Ольга

По ночам Зулейха читала. Вместо свечки у неё была расписанная цветами керосиновая лампа, которая горела, порою, до самого утра. Свет Паше совершенно не мешал, она за день так уставала, что валилась на свою непривычно мягкую кровать, и тут же засыпала. Перед сном только и успевала, что коротко помолиться. Кухарка тоже молилась, раз по пять в день, а то и чаще. Только вот иконы у неё не было. Вместо этого женщина расстилала прямо на полу коврик, и долго что-то шептала, и земно кланялась, глядя в угол. Молилась Павлуша за сестер и мамку. За отца. И за Яшку, который так вовремя попался ей на пути. И за барина, который её к себе без рекомендаций нанял, настоящую кровать с вышитым бельем ей предоставил. Прекрасные платья. Жалование! А как подмораживать начало, сам съездил с нею к скорняку, да выбрал теплый мягкий овчинный тулуп. Купил, не торгуясь. И только по дороге домой все расспрашивал, как Паша надеялась без зимней одежды в городе прожить. А чего не жить-то? На улицу девушка почти не выходила. Деревня её была не так далеко, чтобы совсем домой не ездить. Но навещать было уже некого, все разъехались. Да и желания такого Паша не испытывала. Вот чего ей действительно в Москве не хватало, так это петухов. Сама-то она по привычке вскакивала ещё до рассвета, но как просыпаются вовремя все остальные жители огромного города, Паша не могла себе представить. Зевая, и наспех прибирая волосы, она поспешила мимо темных окон, убранных тяжелыми зимними шторами, в кухню. Повздыхавши возле стоявшей посреди коридора наряженной вызолоченными яблоками и грецкими орехами елочки, радовавшей хозяйский глаз, и осыпавшейся сухими пожелтевшими иглами на чистый ковер, девушка поспешила в кухню. В её обязанности входило разжигание печи. Махмуд с вечера наполнил дровницу, и даже сам воды накачал. Кофе Зулейха ещё третьего дня намолола столько, что хоть полк солдат в гости зови. Павлуша быстро разожгла в большой кухонной печи огонь, с трудом плюхнула на плиту полный чайник, и поспешила в переднюю. Лестницу-то с вечера она подмела, да у барина чуть ли не до самой ночи гости были. Знатно натоптали. Пришлось прямо с самого утра снова ковер щеткой тереть. Барин на хозяйстве не экономил, снабдил горничных новомодным чудовищем – пылесосом*. Огромная махина, которую нужно было с помощью длиннющего провода соединять с розеткой, которых в доме было штук двадцать, шумела, как паровоз и была сопоставима с ним по размеру. Тоже черная, огромная. Внутри что-то вращалось и грохотало. Паша боялась его до дрожи. К тому же веником да выбивалкой она чистила ковер вдвое быстрее и чище. Только приходилось часто просить Махмуда откручивать блестящие латунные крепежи, державшие в неподвижности ковер на ступенях мраморной лестницы. Борис Игнатьевич, большой любитель всего нового и электрического, наблюдал её мытарства с грустью в глазах. Отмыв до блеска лестницу, и подметя ковер, Паша призадумалась. Сор и грязную воду нужно было куда-то девать. Тут у неё каждый раз заминка выходила. Дома они прямо с крыльца в траву помои выливали. А те, что с кухни, в выгребную яму в огороде. Вокруг особняка и трава и яма отсутствовали. Дороги у парадной и задней дверей были камнем мощеные. И девушка опасалась, что увидев, как она льет с крыльца на эту шикарную улицу грязную воду, её городовой в участок заберет. А выливать помои в ватерклозет у неё рука не поднималась. Уборных в доме было три. Одна для прислуги, попроще. Хотя в представлении Павлуши проще деревянного нужника ничего не было, и невелика птица горничная, могла бы и на улице облегчаться. Она долго привыкала к белоснежному унитазу, а большую медную ванную сперва принимала за корыто для стирки. Ещё радовалась, что удобно. Мыльная вода прямо в дырку уходит, выливать не нужно. Но экономка её радости не разделила. Правда, ругать не стала, а провела деревенскую девку по всем новшествам, наполнявшим уборную, и подробно о каждом рассказала. С тех пор стирала Паша только в раковине, опасливо озираясь. Если выливать помои в белоснежный фаянсовый унитаз у Павлины рука не поднималась, то в барской уборной она и вовсе чувствовала себя, как в театре. Все стены там были в расписных изразцах. Покрытый нарисованными цветами унитаз, ванную, столик с креслом, запасной кальян и шкаф, полный стеклянных бутылочек, нужно было мыть раз в день. А бархатную штору снимать с окна и как следует выколачивать на дворе. Была в доме ещё восточная парная, которой пользовался только Борис Игнатьевич. Вход сюда был запрещен всем кроме турка-массажиста. Да Паша забегала, чтобы оттереть масляные жирные разводы, пока не застыли. Выливать грязную воду девушка ходила за три дома. Правда, Генриетта настоятельно рекомендовала этого не делать, а поступать, как все нормальные люди, использовать для грязной воды слив в прачечной. Но там тоже было все чистое, белое. Да к тому же Павлуша опасалась подходить к огромной медной стиральной машине**. Стиркой в доме занималась сама экономка. У неё был припасен целый арсенал всевозможных вонючих жидкостей и целое ведро тертого мыла. Прачечная никогда не пустовала. Здесь всегда что-то дымилось, кипел котел с постельным бельем. Немка была болезненно чистоплотна. В доме не было ни одного клопа, а постели были накрахмалены даже у прислуги. Заранее зябко поежившись, и набросив на плечи полушалок, Паша