Попрошу у облаков

Этот парень не делает ровным счётом ничего необычного. Он скованно улыбается, выходя на сцену, ждёт, пока зазвучит музыка, и начинает двигаться. Алан замечает сразу: ему некомфортно. И всё же движения — где-то рваные, где-то плавные — очаровывают, завораживают. Паршивец, что извивается у шеста, вдруг смотрит ему прямо в глаза, и, наверное, видит за стеклами очков что-то, что заставляет его ухмыльнуться. От этих выкидонов у него в штанах становится тесно. Сколько ему лет? Даже густо подведенные чёрным глаза не прибавляют ему возраста. Он выглядит от силы на девятнадцать — совсем ребёнок. Ребёнок, возбуждающий до звездочек перед глазами. Будто читая его мысли, засранец почти что смеется, а после продолжает заученный номер. Он наверняка не пользуется успехом, думает Алан, оглядываясь по сторонам. Ему кажется, что так танцору привычнее, потому что он явно смущался бы, если бы ему перепало больше внимания. Он бы краснел, отводил глаза и прикусывал губу. Бадоев вздыхает: от фантазий возбуждение захлёстывает, а животные инстинкты выворачивают его с потрохами. Парень начинает снимать один предмет одежды за другим. Первой летит белоснежная рубашка — вены на руках едва не сводят его с ума. Дальше он избавляется от блядских черных кожаных штанов. Алан даже не задумывается о столь странном сочетании одежды — не сейчас, когда яркие картинки расшатывают его выдержку. Он смотрит, рассматривает, изучает. Танцор остаётся в белье, и Алан понимает: это клиника. Гребаное начало конца. Он подрывается с места, осознавая, что хочет его. Позже он залетает в квартиру, в ванную — узкие брюки нещадно мешают. Он дрочит, словно сопливый подросток, вспоминая, как чертенок ему улыбался. От оргазма подкашиваются ноги. Это ненормально, думает он какое-то время спустя. Это по всем возможным меркам тянет на сдвиг по фазе.

***

Алан приходит через неделю, полагаясь на удачу. И она ему благоволит. Прежде чем пройти в зал, он расспрашивает бармена — на бейдже имя «Ник» — о том долговязом парне, из-за которого и пришёл. — Ты о Максе? — спрашивает Ник, недоуменно поглядывая на него. — Он здесь недавно, и я не думаю, что долго продержится. Не пользуется спросом. Алан кривится. Рассуждения о живом человеке как о товаре на витрине ему противны. — Но если он тебя зацепил, — продолжает бармен, — ты всегда можешь заказать приватный танец. Он, не раздумывая, решается на эту авантюру. — Как это устроить? — кратко и по сути. — Я скажу Дэну, все скоро будет, проходи вон туда, — указывает на комнаты позади. Это пиздец, проносится у него в голове.

***

Через семь минут он осознает, насколько ошибался. Это тотальный пиздец. Макс заходит уверенно, видит клиента и несколько тушуется. Но это замешательство проходит быстро. Он вздыхает, возвращая контроль, и приступает к делу. Он включает музыку — композицию, столь же странную и необычную, как он сам. Он невъебенно красив. Когда Алан выходит из транса, художник в нём вымешает мужчину. Или нет (судя по каменному стояку). Сегодня Макс одет иначе. Вместо рубашки — полупрозрачная майка, поблескивающая в полумраке. И все те же кожаные штаны, от которых у Алана ком в горле. Это вообще законно — иметь такие длинные ноги? За размышлениями он не замечает, как Макс оказывается близко. Так близко, что их разделяет от силы десяток сантиметров. Парень тянет майку, намереваясь снять ее. Все, на что хватает Бадоева — выдавить хрипло не то приказывающим, не то умоляющим тоном. — Я сам, — и, видя сомнение в коньячных радужках, добавляет: — я доплачу. Макс вздрагивает, будто от удара. Алана пронзает понимание. Это совершенно точно вышло за грань. И он, чёрт возьми, не хочет это останавливать. — Позволь мне, — произносит невыносимо мягко. Макс подходит — чересчур быстро, так, что дыхание напрочь спирает. И говорит дразняще: — Ну же, давай. Алан сглатывает. Пальцы дрожат. Пытаясь стянуть чёртову майку, он случайно касается голой кожи. Это ебаный взрыв. Срыв башки. Бадоев думает, что если сейчас начнётся конец света, он предпочтёт остаться здесь и гореть в этой комнатушке, упиваясь прерывистым дыханием парня, лететь в пропасть с ним, не размыкая рук. Злосчастная тряпка летит на пол. Макс хмыкает и, покрутившись вокруг него, окончательно даёт понять: он устанавливает правила. Невозможный. Дьяволёнок садится к нему на колени, и Алану всерьёз думается, что земля уходит из-под ног. Макс касается его щеки — колючей — трепетно, нежно. Это не по правилам, это совсем не по правилам. И они оба это знают. Алан накрывает его руку своей и больше не слышит биения своего сердца. Макс уже не танцует, нет. Только жмётся ближе, зарывается носом в шею, и адекватность машет ручкой. Он боится спугнуть это мгновение, в котором страсти — пополам с каким-то нереальным умиротворением. Поначалу представлявшийся ему чертёнком Макс оказывается мягким, податливым донельзя. Это ненормально, упрямо твердит внутренний голос. Пальцами цепляет его подбородок, тянет на себя, и с прикосновением губ к губам все доводы разума разбиваются, разлетаются от навязчивой мысли: «Так правильно». Макс отвечает, целует жадно и голодно. Когда они отрываются друг от друга, он предлагает, не колеблясь: — Поехали ко мне, к чёрту работу. И встречает беззащитный, но решительный взгляд. А после кивок, переплетённые руки и поцелуй. Отчётливо говорящий: они будут тонуть в этом безумии вместе.