#слежка

Когда очередной звонок в дверь заставляет Юнги зло выдохнуть в пространство родной квартиры, он наконец-то покидает границы одиноко стоящего в гостиной дивана. Двигаясь с перерывами на мысли о том, что он уже искренне ненавидит сегодняшний день, не имея сил даже для того, что снять с себя слишком теплые для дома черные джинсы, Юн медленно приближается к объекту, бессовестно нарушающему его блаженный покой очередным нажатием на дверной звонок. Немного помедлив и набравшись сил, включая все остатки когда-то непобедимой силы воли, Мин открывает дверь. Так же лениво и почти без особого интереса скользя взглядом по нарушителю его мирного пребывания на не самом удобном, но теплом и расположенном ближе всего от двери диване, Юнги роняет в реальность очередное возмущение, что выражает рваным усталым вздохом. Затем следует навязчивое, зарождающееся в голове желание проводить стоящую напротив сестру к себе домой и вернуться к жизни юного отшельника. На ближайшие десять часов в его списке дел было: самобичевание, отпаивание своего изнуренного, израсходовшего все запасы энергии тела горячим зеленым чаем и просмотр выученных наизусть сериалов. Гаи улыбается совсем недолго, смиряя печальным взглядом своего уставшего двоюродного брата, еле заметным кивком головы приглашающего её зайти. Парень уходит прочь, почти мимолетно добираясь до ждущего его в самом углу гостиной дивана. Продвигаясь вперёд, на автомате закрывая за собой входную дверь и оставляя в момент снятые с ног кеды возле полки с обувью, девушка бросает на кухонный стол пакеты с купленными продуктами быстрого и нет приготовления и возвращается в гостиную, смотря на, кажется, просто болящее отдельно от мозга тело, удобно расположившееся на кожаном диване. — Выглядишь не очень, — с каким-то наигранным отвращением тянет Гаи, пытаясь разобраться с зажатым в её руке мандарином. — Я бы даже сказала, что как овощ. Сушеный овощ. Протертый через терку. А потом ещё выжатый через… — Гаи, я понял! — Ну и отлично, — Гаи присаживается рядом, отодвигая ноги Юнги ближе к мягкой спинке дивана, и продолжает возиться с оранжевой кожурой от зажатого в её руках мандарина. — Сегодня разве у тебя выходной? Или у тебя отпуск, а я ничего об этом не знаю? — Нет, просто теперь у меня странный график, — не найдя ничего лучше, как завуалировать очередные, рвущиеся наружу не самые цензурные в этом мире выражения, бросает в ответную на вздохе Мин. — Поэтому сейчас я отдыхаю. — Тогда давай погуляем сегодня вечером, — жалобно, почти по-детски тянет девушка, поправляя спавший ей на лицо одинокий золотистый, выкрашенный совсем недавно локон. — Может, наконец-то найдём тебе кого-нибудь, а то тебе самому-то не надоело это одиночество? Мин понятия не имел, почему его личная жизнь, внимание которой он уделял очень и очень мало времени после поступления в университет, заботила его младшую двоюродную сестру больше, чем его самого. Каждый раз, когда бы она не появлялась в поле его зрения, разговор каким-то волшебным — или не очень — способом приходил к раздражающей его нервы теме о том, что его одиночество — это очередной недостаток, а отрицание этой проблемы — слабость, не присущая мужчине в его годах. Для двадцатилетней, постоянно смеющейся, пропускающей пары через каждые два раза и зависающей в клубах чаще, чем дома, Гаи жизнь в тридцать лет представлялась последним шансом найти своё счастье и место в жизни перед оформлением государственной пенсии. Ходящий рядом одинокий старший брат казался ей потерянным котёнком, нуждающемся в скорейшей помощи и таблетках от невыносимого, как казалось лично ей, одиночества. Малейший беспорядок в его квартире и осевший тонкий слой пыли на телевизоре приносили ей как поводы для нотаций и ругани, так и аргументы, против которых Юнги успевал только устало прикрыть ладонями лицо и тяжело вздохнуть в ответную. И сейчас, сидя рядом с выдохшимся и желающим лишь о тихом покое Мином, Гаи слабо улыбается уголками нежно-розовых губ с надеждой осуществить давно начатое дело. — Я занят, — обрывает всё последующее раздражающее девчачье нытьё Юнги, мгновенно переворачиваясь на живот и утыкаясь холодным носом в перьевую подушку. — Очень занят. — И чем же ты можешь так занят вечером? — делая особый акцент на слове «так», как-то слишком по-лисьи тянет Гаи, отставляя неподдающийся её манипуляциям мандарин в сторону. — Или подожди… Ты идёшь на свидание?! — от радости девушка падает на лежавшего на диване брата, широко улыбается, будто радуясь какой-то важной в её жизни победе и обнимает ворчащего от недовольства Юна. — Да-да, на свидание. Только отстань, — желая отвязаться от слишком озабоченной своей идеей погулять на свадьбе своего старшего брата раньше, чем на собственной, младшей приставучей сестры, раздраженно бубнит Мин. — И кто она?! — всё также счастливо, чуть ли не кричит в ухо журналисту девушка, которой для полного описания радости не хватает лишь бьющихся ярко-красных сердечек в глазах и витающей вокруг нежно-розовой ауры. — Она красивая?! «Она — чёртов Чон Чонгук», — думает Юнги, вспоминая сидящего в машине с очередной кружкой горячего растворимого кофе Гука, предлагающего ему действительно вкусные шоколадно-карамельные конфеты из разноцветной коробки рядом с водительским сидением. Рядом с Чоном Мин чувствует себя каким-то чертовски непрофессиональным в своём деле подростком, любителем и просто-напросто профаном. В их «слежке» Мин Юнги лишь чертово ненужное никому приложение к исправно работающему Чон Чонгуку. — О, да, чертовски красивая, — с какой-то скрытой долей сарказма тянет парень, чувствуя вес чужого тела, лежащего сверху. — Даже красивее тебя, — для большей правдивости своих слов добавляет он, даже не подозревая, что недавно широко улыбающаяся девушка сейчас мгновенно меняется в лице. — Серьезно? — достаточно громко и строго проговаривает Гаи, в одну секунду поднимаясь с всё ещё лежащего на диване Юнги. — Покажи мне её фото или хотя бы профиль где-нибудь. Вообще плевать. Просто хочу посмотреть на это чёртово произведение искусства. Юн поворачивается на спину, смотря на, кажется, обиженную девушку, чьё доверие его словам становится просто-напросто крошечным. Гаи не верит — и, впрочем-то, делает правильно. Но для желающего сейчас лишь тишину, а не о допросы младшей сестры Юнги всё это кажется невыносимым. Он в мгновение строит теории о том, где он возьмет сейчас рандомную фотографию девушки, когда в его галерее только картинки различных пейзажей для обоев на телефон и не больше. Он смотрит в глазах, где полно вопросов, и понимает, что, кажется, попался, пока она снова не повторяет свою просьбу чуточку громче. — Гаи, ты понимаешь, что я очень устал? Я не хочу заниматься ничем подобным сейчас. Давай позже, — он отмахивается одним лениво-лёгким движением руки и поворачивается обратно на живот с буквально горящим желанием, чтобы от него всё-таки отстали. — Хорошо, — вполне спокойно бросает девушка, подозрительно быстро отставая с дальнейшими расспросами. И Юн бы действительно подумал об этом странном с её стороны поведении, но вместо этого он только ещё больше утыкается лицом, что словно отпечаток усталости, в белую, будто безликую подушку и прикрывает самопроизвольно закрывающиеся глаза. Последнее, о чем он думает, прежде чем окончательно отрубиться, вовсе забывая о присутствии другого человека в своей квартире, так