Попрошу у облаков

— Ты смотришь… — Алан смеётся, поправляя вечно падающую на глаза чёлку. Жмурится, и солнечные зайчики прыгают по его волосам. — Не могу не смотреть, — отвечает честно, потому что и правда не может. Потому что Алан вдруг из тягостного, запретного «нельзя» стал тёплым, открытым, всеобъемлющим «можно». Потому что теперь идти на зелёный чуточку боязно, зная, что он ему разрешит, он ему всё позволит. Алан вздыхает, в очередной раз собираясь справиться с неугомонной прядью волос, как Макс перехватывает его руку и сам осторожно поправляет её. Задерживает дыхание, когда касается пальцами его виска. Господи. Его сердце остановится раньше, чем Бадоев успеет сострить на эту тему. — Красивый, — он пьян, его тащит, его ведёт. Ведёт от близости Алана, улыбающегося, спокойного, такого невозможно прекрасного, что не верится до конца: он его, он, чёрт возьми, его. Он, должно быть, сошёл с ума. Он до одури счастлив. — Не могу поверить, что жил без этого, — он не узнаёт себя: он, молчаливый, закрытый, выдаёт одно откровение за другим. Потому что Алан должен знать, ему хочется рассказать, ему хочется отдать всего себя, всецело, без остатка. Довериться ему — не страшно. Довериться ему — так чертовски правильно. Алан накрывает его руку своей, подвигается ближе. Другой рукой ерошит волосы и целует. У Макса внутри разрываются десятки петард, а он задаётся вопросом, на который у него нет ответа. Как можно было так долго без него? Без его прикосновений, без поцелуев, от которых он мигом забывает, где он и кто он. Как можно было так долго… Алан стонет в поцелуй и забирается к нему на колени. Стягивает майку, беспрестанно трогает, и Макс улыбается оттого, что ему тоже это нужно, ему тоже крышу рвёт и не хочется возвращать её обратно. Он целует его шею, проходится языком по кадыку, прикусывает чуть сильнее, нарочно, чтобы оставить метку. — Кто-то жуткий собственник? — у Алана во взгляде тепло тысячи солнц и — теперь он знает точно — любовь к нему, необъятная, почти осязаемая, столь естественная, что без неё и не жизнь это совсем. Он знает наверняка. Он чувствует то же. — Под стать тебе, — отвечает, ничуть не смущаясь. Иначе с чего ему торчать на всех фотосессиях? С чего контролировать абсолютно всё даже там, где можно было бы пустить всё на самотёк? Но он доверяет. Ему просто… — Мне просто всегда тебя мало, Макс. Сумасшедший. Они оба, пожалуй, свихнулись. Они оба до безумия счастливы. — Люблю тебя, — шёпотом, едва различимым среди порывов ветра. — Мой хороший, — снова смотрит своим ненормально горячим, обжигающим взглядом. — Как никого и никогда, понимаешь? До тебя и не знал, что такое любовь. Что бывает вот так, когда все мысли об одном человеке, когда не дышишь, стоит ему оказаться рядом, когда забываешь обо всём на свете при виде его улыбки, от которой внутри всё затапливает непередаваемой нежностью. До тебя и понятия не имел, что могу бесповоротно, насовсем в ком-то пропасть. — Макс… — Нет, — он качает головой. Алан хмурится, а через мгновение улыбается солнечно, как при первой встрече, когда ещё оба не знали, чем всё обернётся. Когда столкнулись на полной скорости два поезда, чтобы в конечном итоге встать на одну колею. — Коля, мой мальчик, моё невыносимое счастье… Макс прижимается ближе, целует его и чувствует, как на рёбрах отпечатывается каждое его «мой», что громче любых признаний в любви. Алан тонет вместе с ним. И их вовсе не нужно спасать.