Перед рассветом

Таюя смотрит на него с таким лицом, что можно уже шутить про скорую и инсульт. Но, если смех продлевает жизнь, то шутки над Таюей ее определенно сокращают. Хидан, выложивший все, как есть, падает на кухонный стул, не ощущая опоры. — Еще раз, — цедит угрожающе она, — что?! Ты… ты… — Я-я, — Хидан передразнивает ее с чувством, что все-таки получит сегодня кружкой по башке. — Таюя, ты мне мозг проебала этой ответственностью! Ну так вот, блядь, я ее взял! Таюя медленным и аккуратным движением садится на стул с другой стороны стола, кладет руки на стол и спрашивает: — И что тебе помогло, мать твою? — О ней и речь, — он закатывает глаза с нарастающим раздражением. — Сама ж говорила: используй ее. Чё я, по-твоему, делать собрался? Ее поебень про сожаления — самое то. Хули нет-то? Хохотнувшая Таюя кивает лохматой малиновой головой, задумчиво чешет это гнездо прямо на макушке и по-сучьему вкрадчиво выдает: — Я-то говорила… Но ты когда ко мне прислушиваться начал? Охренеть новости. Заебись вообще! Эй, ты, засранец… я хоть что-то говорила про переезд?! Жить с ней?! Серьезно?! Бля, как же с ней сложно… Почесавший ухо, зазвеневшее от нарастающей громкости, Хидан выдувает весь воздух из легких с едва слышным присвистом. — А чё не так? У тебя твой сучёныш-Учиха, одна ты не останешься. Ты ведь дохуя права была, пора взрослеть, все дела… Я ж как лучше хочу. Это надо сказать уверенно, так, чтобы Таюя возмущением захлебнулась. А получается все равно уныло. Не, надо было отложить разговор. Как-нибудь, когда уже орать расхочется. Хидан не дурак. Но времени у него не остается. Не хочется проверять, через сколько ёбаный Изуна Учиха заявится с проверкой. В том, что эта сучья морда свои условия выполнит, у Хидана сомнений нет. Об Учихах дохуя слухов, хоть то, что их младшенький учится в такой дерьмовой школе, а ведь может… Но Хидан не особо вслушивался, ему-то эта семейка до пизды. До того, как Таюя не стала трахаться со своим Учихой. Да и сейчас, если честно, не особо. Чё ему от тех слухов. Изуна либо сделает, как надо, либо… — Как лу-учше, — Таюя разглядывает его со смесью злости и снисходительности. — Тебе это надо? Это с каких пор ты думать научился? — Тай, да в чем проблема ваще?! — Хидан вскидывается. — Все же в плюсах! Ты больше со своим выбл… с этим козлом сраться из-за места жительства не будешь. Чё, плохо? Качающая головой Таюя напрягает его гораздо больше, чем Таюя, которая швырнула бы в него кружкой. Хидан на всякий случай напрягается, понимая, что от покачивания головой до замаха разгон минимальный. С Таюей до пизды эти очевидные выводы. Она с нихуя может скандал устроить. — Я сейчас должна просто взять и отпустить тебя к матери, которая однажды нас уже кинула, — медленно и чересчур длинно для нее сообщает Таюя. Да, кажись, тут Хидан просчитывается, больное же место… — Бля, в смысле отпустить, она ж не забирает! Я сам предложил! — он закатывает глаза снова и разваливается на стуле еще сильнее, хотя куда сильнее — ща сползёт на пол. — Ты это, ну… Ты много заботилась. Может, тебе и самой теперь пожить надо. Тай, ну ты же с этим Учихой вроде серьезно, он… хуйня он, конечно, та еще тварь ебаная, но раз тебе в кайф… мне-то чё делать? Я не совсем дебил, я ж понимаю… Это дается ему так себе. Хидан не особо разбирается, что как сказать почти честно, в лоб и не обходя тему агрессией. Агрессией дохуя проще… Как этот сучёныш Учиха вообще так легко о них говорил? Это