернулся. Хината за его спиной громко засопел — обиженно. — Да ладно, ребята, — Ячи обеспокоенно крутилась рядом, — это было не так плохо. Это было не просто «не так плохо» — это было почти отвратительно. Кагеяма давил растущую злость — они уже и так успели едва не подраться, играя вместе больше недели. Тогда рядом был Сугавара, и это остановило их, сейчас рядом была Ячи, и это тоже мешало им решить дело по-простому — кулаками. Но проблемы это не убрало: у них так ничего и не получилось. Менее трёх недель до окончания прослушиваний, а они не то, что мелодию не выбрали, они сыграть вместе нормально не могут, какие уж тут шансы? Свой выбор теперь казался слишком импульсивным; наверное, это всё из-за отчаяния, что тогда накрыло его, — решил Кагеяма, — иначе он вряд ли бы согласился на это. Но было поздно что-то отменять и рано сдаваться. Три недели — это месяц, это двадцать один день и без малого сотни попыток; это шанс, который упустить нельзя. Кагеяма посмотрел на Хинату, тот ответил упрямым взглядом. Та же уверенность и решительность, та же цель и стремление — в этом они были зеркальными отражениями друг друга, только в музыке, в жизни же две стороны одной медали. — Ещё раз, — сказал Хината, и Кагеяма просто кивнул, усаживаясь обратно за инструмент. Это не было концом.***
— Ты делаешь что-то неправильно, — сказал Кагеяма, и Хината опустил смычок, непонимающе склоняя голову к плечу. — С чего ты взял? — Звучит паршиво. — А, — протянул Хината, не скрывая насмешки, — спасибо, мне теперь всё ясно. Несмотря на шутку, выражение лица его не поменялось, он не улыбнулся. — Я не могу этого объяснить! — Эмоционально взмахнув руками, Тобио нахмурился. — Я не знаю теории игры на скрипки и не знаком даже с азами, но я слышу, что что-то звучит не так, как должно. Темп сбитый. Хината нахмурился. Он не понимал. Кагеяма чувствовал себя беспомощным: у них были слишком разные инструменты, он мог услышать ошибку в звучании, но не мог сказать, как её исправить. Не мог научить Хинату играть технически правильно. Работы у Сугавары добавилось из-за всеобщей подготовки к концерту, и пусть сейчас готовили только мелочи, это отнимало у него время, а оставшееся, которого было не так много, отбирать они не хотели. По Сугаваре и так было видно, как он нуждается в отдыхе. Поэтому опытного наставника они лишились. Хината помолчал, покрутил головой, а потом изрёк: — В следующий раз спросим Ячи, она лучше разбирается в этом. — Имеешь в виду, лучше тебя? — Кагеяма так и не услышал её игры, а потому судить не мог. — Она лучшая в нашей группе, — он словно хвалился, и этого хватило, чтобы убедить Тобио. Хината ни разу не хвалил себя, но нахваливал знакомых, и игру некоторых Кагеяма слышал: она была завораживающей.***
Через день, казалось бы, вечный дождь прекратился. Кагеяма лениво перебирал клавиши фортепиано, пока Хината выспрашивал какие-то советы у Ячи. Она выглядела одновременно и смущенной такой просьбой и очень польщенной. Музыка, плавно извлекаемая из инструмента, прекратилась, когда Хината обернулся к нему, недовольно хмуря брови. — Что? — Кагеяма не смог удержаться от вопроса, даже если подозревал, что ничего хорошего это не судит: Хинату было легче проигнорировать, чем выслушать. — Ты снова играешь так, как делал это раньше. — Хината даже поморщился при этих словах. — Так? — переспросил Тобио. — Это как? — Механически. Стало очень тихо. Ячи замерла, напряженная как струна, её взгляд бегал от одного к другому, и она даже не решалась смотреть на парней, внутренне ощущая, что это может привести к чему-то плохому. Она была похожа на кролика перед удавом, и Кагеяме на миг стало жалко её. С момента той знаменательной