Пять огней

Аманда в смятении. Пока она в спешке укладывает последние вещи Спока в его чемодан, она чувствует Сарека, стучащегося в ее разум, проталкивающегося и прокладывающего свой путь в ее мысли. Он менее тактичен, чем обычно, но он хочет знать все – где в точности она находится, что она делает, почему она не в его руках, не под ним, крича его имя, пока он— Она сбрасывает крепкую железобетонную стену между его и ее мыслями, оставляя в ней маленькую дверь. Она слегка приоткрывает эту дверь и проецирует, очень, очень четко, Я не закончила с твоим сыном, С'Чн Т'Гай Сарек. Ее слова встречаются со вспышкой смятения. Он и твой сын. Прямо сейчас? Он полностью твой. Захлопывая мысленную дверь и уничтожая ее, она закрывает чемодан и прыгает на ноги. "Спок?" зовет она и, таща за собой чемодан, выходит из его комнаты и неуклюже спешит дальше по коридору. "Я здесь, мама," говорит он, появляясь из-за двери позади с четырьмя книгами в руках. Она внимательно смотрит на них. "Передовые методы применения дилитиевой об—Спок, по-твоему, это действительно легкое чтение?" Он рассматривает книги, а затем отвечает ей со сбитым с толку выражением лица. "Они довольно тяжелые, мама." "Я не это имела ввиду," бормочет она. "Пойдем. Мы опоздаем к тете Т’Лин, и ты знаешь, как она относится к пунктуальности." "Опаздывать нелогично, мама," говорит он, прижимая книги к своей груди, пока он идет возле нее. Она вполне уверена, что каждая из этих книг могла бы использоваться как опора для зданий и что они запросто могут весить больше, чем он. Они доходят до их ховеркара, и она, пыхтя, поднимает его чемодан. "Будь что будет", говорит она, балансируя чемодан на своем бедре и открывая заднюю дверь. Спок выжидающе смотрит на нее. "Будь что будет?" спрашивает он. Поскольку на это у нее нет ответа, она многозначительно смотрит на автомобиль. "Внутрь," командует она. "Ты взволнована, мама." Слава его наблюдательному сердцу. Она взволнована, да, но еще она очень возбуждена, что кажется ей несколько неловким, и это – главная причина, по которой она не касалась его все утро. Все это полностью вина Сарека, и он – полностью вина Сарека, – не беря в голову значительные усилия, на которые им пришлось пойти, чтобы получить Спока – и все, чего она на самом деле хочет, это добраться до пещер, упасть в руки своего мужа и провести большую часть недели в блаженном сексуальном забвении. В особенности потому, что после – если первый раз был показателем, и она полностью ожидает, что он был, – Сарек будет месяцами окружать ее заботой. Он не пожалеет никаких средств – не то, чтобы он когда-нибудь жалел для нее средств – чтобы видеть ее избалованной, удовлетворенной и спокойной. Он утверждает, что такое поведение "логично". Она объясняет это тем, что он любит ее, даже если он этого не говорит. "Машина. Внутрь. Садись." Маленькие брови Спока сводятся вместе в точной копии выражения лица, которое делает его отец, когда она говорит что-то непонятное. "Это неверно, даже если применять вулканские грамматические—" Она отвечает ему маминым взглядом. Его глаза расширяются, и он бросается в машину и передвигается по сидению, чтобы освободить место для своего чемодана. Даже полнокровные вулканские дети не ослушиваются ее, когда она смотрит на них таким взглядом. Она работала над ним на протяжении семи лет и вполне гордится влиянием, которое он оказывает на непослушных детей. Даже Т’Пау комментировала его неожиданную эффективность. Она предполагает, что Т’Пау хотела сделать ей комплимент, но, как и насчет всего, что выходит из уст Т’Пау, она не уверена, был ли это комплимент или критика ее неспособности воспитывать детей по-вулкански. Она подозревает, что это какое-то сочетание и того, и другого, что объяснило бы, почему при разговоре с Т’Пау она обычно чувствует себя приятно ослепленной, если, конечно, можно такое чувствовать. В конце концов, она делает "приемлемую" работу, воспитывая Спока. Приемлемую, мать ее. Она захлопывает свою дверь чуть сильнее, чем нужно, и думает о том, что ее волнение, как и все сегодня, вина ее мужа. Пользуясь моментом, чтобы успокоиться, она дает компьютеру адрес Т’Лин. Ховеркар выезжает со своего места, дверь за ним закрывается, и он взмывает в воздух. "Почему мне нужно оставаться с Il Т’Лин, мама?" Они еще не объяснили Споку пон-фарр. Сарек не очень-то хочет, несмотря на вопиющую нелогичность этого, и Аманда не представляет, как. На сегодняшний день – в смысле, один раз – ее опыт заключался в умопомрачительном сексе, за которым