это о как-то борющемся с отсутствием сна и сбитым режимом Чонгуке. Вместе с вещами, недавно мирно висевшими в шкафу, обрывается блаженный, такой желанный ещё с прошлого вечера сон постепенно возвращающегося в реальность и её суматошность Юнги. Пока он нервно борется с самим собой и мешающей ему сейчас почему-то встать с дивана подушкой, в его комнате снова раздается какой-то подозрительно-странный звук, на этот раз напоминающий резко включенный на максимальную громкость телевизор с музыкальным каналом. Поющие девушки наверняка отплясывали в своём красочном клипе очередную поставленную хореографию под действительно интересные биты, в то время как Мин медленно полз к двери в собственную спальню, где на полных правах и чистой совести хозяйничала неугомонная своими, порой глупыми затеями Гаи. Первое, что не осталось без внимания Юна, когда он наконец пересек границы собственной, сейчас больше напоминающей обломки после какой-то катастрофы, комнаты, так это разбросанные на его незаправленной кровати вещи — черные и серые классические пиджаки, какие-то старые джинсы и недавно купленные для работы брюки, футболки, нежно-розовые, голубые и клетчатые, идеально выглаженные рубашки. По телевизору, как и ожидалось изначально, крутили какой-то очередной клип новой корейской группы, пока девушки в милых разноцветных, пестрящих своими красками нарядах пели что-то о бесконечной любви и судьбе. Гаи же с серьезным видом крутила в руках его очередные черные джинсы с прорезями, на которые она молилась с учетом того, что она их и подарила, теперь явно расстроенная тем, что те валялись где-то в самом дальнем и пыльном углу. — Проснулся? Что больше всего в этой жизни любила Гаи, если не считать смузи и сводить старшего брата со своими подругами и незнакомыми женщинами, так это задавать вопросы на вполне — или даже очень и очень — очевидные вещи. — Уложи волосы, а то это напоминает какой-то балаган. Девушка сбежит, увидев это, даже не дойдя до столика в кафе или где вы там обычно в свои тридцать предпочитаете встречаться. Поначалу Юнги не особо понял, о чём сейчас может идти речь. Да и потом, собственно, не понял вновь, пока воспоминания о собственной неоправданной лжи не вернулись на положенное им место. Мин чувствует себя самым настоящим в этом мире глупцом. Смотря на стоявшую Гаи с кучей разбросанных рядом вещей и парочкой вешалок в руках, он понимает, чем ему грозило то самое спокойное, давшее ему хоть какое-то время на сон «хорошо». Но несмотря на осознание происходящего сейчас хаоса, он чувствует себя наконец-то живым — почти сутки здорового сна вновь сделали из него способного к труду и активной деятельности человека. На настенных часах напротив черная часовая стрелка указывает на цифру шесть, оповещая о том, что уже буквально через два часа он должен быть возле «Совы», вооруженный огромным запасом кофе, возможно, взятых на «всякий случай» конфет и здравым смыслом. — Да-да, волосы, — словно всё ещё находясь в неком трансе, на автомате повторяет самому себе всё тише и тише Юнги. — Обязательно. — Хорошо, что я научила тебя их укладывать в своё время, — словно мать, гордая за своего единственного сына, выдаёт на выдохе Гаи. — А одеждой займусь я, не беспокойся. Как же хорошо, что я есть у тебя. Здорово, правда?! Но Мину ни разу не здорово. Если говорить честно, то ему сейчас даже не особо хорошо, не говоря уже о чём-то большем. Он только смотрит на улыбающуюся сейчас всё шире и шире Гаи, явно ослепленную его ложью, и думает о том, как будет объясняться перед матерью после того, как его младшая сестра, еле скрывающая по телефону искреннюю, кружащую ей голову радость, сообщит ей данную новость. У Юнги определенно крепкие романтические отношения с жизнью, ибо та ебёт его не по-детски. Желание лгать матери, а уж тем более рассказывать всё, как есть на самом деле, было крайне мало, от чего безысходность где-то внутри Юна играла новыми осенними красками печали. — Ну не молчи! — продолжая перекрикивать играющую на втором фоне песню и крутя в руках уже второй по счету собранный ею лук из имевшегося в шкафу Юнги барахла, бросает Гаи. — Лучше скажи, как тебе это? Или всё-таки тот — с черной классической рубашкой? Оказывается, если правильно сочетать, то даже из этого можно собрать что-то стоящее. «Это — твоя сестра, твоя сестра, твоя сестра» — Мин повторяет это подобно мантре, успокаивая вдруг зарождающееся внутри него и растущее с каждой секундой всё больше раздражение. Но чем больше факт того, что это именно его двоюродная сестра с выкрашенными белыми волосами и такой же впору кожей стоит с его одеждой в руках проникал в его сознание, тем больше разочаровывал ещё больше. Ситуация, и правда, сводилась к самому настоящему тотальному хаосу и желанию принять ванну с феном. До встречи около «Совы» оставалось уже даже меньше двух часов, а парень всё ещё смотрел на изо всех сил старающуюся девушку, что уже перебралась на его когда-то купленные в подростковом возрасте разноцветные, блестящие на свету или сделанные из каких-то черных веревок браслеты. — Просто прекрасно. «Просто прекрасно» становится точкой смирения и подавления медленно потухающего раздражения. Он соглашается со всем последующим, что является безусловно правильным для его бегающей вокруг него и буквально окрыленной этой новостью сестры. Он не сопротивляется, хотя сам факт того, что всё это лишь временное счастье действительно радующегося за него человека, заставлял Юна избегать чужого, почти постоянного направленного на него оценивающего или, наоборот, одобряющего взгляда. Юн чувствовал себя херовым. Следующий час журналист проводит под полным надзором сестры, пока та, воодушевленная и бодрая духом, с удовольствием укладывает его обычно прилизанные с утра кое-как после душа волосы. Если когда-нибудь Юну выпадет возможность действительно оказаться на настоящем свидании, то он будет знать, к кому, и правда, стоит обращаться за помощью и советом, чтобы туда не успеть. А сейчас, укладывая локоны для того, чтобы провести следующую ночь слежки вместе с мирно попивающим литр за литром кофе Чонгуком, Юнги оценивает старания сестры как просто-напросто тщетные. Когда до времени встречи остается почти полчаса, Гаи провожает Юнги, давая ему очередные, уже до этого несколько раз прозвучавшие одни и те же, но в различных вариациях наставления. Для полной уверенности уже всё перечисленное она конспектирует в заметки его телефона, а затем слабо улыбается и машет ручкой, подобно какому-то маленькому уже заранее скучавшему ребенку. Покидая двери родной квартиры, Мин думает о том, как он будет объяснять свой внешний вид Чонгуку, неоднократно говорившему ему о менее выделяющейся из толпы одежде и скрытности, о которой в предложенном сестрой наряде можно было только мечтать. Несмотря на это, приняв всю возможную в данной ситуации невозмутимость, Юнги маскируется под обычного прохожего, быстро меняя направление в сторону припаркованной черной служебной машины их компании. Пробираясь между уже знакомыми с прошлого вечера машинами, Мин останавливается возле двери выделенного офисом Чонгуку автомобиля, пока тот в очередной раз коротает время в обнимку уже с пошедшим в ход кофе. Когда Юн наконец-то усаживается на отведенное ему пассажирское сидение, Чонгук лишь протягивает ему пакет с каким-то чертовски мягким и приятным на ощупь содержимым. — И что это? Юн