Перед рассветом

Хидан знал о своей соседке сверху гораздо больше, чем требовалось для обычного человека. Для обычного человека, который жил с ней в одном доме. Но для человека, желающего её понять, он всё равно знал мало. Возраст, место учёбы, все её многочисленные подработки — мелочь. Маршруты, которыми она обычно ходит, примерный денежный доход, её парня в лицо. Мало. Он ценил детали, которые и являлись важнейшими аргументами в составлении мнения о человеке. Некоторое время Мацураши ходил за ней тенью, приглядываясь, наблюдая, присматривая. Потом за прогулы влепили взыскание, Таюя перестала готовить — пришлось снова ходить в школу. И сейчас он держал в руках шанс узнать получше мечту, которая утром спускалась с фонариком по грязным ступеням вниз. Безнадёжность давно проросла в его сердце колючим кустом какого-нибудь сорняка, если не кактуса. Надо было говорить, как Хидан любил и кактусы, и колючие кусты? Но вот Харуно Сакура любила кактусы. Оказывается. У неё весь подоконник ими заставлен был. Безнадежность от этого никуда не девалась, но Хидан ликовал изнутри. Ликовал, ощущая тяжёлое и ноющее липкое чувство, пропитавшее собой лёгкие. Задыхаться — это было совсем не преувеличение. Дыхание шло с хрипом. Мацураши смотрел, как она обрабатывала ему руку. Костяшки — сплошное месиво. Обработка была болезненной, но это тянуло вниз, дальше от дурацких желаний о тактильном контакте. Они и так соприкасались пальцами — практически. Её ладони в перчатках, тонких и полупрозрачных. На ощупь они гладкие и скользкие. Прохладные. Затянутые в гладкий и скользкий медицинский латекс перчаток ладони соседки обдавали прохладцей. Мечта протянуть руку и коснуться сейчас её виска, волос или мазнуть пальцами по бледной щеке настойчиво колотилась внутри. Но… она была так близко и так далеко одновременно, что внутри всё сжималось от осознания: не сейчас. Не смей. Не испорть. Если бы сейчас всё рухнуло, то что бы у него осталось? Только серые дни в школе, уставшая до смерти сестра, наведывающийся по праздникам папка… а Харуно Сакура исчезла бы, растворилась в этих стенах, не позволяя даже посматривать на себя сквозь сумрак раннего утра. Таюя, наверно, волновалась: и это была единственная здравая мысль за последние семь минут. Если кухонные часы над дверью не врали. Но сестра уже привыкла, что после таких визитов младшенький шел проветриваться. Хидан вообще не понимал, почему сказал соседке сверху «да». Зачем? Чтобы ещё раз почувствовать, как внутри сердце об рёбра бьётся? Так можно просто на физкультуре поджопник Кисаме отвесить и бегать от него по всему стадиону. Но разве можно сравнивать такие ощущения? Всё же нельзя было жить без мечты. Пара болезненных минут рядом и то уже счастье. Неправильное совсем счастье, но по-другому не должно было быть. — Если удар пришёлся по уху, то может быть оглушение или лёгкое сотрясение мозга, — она подняла голову и пристально вгляделась ему в глаза. — Лучше бы пройти обследование в больнице и прямо сейчас. — Отличная идея, — хмуро отозвался Хидан, упрямо не опуская глаз. — Я пойду, спасибо. Стул скрипнул, когда Мацураши рывком поднял себя в вертикальное положение. Перед глазами на пару секунд потемнело. Тьфу, блять, сотрясения мозга не хватало сейчас. Уже обуваясь в коридоре (пришлось усесться на корточки, иначе голова начинала болеть), Хидан вдруг услышал давно ожидаемый вопрос. — Как тебя зовут, школьник? Харуно Сакура стояла напротив него, прислонившись плечом к стене, и с любопытством разглядывала его высветленные волосы. Низкая (без каблуков ему даже до плеча не доходила), с худыми руками-ногами и со своим бледным лицом она была похожа на шарнирную куклу, которая устала двигаться и на время замерла в одной позе. — Мацураши Хидан, — представился он и неловко отвесил ей шутливый кивок головой, которая вмиг напомнила о своей травме. — Ох, йоб… Язык прикусить не успел. Она красноречиво дёрнула бровью и прикрыла глаза. Ждала, когда можно было закрыть дверь. Шнурки не стал трогать — далеко идти не