их встречи с Хинатой, ей приходилось быть рядом с ними двоими и всё время ожидать худшего: она боялась, что если они заспорят, то обязательно подерутся; она вздрагивала, когда они возмущались из-за промахов друг друга; ей было страшно, когда они были так серьезны как сейчас и казалось, что если не докажут своей точки зрения, то возьмутся делать это с помощью кулаков. Сложно ей было объяснить, что руки они побояться повредить и скорее о голову напарника что-то разобьют, чем тронут хоть пальцем. А может было и к лучшему, что она об этом не догадывалась. Но Кагеяма отвлёкся. Он прокрутил в голове слова Хинаты ещё раз, понимая смысл, но, даже не представляя как что-то исправить. Это был его привычный стиль игры. А теперь им предстояло это как-то исправить. — И как это исправить? — Кагеяма не стал спорить или подмечать удивительную «наблюдательность» напарника, он просто сделал то, что считал нужным — спросил. Эту его слабость подмечали не раз, сетовали на неё, но хоть бы кто сказал, как исправить, как научиться играть по-другому. — Ну, — Хината замялся, по-настоящему задумываясь над этим, но что-то подсказывало Кагеяме, что ответа он не даст. Это было знакомое чувство: он также чувствовал и слышал ошибки в игре Хинаты, но не мог сказать, как избавиться от них. Потому что привык делать правильно, с технической стороны, а Хината привык играть эмоционально, вкладывая всю душу — это было сродни инстинкта, и как объяснить его? Казалось, парень это понял. Он поднял на Кагеяму беспомощный, растерянный взгляд; недовольно поджал губы, выглядя подавленным. Подхватил скрипку, оставленную в стороне на время разговора с Ячи, и встал на прежнее место, где стоял, когда они играли дуэтом. — Давай со мной. — А на взгляд, ответил улыбаясь: — Слушай меня. Кагеяма раскрыл рот, собираясь сказать, не понимает. Но когда Хината начал играть, то он опусти пальцы на клавиши, следуя незамысловатому совету. Он слышал.***
Они поссорились через две недели после начала репетиций. Нервы у всех на пределе, до конца отбора не так много времени, а у них результата ноль. Кагеяма старался вкладывать больше усилий, но чувственнее от этого игра не становилась; когда он играл с Хинатой, было чуть лучше: он улавливал что-то, но нить быстро терялась. Он пытался осознать её, понять, как это происходит и за всеми размышлениями, он сбивался. Хината тогда опускал скрипку, смотрел с укором, но молчал. Они начинали сначала. Раз за разом, час за часом, они пытались. Ячи подбадривала их, прося не сдаваться. Но единственное, что из всего этого получил Кагеяма, была злость. Которую он вскоре яростно вложил в свою игру. При первых звуках, Ячи вздрогнула, Хината поморщился, сцепляя зубы. Позже он сказал, что это было ужасно, и пробирало скорее от ужаса, чем изумления. Кагеяме прекратил так играть. Он успокаивался, выравнивая дыхание, когда садился за инструмент, чтобы не повторять печального опыта. Хината подхватывал, словно музыкой говорил: «Иди за мной, я покажу как нужно». Но, несмотря на это, они никуда так и не пришли. Всё было плохо. Отсутствие позитивных результатов било сильно, выматывало. К тому моменту как Сугавара приходил спросить как у них дела, они едва не вцеплялись друг другу в глотки и разбегались по разным местам. Спроси кто, и Кагеяма бы сказал, что в этой ссоре было всё: крики, летающие предметы и взаимные обвинения. Было всё и не было в то же время ничего. Молчание преобладало между ними, а потом Кагеяма хлестко бросил слова о том, что и начинать не стоило, знал же изначально, что это бесполезно, и в ответ, в спину, получил такие же, ранящие слова, о собственной безразличности и не способности вложить чувства даже в простейшую мелодию. Их растаскивали в разные стороны под плач Ячи и успокаивающее бормотание Сугавары. У них не было даже храбрости взглянуть ему в глаза после этого. Они молча ушли, разошлись уже наверняка навсегда. Наверное, им не нужно было даже начинать это, не нужно было пытаться сделать невозможное, точно не вместе, лучше бы они ломались поодиночке. Тогда бы они точно не причинили никому боли.***