пытается справиться с завязанным лично Гуком узлом, но выходит на уровне юмористической тщетности, когда Мин в очередной раз вцепляется пальцами в связанные между собой белые ручки пакета, но вместо открывшегося его взору содержимого получает лишь целое и почти необъятное ничего. — Наверное, этот вопрос стоит задать мне, — окидывая взглядом одетого в совершенно противоположную его обычному стилю одежду Юнги, вопросительно кивая, проговаривает на полном присущем ему серьезе Чонгук. — Не хватает только короны для полного соответствия образа. И лабутенов. А ещё звания «Король Джулиан» и перьев в заднице. — Я не выступал сторонником этой идеи, — чувствуя каждой клеточкой своего тела непривычному ему одежду, Юн чуть ли не выворачивается наизнанку. Продолжая как можно незаметнее ерзать в кресле в безуспешной попытке поправить хоть что-нибудь для дальнейшего комфортного пребывания в салоне автомобиля, Юн тяжело вздыхает. — В пакете — униформа работника «Совы», — Гук, наблюдая за очередной безуспешной попыткой Юнги расправиться с пакетом, в очередной раз пригубляет пластмассовый стакан, доверху заполненный горячим напитком. Он как-то мгновенно переводит тему на работу, не давая Мину и возможности на дальнейшие оправдания. — Как я и говорил, для подробной слежки нам нужно быть как можно ближе к своей «жертве». Если этого не будет, то мы только зря потратим предоставленное нам для слежки время. Поэтому сегодня мы выступим в роли работников сего заведения. Спокойствию Гука можно было позавидовать, так как Юнги на протяжение всего его рассказа уже несколько раз сделалось если не плохо, то нехорошо — так точно, заставляя парня ещё с большей паникой развязываться тугой, неподдающийся его манипуляциям узёл. — А не легче было туда попасть в качестве посетителей? — на разочарованном выдохе, в очередной тщетной попытке развязать содержимое пакета, чуть ли не кричит Мин, вцепляясь покрасневшими пальцами в полиэтилен. — Учитывая то, что я понятия не имею, что там нужно делать. — Тебе и не нужно иметь понятия. Просто делай вид, что ты чем-то занят, — Гук в одно мгновение снимает недавно надетую на нём однотонную черную кофту, теперь будучи полностью облаченным в классическую униформу прислуги, которая если и отличалась чем-то от форм других гостиниц, так это только мелкими, почти незначительными деталями. — А сам в это время делай всё возможное, чтобы не упустить свою цель из вида. — Звучит так, как то, что кажется невыполнимым, — делает очередное умозаключение Юн, пока Чонгук быстро допивает оставшийся в его стакане кофе и убирает горячий, буквально обжигающий ладони термос на заднее сидение, где всё ещё покоится гревший вчера старшего плед. — А нас оттуда не выгонят? — Не выгонят. Я всё продумал, — но не видя одобрения на чужом лице; впрочем, как и доверия, Чонгук решает продолжить. — Одна милая знакомая, с которой мне когда-то пришлось близко познакомиться, сейчас работает там. Поэтому договориться насчет формы и слушка про новых работников особо труда не составило. Вряд ли Гук хвастался своими связями или профессиональной хваткой, но для Юнги, сидящего сейчас в кресле в ужасно неудобной для него одежде, это звучало именно так. Из-за этого он несколько раз подавил в себе желание просто встать и выйти, не объясняя ничего наверняка решившему в такой ситуации, что его напарник спятил, Чонгуку. Юнги от злости, сам того не замечая, наконец-то рвет всё ещё остающийся в его руках ненавистный пакет и достает идеально сложенную черно-белую классическую униформу: банальная белоснежная рубашка и костюм, напоминающий старшему его школьные годы, проведенные за упорной учебой и нервными срывами из-за глупых экзаменов. Разделяя вещи между собой, Юн поворачивается к ждущему только его Чону, всё ещё сканирующему взглядом входную дверь гостиницы. — Я не смотрю, — будто читая чужие мысли, сухо отзывается на вопросительный взгляд Мина младший, пока тот вертит в руках профессионально выглаженную белоснежно-новую рубашку. — Просто надеюсь, что угадал с размером. Юнги отворачивается, не обращая внимание на кинутое ему «просто надеюсь, что угадал с размером». Он медленно расстегивает пуговицы на своей клетчатой рубашке, мучаясь со слишком маленькими пуговицами, что словно назло заставляют и без того смущающегося Юнги нервничать ещё больше. Когда с ними было уже покончено, он быстро скинул с себя чертовски неудобную и, кажется, ставшую со временем маленькой в рукавах вещь, мгновенно принимаясь за лежащую рядом белую рубашку. Всё его тело буквально горело от невыносимого смущения. Пытаясь быстро расправиться с последним штрихом — пуговицами на манжетах рукавов, Юнги неумело и даже в какой-то момент больно для самого себя выворачивает руку, из последних сил по-старчески кряхтя себе под нос. Тем самым жестом парень отвлекает недавно смотревшего в сторону и ожидающего своего нерасторопного напарника Гука. Когда последний поворачивается, чтобы удостовериться, что всё в порядке, Юн уже нелепо пытается помочь себе ртом, держа зубами край рукава белоснежной рубашки. Пуговица, несмотря на свой крошечный размер, словно назло не хотела попадать в предназначенный для неё разрез в ткани. Свернувшись уже почти калачиком, подтягивая под себя колени и укладывая на них руку, вцепляясь зубами в уже держащуюся еле-еле на нитке пуговицу, Юнги и не замечает внимательного, одновременно насмешливого и как-то необычно доброго для его привычного поведения взгляда Чонгука. Чон подставляет под подбородок руку и слабо улыбается уголками бесцветных губ, ещё больше облокачиваясь на державший сейчас его вес руль. Несмотря на быстро сменившийся в противоположную сторону момент умиления, Чонгук быстро расправляется с пуговицами на чужой рубашке, перехватывая руку Юнги ещё до того, как тот попытался сделать что-то снова — теперь, наверное, ещё более изощренное, чем ранее, уже продемонстрированное Гуку зрелище. Застегивая один рукав за другим, пока Мин покорно держал перед лицом сосредоточенного Чонгука свои руки, Чон что-то бубнит о нерасторопности своего напарника и упущенной, если они продолжат с такими темпами работать, сенсации. А Юнги ничего не остается, как лишь молчать и подобно китайскому болванчику качать головой, пытаясь попадать в такт очередного высказывания. — Размер всё-таки верный, — вдруг замечает Гук, поправляя рукава рубашки, пока Юнги медленно вытягивает своё запястье из цепкой хватки чужих рук и тяжело выдыхает. — Заканчивай уже и пойдём. Не хватало только из-за тебя всё испортить. Быстро покончив с переодеванием, которое затянулось благодаря смущению тридцатилетнего Мина и его заставляющей Чонгука ещё довольно хмыкать неуклюжести, «слежка» покидает границы машины. Двигаясь в сторону, как понял Мин, черного входа, Чонгук что-то неоднократно говорит ему про вежливость, покорность и натянутую из последних сил счастливую улыбку — о обязательном комплекте любой прислуги. Юн согласно кивает и тихо мычит, спустя несколько секунд ускоренной ходьбы замечая стоящую возле двери в униформе прислуги девушку. Она осматривается по сторонам в явном ожидании кого-то, вводя в заблуждение путающегося уже в собственных ногах от спешки Мина, пока Чонгук не подает ей какие-то почти незаметные, но понятные им знаки и не ускоряет и без того чертовски быстрый по меркам Юна шаг.

Мин обещает самому себе вырвать Гуку его чёртовы длинные ноги.