следовало одиночество, за которым следовало понимания стыда всего вида, за которым следовали месяцы потакания. Она не думает, что Спок поймет ее объяснение. И, учитывая то, что они уже нашли для него бондмейта, она думает, что им действительно нужно сесть и объяснить ему некоторые вещи. Она хотела рассказать ему об этом, когда они сообщили ему о Т’Принг, но Сарек сказал нет и что он позаботится об этом сам. Он не позаботился, и, хотя ему несвойственно избегать чего-либо, она не винит его за это. "Как я тебе говорила, мы с твоим отцом решили провести немного времени вдвоем," говорит она, потому что это объяснение такое же хорошее, как и любое другое. Спок наклоняется вперед, натягивая свой ремень безопасности, и вглядывается в нее через переднее сидение. Она надеется, что на ее лице нет румянца, но на Вулкане так жарко, что она никогда не уверена, покраснела ли она, перегрелась или находится в каком-то странном равновесии. "Ты пытаешься завуалировать." Она пристально смотрит на него. "Где ты узнал слово завуалировать?" Он сияет так, как сияют вулканские дети – с глазами, горящими от успехов в интеллектуальной деятельности. "Я читал Оксфордский словарь стандарта—" Это – ее жизнь. "—и я хотел использовать некоторые слова, которые я узнал, чтобы—" Моя жизнь с вулканцами, с юмором думает она. Она стала бы невероятно популярным шоу среди всех, кроме вулканцев, а потом Верховное Командование изгнало бы меня за то, что я сделала их объектами всех шуток. "—ты могла увидеть, что мое личное обучение находится на уровне, приемлемом для вулканца моего возраста." Расшатанное самообладание, вклад в которое всю неделю вносили гормоны Сарека, почти взрывается. "Кто-то говорит, что ты не развиваешься на уровне, приемлемом для вулканца твоего возраста?" спрашивает она, думая, что она может сказать это Сареку и наблюдать за тем, как он устроит кровавую бойню. Нет. Это было бы нечестно по отношению к нему. На самом деле, это было бы предосудительным, ужасающим нарушением доверия, и она довольно потрясена тем, что подумала о таком. "Нет, но я обнаружил книгу, в которой рассказывается об основных этапах развития детей, и, ознакомившись с представленными концепциями, я хотел—" "Спок." "Да, мама?" Она обрамляет его маленькое лицо своими руками и опускает свой лоб к его лбу. Она чувствует его привязанность через их семейную связь. "Ты абсолютно совершенен во всех отношениях, и ты не должен беспокоиться о том, чтобы впечатлить меня." Он сжимает свои губы. "Мои глаза расположены слишком широко, чтобы считаться эстетически красивыми, мама." "Твои глаза идеальны." "Согласно—" "Спок," терпеливо говорит она. "Разве я не твоя мама?" Его брови сводятся вместе. "Я не понимаю характер твоего вопроса, мама." "Спасибо за подтверждение," говорит она и думает, Кто сказал, что вулканцы несмешные? "Как твоя мама, я полагаю, я имею право заявлять, идеален ты или нет. Ты не согласен?" Она откидывается назад и наблюдает за тем, как он раздумывает над этой идеей. Его голова почти дымится ко времени, когда они добираются до Т’Лин. Через их связь она чувствует, как он пытается определить, как логично ответить на ее вопрос, при этом не оскорбив ее. Она надеется, что эта головоломка займет его во время пребывания у Т’Лин. Она серьезно напрягается, когда помогает ему выйти из машины и тащит его книги и чемодан. Она не вполне приспособилась к вулканской жаре, и она сомневается, что когда-нибудь приспособится, но ей это нравится. Здесь намного менее мокро, чем в Сиэтле, и куда менее влажно, чем в Сан-Франциско. Но все же это засушливая пустыня, и для нее нет большой разницы между тридцатью пятью градусами со стопроцентной влажностью и сорока градусами без влажности вообще. Оба варианта равны в своей ужасности. По крайней мере, вулканская жара станет куда более терпимой, когда она будет голой. Она шокировано осознает, что ее предвкушение граничит с головокружением, и затем думает, что она не должна быть так уж удивлена. Кто бы не стал ждать умопомрачительного секса – довольно буквально – и месяцев балования после? Нужно признать, в этот раз она надеется обойтись без ушибленных ребер. Как она объяснит это Споку? Не беспокойся, дорогой, твой папа просто бросил меня на стену пещеры, прежде чем поиметь меня, глупенький вряд ли очень подойдет. Дотащив чемодан Спока до двери, Аманда дважды стучит в дверь. "Разве Il Т’Лин не ждет нас?" спрашивает Спок. Она рада, что Спок, похоже, в точности не знает, какими родственными узами связана с ними