ж, блядь, какой-то… вообще-то скилл. У Хидана это когда как. Но вот прям под взглядом сестры — под разочарованным, ага! — нужно из себя что-то выжать. Выжимается как-то косоёбо. Как ей объяснить-то? — Ты у меня на первом месте, — Таюя перегибается через стол, чтобы шлепнуть его по лбу. — Изуна мне не родня. Попробует между нами встать — далеко пойдет. В этом он не сомневается. У сеструхи слова с делом не расходятся. И пиздовать бы Учихе, конечно, далеко и долго… Но Хидан, корежась от отвращения, заставляет себя проскрипеть: — Я… я тут это, подумал, что раз уж тебе с ним хорошо… ну, может, и не пойдет? Если он как-то хуево к тебе относится или… ну, блядь, как сказать… если он к тебе как к говну, то и пошел он нахер. А тебе вроде с ним норм, ты вон, платья носишь, музычку слушаешь, по утрам улыбаешься… типа, ты же не будешь со мной всю жизнь… — Чёт я знакомые нотки слышу, — взверивается Таюя мгновенно. — Как по методичке! — По какой, нахрен, методичке! Я ж не херню несу, я прав, вообще-то! — Хидан взбрыкивает в ответ. — Я чё, предлагаю в другую страну съехать? Бля, мне до совершеннолетия — а там в универ как-нибудь, потом на работу. Мне у нее как этот… сука, как же… перевалочный пункт! Да и я, это, приходить буду… думала, так просто от меня отвяжешься? Хуй… Нет, бля, надо было речь готовить. Реально, методичка не повредила бы. Хочется хлопнуть себя по башке, но не при сестре же… Надеясь, что это ему больше никогда не понадобится, Хидан сдабривает монолог неловкой и по-дурацки детской улыбкой. Позорище ебаное. Таюя со вздохом протирает лицо, зарывается в волосы, смотря в никуда… — Если чё, я терпеть не буду, я к тебе вернусь, — добавляет аргумент Хидан, зная, что никогда так не поступит. Уёбский Учиха прав — она заслуживает пожить нормально, как человек, даже как девушка. Она же девушка… ей всякие макияжи, платья, маникюры, а тут все деньги уходят, чтобы вдвоем продержаться. Ей и хотелось бы, наверное… Хотя Хидан ее никогда особо накрашенной и не видел, типа, блестящая херня на губах для нее — максимум. Зато мамашка, судя по лицу, чем только не мажется. А ей… ей под пятьдесят, что ли. На морду деньжищ точно хватает. — Не нравится мне это, — все еще сердито говорит Таюя. Кажись, почти принятие. Ему даже не верится, что так легко прошло. Ну как, легко, вспотеть пришлось нехило так... Но с ней другого и не ждешь. Ладно еще без звонка матери обошлось. Представив, что ей высказывает сеструха, Хидан опасливо морщится. А если она еще и вживую до нее доберется... Не, нахуй-нахуй, об этом он думать не будет, тут почти обошлось. — А мне чё, нравится? — он, прикидываясь дохлым, лениво запрокидывает голову. — Ты ж сама говорила, взросление, ответственность, эта вот поебота. Я вот и взрослею. Типа, уёбские взрослые решения… — Либо взрослые, либо уёбские, — мрачно отмахивается сестра, — не смешивай. Взрослость в том, чтобы выбирать рациональный вариант. — Это рациональный вариант, — Хидан разводит руками. Таюя посматривает на него так, будто хочет все-таки ебануть, но сдерживается. Решивший, что все сложилось в его пользу, он кивает сам себе и собирается из амебы в человека. — Если она будет творить херню... — угрожающе начинает Таюя, и на лице у нее собираются тучи. Бля, нет, только не это... — Я забьюсь обратно к тебе под крылышко, — Хидан лихорадочно ехидничает, зная, как она это не переносит. За что получает еще один шлепок по лбу. Ну вот теперь точно обошлось...

