***
Следующим утром он просыпается от романса из «Бременских музыкантов». Для того чтобы «Луч солнца золотого» звучал чуть повнушительнее, Максу не хватает бархата в голосе, но он компенсирует это усердием, пусть порой выходит чуточку фальшиво. У Алана мелькает мысль, что в целом, он действительно красиво поёт. Стоп. Что? — Ала-а-а-ан! — надрывается, и это раздражает до чесотки под кожей. Так трудно позвонить? Он выходит из дома прямо в пижамных штанах, не удосужившись даже надеть футболку. Да плевать. — Чего тебе? Макс хлопает ресницами, как пятиклассница, которая хочет понравиться мальчику, и заявляет: — Хотел у вас отпроситься сегодня. — С какой стати? — У Миши день рождения, и… Короче, я обещал прийти и не могу торчать здесь весь день, — он скрашивает наглость обворожительной улыбкой, и Алан улыбается в ответ. Со стороны ворот слышится «Макс, давай быстрее!», и Алан оборачивается. Симпатичная девушка машет Максу рукой. — Миш, сейчас! Ну так что, вы отпустите? — Чёрт с тобой, иди. После того, как Макс скрывается за воротами, Алан чувствует неимоверный всплеск ревности, обжигающий внутренности. Она ведь красивая. И он тоже. Настолько, что перехватывает дыхание. И давно стоило признать, что сосредоточиться он не может, потому что не хочет. Потому что слушает его голос, различая малейшие переливы и нотки, разглядывает, как спокойно он работает, зависает на его руках, забитых татуировками, на длинных пальцах, от которых мысли сразу перетекают в разряд неприличных. Сам Макс — сплошное неприличие, и его так сумасшедше кроет. Он глушит виски в нетипичном для себя приступе жалости, наплевав на то, что ещё утро, и он собирался заняться делами, и старается не думать, в какое похмелье выльется такое количество спиртного на голодный желудок.***
— И вроде взрослый вы дяденька, Алан Не-знаю-как-вас-по-батюшке, а всё туда же… Макс протягивает ему стакан с таблеткой, которая кажется манной небесной, потому что голова трещит немилосердно. — Ты давно здесь? — он приподнимается на кровати, понимая, что Макс, как и всегда бесцеремонно, вошёл в его спальню, и на удивление, его это ничуть не беспокоит. — Нет, я пришёл минут пять назад, начал петь по привычке, а ваших раздражённых криков так и не услышал. Вот подумал, может, случилось что… Улыбается солнечно, дерзко. Засранец. — Как день рождения? — хрипит дико, не узнавая свой голос. А ещё надеется, что ревность и тупую обиду не различить, потому что это конец. Будет конец, если Макс поймёт. — Всё чудесно, Миша была очень рада, что вы меня отпустили, и мы здорово провели время, я думаю, но… Он запинается, тараторит, взволнованный чем-то. Садится на кровать, пялится на свои руки, что лежат на коленях. Смотрит пристально на них, будто не знает, куда деть взгляд. И видеть его вот такого, смущённого, столь необычно, что Алан набирается смелости и берёт его за руку. По коже пробегает с десяток электрических разрядов, вспышек. Макс наконец решается поднять на него глаза. Смотрит глазищами своими, тепло и нежно. И напевает: — А голова не спит, полна тобою, рассвет развеет всё до утра, но временно я влюбился… У Алана сердце пробивает грудную клетку. Оно мечется загнанно, сбоит, барабанит то быстро, то совсем затихает. — А дальше? Ему нужно узнать, ему нужно услышать. Этот голос, что за пару недель стал для него таким необходимым. — А дальше я ещё не придумал, вы же не даёте пищи для вдохновения. — А должен? — Если хочешь… Он выдыхает это, заканчивая с нелепым официозом, к которому прибегал чисто ради того, чтобы позлить его, Алан уверен. Мажет губами у уголка рта, и он срывается, позволяя себе пропасть в нём. Почувствовать то, что не разгадал сразу, и это кажется сейчас сущей глупостью — упускать столько дней, минут и мгновений, которые он мог бы быть рядом. Макс стонет приглушённо, тянет его за волосы. Что же ты делаешь, господи… Как хорошо.***
— Проснись и пой, хватит дрыхнуть, — он пытается растолкать его, на что Алан только ворчит. И добавляет: — Ну уж нет. Петь — это по твоей части. И накрывает голову подушкой, зная, что Макс не оставит в покое. Неугомонный.