Т’Лин. Аманда вполне уверена, что Т’Лин не является его тетей в прямом смысле этого слова. Скорее всего, Т’Лин связана с ними третьей стороной. Клан семейств Сарека и то, как они связаны между собой, настолько сбивает ее с толку, что она оставила попытки выяснить, кто есть кто. Спок, выбравший общий вулканский термин для родственницы женского пола, заставляет ее почувствовать себя по этому поводу немного лучше. "Ждет," отвечает Аманда, снова стуча в дверь. "Тогда не было бы более разумно просто войти?" спрашивает Спок, дотягиваясь до двери. Она распахивается прежде, чем она может остановить его, и Т’Лин оказывается перед ними, выглядя властной и несколько ледяной, несмотря на вулканскую жару. Спок поднимает свою руку в ta'al. "Dif-tor heh smusma, Il T'Lin," произносит он с серьезным лицом. "Sochya eh dif, Спок," отвечает она, возвращая ему ta'al. Она переводит свой взгляд на Аманду и открывает рот, чтобы говорить. Аманда обрывает ее. "Живите и процветайте, да, спасибо, и вам тоже мира и долгой жизни, я извиняюсь за грубость, но мне правда нужно идти." "Мама опаздывает," объявляет Спок со всей деликатностью солнца, становящегося сверхновой. "Да, опаздываю," говорит Аманда одновременно с тем, как Т’Лин отвечает, "Да, она опаздывает." Вулканцы, думает она и чувствует любопытство мужа от этой мысли. Он наверняка прижался к ее непробиваемой стене. Или, возможно, ее мысленная преграда построена не так хорошо, как она думает. У него на шестьдесят с лишним лет больше опыта с мысленными преградами и связями, чем у нее. Аманда. Он проходит сквозь стену, внезапно заполняя ее сознание, и Аманда чувствует, как она горит изнутри. Боль этого почти невыносима. Мне нужно попрощаться с нашим сыном, безразлично говорит ему она. Его присутствие удаляется, но огни не уходят. Осознавая, что лучше уже не станет, она наклоняется вниз и предлагает Споку два пальца. Он касается их своими. "Веди себя хорошо," говорит она ему. "Мама и папа встретятся с тобой через неделю." "Я знаю о вашем расписании." Вулканцы, снова думает она, потому что, действительно, только вулканский семилетний ребенок мог бы использовать слово расписание. "Весело про—" Она останавливается. "Приятно проведи время," говорит она, не желая слишком смущать его перед Т’Лин. "И спасибо еще раз, Т’Лин." "Благодарности не требуется," отвечает Т’Лин, отступая в сторону, чтобы позволить Споку войти в дом. Она берет его чемодан и закрывает дверь моментом позже, и, как только это происходит, потребность Сарека снова ударяет ее. Аманда резко вдыхает от ее силы, спотыкаясь, возвращается к машине и говорит ей отвести ее к пещерам. Он пробирается сквозь ее мысли, пока едет машина, дотрагиваясь и лаская ее своими мыслями. Она не понимает, как это работает, только что это работает, и через несколько минут она дышит огромными глотками воздуха. Ее одежда слишком горячая, слишком тесная, слишком сдерживающая. Она хочет сорвать ее с себя. Он хочет сорвать ее с нее. Она обращается к его разуму, посылая ему мысленное изображение его, использующего свой рот, чтобы раздеть ее. Она представляет это как медленный, почти мучительный процесс, где он покрывает каждый открытый участок ее кожи своими губами и языком. Он напоминает ей, что он уже делал это прежде несколько раз, и все, чего он хочет в данный момент, это ее тело, сжимающееся вокруг него, пока он удовлетворяет ее. А я считала тебя поэтом, думает она. Он отвечает, заполняя ее мысли изображением ее, прижатой к стене, с его руками на ее груди и бедрах, пока он движется внутри нее с намеренной медлительностью, доставляя ей удовольствие до тех пор, пока она больше не может стоять. Она хочет этого больше всего. Она полностью поглощена своей нуждой. Она проверяет компьютер, желая узнать, где она находится по отношению к нему и пещерам. "Ох," говорит она. Беспокойство и волнение заполняют их связь. Он не понимает, почему она удивлена и почему в ее животе формируется нервный комок. Это его чувство, но ее представление, и внезапно он беспокоится, что в ее животе есть зияющая дыра. Но он не чувствует боли через их связь, так что это должно быть нелогично, разве что она думает— Она кладет руку на живот, чтобы доказать, что она в порядке. У автомобиля, напротив, кончилось питание. Он настаивает на том, что это невозможно. "Ох, но это так," говорит она, осознавая, что она в самом деле не зарядила его прошлой ночью. Тот факт, что она упустила что-то настолько важное, ошеломляет его и на самом деле сбивает некоторую часть его страсти. Ее