— Привет, — незнакомка мило улыбается, одаривая счастливым и добрым взглядом сначала стоящего напротив него Чонгука, а затем таким же — кажущегося здесь неуместным звеном Юнги. — Вы опоздали. Я уж думала, что вообще не стоит ждать. — Извини, — Чонгук широко улыбается, видимо, уже вживаясь в ранее описанный своему напарнику обязательный комплект любой прислуги. — Просто возникло некоторое недоразумение, — будто специально пытаясь добить и без того чувствующего себя сейчас не очень Мина, продолжает объяснять ситуацию младший. Он даже не обращает внимание на умирающего и дрожащего сейчас от страха Юнги, пытающегося отвлечься хотя бы на собственное раздражение от сказанного. — А могу я узнать имя этого недоразумения? — Да это неважно, — Чонгук вдруг в мгновение становится иным — в нём появляется что-то детское, заставляющее его смутиться в одно мгновение после прозвучавшей фразы явно хитро улыбающейся сейчас девушки. — Какая разница? — пытаясь перевести всё это в нелепую шутку, засовывая руки в карманы классических брюк, что выглядит ещё более неприемлемо, проговаривает Гук. — И всё-таки, — теперь смотря в упор на пытающегося уже приступить к делу Юнги, делает ударение на своём «все-таки» незнакомка. — Как тебя зовут? Мне необходимо знать хотя бы это, если возникнут какие-то вопросы у других сотрудников. — Чёрт, — Чонгук напряженно потирает переносицу. — Юнги, — то ли отвечая на поставленный девушкой вопрос, то ли зовя стоящего на месте подобно каменной статуе Мина, быстро, почти неясно проговаривает Гук, скользя взглядом по работнице «Совы». Девушка только пожимает плечами, открывая дверь черного входа и пропуская журналистов группы «слежки» внутрь. Для неё не составляет особого труда буквально за считанные минуты ввести их в курс дела, объясняя расположение всех комнат и необходимых для их работы деталей. Словно осознавая, что для неё это лишняя информация, девушка даже не интересуется объектом сегодняшней слежки этих двоих, покорно следующих позади. Всё, что она спрашивает — так это, сколько они здесь пробудут и смогут ли управиться за один вечер, объясняя, что в остальное время не сможет оказать им необходимую помощь. — Я не буду представлять вас коллективу, чтобы не вызвать подозрений и расспросов с их стороны. Если кто-то спросит, то скажите, что вас взяли на испытательный срок и вы даже не оформлены. С остальным я разберусь, — Лиса — как выяснилось после недолгого рассказа о персонале и самой жизни прислуги в «Сове», огляделась по сторонам, замечая идущую в её сторону темноволосую, одетую в такую же униформу девушку и, недолго думая, покинула их, занимая лёгким разговором в один момент забывшую о своих недавних вопросах сотрудницу. Чонгук окинул взглядом предоставленный теперь в их распоряжении огромный коридор с кучей расположенных там номеров и безобидное помещение обычного кафе внизу, почти ничем, кроме наличия вежливо улыбающейся прислуги, не отличавшегося от любого другого. Всё здесь походило на банальность, которая не должна была привлечь внимание парочки желающих раскопать сенсацию журналистов, но, несмотря на это, Гук всё ещё находился в состоянии особого, непривычного даже для него напряжения, пытаясь оправдать это неким профессиональным чутьем. — Не бойся. Если будешь бояться, то будет только хуже, — Гук переводит взгляд на руки Юнги, что крепко сжимают поднос со стоящими на нём и наполненными дорогим шампанским фужерами. — Веди себя так, будто действительно пришёл на первый рабочий день в качестве прислуги. — Я никогда не работал прислугой и даже примерно не представляю, как это должно выглядеть, — недовольно, балансируя на грани злости и разочарования в самом себе, шипит Юн, ещё крепче сжимая в руках бесящий поднос. — И как я тогда по-твоему должен вжиться в роль? — Веди себя естественно. Если заметят, что мы много болтаем и стоим в стороне, то точно что-нибудь заподозрят, так что давай — отнеси уже людям их шампанское, — аккуратно хлопая Юнги по плечу, что заставило последнего почувствовать себя ещё меньше, высказывает своё очередное серьезное наставление Чон и отходит в сторону. Мин, несмотря на своё бешено бьющееся в груди сердце, буквально стремящееся выпрыгнуть наружу, почти мгновенно вживается в роль прирожденного вежливого официанта, заставляя других работников, разносивших заказы рядом, удивленно смотреть на ранее неизвестный им объект с широко раскрытыми глазами и такими же впору ртами. Его проблемой, кажется, больше не является давно продуманная Чонгуком слежка, а скорее — задача оставить всю дорогостоящую посуду этого заведения в полном порядке, прежде чем он покинет его границы раз и навсегда. Гук же наблюдает за всем со стороны, пользуясь своим рабочим опытом для незаметной для других слежки. Но их «жертва», словно назло не появляется ни через полчаса, ни через час, заставляя Чона нервничать, в ожидании перебирая пальцами какую-то однотонную бежевую салфетку. Он скользит рассеянным взглядом по начавшему выглядеть как настоящий официант Мину и как-то по-доброму хмыкает, почти впервые за всё это время не имея даже малейшего желания для сарказма или насмешки. — Думаю, нужно будет предложить ему работу у нас, — Лиса, держа в руках поднос с вином, слабо улыбается, останавливаясь возле стоящего в стороне незаметно для других Гука. — Отлично справляется, не думаешь? Даже я, несмотря на статус «старшей», так не работала в свой первый день. — Просто у тебя не было стимула. А у него он есть, — смотря на наручные часы, явно задумываясь о том, не ошиблась ли его «теоретическая сторона» в своих расчетах, слабо хмыкает парень в ответную. — Твоей цели всё ещё здесь нет? — замечая обеспокоенный взгляд журналиста, Лиса задает вполне очевидный в такой ситуации вопрос. — Он, конечно, отлично работает, — кивая на чуть ли не бегающего между столиками Юнги, продолжает девушка, понимая, что так и не дождется ответа на заданный ею ранее вопрос, повисший от безысходности в воздухе. — Но чем больше он остается на виду, тем больше внимания он к себе привлекает. Не думаю, что это то, что вам обоим нужно. Пока Чонгук раздумывал над тем, что их «слежке» делать при таком раскладе вещей, в парадных дверях в присутствии всё тех же двух телохранителей в форме показалась так необходимая их сенсации «жертва». Юнги тоже, недолго думая, отвлекся, при этом умело не показывая своей личной заинтересованности к показавшейся здесь персоне. Оставив очередной поднос другому официанту, Юн пробрался сквозь столики и вдруг собравшуюся здесь толпу других сотрудников к всё ещё одиноко стоящему на своём месте Чонгуку, в котором проявлялось олицетворение истинной невозмутимости. — И что нам делать? — чуть ли не задыхаясь от вдруг прорвавшегося наружу страха, шепчет Юн. Певец поднимается по лестнице, приковывая к себе взгляды других сотрудников, вовсе позабывших о своих подносах и других, ожидающих заказы посетителей. — Следовать за ним. — И каким это, чёрт возьми, волшебным способом? — почти психуя, но пытаясь сдерживаться, интересуется Мин, грозно сканируя взглядом ни капли не обеспокоенного Гука. — Успокойся, — в попытке хоть как-то угомонить своего непутевого, сейчас чуть ли не трясущегося от беспокойства напарника, Чонгук сильно сжимает его плечо вместе с мящемся под его ладонью пиджаком. — Чем больше ты боишься — тем меньше у нас шансов хоть что-то нарыть. Если тебе не жалко свою