Попрошу у облаков

К восемнадцати он узнаёт, что любовь ломает. Дробит методично на куски, рвёт на некрасивые рваные полотнища, и ему начинает казаться, что игла ничего не сошьёт: она ему просто-напросто не нужна. В подростковом возрасте вполне нормально упиваться жалостью, но почему-то он себя убеждает в том, что так и должно быть. И принимает это как аксиому. Любить больно. К девятнадцати он выползает из панциря. Смотрит в тёмно-зелёные глаза, касается тёплой ладони, обнимает, шепчет доверчивое «Алан» и… словно оживает. В нём просыпается то, что покрыто сотней шипов и колючек, что изрешетило грудную клетку. Любовь. А вместе с ней — страх, что будет так же больно, как прежде. Такая любовь ему не нужна. Он отстраняется от того, к кому привязался. Нет ни объятий, ни ненавязчивых прикосновений, ни радости, расползающейся по венам. Он думает, что поступает правильно. А после смотрит на глаза, оттенок которых так и не изучил до конца за столько времени, и замечает, что в них гаснет искра. Ему больно? К двадцати она возвращается в его жизнь. И он чувствует только отголоски того чувства, что перекручивало его, что растирало в пыль. Смотрит в глаза причудливого зелёного оттенка напротив, ловит улыбку — скованную, но искреннюю — и всерьёз спрашивает себя. Была ли к ней тогда любовь? К двадцати одному он набирается смелости. Признаётся сперва самому себе. А после произносит без страха, без ухищрений, просто и ясно. «Я люблю тебя». Сердце замирает, когда слышит в ответ: «Я тебя тоже». И улавливает искорки по кромке болотных радужек. Он впервые не думает, не останавливает себя. Он впервые настолько уверен. Тянется к Алану и целует. Слышит стон и мысленно проклинает себя за нерешительность. Как можно было отказываться от этого? К двадцати двум он открывает для себя новые грани любви, которая, как ему казалось, должна причинять лишь боль. Он узнаёт, что такое нежность. Это тёплый плед, накинутый на него Аланом после съёмок клипа — и как сам не устал? Это ласковое прикосновение к волосам, от которого хочется едва ли не мурчать, это чашка кофе ранним утром, именно такого, как он любит — крепкого чёрного без сахара. Это чувство, затопляющее грудное клетку, охватывающее его каждый раз, когда он смотрит на Алана. К двадцати пяти он понимает на собственном опыте, что такое страсть. Что такое ревность. Это когда «моё» и ничьё больше. И чтобы ни улыбочки, ни флирта в сторону. Это прожигающие насквозь взгляды. Это желание, захлёстывающее с головой. Это когда хочется целовать, обнимать, касаться всё время, когда хочется сделать так, чтобы все знали. Его. И ничей больше. Алан смотрит понимающе и как-то спокойно. Он знает. Только его. К двадцати семи аксиома «Любить больно» уже не представляется ему логичной. Потому что достаточно одного человека, чтобы он поверил. Любовь не только ломает. Она окрыляет. Она исцеляет.