Попрошу у облаков

Макс замечает: Алан не в порядке. От былой живости не осталось и следа, а наружу прорывается всё настойчивее раздражительность. На вопросы отвечает невнятно, со злостью, от которой воздух вибрирует. Он рассержен и не собран настолько, что от него шарахаются. Макс видит, как Алан переживает. Как висит на телефоне постоянно, пытается кому-то что-то объяснить. Работа не ладится, потому что энергичный обычно Бадоев сдыхает, а подзарядки нет. Промо-кампания, посвящённая выходу второго альбома, в самом разгаре, время песчинками рассыпается, и всю команду охватывает неуместный и ненужный прямо сейчас ступор. Макс знает, что нужно спросить, нужно поговорить, разузнать. Но всё, что ему достаётся в последнее время, — это несколько дежурных фраз, которыми Алан отшивает его, как пятилетнего ребёнка. «Не выдумывай, я просто устал». «Всё нормально, Макс, я в порядке». Кому ты врёшь, чёрт тебя побери? Я же вижу, что не в порядке. Огрызаешься, грубишь, сторонишься меня. Не обнимаешь, не треплешь по волосам, не касаешься. И это мало напоминает ту норму, о которой талдычишь без устали — пластинка не то, что заела, она протёрта до дыр. А мне так сильно тебя не хватает, что я начинаю сходить с ума. Мысли мечутся беспокойно, он не находит себе места в поисках выхода. Не придумывает ничего толкового, проклинает себя за то, что ничем не может помочь. Как вдруг в тишине звенит крик: — Ты ничего не понимаешь! Почему мне надо объяснять всё по сто раз?!! — Алан срывается на ни в чём неповинную Яну, которая лишь хлопает глазами, стоит, не в силах пошевелиться. Хватит. Это уже чересчур. Макс подрывается с места и мчится в сторону Алана. — А ну-ка пойдём, — шипит, наплевав на всех вокруг, и подмигивает Яне, что значит «я разберусь». Она облегчённо вздыхает и улыбается. Бадоев пытается уйти от разговора, но тушуется под его взглядом. Взглядом, несущим вполне ясный посыл. Как бы не так. Даже не думай снова кормить меня своими нелепыми отмазками. — Идём, — произносит, поражаясь тому, насколько жёстким звучит его голос сейчас. Они находят тихое местечко, где их никто не потревожит. А впрочем, на всех висит непомерное количество работы, потому даже при всём желании мешать им бы не стали. — Ты что устроил? — колко, обжигает ядом. — Ничего… — Не смей мне врать, Бадоев, ты заколебал, — он действительно был уверен, что не сможет контролировать себя, но он необычайно спокоен. — В чём провинилась Яна, раз ты сорвался? Она же всегда всё делает идеально… — Да что бы ты понимал! — новая вспышка гнева разжигает золотые искорки в тёмно-зелёных глазах, и Макс заворожённо смотрит, пока его не выдёргивает обратно в реальность смысл сказанных Аланом слов. — Ты пытаешься мне помочь, будто хоть в чём-то разбираешься. Ты же мальчишка всего лишь! — теперь он видит не только ярость. За ней столь отчётливо маячит беспомощность, что подступающая злость сходит на нет. Алан продолжает свою тираду, и Макс даже не вслушивается. Чувствует: ему надо выговориться, выпустить пар. И пусть лучше это будет он. Алан всё кричит и кричит, и его трясёт. Бьёт крупная дрожь, он машет руками нервно и дёргано — со стороны это выглядело бы как припадок. А у Макса всё сводится в одной мысли. Его нужно привести в себя. Ему нужен его Алан. Жизнерадостный обалдуй, великовозрастный ребёнок, неугомонный, раздражающий, бесячий до чесотки под кожей. Тот, в кого он давным-давно по самую макушку. В ком утонул раньше, чем смог это осознать. — Эй… — шёпотом, который неожиданно для них обоих прекращает истерику. Алан глядит на него изумлённо. А если? В конце концов, что он теряет? Подходит ближе. Протягивает руку сперва несмело, а после уже сжимает ею руку Алана. И на мгновение ему чудится, что дрожь Бадоева непременно передастся ему самому, потому что он почти забыл, какая на ощупь его кожа. Тёплый, господи, какой же он тёплый. Его личное солнце, даже не догадывающееся об этом. Алан сжимает руку крепче, тянет его на себя, чтобы обнять. Шепчет потерянно и непривычно мягко, словно извиняясь. Прости меня, прости, прости, прошу. — Мы разводимся с Жанной, и пусть всё шло к этому, я не справился с напряжением. Слова застревают у Макса в глотке, но чудом он выдавливает из себя: — Всё же было хорошо… — Уже давно нет, и мне казалось, ты об этом знаешь, потому что… Что он… — … причина этому ты. Ты стал мне так нужен, что я понял, что не должен поддерживать эту иллюзию стабильности. Да и Жанна заслуживает большего, она замечательная. Сердце летит с обрыва вниз, чудом не распадается на кровавое месиво. Нет, оно, упрямое, бьётся заполошно, в предвкушении. — Но я оказался не готов к этому, знаешь, мы ведь с ней целую вечность вместе. — Ты жалеешь? — ему нужно было язык проглотить, чтобы подобные вопросы не срывались с уст, чтобы молчать, не спрашивать, не надеяться. И услышать ответ так страшно, что ноги подкашиваются. Как хорошо, что Алан трётся носом о его плечо, буквально на нём повисая, ведь он умер бы на месте, если бы взглянул на него. Ответ врезается в мозг, а тёплый взгляд самых любимых во всём мире глаз отпечатывается где-то в области сердца. — Ничуть не жалею. Потому что ты стоишь того. Ведь я тебя… «Люблю» горчит у них обоих на языке, когда Макс притягивает его к себе для поцелуя.