работу, то хотя бы цени мои старания. Юнги снова чувствует себя чертовски бесполезным в этом действительно ответственном деле. Он пытается не бояться, но сердце будто назло стучит всё сильнее, пока руки предательски упиваются очередным приступом неконтролируемой дрожи. Остатки спокойствия сохраняет только лежащая на его плече рука, крепко сжимающая ткань пиджака униформы. Мин поднимает взгляд, смотря в глаза серьезному, желающему того, что и он — закончить это дело с выгодой, Чонгуку. — «Практическая сторона», руководи, — просто решив довериться своему напарнику, не раз показавшему свой профессионализм, проговаривает с уходящей дрожью в голосе Юн. Он чувствует, как слабеет хватка на его уже привыкшем к напряжению плече. На этом и заканчивается их выводящее из себя Чонгука бездействие. Когда «жертва» почти пропадает из вида всех, кто остается на первом этаже, не имеющих возможность следовать наверх, Чонгук вручает Юнги первый попавшийся под руку поднос. Объясняя данное действие одной из деталей их конспирации, (хотя на них уже давно из сотрудников, а посетителей уж тем более, никто не обращал особого внимания) Гук продвигается вперёд, уверенной походкой преодолевая одну ступень за другой ведущей на второй этаж лестницы. Юнги ровняется с ним, кажется, оставив всё своё беспокойство где-то в другом месте, сейчас имея при себе лишь поставленную цель и желание наконец-то отыскать хоть что-то. — Но как мы поймём, куда конкретно он пошёл? Мы же даже не видели его после того, как он поднялся дальше первых десяти ступеней, — тихо, почти неслышно бормочет Юнги, понимая, что на втором этаже стало как-то по-особенному пусто по сравнению с тем, что здесь творилось до того, как они посчитали нужным спуститься вниз, на территорию расположенного там кафе. — Я видел, как он взял номер от двести тридцать седьмого. — И как это будет выглядеть? Мы тупо подойдём и будем сидеть возле двери этого номера? Чонгук и сам неоднократно задавался этим вопросом, когда впервые оказался в подобной ситуации чуть ли не в первый день своей работы. Поэтому такое поведение Юнги он считал нормой, никак не реагируя на кинутые в его сторону возмущения. Только покачав головой из стороны в сторону и попросив быть чуточку тише, Гук направился в сторону необходимой им двери. Уже оказавшись рядом, Чонгук быстро, почти-на-цыпочках прошёл мимо необходимого им номера и остановился у соседней двери, вооружившись вынутым из кармана ключом. — Что ты делаешь? — Чёрт, просто помолчи, — пару раз оглянувшись по сторонам и не обнаружив ничего, кроме тишины вокруг, Гук провернул пару раз оказавшийся в мгновение в замочной скважине ключ. Дверь за секунду оказалась открытой. Юнги робко проследовал за заходящим внутрь Чонгуком. Чувствуя во всём это вопиющую неправильность действий своего напарника, но, решив смириться, старший понимал, что «практическая часть» их группы «слежки» вряд ли имела в данный момент какие-то зазрения совести или что-то иное, что бы отвлекало его от своей работы и поставленной на пути цели. Быстро оглядевшись по сторонам и обнаружив признаки недавнего присутствия здесь какого-то человека, Юн кинул очередной вопросительный, уже привычный за это время, взгляд на тяжело вздыхающего Чонгука. Последнего же чужое недоверие доводило если не белого каления, то до раздражения — точно. — Хозяин этого номера сейчас в кафе, пьёт неизвестно какую бутылку вина и вряд ли собирается в ближайший час вернуться в свой номер. Поверь мне, Лиса знает этого клиента очень и очень давно и доложила почти по каждому, — словно объясняя всем и так понятную истину, разжевывает весь материал Чонгук. — В этом и состоит практическая сторона нашей «слежки». Просиживать часы напролёт в машине и смотреть на бегающего туда-сюда айдола — это ещё не всё. Поэтому либо ты доверяешь мне во всём с этой же секунды, либо мы точно заваливаем эту операцию и расходимся по домам… Ну или по камерам в отделении полиции за незаконное проникновение или из-за чего-нибудь там. Я пока не решил. — Ладно, — Юну приходится согласиться, так как доверять Чонгуку ему становится всё легче и проще; но всё же — ещё не до конца. — Предположим, что нас не застанут тут и не выгонят, предварительно нажаловавшись руководству. Но каким образом мы будем следить за целью, если она через стенку от нас? — Если он действительно здесь встречается с кем-то, то мы наверняка это услышим, — Гук широко и по-лисьи улыбается, заставляя Юнги устало простонать от безысходности и невыносимости такого поведения своего напарника; в последнее время он больше предпочитал, чтобы тот оставался холодным подобно атлантическому океану и не обращал на него никакого внимания. — Извращенец, — кидает Юнги, понимая, что у двадцатипятилетнего Чона медленно, но довольно-таки верно съезжает крыша. — У меня в напарниках малолетний извращенец. Просто прекрасно. Не знаю даже, что ещё можно пожелать на Новый Год. Всё уже, по идее-то, для счастья есть, — прозвучавший в словах Мина сарказм заставляет Гука довольно и насмешливо хмыкнуть. — Вообще-то, я пошутил. Успокойся, невинная овечка, никто сегодня не будет заставлять тебя подглядывать, — Чонгуку даже самому было обидно, что такого не будет: он бы с удовольствием понаблюдал за реакцией слишком помешанного на каких-то собственных устоях Мина, когда тому пришлось бы конспектировать происходящее в свой блокнот на телефоне. — Да и вряд ли бы это было возможно. Несмотря на то, что мы группа «слежки», мы всё-таки не профессиональные шпионы, и именно поэтому лучше обойтись парочкой связей, чем лазать по вентиляционной трубе. — К чему ты клонишь? У Чонгука была странная привычка бросаться из крайности в крайность: он либо слишком много говорил, драматизируя момент и прославляя всё, что угодно, включая себя любимого или мгновенно замыкался, не желая проявлять ни капли эмоций. Да в любой другой существующей «крайности» эмоциями и чувствами у Чонгука были только раздражение, сарказм и нахальная улыбочка, граничащая с желанием перерезать мешающему ему спокойно работать Мину горло. И сейчас, не желая в очередной раз выслушивать целую эпопею, Юн обрывает парня на том самом моменте, когда затакт произведения заканчивается, а вслед за ним, ни ожидая ни секунды, следует главная тема. — К тому, что если наша прекрасная «жертва» взяла номер вместе с ключом, то, соответственно, никого другого там ещё не было. А, значит, он сейчас сидит там в полном одиночестве. Если наша версия верна и к нему сюда действительно наведывается какая-то мадам, то она определенно придёт позже. Дежурная сейчас на первом этаже Ли. Она проследит, если появится кто-то из одиноко пришедших явно не за ужином в кафе девушек, а затем быстро напишет об этом мне. Когда это произойдёт, ты сделаешь вид, что выносишь из этого номера поднос от посетителей, которые вдруг не захотели есть, и успешно увлечешь её тем, что опрокинешь ей этот поднос почти на ноги, — смотря за серьезным и почти неменяющемся выражением лица Юнги, Гук понимает, что данный план не внушает его опять сомневающемуся напарнику доверия; но более практичного у них, к сожалению, варианта не наблюдалось; именно поэтому оставалось надеяться только на слаженную работу, на меткий глаз стоящей сейчас на первом этаже Лисы и их верные с самого начала предположения. — Потом, пока ты будешь очень много времени извиняться и задерживать её всеми возможными