***

Он собирается к матери на выходных. Вещей не то чтобы много… Хидан оглядывает свою старую и маленькую комнату, наполненную старьем, и чувствует, как в груди саднит. Тут было дохуя всего… он предпочел бы эту комнату дому матери. Она, наверняка, живет в каком-нибудь пафосном домище посреди элитного квартала, а весь дом заставлен всякой красивой поеботой… Перевалочный пункт, напоминает себе Хидан, и его отпускает. Время, которое он проживет с ней, пройдет быстро… Таюе он не соврал — в универе либо найдет способ слинять в общежитие, либо найдет подработку, да и всегда можно снять квартиру с парой таких же нищих студентов. Выкрутится, чё уж тут. Таюе он и так задолжал до конца жизни. Умные и хуёво-взрослые мысли. Так он и должен думать, взрослый ведь до пизды, вон какие вопросы выкручивает. Чем только не занимается. Не то что всякие богатые детки. Им можно просто деньгами потрясти — и кто угодно ебало завалит. Хидан пережевывает ощущение кома в горле. Думать-то он должен. И ведь все правильно. А Таюя заслуживает хорошего. Лучшего. Он сделал бы для нее что угодно. Ведь, вроде, и делает. Это ж к лучшему. Учиший выблядок ей точно обеспечит красивую жизнь. Будет звать ее Тай, по утрам варить кофе, таскать на всякие мажорские вечеринки, а Таюя будет одеваться как их мать, может, покрасится в человеческий цвет… хуй знает, вдруг, залетит. Представив, он тут же трясет головой. Где Таюя, а где потомство от Учихи? (Ух, сука, какая мерзость). Вот бы только без этого. Он-то, конечно, желает ей лучшего. Но дети от этого... Хидан ухмыляется, представляя, и тут же передергивается от отвращения. Бля, нет-нет-нет, забыть нахер. Лучшего он ей, конечно, желает, но дети — это ж пиздец... Он и Харуно Сакуре желает лучшего. Только, похоже, им обеим лучше будет без него. Мысль, что ради их счастья он должен исчезнуть, сгущает темную тоску до бетонного состояния. Но мысли-то взрослые, так быть и должно.

***

Следующее утро у него начинается не с будильника, а с резкого ощущения, что наступил какой-то пиздец. Хидан подпрыгивает на кровати, сонно протирает лицо, думая, куда бежать и что за херня… потом до него доходит: он пока что дома, бежать не надо, а на часах… а, ну хули, можно сегодня никуда и не ходить. Вещи соберет. А потом к репетитору, конечно, вот для него бы домашку лучше сделать… химик вроде нормальный заёбанный мужик, но раз уж на поступление хочется… Хидан растирает вдобавок затылок и с хрипом падает обратно в кровать. Впрочем, кое-что мгновенно поднимает его в сидячее положение. Бросает взгляд на часы… Нет, ну разве можно быть таким жалким? Чё он, совсем дебил, нахер это все. Он и так дохрена сделал. Может, еще ей ковровую дорожку на ступеньки бросить, чтобы ковылялось проще? А толку… проще вытерпеть пару минут чужой жалости, но потом не жалеть, что проебал их на сон. Зарывшись руками в волосы и хорошенько дернув, Хидан все-таки распрямляется и бредет в ванную. Все внутри него ноет от отвращения к себе, и утренняя чистка зубов и быстрый душ оказываются тошнотворными. Утренний подъезд встречает его все тем же запахом, темнотой и старыми выщербленными ступеньками. Интересно, как тут жилось бы матери? Наверное, кривила бы нос и научилась левитировать, не пачкать же замшевые сапожки… У Хидана влажные, зачесанные назад волосы, он встрепывает их рукой. Какая разница, где сушить… Сучью опушку от куртки так и не отодрал, после вчерашнего слякотного дождя она воняет псиной особенно едко. Щедро отваленные Кисаме сигареты кончаются вчера, так что Хидан забирается на подоконник и тупит