Ольга

Паша своё имя не любила. Слишком похоже на мальчишеское. А полным именем, Павлиной, её отродясь никто не называл. Всех дочерей в её семье деревенский батюшка окрестил красивыми именами. Он из города приехал, и покуда в деревне не обвыкся, успел начудить. Остальные сестры, Евдокия, Серафима и Агриппина к своим именам были равнодушны. Они, почитай, ко всему равнодушны были. Работа в деревне тяжкая, особенно, когда семья безлошадная. Вот и очерствели девушки с красивыми именами. А отец, когда выпивал, поколачивал всех, невзирая на звучные имена. И жену свою, Маньку, за компанию. К страшному слову «война» в семье тоже сперва равнодушно отнеслись. А когда отец на фронт ушел, так и вовсе обрадовались. Мамка поревела чуток для порядка, да и успокоилась. Деревня словно бы обезлюдела. Мужиков на войну забирали не как раньше, при помещиках. Не по одному с хозяйства. А с каждого двора по молодому парню. Где парней не уродилось, там отцы уходили, а то и деды. Бабы провожали всех со слезами. Помрёт на войне сын, не велика печаль. Нового родит, дело не хитрое. А без мужа как дальше хозяйство в одиночку тянуть? Только матери молодых девок тяжко вздыхали. Из деревни уходили женихи. Осмотревши весь имевшийся в наличии «бабский батальон», мать постановила: всех в люди. Женихов на всю ораву нет, и не предвидится. Не сей час деревни пустеть начали. Мужчины, согнанные с земли крестьянской реформой, давно тянулись в города, на большие новые заводы и фабрики. Домой почти никто не возвращался. Знать, по нраву пришлась легкая городская жизнь. Девушек на фабриках тоже ждали. Ткачихи и швеи были в городе желанными гостьями. Москва, конечно, не так заводами богата, как Санкт-Петербург, но и там какое-никакое дело для четырех девиц найдется. А женихов пущай сами себе ищут. Первопрестольная встретила Павлину непривычным многолюдьем и шумом. Потолкавшись возле сенного рынка, девушка преодолела, наконец, свою застенчивость и спросила, где тут принимают на фабрику работать. Старик, торгующий бочками и деревянными ведрами с готовностью объяснил, что молодых девушек с распростертыми объятиями ждут не токмо на заводах, но и у какой-то «мадам». И что Павлуше стоит поостеречься шалых молодцев и богато одетых баб. Девка она тихая, глупая. А заводами полна Москва, выбирай на вкус. На вкус Павлина выбрала бы кондитерскую фабрику. Но к господину Абрикосову* нанимали строго по рекомендации. Деревенская девка даже в своем лучшем платье, непреступного господина у дверей не впечатлила. Но сторож оказался человеком не злым, и тоже деревенским. Он посоветовал податься куда попроще. Туда, где делают валенки или спички. У длинного грязного кирпичного дома, где валяли валенки, девушка оробела. Весь двор фабрики был телегами запружен. И на каждой тюками была навалена овечья шерсть. Грязно-серая, грязно-белая, и пыльная черная. Извозчики бранились, и Павлуша решила не ходить от греха, чтобы не попасть под горячую руку. А от спичечной фабрики пахло, как из ада, серой. Тут девушка испугалась окончательно. Пробегавши весь этот короткий осенний день по огромному городу пешком, Паша притомилась. Но стоило ей присесть у дороги, как её тут же окатила из ближайшей лужи проезжая двуколка. Теперь в мокром грязном платье её точно никуда не наймут. Ни переночевать, ни даже просто присесть отдохнуть в городе негде было. И как же вся эта толпа людей тут обретается?! Девушка прислонилась к покосившейся будке, щедро обклеенной пожелтевшими листками, и попросту разрыдалась. Куда же это её мамка послала?! На верную погибель! -Ты чего? – рядом остановился молодой, щеголевато одетый парень. Видом он был похож на цыгана, что водят по базарам медведей. Но уж больно одежда на нем была чистая. Да и лицо у парня оказалось светлое, приятное. И какое-то родное. Не похож он был на вора или конокрада. Выслушав сбивчивый, часто прерываемый всхлипами рассказ, парень призадумался. Оглядел Пашу, как ей показалось, оценивающе, и коротко бросил: «Айда за мной!» И привел её новый знакомец во дворец. Вернее, тогда, по первому разу, особняк показался Павлуше дворцом, сравнимым с кремлем. Тут она забеспокоилась. Бондарь предостерегал её от шалых молодцев. А уж когда двери им отперла богато одетая седовласая полная дама, девушка и вовсе испугалась. Думала даже убежать, да сил не хватило. «Мадам» брезгливо глянула на её промокшее