способами, я аккуратно сфотографирую её лицо. Надеюсь, хоть это нам что-то даст. Юнги молчит ещё около минуты, ожидая дальнейшего рассказа их плана, но Гук молчит, лишь смотря на сидящего напротив него на кровати Мина; в мгновение младший почему-то цепляется взглядом за идеально нарисованные черные стрелки на чужом бледном лице. А Юн только вопросительно кивает, как бы требуя дальнейшего рассказала, которого, вообще-то, не было предусмотрено рассказчиком. — Это всё? И с чем мы уйдём? — Если я всё расскажу тебе, то зачем мне в работе «теоретическая сторона»? Только для дальнейшего написания статьи? Но, спасибо, для этого я и сам могу посидеть два или три часа, просто составляя все факты вместе логическими цепочками, понятными читателю, — сам того не понимая, Гук задевает за больное резко меняющегося в лице Юнги, закусывающего от скрытой обиды обветренную нижнюю губу в почти успешной попытке скрыть противостоящие сейчас друг другу внутри него эмоции. — И зачем ты со мной тогда возишься, если всё и сам знаешь и можешь?! — Юнги думает только об одном — он не должен показывать свою слабость, но вместо этого эмоции кричат за него. Чёртово унижение с перемешкой тех статей про милых бабулек и их засветившихся в интернете кошек. — Эй, истерики будешь устраивать потом, — Гук достаёт из кармана вибрирующий в его руке телефон, быстро разблокируя экран мобильника и что-то читая, вторя написанные там слова одними губами. — А сейчас нам некогда. Лиса написала, что какая-то милая мадам явилась. Приготовься хватать свой поднос и выходить на импровизированную сцену, юный актёр. Чонгук всегда ведет себя слишком самоуверенно и открыто, не стесняясь называть известных певиц с кучей фанатов «мадамами», а престарелых владельцев богатых компаний «мужичками»; а ещё у него постоянно фальшивая, каким-то образом действующая на окружающих, от которых ему что-то да нужно, улыбка. В голове Мина просто не укладывается, почему люди делают для него почти всё, что он захочет, не получая ничего взамен, кроме непродолжительной беседы с ними почти «ни о чем». Осмысляя всё это, Юн и сам не замечает, как в его руках — поднос, на нём — наполовину выпитые Чонгуком для правдоподобности фужеры с шампанским, а перед его перепуганным лицом — открывающаяся с помощью Гука дверь. — Почему в твоём плане всегда позорюсь я? — прежде чем покинуть границы чужого номера, недовольно кидает Мин закрывающему за ним входную дверь Гуку. — Потому что в реальности ты постоянно занимаешься тем же. Не успев ничего ответить и потеряв последнее желание это делать, Юнги смотрит на появившуюся сейчас в середине коридора девушку, которая полностью не соответствуя своему образу элегантной роскошной леди, сейчас в страхе быстро перебирала ногами в сторону двести тридцать седьмой комнаты. Но она не успевает достигнуть своей цели, встречаясь сначала взглядом со смотрящим на неё рассеянным потерянным взглядом импровизированным официантом, а затем и с разбитыми возле неё заполненными наполовину фужерами и упавшим с характерным звуком бьющегося стекла подносом. И пока она замирает, мельтеша взглядом по резко начавшему извиняться за свою специально сделанную ошибку Юнги, тот уже прикладывает руку к тому месту, где сейчас, будто пытаясь выпрыгнуть наружу, бьется подобно сошедшему с ума маятнику сердцу, горячо приносит своё очередное «извините», звучавшее одно за одним с различной вариацией произношения объекту его оплошности. Когда незнакомка — по крайней мере, для Мина так точно — окончательно пришла в себя, неясно промямлив что-то про «ничего страшного» и скрылась в номере, где её наверняка очень ждали, Юн закончил спектакль юного зрителя с еле заметной на его побледневшем от перенесенного стресса лице улыбкой. Повернувшись в сторону и заметив выходившего из соседнего номера Гука, Юнги облегченно выдыхает впервые за всё то время, которое вспоминал все известные ему варианты извинений. Его пальцы были порезаны стеклом в безуспешной импровизированной попытке сделать вид, что он наконец-то занялся уборкой разбитой посуды. В отличие от самой разыгранной ситуации кровоточащие сейчас царапины вряд ли были, как и прошедший с успехом театр, импровизированными. Юнги спрятал руки в карманы, не имея возможности переносить вид собственной крови, и посмотрел на уже стоящего рядом с ним Чонгука, что одним жестом показывал ему «класс», не особо заморачиваясь о чужом моральном состоянии, которое если и имелось в данный момент, то явно находилось на грани смерти. — Фото этой дамочки у нас, — радостно проговорил на одном дыхании младший. — С остальным разберемся завтра. А сейчас надо уже сматываться отсюда. Чонгук спускается к черному входу, одновременно захватывая по пути у прощающейся с ними печальной улыбкой Лисы бутылку дорогого вина, что-то радостно, будучи одурманенным своей маленькой, но всё равно победой, крича про «за счёт заведения и мои потраченные нервы, дорогуша». Юнги же, смотря на ни разу не заволновавшегося в его присутствии Гука, не думает, что нервы этого парня хоть как-то пострадали. Всё в нём говорит о его необыкновенной холодности и железобетонности лишь с иногда прорывающимся родником ухмылок, искривленных в очередной насмешке или неизвестно откуда взявшегося доброго убедительного взгляда. Юн покидает «Сову» первым, пока Чон ещё раз бросает девушке, так радушно принявшей их в этом заведении, что-то среднее между «надеюсь, при нашей следующей встрече ты будешь всё так же красива, как сейчас» и «надеюсь, ты будешь в костюме кролика» и следует вслед за уже уходящим во мрак позднего вечера улицы напарником. Салон автомобиля встречает Юнги привычным запахом растворимого кофе и еле чувствующимся ароматом валяющихся возле водительского кресла конфет, тем самым радуя морально истощенного всем произошедшим Мина. Он сваливается в предоставленное ему пассажирское сидение, не ощущая ничего, кроме какой-то необычной пустоты внутри. Гук тоже залезает внутрь спустя пару быстро пролетевших секунд, держа в руках сейчас освещенную светом горящих рядом фонарей бутылку с вином и кажется совсем противоположным себе другому, фальшивому, — тому парню, стоящему рядом с Лисой. На его лице нет улыбки, но почему-то Юн всё равно отчетливо видит его удовлетворение и слабую радость от прогресса в их общей работе. — Дай угадаю — радоваться нечему, поэтому ты сейчас такой серьезный, — саркастично заявляет Юнги, чувствуя, как отходят от перенесенного стресса его недавно немеющие кончики пальцев. — Почему же нечему? А этому? — поднимая бутылку вина вверх, с невозмутимым выражением лица снова заявляет на полном серьезе Чонгук, хотя Мин снова слышит эти еле заметные нотки порой чертовски непонятного для него сарказма. — Или ты ещё и не пьешь? Боже, признайся, по ночам ты размахиваешь кадилом?.. — Ты серьезно собрался ещё и пить после всего этого? — Юнги смотрит на бутылку вина в чужих руках с неким отвращением, хотя и сам понимает, что, наверное, это сейчас единственный способ, благодаря которому он сможет отпустить хоть малость накопившегося и упавшего на его плечи напряжения. — А ты серьезно собрался не пить после этого? Журналист не считает нужным отвечать, поэтому утыкается затылком в стекло автомобиля и прикрывает глаза, лишь иногда устало смотря на сосредоточенного за рулём автомобиля Чонгука. Кажется, Чон не спешит домой или вовсе не желает там появляться, медленно пересекая один участок дороги за другим с тихо играющей на его телефоне мелодией. Юн вслушивается, но не понимает пропетые хриплым голосом слова. Музыка постепенно вводит его в сонный, заставляющий вновь прикрыть глаза транс вместе с лежащим на плечах нежно-кофейном пледом. В салоне становится всё теплее, согревая истощенное пережитым стрессом тело Мина и сидящего в теперь одной белоснежной рубашке Гука, кажется, задумавшегося о чём-то своём. Когда Мин уже почти теряет последнюю надежду побороть словно ругающийся с ним сон, машина медленно останавливается, открывая вид лишь на одиноко горящий желтым светом высокий старый фонарь. Чонгук смотрит на полностью забравшегося под мягкий плед Юнги и его сонное лицо в тот самый момент, когда находит необходимым перелезть через проём между водительским и пассажирским креслом. С целью достать лежащую на сидении бутылку вина и пластмассовые, предназначенные изначально для кофе стаканчики, конечно же. — Что ты делаешь?  — Юн, кажется, словно специально открывает глаза, смотря на зависшего в одно мгновение от прозвучавшего вопроса Гука, сейчас как-то по-странному заторможенно скользящего по чужому бледному лицу. — Красивый? — в очередной попытке отомстить хмыкает с долей прозвучавшей в его хриплом после полудрема голосе насмешкой парень. — У тебя петрушка из того салата с грибами возле глаза, — сообщает Гук, держа в руках бутылку «позаимствованного у заведения» вина, потихоньку возвращаясь в уже нагретое теплом чонгуковского тела водительское кресло. Юнги впервые в жизни закатывает глаза и рвано выдыхает собранный в лёгких воздух. Показывая всю существующую в нём сейчас долю бушующей злости, он непроизвольно впивается ногтями в мягкие ладони. Покидая автомобиль вслед за вышедшим на улицу, укутавшемся во мраке и желтом свете стоящего неподалеку фонаря Чонгуком, Юн оставляет хранящий его тепло плед на таком же впору удобном кресле. Резкий звук закрывшейся двери отвлекает смотрящего куда-то вдаль и держащего в своих руках вино Гука. Чон резко оборачивается, осматривая всё ещё заспанного Мина с ног до головы и присаживается на ещё теплую от ушедшего летнего солнца зеленую траву под ногами. Та же потихоньку шевелится от расхаживающего туда-сюда ветра в жёлтом свете старого, уже начинающего ржаветь фонаря. — Что это за район? — ровняясь с сидящим всё на том же месте Чоном, как-то легко и совсем непринужденно интересуется Юнги. — Я никогда здесь не был. — Как-то я расследовал дело о пропаже одной интересной особы, — заменяя привычное уже Юну «мадам» на резко появившуюся откуда альтернативу, чуть ли не шепчет Гук, приглашая одним-единственным жестом Мина сесть рядом. — Оказалось, что ей всё надоело. Она бросила работу и своего парня, от которого терпела побои и просто-напросто ушла сюда. Здесь неподалеку пустынное поле. Там как-то выращивали овощи и всё такое, а теперь всё развалилось — и там ничего нет, кроме роскошных земель и чистой во всех своих проявлениях природы. И теперь она живет где-то в деревянном доме, недалеко от этого самого поля, и только и занимается тем, что отдыхает от шума города, его болезней и другой, ненужной человеку ерунды. — Понятно, — Юн непринужденно улыбается, хотя вряд ли может прочувствовать ту самую, заложенную Чонгуком в этот монолог мысль. — Значит, у тебя было полно всяких дел до работы в группе «слежки»? Чонгук не говорит «да» или саркастичное, привычное от него «естественно»; только медленно, будто одновременно думая о чем-то своём, кивает головой в ответную. Этот вопрос кажется ему лишним — ведь и так всё очевидно; по крайней мере, для учитывающего их рабочий опыт до встречи друг с другом Чона. Он открывает вино, предварительно немного повозившись с бутылкой, и разливает содержимое в прозрачные стаканчики, что вряд ли даже во тьме и еле проникающем свете фонаря выглядят элегантно. Скорее, это напоминает какую-ту подростковую попойку сбежавших ночью от строгих родителей школьников, не сумевших нормально организовать план своего побега. — Выглядит отвратительно, — осматривая представившуюся ему картину с видом лишь на ярко-зеленую траву и ночное, покрывшееся звездами, словно крапинками небо, с опасением и театральным, утрирующим отвращением тянет Юнги. — Так и есть, — слабо хмыкая на чужой потерянный вопросительный взгляд, бросает Чонгук. — Просто пей. Или ты чувствуешь себя после всего произошедшего нормально? — кивнув, как бы выражая поставленный вопрос ещё и движением головы, произносит Гук с долей присущего ему, наверное, с самого детства — по крайней мере, Мин Юнги в этом уверен — сарказма. Старшему ничего не остаётся, как послушно взять в руки стакан, отпивая маленькое количество вина и чувствуя приятный привкус на кончике языка. Звездное, словно специально натянутое над ними небо светится и мерцает ещё постепенно загорающимися звёздами, пока летний ветер-зефир играется с некоторыми растрепавшимися из идеальной укладки, сливающимися с этой поздней вечерней темнотой, волосами. Гук осушает один стакан за другим, даже не задумываясь о том, как они поедут отсюда потом — ведь вряд ли даже будучи пьяным в стельку Юнги позволит сесть за руль Чонгуку, больше боясь за свою жизнь, нежели за их дальнейшую, обязательно начавшуюся на этой почве ссору. — И что нам дальше делать с этим делом? — вдруг, не контролируя поток своих мыслей, произносит Юнги; он слишком хорошо осознаёт, что это молчание становится уже просто-напросто невыносимым для него — тщетно пытающегося смириться с этой ужасающей тишиной и невыносимой неловкостью. — У нас просто есть фото этой девушки, не более. — Это бы я хотел спросить у своей «теоретической части», — ухмыляется Гук, крутя в руках испачканный теперь привкусом вина, наполненный наполовину одноразовый стакан. — Или она, впрочем, как обычно не в курсе? — Просто я думаю, что мне была бы больше по душе «практическая часть» группы «слежки», нежели теоретическая, — Юнги, на которого уже действовало некоторое количество выпитого алкоголя, тяжело вздыхает, выпуская своё разочарование, скрытое от сидящего рядом Чонгука мраком окутавшего их вечера, в летний теплый воздух с привкусом гонящегося из стороны в сторону лёгкого ветра. — Иногда я даже не представляю, что делать дальше. — Если ты и в теоретической работе, не требующей от тебя так часто быстрого решения, способного спасти и тебя, и твоего напарника, и ваше общее дело, не можешь справиться, то что уж говорить о практической, где всё не строится на обычной слежке, сидя в машине с бокалом кофе или на театре юного зрителя в виде «ой, извините, я разбил стекло перед вашими ногами». Всё, что ты делал всё это время вместе со мной — это нейтральная территория, общая работа. И это нормально, — Чонгук останавливается, чтобы отпить ещё немного и вздохнуть; Юнги впервые за всё это время видит на чужом лице отголоски хоть какой-то усталости, ранее скрытой от его глаз. — Но даже возьмем сегодняшний случай — разве бы ты смог договориться, возьмем хотя бы самое простое, с Лисой насчёт попадания в саму «Сову» в качестве работников. Вряд ли. Но… — Чон отставляет теперь полностью пустой стакан в сторону, видимо, решив, что на сегодня ему, и правда, уже достаточно; потерянно смотрит вперёд, где по его описаниям обычное, покрытое растительностью поле, укрытое соединившимися воедино клочками мрака. — После того, как мы закончим это дело, ты всегда