заменяет страх. "Шшш, шшш, нет," бормочет она. "Я приеду к тебе. Я не так далеко от дома. Дай мне связаться с экстренными службами, и я возьму бай—Я не возьму байк?" Он настаивает на том, чтобы она не брала байк, и она понимает это, потому что он поворачивает назад. "Почему ты до сих пор не там?" У него нет оправдания. "Нет, не надо. Сарек, разве мы можем заняться этим дома?" Он не видит причин не делать этого. Дома пусто. "Но что, если кто-нибудь вернется!" Он напоминает ей, что она дала неделю отпуска всей прислуге. "Но что, если!" Ни у кого из них нет причин возвращаться в дом. Она взвешивает мертвый автомобиль. Она взвешивает его, его потребность в ней, которая звучит громким рычанием позади ее мыслей, и она едва может его игнорировать. Она взвешивает пустой дом. Вздохнув, она говорит, "Если Т’Пау узнает об этом и проедется по мне за это, ты будешь спать на диване весь следующий месяц." Его ответ – детальное изображение ее, оседлавшей его, ее спина изогнута, ее голова откинута назад и его имя на ее губах, пока он держит ее руки в своих. Она не может сдержать стон, вырывающийся из ее губ, ее руки скользят по ее бедрам. Каждая часть его, которая сейчас находится в ее мыслях, сосредотачивается с интересом и нетерпением. "Если суть этого заключается в продлении рода, твое… наблюдение за мной едва ли логично," говорит она, сжимая руки на ткани своей юбки. Веселье, соединенное с желанием, щекочет позади ее мыслей. Тогда он нажимает на нее своей срочностью, и она обнадеживающе бормочет, связываясь с очень эффективными спасательными службами Вулкана. Они позаботятся об автомобиле, она говорит им, что ее не будет на месте к тому времени, когда они прибудут, и, потому что они вулканцы, они не задают вопросов. Вполне возможно, они подозревают, что она не будет возле машины, потому что она будет со своим мужем. Она бы подумала это, если бы пон-фарр случался у людей. Но они вулканцы, а не люди, так что вполне вероятно, что они вообще ничего не подумают. Он подталкивает ее разум. "Я в смятении, я знаю," говорит она, принимаясь шагать по засушливой пустыне между нею и их домом. Они живут на окраинах Ши’Кара. Она бы назвала это пригородом – они живут на расстоянии всего двадцати минут от города – за исключением того, что их дом – единственный на расстоянии многих миль во всех направлениях. Ее удивляет то, насколько мало урбанизации на Вулкане. Его возбуждение увеличивается, пока он приближается к их дому с другой стороны, и она ускоряет свой шаг. К тому моменту, когда она оказывается в пределах видимости дома, она бежит, ее юбка задрана до коленей. Она разгорячена и в поту, и едва ли это из-за того, что он ждет ее, жаждет ее. Она бросается к нему, когда наконец добирается до него, обвивает своими руками его шею и, разрумяненная, прижимается к его телу. Ее пальцы проскальзывают в его волосы, взъерошивая их, и проводят по кончикам его ушей, когда он схватывает ее бедра и отчаянно целует ее. Его губы поглощают ее, обжигающий жар его рта – невыносимое удовольствие. Нежно нажимая на ее спину, он заставляет ее зайти в дом вместе с ним. Она следует за ним, потому что не может представить себе ничего другого. Отпустить его от себя значило бы утонуть. Его руки поглаживают ее спину, успокаивая, обнадеживая. Он не позволит ей утонуть. Он защитит ее. Она знает это так же точно, как знает свой разум – потому что его разум теперь ее. Дверь за ними захлопывается, и он опирается на стену, все еще целуя ее. Его поцелуи мягкие и пьянящие, погружают ее в смутный туман удовольствия. Ему нравится, что он может опутать ее разум и обернуть ее в свои чувства, и ему нравится, что она не против этого. Его руки несутся по ее спине в поисках пуговиц на спинке ее платья, когда раздается дверной звонок. Звук, который вырывается из его горла, нецивилизован. Он звучит скорее как животное, чем как мужчина, и его взгляд, когда он отрывается от ее рта, распространяет ужас по ее спине. Страх оцепляет ее мышцы, остужая ее пыл и усиливая его ярость. Его гнев разделен между тем, кто находится около двери, и ее внезапным отдалением от его страсти. "Сарек," говорит она, пытаясь поймать его лицо своими руками. Он щелкает на нее своими зубами, отворачивается, оставляя ее за собой, и крадется к двери. Его смертоносное намерение – черное и вязкое в ее мыслях, липкая грязь, от которой сжимается ее желудок. У него нет никаких сомнений насчет убийства того, кто окажется за этой дверью. Этот неизвестный – угроза ему и его возможности быть со