Никаких сил: ни физических, ни моральных Кагеяме не хватало, чтобы заставить себя посетить музыкальную школу. Стоило подумать о ней и вспоминалась ссора, переросшая в драку, и запомнившаяся моментами: плач Ячи и её просьбы прекратить, сконфуженный Сугавара, не находящий себе места и просто отчитывающий их, скорее по привычке и профессиональной нужде, чем по правде. Ему хотелось разобраться в происходящем, но он слишком был сбит с толку: вот в один момент его подопечные работали вместе, ежедневно тренируясь, а в следующий подрались, причин не объясняя. Кагеяме и хотелось бы прийти, чтобы элементарно попросить прощения, извиниться за то, что не смог оправдать никаких надежд, но стыд останавливал его и топил в безысходности. Всё было разрушено, последний путь закрыт, и всё его руками, его трудами. Ещё было страшно наткнуться на Хинату. Увидеть то, каким взглядом он будет на него смотреть, наверняка же по-волчьи, исподлобья, враждебно — что не удивительно после слов Кагеямы, которые он вообще посмел себе позволить произнести. Кагеяма знал, что говорит, вполне осознавал это, но ему не хватало времени, чтобы осознать, кому и при каких обстоятельствах он это говорит. Он говорил, что накипело. Вот только болело от одного, а вывалил он это на другого, невиновного человека. Это было в его духе, натворить проблем, сделать как можно больнее, а потом спрятаться, уйти в свою привычную защиту, в панцирь, чтобы не видеть и не слышать, не знать, как он умеет поступать при случае. Чтобы не сметь и на миг подумать, что то, что говорят вокруг, правда. Кагеяма раз за разом бил мячом о стену, ловил его, отскакивающий от стены, и понимал, что принцип возврата работает и в реальности явно не в его пользу. Он снова совершил ошибку.***
Признавать это было мучительно. Но следовало это наконец-то сделать и хоть на шаг, но продвинуться вперед. Он понимал, но решимости или сил от этого больше не становилось. Он думал: «Я могу» — и отчаянно тормозил за секунду до того самого шага, страх хватал его, возвращал в привычное состояние, и Кагеяма решал: «Ещё не время, потом завтра, через месяц, год, когда угодно, но не сейчас». И упускал на одну возможность больше, чем до этого. А потом, остановившись и осмотревшись, он думал: «Куда я продвинулся?» И стоя на месте, пожинал лишь горечь собственной несостоятельности, когда в мелодиях его не было и грамма эмоций, а потом он хандрил. Апатия накатывал неизбежно быстро, и не отпускала долго. Кагеяма барахтался и всё глубже увязал в болоте жалости к себе. Потом признавал, как он не идеален, как он плох в общении с людьми, как он вообще плох с ними; потом играл, в одиночестве, закрывшись в комнате, а потом неизменно возвращался в музыкальную школу, будто ничего не случалось, будто он никогда не брал курс на побег. Это был второй побег совершенный им при Сугавара; наверное, об этом он жалел больше всего. Вернуться так, словно ничего не было, уже не получилось бы, в этом было замешано намного больше людей, чем обычно, и не все они готовы были молчать или принять это так, как однажды смог Сугавара. Другие обстоятельства, другие люди, другая вина. Кагеяма должен был что-то изменить и исправить кое-какие ошибки, но констатация факта жизни лучше не делала, потому что-то всё ещё нужно было с чего-то начать. А первый шаг был всё таким же сложным и не ясным.***
