Попрошу у облаков

Макс западает ему в душу сразу. Он не может объяснить, что происходит — это на уровне инстинктов, чутья, эмоций. Что-то иррациональное, то, что не поддаётся разумным доводам и логическим аргументам. Ему просто становится нужно. Нужно вызвать улыбку, поговорить, обсудить, направить и посоветовать. Смотреть, изучать, разглядывать. Чувствовать на себе пугливый и любопытный взгляд карих глаз, от которого становится тепло. Нужно с каждым днём больше и больше, сильнее — стремительное развитие зависимости, и он даже не сопротивляется. Не хочет. Напротив, бесстрашно, с полным отсутствием инстинктов самосохранения позволяет себе привязаться. Макс становится неотъемлемой частью его жизни так быстро, что он не успевает опомниться. Тексты, идеи, переживания — пацан всё ему доверяет, и Алан думает лишь о том, как бы это безграничное доверие оправдать. А ещё о том, что болезнь прогрессирует с каждым днём, что симптомы уже перетекают в конкретные осложнения, в сдвиг по фазе, и его по непонятной ему самому причине это отнюдь не пугает. Глаза Барских загораются, когда они с упоением что-то обсуждают. Он забавно машет руками, а Алану остаётся смотреть и гадать, как в нём сочетается детская непосредственность и несоизмеримая с юным возрастом глубина. Его интуиция буквально кричит: Макс добьётся многого при должных усилиях. И на секунду мелькает мысль: он должен этому поспособствовать. Макс проникает в его личное пространство ненавязчиво, робко, но абсурдно уверенно, так, что без него Алан чувствует себя пустым и разбитым. И в каждом слове, вопросе и просьбе сквозит это разрушающее, невозможно нужное «я тебе верю», от которого что-то упрямо царапается о рёбра. Макс заполняет собой огромную часть его жизни, и Бадоев даже не успевает понять, когда товарищество, наставничество и дружеские отношения перерастают в нечто большее. Когда от улыбки Барских, обращённой ему, ему не то, что улыбаться — прыгать от радости хочется. А ещё лучше — коснуться коротко стриженных волос, провести пальцами по вискам, скулам, линии губ. И быть может, сменить пальцы на губы. Ему часто говорили, что он не знает полумер. Возможно, и так, но разве так плохо, что ему не терпится утонуть? В надежде, что ему не дадут уйти на дно. Или хотя бы с ним останутся вместе. Макс переворачивает его мир с ног на голову однажды, продолжая с тех пор удивлять. В нём столько красок, что Бадоев уверен: не хватило бы никакой палитры, чтобы изобразить суть Макса. В нём столько оттенков, что Алан осмеливается надеяться, что станет хотя бы одним из них. Макс умудряется доводить его до тахикардии, до нехватки кислорода, делая то, что от него меньше всего ожидается. И на три заветных слова, что Бадоев, как мальчишка, произносит лишь спустя несколько лет после знакомства, он улыбается искристо, берёт его руку и кладёт на своё сердце, говорит нежно: «Оно давным-давно бьётся для тебя, оно же твоё». Когда Алан обнимает его, он выдыхает несмело не сценическое, выдуманное, а настоящее имя. Имя, что выбито, отпечатано у него там, где, как утверждают многие, не зная наверняка, и живёт любовь. Макс западает ему в душу сразу. Коля остаётся там насовсем.