Попрошу у облаков

Алан ревнует. Он ревнует к танцорам из балета, ревнует к девчонкам на «Фабрике», которые флиртуют, заигрывают, а Макс словно непроницаемый. И он не понимает, почему тогда вязкая ревность оседает в лёгких и не даёт дышать, если Максу всё равно. Он же ведёт себя отстранённо, не утруждаясь в том, чтобы расшифровывать чужие намерения. Они прогоняют «Утомлённое солнце». И это финиш. Алан проклинает себя за то, что вообще взялся за постановку этого номера, за то, что творец в нём снова пересилил мужчину, перевесил. Тарабарова делает всё правильно, чётко, выверенно. Макс не то чтобы вовлечён в процесс, но указаниям следует беспрекословно. Ещё и смотрит ласково, как-то спокойно и даже чуть снисходительно, словно все эти черти, буря в потемневших от злости радужках ему привычны. Будто он принимает его и таким. Репетиция проходит без сучка без задоринки. Дальше его присутствие не так уж и необходимо, и Алан с облегчением покидает зал. Он курит одну за другой, решительно не понимая, что на него нашло. Он впервые ревнует так сильно. Когда продюсеры шоу просят его побыть в жюри, он еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. Вдвойне смешно, учитывая, с каким скандалом он ушёл со второй «Фабрики», а теперь — член жюри. Судьба та ещё затейница. Номер Макса и Алисы он ждёт с предвкушением и каким-то странным, выбивающим его из колеи неврозом. Правда пытается сосредоточиться, сконцентрироваться на всех остальных, но не получается. В перерывах дымит, и успокоение, если честно, это так себе. Его зовёт Тарабарова, и отчасти он благодарен, что не Макс, потому что он за себя не смог бы поручиться, будь так. Номер начинается, и пусть Бадоев знает его наизусть, он переживает всё заново. Нежное вступление от Алисы, Макс, разбивающий бутылку, блядский взгляд подведённых подводкой глаз — кислорода в лёгких резко становится мало. Танец. Движения — откровенные, резкие, страстные. То, чего требует постановка. Слишком дерзкие. Сексуальные. Алан сжимает пальцами запястье — привычка, что у них с Максом одна на двоих. Сглатывает. Он ревнует. И от ревности у него сносит крышу. Здравый смысл говорит ему, что ребята прекрасно справляются. А чувство собственничества заставляет концентрироваться только на Алисе, практически лежащей на Максе, а после запрыгивающей на него. Он дышит прерывисто, пытаясь унять разогнавшееся не в меру сердце. Остаток номера проходит в тумане. Ревность обжигает глотку, и он всерьёз думает, что ещё никогда так не сходил с ума. После нелепых, никому не нужных обсуждений, комментариев ведущих и членов жюри он давит из себя что-то несуразное, а потом мчится со всех ног за кулисы. Ему нужно. И эта необходимость заставляет кровь вскипать. Макс о чём-то разговаривает с Эрикой, она восторженно отзывается о номере, они смеются. Но Алану пофиг. Абсолютно всё равно, потому что потребность прикоснуться переламывает его пополам — не отпускает. — Макс, — подходит и осторожно касается запястья, — можно тебя? — голос ломкий, хриплый — не его вовсе. Эрика прощается и, улыбаясь, тактично оставляет их одних. Барских смотрит, а в глазах — смешинки. Он улыбается, не говоря ничего, словно ждёт. Алан не медлит, берёт его за руку и ведёт за собой, так, что длинноногий Макс едва поспевает. Они остаются в подсобке, в которую никто не заходит во время прямых эфиров, а во время подготовки к ней туда складывают ненужные вещи — благо, комната просторная. Алан закрывает дверь. Смотрит пытливо, с вызовом, явно что-то обдумывая. И Макс не успевает спросить, чем обязан такому вниманию, как Алан прижимает к стене, не оставляя пути к отступлению, и целует. Голодно, жадно, грязно. Макс отвечает. Он тоже скучал. — Что на тебя нашло? — отдышавшись, спрашивает он. — Ничего, — Алан отводит взгляд, стягивает рубашку с плеч. Усыпает поцелуями шею, ключицы — мало. Как ему его мало. И вдруг раздаётся смех. Чистый, искренний, заливистый. Макс отрывается от Бадоева, смотрит пристально и озвучивает догадку, что ему самому представляется сущей бессмыслицей: — Ты ревнуешь? — и взгляд такой любящий, преданный, верный, что Алану становится стыдно за эту вспышку. — Я ведь и так твой. — Мой, — соглашается, зарываясь носом в шею Макса. — Но бывает, меня заносит, и я ничего не могу с собой поделать. — Сумасшедший, — отвечает Барских, обнимает крепче и целует снова. Целует так, чтобы у него подкашивались ноги, перехватывало дыхание, а всякие глупые мысли улетучивались из головы. Потому что Макс его. И ничто это не изменит.