своей женой. На мгновение его разум угрожает поглотить ее. Она тонет в нем, не уверенная, какие мысли в ее голове принадлежат ей и какие – ему. Она видит вспышки искалеченных тел и крови, и какая-то ее часть жаждет увидеть то, как он защищает ее. Другая ее часть кричит, что ему не нужно защищать ее. Никто не причинит ей вреда. Из ее горла вырывается задушенный звук, и Сарек замирает, пойманный на полпути между нею и дверью. Он разрывается от необходимости защищать ее, он не уверен, нужно ли ему уничтожить угрозу возле их двери или схватить ее в свои руки и своим телом заставить ее тело петь. "Это," вздыхает она, пытаясь представить это в своих мыслях. Дверь снова звенит, и звонок принимает решение за него. Он оборачивается к двери, двигаясь с искусной, воинственной грацией, и она может ясно представить то, как шея злоумышленника ломается под ее руками. Она может представить его лицо, пока жизнь покидает его, его ужас и страх. Она ликует от осознания того, что она защитит своего супруга, и— Дверь открывается, и она бросается вперед, обхватывая его своими руками. Ее руки на его груди каким-то образом способны удержать его. Он замирает, и она не может представить выражение его лица, или выражение лица того, кто стоит на их пороге. Ее сердце стучит позади его спины и в ее ушах, и она трется щекой о грубую ткань его куртки. Ты нужен мне, шепчет она в его мыслях. Она слышит звук быстро удаляющихся шагов. Он зол, когда закрывается дверь. Он разгневан, что она удержала его от угрозы для нее, и в его взгляде нет ничего нежного, когда он разворачивается в ее руках, чтобы встать к ней лицом. Ее пронзает страх. В этом заключается опасность его времени; она знала это в прошлый раз, она знает в этот, но в прошлый раз она видела всего лишь проблеск этого. Теперь он был доведен до грани того маленького, изорванного контроля, который у него остался, тем, кто оказался у двери. Она чувствует в нем бурлящий конфликт. Он хочет уничтожить мужчину – человеческого мужчину – который подошел к двери, воспринимая его как опасность для своей супруги. Какая-то маленькая, все еще ясная часть его разума понимает, что это пугает ее, и что его долг заключается в том, чтобы защищать ее от вещей, которые пугают ее, – даже от самого себя. Но он горит для нее, и он чувствует всплеск страха, на самом деле, пронзительного ужаса, что она откажет ему. Эта ситуация знакома ей. Это похоже на то, что произошло в прошлый раз, только хуже, и ей нужно справляться с этим напрямую. Это – часть того, что значит быть женой вулканца. Сглатывая, она смотрит на него с натянутой улыбкой. Эта улыбка ударяет его. Она чувствует его боль. Он не хочет, чтобы на ее лице была натянутая улыбка, но он не уверен в себе и не знает, что сделать, чтобы заставить ее улыбаться по-настоящему. Он знает, чего он хочет, но он вполне уверен, что, действуя так, как ему хочется, он лишь отпугнет ее. "Так логично, sa-telsu," бормочет она, собираясь с мужеством. Ее руки располагаются на его спине, ее грудь прижимается к его груди. Даже ее близости к нему достаточно, чтобы заставить ее почувствовать щекотку возбуждения. Olozhika-osa-telsu t'nash-veh, шепчет она в своих мыслях. Ее логичный, благородный муж. Медленно, очень медленно, он ставит руки на ее бедра. Наблюдая за ней, он опускает свой лоб к ее лбу. Он трясется в ее руках, дрожа от своей потребности в ней. Она отворачивает свое лицо в сторону, и, на мгновение, его руки почти болезненно сжимаются. Он думает, что она отказывает ему. Но затем ее волосы соскальзывают с ее шеи, и ее глаза встречаются с его, с игривой улыбкой на ее губах. Со стоном, он погружает зубы в кожу ее шеи, помечая ее как свою. Это причиняет боль всего на мгновение, вспышка боли, которую вытесняет его удовольствие, разливающееся через связь между ними. Она резко вздыхает, теряясь в этих сильнейших ощущениях. Впечатления слов эхом звучат в ее мыслях, ощущение полной потери себя, и контроля, и реальности, пока он отпускает укус, чтобы пробежать языком по отметкам, которые он на ней оставил. И, как и всегда, он находится на острие ножа между страстью и яростью, и именно она определяет, в какую сторону он отклоняется. Он все еще дрожит, все еще пытается удержаться от уничтожения всего, что может причинить ей вред или страх – и он раздумывает над тем, чтобы уничтожить для нее и себя самого. "Нет, нет," шепчет она. Rai, rai, osa-telsu. Он мягко скулит в ее шею, жалобный звук, просящий ее показать ему, хочет ли она, чтобы он остался или чтобы он