Молчание затягивалось. Три дня полной тишины. Полторы недели до конца прослушиваний. Он всё также продолжал сидеть дома, отказываясь посещать музыкальную школу и пинал мяч, вместо того, чтобы касаться клавиш, извлекая мелодии. На вечер третьего дня ему позвонил Сугавара. С легким напряжением он поднимал трубку, боясь то ли услышать новость о своем исключении, то ли узнать о том, что сам Сугавара в нем глубоко разочарован. — Да? — Лучше исключение, чем разочарование этого человека. — Кагеяма-кун, ты не занят? Есть время поговорить?— А голос наставника всё такой же мягкий и полный позитива, словно он готов весь мир обнять, не глядя ни на чьи шипы. — Ничем. — Вспомнилось оставленное им фортепиано — Кагеяма поджал губы. — Конечно, есть. — Вот и хорошо. — Не хватало только видеть его, хотя Кагеяма и так был уверен, что в этот момент наставник порывался хлопнуть в ладоши, чтобы еще сильнее выразить собранность и скрытую радость от удачи. — Как ты? — Не смотря ни на что произошедшее, он всё ещё спрашивал именно о его самочувствии. Кагеяма бы соврал, если бы сказал, что всё отлично. — Всё нормально. — Но беспокоить Сугавару он не решился бы все равно. — Да? — И в голосе полно сомненья. Конечно же, это очевидно, что не в порядке, он скорее горло себе исполосует, чем спокойно будем играть и жить. — Когда ты вернешься к занятиям? А с этим всё было намного сложнее, потому что несмотря на то, что свою неправоту он осознал, как и понял, что извиниться нужно перед множеством людей — это не придало ему сил решиться на это. Было очень странно даже приблизиться к зданию школы. Ему казалось, увидь он только даже одного человека из этого списка, то точно или сгорит со стыда или умрет от страха. Поэтому ответ бы один, даже если он не нес в себе правды. Зато он включал всё, чего Кагеяма хотел избежать: беспокойства наставника и приближения дня, когда ему таки придется прийти в музыкальную школу и извиниться перед всеми. — Я не знаю. Не уверен. — Так точно всё хорошо? — вопрос звучал настойчивее. Будто Сугавара просил, наконец, раскрыться и сказать то, что он испытывал на самом деле. — Ты можешь рассказать мне это. — Я не готов вернуться сейчас. Ему нужно было сказать об этом хоть кому-нибудь. Держать всё в себе было сложно и довольно невыносимо. Да и нельзя было вечно тянуть с ответом, и даже как бы он не хотел беспокоить наставника, не сделал бы он это, умалчивая ответ? Наверное, это принесло бы даже больше проблем; для Кагеямы это воспринималось как недоверие, а он Сугаваре верил даже больше чем на сто процентов. Поэтому если он и мог сказать кому-нибудь правду, то это могла быть или его мать, или Сугавара — это были те люди, что могли его понять и помочь. Самые чуткие и добрые, словно сотканные из нежности и всех самых лучших человеческих качеств. Кагеяма таким не был, но к таким людям он тянулся. — Это из-за ссоры, да? — Да. Начало было положено чуть раньше, но спусковым механизмом стала именно ссора. Когда Кагеяма окончательно разочаровал сам себя, напугал ни в чем неповинную Ячи и сказал Хинате то, чего не должен был. И принес очередные неприятности Сугаваре: он ведь отвечал за Хинату, а из-за Кагеямы получал просто сплошную головную боль. Они сами попросили у него помощи, а ответили совсем подлым ударом под дых, когда этого меньше всего ожидалось — не специально, скорее, по глупой неосторожности, но это не снимало с них тяжкого груза вины; вина была их. Не одного Кагеямы или Хинаты, она была общей. И если что у них хорошо получалось сообща так это влипать в неприятности. Они бы стали победителями в подобном соревновании