можешь взять на себя роль «практической части». — И ты так просто уступишь мне? — понимая, что алкоголь постепенно берет над его непривыкшим организмом верх, недоверчиво хмыкает Юнги; на самом деле он имеет способность отрубаться уже после одной банки пива. — Или это всё для того, чтобы потом у тебя было больше поводов для глупых шуток? — Вообще-то, я имел ввиду, что ты возьмешь под руководство себе какого-нибудь другого журналиста, способного занять теорию в «слежке», — намекая на их скорейший расход и окончание совместной работы, поправляет Гук. — Но я передумаю, если ты мне докажешь, что ты не бесполезен. — Вот и докажу! — на полном серьезе, разрушая уже сложившуюся вокруг них тишину полностью, по-пьяному протестует Юн, остатками здравого смысла чувствуя, что что-то в его поведение явно напоминает сумасшедшего алкоголика. — Вот увидишь! — Вот и докажи. — Вот и докажу! — Юнги встаёт со своего места, наверняка остатками разума не ощущая особой уверенности в собственных действиях, медленно, но верно двигаясь в сторону оставленного рядом с местом их попойки автомобиля. — Ты прямо сейчас доказывать собрался? — Чонгук, быстро среагировавший на пьяное поведение своего поникшего уже от двух стаканов вина напарника, хватает его под руку и останавливает горе-сотрудника прежде, чем тот успеет натворить лишнего. — Докажешь всё завтра, — всё ещё держа слабо пытающегося выбраться из его крепкой хватки Юнги, спокойно, слово мантру, четко проговаривает младший. — Ты слишком эгоистичный и самовлюбленный придурок, чтобы я что-то тебе собирался доказывать, — бубнит Юнги, от чего его речь становится ещё менее понятней. — Ты никогда не замечаешь работу других и вообще ни чему в этой жизни не радуешься. Как так вообще можно жить? — ударяя рукой в грудь всё ещё крепко держащего его за запястье Чона, Мин чуть ли не хнычет из-за рвущейся из него обиды; «почему он, черт возьми, лучше во всём, что касается работы, личной жизни и вообще, твою мать, всего?». — Вот я радуюсь. Смотри, радуюсь, — Чонгук натягивает фальшивую широкую улыбку, смотря прямо на макушку низко опустившего голову и что-то будто ищущего взглядом на земле Юнги. — Чёрт, да успокойся! — встряхивая уже обмякшее под действием алкоголя, усталости и моральной истощенности тело, Гук заставляет своего напарника непроизвольно подняться и скользнуть мимолетным затуманенным взглядом по счастливой, расположившейся чуть ли не наполовину лица улыбке. — Как же бесишь. На «как же бесишь» Юнги, кажется, окончательно сдается, поддаваясь чужим манипуляциям и возвращаясь в встречающий их ещё не ушедшим в небытие теплом салон автомобиля. Чёрт возьми, Мин понимает, что младший совсем не выглядит пьяным. Чон усаживается на место, предварительно тяжело вздыхает, вовсе позабыв об оставленной на улице бутылке вина, и что-то бубнит самому себе. — Я вызову тебе такси, — спустя несколько минут полнейшей тишины, лишь изредка перебивающейся на тяжелое дыхание борющегося одновременно со сном и желанием ударить сидящего рядом Чонгука, как-то строго, походя на учителя старших классов, проговаривает младший, держась за руль от необъяснимого желания просто деть куда-нибудь конечности, что казались сейчас какими-то лишними, неизвестно зачем приделанными. — А сам поеду на другом. Машину оставлю тут, потом за ней вернусь тоже на такси, — предвидя все дальнейшие пьяные, еле понятные и режущие своей нечленораздельностью слух вопросы, быстро, на автомате проговаривает Чонгук. Но несмотря на своё состояние, внешне старший всё ещё напоминал достаточно трезвого человека, лишь ради успокоения решившего развлечься небольшим количеством легкого пива. Именно из-за этого складывающегося в голове Чона диссонанс, состоящего из одних противоположностей и лежащий друг напротив друга полярностей, ему приходилось рассматривать вариант поездки домой одним рейсом такси — сначала к дому Юнги, а затем — к Гуку, сейчас нервно потирающему виски. — И как ты потом объяснишь водителю такси, как сюда доехать? Это же вообще непонятно что и где располагается! Что-что, а вот возмущаться у Юнги даже в пьяном виде получалось просто прекрасно. Если не считать иногда заторможенной речи, забытого посередине предложения слова и пару секунд на его поиск в недрах памяти, растянутых слогов и прочего, что всегда было присуще людям, не привыкшим к алкоголю от слова «совсем», Мин ругался всё так же. — Я достаточно водил сюда девчонок, чтобы объяснить, как сюда доехать, — не задумываясь, решив особо не заморачиваться над ответом и сказать всё как есть, кидает в ответ Чонгук. — Так что успокойся и просто, будь добр, веди себя прилично, когда такси приедет. Гук не дожидается, пока Юнги осознает сказанное, на мгновение почувствовав себя той самой очередной девчонкой. Он находит первый попавшийся в поисковике номер и быстро набирает его на клавиатуре. Сообщив все необходимые диспетчеру данные, что заняло буквально две минуты, одна из которых была построена на официальной вежливости со стороны сидящей на той стороне линии девушки, Чонгук наконец-то откидывается на спинку кресла и облегченно вздыхает. — Я выгляжу как придурок? — спустя некоторое количество прошедшего времени, потупив взгляд, почему-то, сам себя не понимая, шепчет Мин. — Нет, — Чонгук качает головой из стороны в сторону, тем самым будто выбрасывая все ненужные или просто-напросто тяжелые, тащащие в пучину непонимания мысли из вдруг опустевшей в мгновение головы. — Ты выглядишь как пьяный придурок. — Спасибо за честность, — почему-то именно сейчас, не чувствуя в голосе Чонгука ни доли злостного, направленного лишь на желание обидеть другого человека, сарказма — то ли действительно из-за его отсутствия, то ли из-за того, что Юнги уже вообще мало, в чем мог быть полезен, — Мин чувствует себя немного лучше. Он отвечает, наверное, если не со всей искренностью, то хотя бы с определенной, довольно значительной долей этого чувства. — Хоть теперь я представляю, насколько отвратительно выгляжу. — А ещё ты можешь в полумраке сойти за девчонку с этими стрелками, — озвучивая очередное умозаключение, как-то по-доброму хмыкает Чонгук; будто вовсе не насмехаясь, а говоря правду, которая и не должна задеть человека, о котором идёт речь. — Именно поэтому ты притащил меня на своё логово бабника? — Юнги, и правда, это серьезно интересует, но он всё равно пытается перевести это в какую-ту глупую шутку, чтобы не казаться озабоченным своей безопасностью больше, чем чем-либо другим на этом свете; идиотом в глазах и без того, кажется, не считающего его за полноценного человека, не говоря что-то как о журналисте, Чонгука. — Я же не зря говорил, что ты извращенец. — Да ладно, — Чонгук впервые за всё это время тихо смеётся, даже не пытаясь скрыть расплывшиеся в улыбке губы ладонью. — Мне лет двадцать было. Практика в университете, ещё это дело, постоянное напряжение. Приходилось хоть как-то расслабляться. — Я в таком возрасте и помыслить не мог о том, что таким можно заниматься здесь и, вообще!.. — Юнги просто-напросто не успевает возмутиться до конца, накрутив себя на полноценную, только теперь ещё для полного комплекта и пьяную истерику, как Гук насмешливо хмыкает ему в ответную: — Оно и видно. Юнги готов поклясться — он убьёт его самым извращенным в этом мире способом, но только после того, как Чонгук принёсет ему тазик, минералку и холодное полотенце, конечно же.