ушел. Обхватывая своими пальцами его запястья, она снимает его руки со своих бедер и отступает на шаг назад. Боль – и ярость – мелькают на его лице и через их связь. Его мышцы напряжены, и он готов прыгнуть на нее и потащить ее на землю – она видит это в его мыслях, и она видит, что это заканчивается ими голыми и переплетенными – когда она тянет за передний край своего платья, освобождая его от пуговиц. Вулканскую одежду, помимо всего прочего, подозрительно легко надевать и снимать. Платье падает в кучу вокруг ее лодыжек, оставляя ее обнаженной. Он смотрит на нее, каким-то образом пораженный этим, как будто он не понимает, что его жена в самом деле стоит перед ним голой. Она поднимает одну руку, маня его вперед, и он бросается на нее. Его руки обвивают ее, и, когда они падают на пол, она благополучно приземляется на него. Затем она оказывается под ним, с его руками повсюду на ее теле, отчаянно гладящими, трогающими, и его зубы ловят ее кожу небольшими укусами, которые, она знает, будут болеть. Она не до конца уверена, как он снимает свои брюки, но неожиданно он внутри нее, поглаживает пламя ее потребности, заставляя ее гореть для него так же ярко, как он горит для нее. Его пальцы касаются ее пси-точек, и она закрывает свои глаза от ослепительной волны белой, горячей страсти, которая проходит сквозь нее. Задыхаясь, она произносит его имя, а затем теряется в водовороте его сознания. Когда они делали это в первый раз, его мысленное присутствие переполнило ее. Но теперь она привыкла к его присутствию в ее сознании и научилась управлять волнами его мыслей. Они поддерживают ее в теплоте и удовольствии, создавая вспышки наслаждения, которые несутся по ее рукам и ногам, словно мимолетные ласки. Он использует свой разум, чтобы возбудить ее, прилагая нежное давление то там, то здесь, чтобы стимулировать ее, заставлять ее изгибаться под ним и кричать от восторга. Он держит ее на полу большую часть двух часов, доводя ее от одного запредельного оргазма до другого, до тех пор, пока она не становится мягкой в его руках. Тогда он подхватывает ее, притягивая ее к своей обнаженной груди, в какой-то момент избавившись от оставшейся одежды, и относит ее на кухню. Она плывет в его сознании, невесомая, так, как плавают в море, и наблюдает за тем, как появляются и уходят его мысли. Они рациональны и методичны, так же, как и всегда, даже в его время; просто то, что он называет логикой, было заменено его примитивным инстинктом заниматься с ней сексом и заботиться о ней. Это трогательно в своей архаичности, но она обнаруживает, что она не против этого, когда он достает миску с ягодами из их холодильника. Ее глаза радостно распахиваются, когда он предлагает ей клубнику. Улыбаясь, она поднимает свои руки, ожидая, что он положит клубнику на ее ладони. Он смотрит на нее с пустым взглядом, который каким-то образом умудряется передать его веселье. Со вздохом – упрямый, требовательный мужчина, обращается она к нему – она наклоняется вперед и раскрывает свои губы. Бедняга, он думает, что он будет просто кормить ее, что он будет заботиться о голоде, слегка ноющем в ее животе. Он и понятия не имеет о том, что она хочет делать с этими ягодами. Облизывая свою нижнюю губу, она оборачивает свои губы вокруг нижней части сочной клубники, и ее глаза встречают его, когда она откусывает. Сладкий, терпкий сок заполняет ее рот, и она откидывается назад, чтобы прожевать и проглотить, наблюдая за тем, как он смотрит на нее. Его не интересует клубника или большинство земных ягод, но в его глазах виден голод, когда он смотрит на ее рот. Она ощущает влажную каплю на своих губах, и, до того, как она может слизать ее, его рот приземляется на ее, его язык мчится по ее губам, а затем в ее рот. И теперь он знает все ее мысли о том, что двое могут делать с ягодой. Стоная от ее вкуса и вкуса клубники, он встает между ее ног и притягивает ее к себе. Он снова твердый, он снова хочет ее, но он думает, что важнее проследить за продолжением ее питания. Она думает, что было бы мило, если бы он снова занялся с нею любовью, и поскольку она думает это, все еще плывя в потоках его сознания, он слышит ее. Довольно ясно. И ровно так же ясно, что он поддается этому теперь, когда он уверен, что их желания совпадают. Он перемещает ее твердой рукой на ее пояснице, двигая ее вперед по столу до тех пор, пока она не опирается на него больше, чем на прохладную керамику. Он снова входит в нее, с тихим стоном на его губах, и предлагает ей еще один кусок клубники, пока он