неудачников. Сугавара замолчал — Кагеяме нечего было сказать. Не говорить же, как рвёт изнутри, как в голове всё время да всплывает мысль о вине, несостоятельности и собственно упущенном времени. Да за такое время, как он потратил на игру на фортепиано, любой бы уже стал мастером, а он топтался на месте, словно слепой щенок, не видящий ни пути, ни спасительного света. А единственный проблеск надежды он, кажется, потерял. — Да это был… неприятный инцидент, — с неловкостью согласился Сугавара. Кагеяме хотелось засмеяться — это был не просто неприятный инцидент, это было так ужасно, что ему всё ещё стыдно вспоминать его подробности, чего с ним ранее не случалось. Ему хочется извиниться перед всеми, кто это видеть и пообещать, никогда не появляться в их жизни, потому что он ужасен. Не инцидент, а он сам, как человек. Ему жаль, что надежда имела место быть между ним и Хинатой, потому что отбирать её всегда болезненно. — Это было ещё хуже. Я… Мне не стоило пробовать, это плохо закончилось. Я сказал то, чего не должен был. — Со всеми такое бывает, Кагеяма-кун, — успокаивающе сказал Сугавара. — И я думаю, тебе всё же стоит возобновить занятия, время ещё есть. Не нужно сдаваться заранее. — Я не уверен, что смогу. — Попытайся, просто попробуй. Мне ждать тебя после выходных? — Да… Спасибо. Не то, чтобы он чувствовал себя более уверенным или полным сил после звонка Сугавары. Всё ещё нет. Он разбит внутренне и ощущает такую вялость, что если бы ему позволили, то он даже не поднимался бы с постели; но он пообещал, и обещание данное Сугаваре значит очень немало. Сам Сугавара значит для него очень многое. Поэтому Кагеяма заставляет себя встать утром, собрать сумку и после школы снова направиться в музыкальную школу. Когда утром он сказал матери, что снова задержится, потому что возобновляет занятия, она едва ли не светилась от радости. Иногда Кагеяма не хочет думать, скольким людям доставляет беспокойство своими выходками и как много страдают от его ужасного характера. Когда он начинает размышлять об этом, цифры так неутешительны, что хочется зарыться лицом в подушку и лежать, не думая, и желательно, чтобы кто-то смог похлопать его по спине и сказать, что не один он таков и это еще не самый его предел. Но, конечно же, он не даёт себе этого сделать. Он собирает остатки воли в кулак, позволяет стыду и вине затопить его, но не достаточно, чтобы утопить, и идёт в кабинет Сугавары. Ему срочно нужно извиниться. Он извиняется долго и повторяясь. У Сугавары не получается остановить его ни с первого, ни с пятого раза; он неловко машет руками, говорит, что это хорошо, что он понимает, что был неправ, но таких извинений не нужно, не передо мной. Кагеяма кивает: он знает. Они проясняют ещё пару моментов, прежде чем Кагеяма уходит. Сугавара один из тех, перед кем ему нужно извиниться. Он находит Ячи, когда большинство учащихся делает перерыв. А некоторые и вовсе, расходятся по домам. Кагеяма видит её возле автоматов с напитками, когда она уже собирается от них отходить. Когда она оборачивается, и почти сразу же замечает его, она замирает. Её взгляд это чистое удивление и доля напряжения; она замирает и, кажется, её тело каменеет; только пальцы сильнее сжимаются на баночках с автомата. Она — напряжена, потому что не знает, что ожидать или что делать. Она всего лишь девочка с другой группы, которой однажды не посчастливилось встретить Кагеяму. Кагеяме жаль. Ему действительно плохо оттого, что он так сильно подпортил ей жизнь, что внёс в неё столько раздора и не нужных слёз. И, как бы это ни было ужасно, он может только извиниться за всё это. Ничтожно мало, но это хоть что-то. Но — и это неожиданно — она отмирает