в телефоне пару минут. Яркость режет глаза. Хочется убавить, но так если что — можно использовать экран как фонарик. Во рту от желания покурить скапливается слюна. Хидан кусает внутреннюю сторону щек и с усмешкой думает, как будет выкручиваться у матери. Насядет, наверное, с нравоучениями. Едкие мысли слетают в одну секунду. Он слышит знакомый, отдающий в груди вспышкой тоски, звук. Шорох ботинок по бетону, крашенному в рыжий. А проходит не так много времени. Кажется, сегодня кто-то спешит в универ пораньше. Харуно Сакура замирает на последней ступеньке перед пролетом, замечая его на подоконнике. Ничего не меняется. Все такая же… сколько прошло времени с тех пор, как они впервые сталкивались? Хидан чувствует, что пара сотен лет. Сколько всего происходит и сколько придется сделать совсем скоро. А ведь только позавчера она приносит ему извинения за херню, которую он никому бы не простил, а кому-то — набил бы за такое морду. Но что ей — она инопланетянка, ей можно многое простить. Ей все прощается. Хидан смотрит на нее сквозь тяжесть в груди и не может уложить в себя то, как скоро по утрам ему придется видеть мать, а не сестру, идти в школу не по этой лестнице, а по какой-нибудь чистой и светлой в элитной многоэтажке… Еще немного, и Харуно Сакура станет для него другой вселенной. — Ты глупый ребенок, — тихо говорит она, слова разносятся по подъезду едва слышным шепотом. — Не понимаешь? Пара минут унижения. Ну и нахер, он получит их, какими бы они ни были. Это же последний раз. А потом… вдруг все пройдет? Проснется — и поймет, что оставил все в темном подъезде. Мечта. — Всё я понимаю, — Хидан горбится, опираясь локтями о колени, и выцеживает — всё. И что мне с этим делать? Что я могу? Что?! Думаешь, я хотел бы в кого-то так… так… так, чтобы торчать в подъезде каждое утро? Чтобы меня то пинали, как щенка, то какао угощали? Да когда ты… когда ты меня поцеловала, я на все, на все, блядь, был согласен! Поцеловала бы второй раз — и я бы на хуй забыл, как ты об меня ноги вытерла! Что? Хотела бы сама такого? А я? Я дебил, чтобы такого хотеть, а?! Голос расходится гулом по подъезду. Вот-вот кто-нибудь выскользнет из квартиры, рявкнет… и тогда Хидан сможет рявкнуть в ответ, может, даже морду кому-то набьет. На нее, на эту чертову… на нее и палец не поднимется. Внутри грохочет так, будто он вместо крика сваливает в себя целый самосвал камней, и они падают-падают-падают, разбиваются и оглушают. — Нет, — действительно шепотом отвечает Сакура и осторожно подходит ближе. — Нет, — соглашается Хидан и усмехается, тряся головой. — А я… а я просто хочу тебя, даже если у нас нихуя не будет. Да даже если ты меня с говном смешиваешь! Я бы… я… да я действительно дебил. Ее болезненный взгляд выбивает у него из легких воздух. Хочется сдавить себя, замолчать, потому что дохуя уже унизился, куда больше… Она подходит еще ближе. Вздрогнувшая над его ладонью рука стремительно опускается. По телу бежит ток. Содрогнувшийся Хидан сначала не понимает, а когда до него доходит он готов оттолкнуть все слова, только что бы это продолжалось… только бы рука не исчезала, какая же она хрупкая и горячая. Ебаное ничтожество. — Ты хороший, — Сакура поднимает подбородок, чтобы смотреть Хидану в лицо, слабо улыбается тонкими губами, — а я плохая. Плохой человек. Когда-то была хорошей, а вот сейчас… ничего не осталось. Но ты… ты просто… ты действительно хороший. Так и не сказала бы. А я наоборот, понимаешь? Сухая хрупкая ладонь сжимает его пальцы всего на секунду, и Хидан тянется за ускользающим ощущением