движется. Она вздрагивает от интимности этого. Вулканцы не трогают еду голыми руками. Никогда. Для нее то, что он кормит ее из своих рук, неописуемо эротично, и даже больше, пока он медленно движется внутри нее. Отбрасывая верхушку клубники, он выбирает другую из миски рядом с ними. Он кусает ее, и она чувствует ее так, как чувствует он. Для него она слишком сладкая, но она посылает ему свое впечатление от вкуса, свежую терпкость ягоды, когда разрывается кожа и сок заполняет ее рот, и затем он целует ее. Она стонет в его рот, нетерпеливо сдвигая свои бедра к его, желая, чтобы он двигался сильнее, быстрее. Он доволен томными поцелуями, его рот открыт и палит огнем, и она не понимает, почему он не берет и берет от нее, как в прошлый раз, почему он так готов играть, когда она хочет большего. Кусок клубники пробирается в ее рот из его, принося с собой его уникальный инопланетный вкус. Он делает клубнику лучше, пикантнее, и она тихо хнычет, откидываясь назад, чтобы прожевать и проглотить. Он смотрит на нее темными, настойчивыми глазами, самые уголки его губ слегка изгибаются. Его пальцы касаются ее шеи, и она вздрагивает, ее глаза захлопываются. Что-то прохладное и мокрое следует по пути, пройденному его пальцами, и, когда он прижимает свой язык к ее коже, она чувствует клубничный сок на его языке. Он рычит от удовольствия, сильнее толкаясь внутрь нее, и она изгибается, ставя свои руки на его плечи. Она проводит рукой по его плечу, вверх по его шее и запускает ее в его волосы так, чтобы она могла поглаживать нежные кончики его ушей. Удовольствие искрится в ее венах, медленное, кипящее бурление вместо горящего зноя, которого она ожидала. Он проводит клубникой по ее соску и вокруг округлости ее груди, и его рот следует за ней. Клубника холодная, его рот горячий, и она чувствует свое прикосновение к его уху глубоко внутри нее словно теплый прилив воды на ее коже. Клубника возвращается к ее рту, его губы и язык все еще следуют за сладким маршрутом. Она доедает ее, а затем обращает внимание на его пальцы и слизывает вкус ягоды с его кожи. Он рассматривает ее, кладя клубнику в другую руку и отбрасывая ее, и она чувствует его восхищение перед ее губами. Он смотрит на ее рот, закрывающийся вокруг его пальцев, наблюдает за тем, как она всасывает и обвивает своим языком их кончики, и он тихо стонет. Ее зубы, нежно тянущиеся по подушечкам его указательного и среднего пальцев, – то, что наконец выводит его из себя. Зарывая эту руку в ее волосы, удерживая ее бедро другой, он жестко дергает ее к себе. Удовольствие пронзает ее, и его, и она теряет себя в бурлящем ощущении их тел, соединяющихся вместе в страсти, которую она не может осознать. Это переполняет и поглощает ее, сжигая ее своей силой. Но он вместе с ней, защищает ее от полной силы этого, оборачивая ее в себя до тех пор, пока между ними нет различия. Они – одно существо в двух телах, и это настолько совершенно, настолько прекрасно, что она плачет, когда достигает оргазма – и он целует ее слезы. Самое удивительное, пожалуй, то, что он понимает. Его глаза тоже влажные. Она думает, что затем он утащит ее в спальню, но вместо этого он снова подхватывает ее в объятия, ее ноги свободно обвиты вокруг его бедер, и несет ее и их миску с клубникой в одну из многочисленных гостиных их поместья. Он с удобством располагает их на низко-стоящем диване, с нею, устроившейся между его ногами и распластавшейся на его груди, и он проводит следующие тридцать минут, кормя ее в медленных, размеренных количествах. Он несет ее назад на кухню, чтобы достать для нее стакан гератового сока. Он снова берет ее возле стены только у выхода из кухни, его ритм мягкий и нежный, и он напевает ей на вулканском. Он говорит ей, что она – совершенное создание, ее глаза ярче ночи и ее волосы – лунный свет. Он шепчет ей, что ее кожа – мягчайший шелк, и что ее тело – прохладнейший спаситель, и она доходит до дрожащего, задыхающегося оргазма в его руках. Разглаживая ее волосы, он несет ее куда-то еще. Она не уверена куда, но они снова устраиваются, и он заставляет ее поспать. И она спит, слишком измотанная, чтобы думать о чем-то еще. Даже в своих снах она плывет на волнах его сознания. Она видит себя так, как видит ее он, как драгоценное, хрупкое сокровище. Она – его рай и его ад, способна спасти его или уничтожить. Если у него и есть одна слабость, то это глубина его чувств к ней и их сыну.