первой. — Привет, Кагеяма-кун, — она поднимает робкий взгляд и, кажется, сама не знает, куда себя деть. Свободной рукой она мнёт подол юбки. Это всё ещё неловко и напряжённо, но явно зелёный свет для его извинений. — Привет, — и звучит правда не очень, потому, что пересекаться вне занятий, их с Хинатой, им не приходилось и рядом всегда был или Сугавара или Хината, и одни они не оставались. А ещё, кажется, каждый раз как Ячи оказывается рядом, он лажает и пугает её, притом, что в первый раз они даже не были знакомы и не то, чтобы ситуация сейчас была намного лучше — они просто знают друг друга, как ученики этой школы. Не друзья, не хорошие знакомые, те, кому случайно пришлось взаимодействовать, и то, недолго. Слов вдруг не находится. Он даже не знает, как лучше к ней обратиться. Но и молчать, задерживая её, недопустимо, поэтому Кагеяма очень быстро соображает, и ищет выход. Пусть и чувствует, как неловкость прошивает всё пространство вокруг них и сжимает его самого. Ячи, наверное, чувствует себя не лучше, и это мысль, внезапно придаёт ему сил. Достаточно портить её жизнь, которая по своему определению должна быть обязательно счастливой, потому что только такой она должна быть у таких светлых людей, как Ячи. — Я искал… тебя, — выходит скомкано и как-то неловко. Обращаться на ты неожиданно сложно, но на вы совсем-совсем странно, ещё хуже, если честно признаться. Из двух зол выбирай меньшее. — Правда? — Ячи удивлена, менее насторожена, но не полностью расслаблена. Заинтересована. — Зачем? — Я хотел извиниться. — Кагеяма прикусывает щеку изнутри, потому что это действительно слишком его смущает. Это оказывается намного более сложным, чем он предполагал. Его ладони настолько потеют, что первой реакцией есть желание вытереть их о штаны, но потом он вспоминает о происходящем и откладывает это на потом. Он точно не сделает этого при Ячи. — За… то, что произошло на последней репетиции, потому что мне не следовало делать этого и… я не должен бы так пугать тебя. Ему немного боязно поднять на неё глаза. Но он Кагеяма, и он должен сделать это. Он смотрит на неё и увиденное внезапно удивляет его. Ячи не выглядит сердитой, если уж говорить о том, как именно она выглядит то это что-то похожее на то, что она едва сдерживает улыбку. Она смотрит на него привычно доброжелательно и когда начинает говорить, легкий мягкий звук, похожий на приглушенный смешок, срывается с её губ. — На самом деле, — говорит она медленно, — ты не должен извиняться передо мной, Кагеяма-кун. — Она мягко щурит глаза, глядя на него. — Я не зла и не обижена на тебя, просто тогда… — голос дрогает на миг, словно она ясно представляет себе тот день и тот самый момент, — я испугалась. И не то, чтобы это твоя вина, — быстро добавляет она, даже немного не желая заставить его в этом усомниться. — Просто… на время я забыла, что вы можете так взаимодействовать. Всё хорошо, правда. И взгляд её теплый и убеждающий. — Но ведь… — Но Кагеяма считает себя виновным и от её слов, пусть и становится намного легче, всё внутри не утихает, что-то продолжает бушевать и это нельзя оставить без внимания. Есть ведь что-то ещё. И Ячи даёт ему ответ. — Вернее, мне кажется, ты должен извиниться вовсе не передо мной. И сверкает своими невозможно добрыми понимающими глазами. И Кагеяма понимает. Пусть и тяжело, со сковывающим ощущением внутри, он знает, что остался только еще один, вмешанный в это дело человек, которого он еще не встретил. — Я знаю, — говорит он уже вслух. — Я должен еще извиниться перед ним. Вернее, должен бы сделать это в первую очередь. И Ячи улыбается. — Ещё ничего не потеряно. Ты знаешь, где его найти. И Кагеяма действительно знает. Потому что