тепла. Сакура вздрагивает, когда он наклоняется к ней, но смотрит неотрывно. В темноте радужка почти черная. Хрупкий разбитый взгляд. Что же делает с ней этот выблядок Сай, если она… такая? Хидан неумело проводит ладонью по мягким волосам, зная, что ощущение тепла зыбкое и короткое. Сейчас она отпрянет, сверкнет на него зеленью и прогрохочет вниз, прямая, собранная обратно и совсем не напуганная. Сейчас он за все поплатится. Она его раскрошит на хер, а он только согласится. — Я тоже глупая, — шепчет Харуно Сакура, рассматривая его, и мягко сжимает его ладонь. — Ничего не понимаю, ничего не могу решить сама… все даю кому-то получить вместо себя. Я… была к тебе несправедлива. Прости меня… но я не могу расплатиться. Что бы с ней ни было — кажется, ей больно. Он считывает выражение лица, мечется взглядом по едва заметной в темноте мимике: по тому, как поджимаются губы, поблескивает взгляд, дрожат ресницы… Как мало нужно, чтобы рассыпалось это ее: «Спасибо за то, что уделил мне время». Расплатиться, блядь, будто он об этом просит. Хотелось бы просить. А толку. Он наклоняется чуть ниже, зная, что все испортит. Не знает только — швырнет она его спиной в стекло или замрет. Птичьи плечи устраиваются в кольце рук так четко, будто были для этого и предназначены. Руки и грудь будто оказываются в теплой воде. Аккуратно умещая ладонь между лопаток, чувствуя кожей шершавый драп, Хидан обещает, не решаясь опустить лицо в лавандовые волосы: — Все у тебя будет хорошо. Внутри бьется-бьется-бьется… нестерпимо. Он получил бы от нее что угодно. Хоть поцелуй, а потом плевок, хоть удар, хоть что… Но Харуно Сакура неловко и осторожно гладит его по плечам, нелепо обещает ему, что это пройдет. И хочется замереть так, пускай гладит, пускай жалеет и его, и себя, только вот так, с ним. Что он, дохуя просит? Чего уж, действительно дебил. Несколько секунд, за которые он успевает вплавиться в нее, разлетаются в песок, когда Сакура отстраняется одним движением. Хидан, обреченно считающий удары сердца, рассыпается в песок сам. Грудь обжигает холодом. Она разворачивается аккуратно, наверняка из-за ноги, так бы уже мчала… Темный силуэт исчезает, стоит зажмуриться. В ушах гудит, пока он слышит, как она спускается по лестнице. Что-то подталкивает: бля, помоги ей. Хидан не слушает, смотрит в темноту за веками. Это был последний раз. Даже если бы пришлось все повторить, даже если бы она раскрошила его в пыль, даже если… Он растирает там, где от огня вот-вот побелеет и затрещит, похлопывает по груди кулаком, чувствуя, как усилие разбегается по костям тяжестью. С хрустом впечатывает кулаком в подоконник и спрыгивает. Ему до ебаных слез хочется, чтобы это прошло. Чтобы не тянуло протянуть ей руку или вытащить из любого дерьма, он что ей — решала? Хидан не догоняет ее. Он медленно и решительно чеканит шаг, поднимаясь, и осторожно заходит домой. Таюя уже шебуршит в ванной. Нужно как-то объяснить ей, что он сегодня пойдет только к репетиторам, что он съедет уже на выходных, наверное, стоит упомянуть, почему… Но эта мысль исчезает так же, как и появляется. Если сраный Учиха попробует шантажировать его тем, что расскажет Таюе, Хидан из кожи вывернется — но расшатает ему пару зубов. Но даже сквозь все эти тупые бытовые мысли фоном пробивается Харуно Сакура, ее болезненный взгляд и хрупкие горячие руки. Дебильный поступок, и как только повезло — не швырнула, не посмеялась, почувствовала, что ли… Стоит оно того? Хер разберешь. Хидан любит ее до такой степени, что хочется орать и выть. Ну и что же он с этим может сделать?