грязное платье, замурзанный платок и грязный узелок в руках. -Добрый вечер, Генриетта Рольфовна, - чуть поклонился парень, - Борис Игнатьевич дома? «Мадам» отрицательно покачала головой, но от двери отошла, сделав приглашающий жест. Павлина опасливо озираясь, прошла вслед за Яшкой, как он себя назвал, по богато убранному коридору в огромную комнату, уставленную всякой всячиной. Сверкающую латунью и полированным дубом. Девушку силой усадили на кожаный черный диван, и оставили одну. Она уже мысленно прощалась с девичеством, когда распахнулись двери и в комнату вошел богато одетый барин. Сказать, какого он роду-племени, Павлуша до сей поры затруднялась, хотя прошло полтора года. А тогда и вовсе растерялась. Смуглый, какими бывают жители далекой Азии. Девушке не с кем было сравнить. Про себя она решила, что барин казах или калмык. Следом за барином вошел обычный мужик, по виду мещанин, или даже крестьянин. Мужчины тихо переговаривались. Вернее, барин говорил, а мещанин кивал. -Скажи мне, как на духу, - осведомился барин, - я хоть что-то смыслю в экспериментах? Он дождался утвердительного мычания от собеседника и продолжал. -Сейчас самое время! Говорю же, в шестнадцатом году будет поздно. Можно, конечно, тянуть до семнадцатого. А можно и вовсе свернуть все к двуединому. Так и передай! Проходя мимо Паши, барин коротко глянул на неё, и поинтересовался: -Как зовут? Сколько лет? Узнавши, что Павлине шестнадцать, он утвердительно кивнул, и крикнул куда-то в коридор: - Генриетта Рольфовна! Определите Павлушу к Зулейхе! Прислуги в огромном доме было на удивление мало. Пашу приняли на должность горничной. Прежняя девушка, прослужив чуть больше пяти лет, вышла недавно замуж, и попросила расчет. Зулейха, очень полная, усатая черноволосая женщина с роскошными сросшимися бровями в расшитой тюбетейке, пестром бархатном платье и с двумя десятками тоненьких косичек, готовила на весь дом. Еда была вся острая, ароматная. Правда, совершенно Паше не знакомая. Но все одно вкусная. Речь у женщины оказалась удивительно правильная, как у образованной. Кроме неё был ещё дворник, Махмуд. Он по-русски почти не говорил. Но поглядывал весело, будто бы все понимал. Заправляла всем экономка. Немка Генриетта. Несмотря на свой строгий вид, старушка она была добрейшая. Вдвоем с Зулейхой они несколько дней над Пашиной худобой вздыхали, да подкладывали ей куски получше. Старушка снабдила девушку двумя шикарными платьями и белыми кружевными фартуками. Паша в жизни своей не стала бы ни в шерстяном, ни в шелковом работать. Полы натирать, да пыль метелкой смахивать. Но что поделаешь, коли во дворце служить довелось? Поселили её в одну комнату с кухаркой. Та была степенна и немногословна. На вопросы отвечала коротко, долго перед этим размышляя. Чем Борис Игнатьевич кормится, Паша не понимала. Вроде не купец, уж больно воспитанный, да тактичный. Но и не промышленник. Не профессор, если верить Зулейхе. И работал он исключительно по ночам. В свободную минуту много курил. Но не сигареты, не трубку и даже не сигары. А что-то, похожее на кувшин, с длинной извитой веревкой сбоку. В кабинете, куда входить можно было только днем, когда хозяин спал, всегда странно пахло. Но приятно. Барин любил вкусно и сытно покушать. Спал мало. Много расспрашивал Павлушу об её жизни в деревне. О том, как поживают остальные её односельчане. Что она думает о войне и скучает ли по отцу. Все эти разговоры наводили девушку на невеселые размышления. Барин жил один. Весь его богато обставленный дом со множеством комнат принадлежал только ему. Ни жены, ни детишек. Правда, женщины в гости наведывались. Порою весьма странного вида. Были среди них и коротко стриженные, дымящие тонкими сигаретами, вставленными в длинные мундштуки. Были барыни, по старинке прикрывающие лица вуалями. Случались ярко размалеванные девицы, и даже две «балерины», как их называла экономка. При случае барин перемигивался с девушками, приносившими сладости из кондитерской. В остальном хозяин жил тихо. Никого особо не привечал и не выделял. Но вот зимой, прямо под новый, одна тысяча девятьсот шестнадцатый год, Генриетта с вечера приказала всем ночью по комнатам сидеть, по дому не шляться. -Отчего это? – робко спросила Паша. -Борис Игнатьевич просил, - старушка поджала губы. -Столичная фифа в гости пожаловала! – со знанием дела сообщила Зулейха.