***

Сарек забирает Спока от Т’Лин несколько дней спустя. Аманда остается дома, отмокая в ванной и всматриваясь в потолок, размышляя о своем муже. Его присутствие почти исчезло из ее сознания, и она ценит возможность уединения для своих мыслей. Эта отдаленность не такая же, как одиночество в первый раз, а скорее его естественное желание дать ей возможность обдумать события его времени без его влияния. Он в равной мере ощущает отвращение и удовлетворение, и его волнует то, что он не может установить четкую границу. Она, напротив, полностью удовлетворена и немного любопытна. Она хотела бы, чтобы у нее была знакомая женщина, с которой она могла бы обсудить пон-фарр. Мельком, она развлекается, обдумывая возможность спросить Т’Лин или даже Т’Пау. Просто для того, чтобы увидеть их лица. Она думает, что они побледнеют под их теплым оливково-зеленым оттенком. С тихим гулом, она поворачивается в ванной и дотягивается до мягкой мочалки и мыла. Аккуратно, она трет себя, морщась, когда она касается особенно чувствительного укуса на ее груди. Ее тело не болит так в этот раз, что, как она думает, связано с тем, что они с Сареком не оставили насовсем секс на протяжении последних семи лет. На самом деле, за исключением ушибов, она вполне в порядке. Он не был так груб. На самом деле, он был довольно нежен. Она интересуется причиной этого, блуждая по своим воспоминаниям прошедшей недели. Они слегка нечеткие возле границ, но только потому, что она не может отделить каждый раз, когда Сарек брал ее, от предыдущего. Вся неделя состояла из того, как он по очереди держал ее, кормил ее и занимался с ней любовью – почти в каждой комнате их поместья. Она вполне уверена, что никогда больше не сможет зайти ни в один из личных кабинетов, не покраснев и не задымившись. Через связь она чувствует слабое веселье Сарека от этой мысли, за которым следует вспышка восхищения перед Споком. Спок делится со своим отцом эссе. Он назвал его О совершенстве матерей. Оно очень философское. Она думает, что это изумительно. Сарек ревнует. Ревность нелогична. "Я думала, ты даешь мне немного времени в одиночестве," говорит она, проводя мочалкой по своему плечу. Прости мое вторжение, ko-telsu. "Это не вторжение, Сарек." Ее слова теплые, пропитанные ее улыбкой. "Но ты все равно ревнуешь, что он не написал эссе для тебя." Он мысленно ворчит, и она погружается глубже в теплую воду, позволяя мочалке уплыть в сторону. С довольной улыбкой она закрывает глаза. Она не знает, что в этот раз вызвало в нем перемену, но она знает, что у нее нет предпочтений – оба раза были довольно примечательными, каждый по своим причинам. Тем не менее, она должна признать, что не иметь ушибленных ребер довольно приятно. Он вздрагивает. "Вторгаешься," говорит она монотонным голосом, но ей все равно, и он знает это. Он располагается в своем обычном месте в ее сознании, хотя он и держится вдали от ее текущего течения мыслей. Он не станет прерывать ее размышлений, но он не хочет иметь с ними ничего общего. Возможно, думает она, он был нежен, потому что он знал, насколько испугала ее глубина его злости. Его злость была огромным, черным облаком, висящим над просторами ее сознания, и она была маленьким пустынным кустиком с неглубокими корнями. Он бы сокрушил ее своей яростью. Возможно, он вовремя понял это и пытался компенсировать ей это сексом, насколько нежным, настолько и эмоционально ошеломляющим. Ей нравится этот вывод. Возможно, ему нет – он, конечно же, не предлагает свою версию – но она находит его удовлетворительным. Ты закончишь принимать ванную, когда мы вернемся? спрашивает он. "О, да," сонно бормочет она. Взволнованная дрожь бежит по ее спине. Его чувство, не ее. "Я не засну в ванной, Сарек." Ты очень устала. "Ммм." Тебе нужно отдохнуть. Возможно, вздремнуть? Улыбка расцветает на ее губах. "Ты суетишься," говорит она. Я не суечусь, Аманда. "Суетишься суетишься суетишься." Аманда, я не— Он прерывается, и она чувствует, как он переводит свое внимание на их сына, который кратко излагает, на летящем вулканском, суть книги о продвинутых основах дилития. Она знает это потому, что Сарек знает; половину слов, которые использует Спок, она не узнает. Удовольствие заполняет их связь, и озорную усмешку на ее лице сменяет улыбка. "Гордость," говорит она. "Ты гордишься им." Он взволнован тем, что Спок интересуется чем-то связанным с астрофизикой. Это не гордость. "Ты звучишь как котенок, которого потрепали против шерстки." Я уверяю тебя, меня довольно хорошо потрепали за последние несколько дней. На это у нее нет ответа. За исключением огромной доли женского удовлетворения.