надо. — Спасибо ещё раз. До свидания, — он неловко поклонился, снова чувствуя боль, и выскочил на лестничную площадку. Внутри от солнечного сплетения растекалось приятное трогательное тепло. Мечта была так близко… — Вернулся, — возмутилась Таюя, сверля брата карими глазами. — Предупреждай хоть, куда идешь! — Ладно, — буркнул Хидан, стараясь сохранить внутри себя хоть крохи былого тепла, теперь медленно растворяющегося без следа. Он проскользнул мимо сердитой сестры к себе в комнату, заперся на щеколду, обеспечивающую весьма хлипкую защиту личного пространства. Завалился на кровать, подкладывая под гудящую голову руки. Закрыл глаза, воскрешая в памяти обстановку чужой квартиры. Но запомнились только фисташково-бежевые обои, стройный ряд кактусов в ярких горшках на подоконнике и несколько пустых коробок из-под миндального печенья, лежавших на столе. Его мобильник зазвенел нейтральной стандартной мелодией как раз в тот момент, когда Хидан почти заснул. Пришлось поднять, потому что это был Кисаме. А Кисаме пусть и был достаточно специфичным человеком, но по вечерам просто так не звонил. — Ёб твою мать! Чё тебе сдалось на ночь глядя? — возмутился в трубку сонный Хидан, лохматя осветлённые волосы пятернёй. — Я в клубе, со мной Тен, и она в драбадан! — трагично заорал, глуша басом играющую на фоне какую-то стрёмную попсу, Кисаме. — У нее заебенные родители, которые за перегар утром её точно отпиздят. — Трогательно прям до слёз. Чего от меня ты хочешь? — А будто непонятно! Тен надо помочь. Твоя квартира подходит просто отлично! — Охренел, что ли? А сестре мне что сказать? К себе эту пьянь тащи. — Не могу. У меня сегодня отец дома! Да, когда папка Кисаме оказывался дома, то таскать к себе подружек не стоило. Хидан не понимал, что ему надо сказать: согласиться или нет. В любом случае этот придурок притащится с бухой Такахаши на ручках и вручит ему как особо ценный груз. — Ну, короче, через десять минут у тебя будем …хватит кусать меня за ухо! Пока, короче! И Кисаме отключился. Хидан бессильно откинулся на плоскую и твёрдую подушку, накрыл лицо ладонями и сдавленно взвыл. Неужели ему не удастся сегодня выспаться? Тен-Тен, обряженная с лёгкой руки какой-нибудь своей подружки в кошмарное блестящее платье, висла на широком Кисаме безвольной пайеточной тряпочкой. Под её глазами было размазано что-то чёрное, а тёмная помада на губах оказалась почти стёрта. Кисаме гаркнул приветствие, как только заметил недовольную Таюю, передал Тен на руки Хидану и поспешил скрыться из-под тяжёлого взгляда Мацураши-старшей. — Ну и чудище, — почти добродушно заметила Таюя, когда они с Хиданом уложили гостью в его комнате и пошли на кухню, — накрасилась-то как! Цвет помады модный… — Это смывается вообще? — Нет. Просто новый слой накладывают, чтобы старый скрыть, — серьёзно закатила глаза Таюя. — Конечно смывается! Раз это смывалось, то это следовало смыть. Хидану не нравилась мысль о том, что его подушка будет испачкана в помаде или в этой кошмарной черной гадости. Поэтому он вооружился белыми ватными дисками и бутылочкой с какой-то розовой жидкостью, взяв всё это у сестры, и пошёл причинять чистоту. Тен лежала на его кровати, сжавшись в маленький комочек, бормотала во сне. И, кажется, плакала. Когда Хидан перевернул её, то правая сторона лица, на которой она лежала, была мокрой. Она не проснулась даже от прикосновения холодной мокрой ваты к своему лицу, просто заворчала немного. Мацураши, стирая с её лица дурацкую бабскую краску, думал о том, что не стоит девчонкам ходить по клубам с Кисаме. Мало того, что не уследил, так ещё и неизвестно куда приволок. Долбаёба кусок. Он отдал смывку Таюе и пошёл стелить себе спальное место. Им стал старый матрас, который до этого был на кровати сестры. Совсем недавно они поднакопили денег и купили новый. Сестра не очень хотела этого, потому что денег на второй матрас не хватало. Но Хидан настоял. Матрас клетчатой толстой тряпкой лёг на сомнительно чистый пол. Туда же полетел плед. Хидан всё ещё надеялся выспаться.