он заранее спросил Сугавару об этом: не хотелось, чтобы встреча с Хинатой стала для него неожиданностью, к которой он не был бы подготовлен. Не хотелось столкнуться где-то в коридоре и, замерев, искренне недоумевать, как это он оказался перед ним. Будто бы Хината в музыкальной школе, где он занимался не первый год, был чем-то из ряда вон выходящим. Это Кагеяме хотелось бы так думать, но это не было правдой. И поэтому он был так неподготовлен к этому утром, что ему лучше было быть готовым к неожиданности или избегать её всеми силами. Что он и делал первую половину дня. Вполне удачно, кстати говоря. Или, если брать в расчет слова Ячи, вполне ожидаемо, что так и было, раз Хината, со следующего же дня после их ссоры, перестал шататься по коридорам, даже когда делал перерывы. Видимо, не один Кагеяма желал избежать встречи и оттягивать разговор так долго, чтобы они и вовсе прекратили в нём нуждаться. Кагеяма не знал, мог ли Хината на самом деле поступить так, но он сам, видимо, нет; шестеренки в его голове пусть первое время и крутились быстро и панически, через время начали успокаиваться и крутиться правильно. Ему требовалось всё исправить, даже если это будет дико стыдно и неловко. Как бы не дойти до еще одной ссоры. Поэтому он шел именно в ту аудиторию, где занимался Хината. Ячи, что обычно занималась вместе с ним, тактично удалилась, под предлогом того, что ей еще было, что-то уточнить у Сугавары. Кагеяма надеялся, что она не шла подстраховывать их и держаться наготове, ожидая новой ссоры, чтобы вовремя их разнять — но на самом деле он именно на это и наделся, потому что, ну мало ли, и лучше их кто-то остановит, прежде чем они натворят чего похуже словесных оскорблений. Поэтому он не спешил. На самом деле он плелся так, будто ходить для него уже было пыткой. Когда он понял, что так по-детски оттягивает довольно важный момент, то со злости прибавил ходу и уже через пару мгновений оказался около нужной двери. И все равно замер, снова. Это было тяжелее, чем он себе представлял. Кагеяма тяжело сглотнул, но всё же толкнул дверь. К черту сомнения. Он заметил его сразу, он вообще бросался в глаза при первом же взгляде направленном внутрь помещения. Его непривычно яркие волосы сами притягивали взгляд; Кагеяма и забыл уже, каково это ощущается. Но вот он не увидел его. Он стоял к Кагеяме спиной, смотрел в окно, не найдя лучшего способа занять себя как-то наедине. Но он услышал, как открылась дверь, потому его голос очень быстро зазвучал. — Ячи, чего ты так долго? Я уже успел подумать, что ты… — и он обернулся, тут же умолкнув. Кагеяме было не суждено узнать, что именно он там думал. Не сказать, что взгляд, направленный на него, был ненавидящим, скорее настороженным и неприветливым. Выжидающим. — Что ты здесь делаешь? — обратился он уже к Кагеяме. Начало было откровенно неплохим: ни криков, ни попыток уйти или выгнать его отсюда — Кагеяма считал это маленьким успехом. А потому смог не замереть, а ответить, быстро и честно. — Я… уже виделся с Ячи, — взгляд Хинаты стал ещё более напряженным, словно боялся, что Ячи была причинена боль, и Кагеяма постарался как можно быстрее его успокоить, — я решил извиниться перед ней первой, потому что нам случилось столкнуться в коридоре. А теперь пришла твоя очередь. То есть теперь я должен извиниться перед тобой, потому что последний раз был… Всё закончилось слишком плохо, я не должен был этого говорить, это была не твоя вина. Прости меня, я виноват. Кагеяма склонил в сожалении голову, стараясь никак не смотреть на Хинату. Это было отчасти мучительно и очень-очень стыдно. Стоило только вспомнить, что именно он успел наговорить, как лицо краснело, а голову хотелось