выскочила на мороз, и поминутно оскальзываясь, помчалась со своим ведром в конец улицы. Особняк Бориса Игнатьевича был здесь самым большим и богатым. Дальше шли дома попроще, а в конце улица плавно перетекала в район, застроенный двухэтажными домишками, сперва кирпичными, а после деревянными. Сюда-то, в уличные нужники, и ходила выливать свою грязную воду Павлина. Судя по запаху и царящему вокруг беспорядку, неухоженным окрестностям и мусорным кучам прямо посреди дворов, местные были не против. Порядком продрогнув, набравши полные туфли снега, девушка долго топталась на крыльце. Ужасно не хотелось наследить на мраморной лестнице. И так уже подол шерстяного платья весь промок. Экономка увидит – непременно замечание сделает. Это барин и его гости где угодно в уличной обуви расхаживают. Сам он только что домой воротился. Следы от колес его французского автомобиля*** пролегли по выпавшему за ночь снегу, и скрывались в огромном сарае, который он на иностранный манер именовал «гараж». В доме у самой двери стоял чей-то дорожный чемодан. И, хотя он был закрыт на ключ, на лестнице почему-то лежали разбросанные вещи. Хозяйская шуба и трость. Чьи-то маленькие кожаные перчатки и дамская меховая шапка. Очки для езды в автомобиле болтались на стойке для зонтов, по случаю зимнего времени пустой. Один женский ботинок лежала на самом верху лестницы, а второй у Павлуши под ногами. Сверху доносились женские вздохи и чей-то страстный шепот. Девушка покраснела. Стало быть, и правда приехала «столичная фифа». Барин сам её с вокзала привез. Они там, наверху, в коридоре, сейчас целуются, наверное. Неловко будет, если Пашка мимо них протискиваться начнет. Придется тут постоять, покуда они там милуются. А как уйдут в столовую, или в спальню, так она и проскочит. Но тут сверху, одна за другой, посыпались крупные белоснежные жемчужины. С приятным стуком они падали, подпрыгивая на каменных ступеньках, и тихо скатывались по алому ковру. Стараясь ступать как можно тише, Паша кинулась их подбирать. Видать длинные это были бусы. Девушка уже полную ладонь больших белых шариков набрала, а они все продолжали потихоньку сверху скатываться. Горничной приходилось все выше за ними подниматься. И уж не в руке жемчуг нести, а фартук подставить. Так сама и не заметила, как голова над полом второго этажа поднялась. Тут она барина с его «фифой» и увидала. Хорошо, что они её не заметили. Успела на ступеньку присесть. Устыдилась так, что саму тут же в жар бросило. Руки затряслись, а перед глазами так и застыла картина с двумя обнявшимися на полу любовниками. *** В поезде было пусто. Даже если бы Ольга не выкупила все купе в первом классе для себя одной, все равно бы в полупустом вагоне ехала. Новый год люди предпочитали проводить дома. Гесер то и дело посылал ей ментальные образы, один игривее другого, пока, наконец, не дошло до полнейшей похабщины. Уж на что графиня в отношениях с мужчинами распущена была, и то зарумянилась. Директор скучал и пытался поторопить поезд, да снегопад помешал. За день пришлось несколько раз колдовать, чтобы где-нибудь в лесу не застрять в сугробе. Зато к ночи старик истосковался настолько, что разогнал в небе все до единой тучи. Тут же стало подмораживать. Осмотрев себя, Ольга решила время не тянуть, тем более, что город уже впереди чернел. Скинула теплое платье и корсет. Пришлось подвязать чулки по старинке, под коленями. Довольно оглядев себя, дозорная бросила этот образ заждавшемуся Гесеру, накинула на шею жемчужные бусы, давно уже превращенные в согревающий амулет, сунула ноги в ботинки и завернулась в шубу. Поправить прическу, используя в качестве зеркала оконное стекло, уже не получилось. Поезд с шипением вполз на ярко освещенный вокзал, и машинист остановил её вагон точно перед пресветлым. Дорогой чуть было дважды не перевернулись. Автомобиль безбожно скользил по обледеневшей мостовой. Да к тому же старик гнал, как на пожар, срезая углы по Сумраку. Директор ехал молча, и казался чем-то недовольным. Но его выдержки хватило на то, чтобы аккуратно загнать свою дорогую блестящую игрушку в гараж, и аккуратно донести чемодан дозорной до дверей. Но как только они оба оказались в тепле, нервы у него сдали. Он подхватил Ольгу, оторвал её от земли и поволок наверх. От одежды избавлялся быстро, разбрасывая вещи, как попало, спихнув куда-то назад один её ботинок, и шапку. -Это ещё что такое?! – возмутился он, потянув за нитку жемчужных бус, - что это за хрен узкоглазый тебе подарки делает? -Японский дипломат, - она сделала попытку устроиться поудобнее, но не успела. Вот вечно Гесер налетает со своими степными нежностями, не выбирая места! Ладно ещё, она гибкая да сильная. Даже интересно, ноги у скольких женщин он вот так с лету себе на плечи забросить может. -Знаю, - довольно ухмыльнулся степняк, даже толком не отдышавшись, - бусы порвал, прическу испортил. Одни убытки! Ольга наигранно вздохнула, и потянулась в Сумраке к каждой бусине. Было слышно, как они медленно ползут по полу, собираясь вместе, как ртуть. А вслед за отборным японским жемчугом поднялась со ступеньки и встала в полный рост удивленная худенькая девушка в черном шерстяном платье горничной, белом фартуке и неприбранной растрепанной косой. Женщины встретились взглядами. -Спать! – услыхала Павлуша, и тут же провалилась в приятное забытье.