спрятать не под подушкой, а зарыть в землю, как и всего себя вместе с ней. Но ничего не происходило. Было подозрительно тихо, будто он распинался перед своей собственной тенью. Кагеяма осторожно поднял голову. Хината по-прежнему смотрел на него настороженно, только во взгляде прибавилось удивления и он, кажется, старался подавить… улыбку?.. Кагеяма не был уверен, что определил всё правильно. Он всё ещё был плох в общении с людьми и поэтому не мог утверждать, что его наблюдения вверх точности. Да и с чего бы теперь Хинате улыбаться ему? Он же был так ужасен и ведь не так просто забыть всё сказанное. Точно выбросы воображения, не более. Но Хината заговорил. — То есть, ты хочешь сказать, что извиняешься? И уже извинился перед Ячи? Кагеяма настороженно кивнул. — Значит, сожалеешь? — Да. И тут — кто бы сказал Кагеяма не поверил бы, что такое вообще возможно после произошедшего — Хината расплылся в совершенно глупой широкой улыбке. Кагеяма моргнул — раз, другой — но видение не исчезло. Хината стоял перед ним и улыбался так, будто выиграл приз мирового масштаба. Хотелось по-глупому трусливо попятиться к выходу и сбежать, чтобы больше не разбираться ни в каких подтекстах и, сидя в комнате, заниматься такой всегда понятной ему музыкой. Но прежде чем он подался трусливому желанию, Хината заговорил и тем самым ответит на его немой вопрос: «что здесь происходит». — Ну… тогда я прощаю тебя. И как-то неловко почесал затылок, смущенно улыбаясь. Кагеяма замер. Недоуменно моргнул, помотал головой, словно пытаясь сбросить невидимую дымку чего-то, и снова посмотрел на Хинату. — Значит, — начал он неуверенно, — ты прощаешь меня? — Хината быстро кивнул головой. — И не обижаешься на сказанное ранее? Хината моргнул, поморщился словно вспоминая, и мотнул головой. — Не то, чтобы совсем не обижаюсь. Понимаю, почему ты говорил это — да и я тоже не отставал, на самом деле. Поэтому, если ты забыл, то и я не против, сделать это. Принцип — ты не вспоминаешь, и я тоже не делаю этого — Кагеяме был ясен. Он готов был с ним согласиться. — И теперь между нами, — хорошо, звучало не очень, — всё хорошо? — Кагеяма даже вначале показал пальцем на себя, а потом на Хинату, словно яснее донося свою мысль. Хината ещё раз активно кивнул — господи, как он еще голову не снес с такими резкими движениями? — Начнем… ещё раз? А вот насчет этого Кагеяма не был уверен до конца. Да, у них кое-что получалось, и были успехи, да они почти смогли привыкнуть друг к другу и понять, как лучше взаимодействовать — но не перечеркнула ли всё это их ссора? Потому что, Кагеяма готов был честно это признать, он был тяжелым человеком в общении, и с ним трудно было найти общий язык, что не очень хорошо влияло на совместную работу. И был ли Хината готов ещё раз сунуться в пекло, ради какой-то возможности, что даже не была на все сто возможной? А особенно с ним? Но сейчас, когда он смотрел на него, он понимал, что его не понять. Он незамедлительно ответил «да». — В чем вопрос? — рассмеялся он, будто его отрицательный ответ не мог существовать и вовсе. А потом, правда, замялся, словно решаясь: говорить или нет. — Но… я хочу кое-что изменить, вернее, попробовать. Суга-сан сказал, что возможно из-за этого нам было так трудно работать вместе. Поэтому, если ты готов начать сначала, то не против изменить, немного правила? И Кагеяма качнул головой, зная, что худшее они уже сделали, и что ещё могло случиться? Поэтому пусть будет так, как хочет Хината. В конце же концов именно его вел внутренний голос, возможно, именно он им и нужен, и он приведет их к победе. Он вздохнул поглубже и, пройдя в аудиторию, спросил, присаживаясь: — И что ты придумал на этот раз?