***
— Давно ты опять стал курить? Макс вздрагивает. Алан появляется бесшумно — и когда только научился красться, не издавая шума? — Да так, вдохновение накатило, поддался слабости. Всё строчил и строчил, вспоминая его, пистолет в руках, уверенность, с которой стрелял. Опомнился уже, когда замаячил рассвет. — Ты же бросил, — Алан обнимает, садится сзади. Тёплый, растрёпанный, уютный. Кладёт голову ему на плечо и спрашивает с беспокойством: — Ты какой-то дёрганый. Всё в нормально? — Научи меня стрелять. Алан касается губами его макушки. — С чего это вдруг? — Захотелось. — Точно всё нормально? — спрашивает снова и слегка меняет позу, чтобы было удобно целовать. Макс мычит в поцелуй.***
— Расслабься, — шепчет, касаясь его локтя. Пусть он замолчит, потому что остатки благоразумия испаряются с каждым словом. — У тебя так руки трясутся, — продолжает вкрадчиво. Макс выдыхает. Если бы просто руки… Кажется, его всего трясёт: дрожь ползёт от затылка по позвоночнику, подрывая сосуды, дёргая за нервы снова и снова, и он сгусток эмоций и чувств, ещё немного — и замкнёт. — Ты же не хочешь, чтобы всё закончилось плохо? Его дыхание оставляет след на коже, как от ожога. Столько лет прошло, а его штормит, его качает, как впервые. Он до сих пор задыхается. От его шёпота, тягучего, низкого, с едва заметной хрипотцой, что начисто выносит мозги, от рук, уверенно направляющих, показывающих, как нужно держать ствол, от командного тона, которым даёт указания. — Тише. — Цепляет зубами мочку. — Сосредоточься. Ненормальный. Макс вспоминает всё, чему его Алан учил. Принимает нужное положение, считает до пяти, заставляет себя сконцентрироваться. Делает глубокий вдох. Щелчок. Выстрел. — Всё получилось! — Он бежит навстречу с дырявой жестянкой, и в его голосе слышны переливы радости. Макс больше не контролирует это. Когда Алан тянется к нему, чтобы обнять, он подхватывает его под ягодицы. — Коль, с ума сошёл… — тихо-тихо смеётся, но не отстраняется — только цепляется крепче. — Давным-давно. От тебя… ...и плевать, что было всего восемнадцать, что был глупым, истеричным, заносчивым. что не понимал, не осознавал, сопротивлялся изо всех сил тому, что сшибло с ног моментально, закружило и перевернуло всё. раньше, чем осознали оба. раньше, чем приняли, сдались, признали: это сильнее всего, что было до. всего, о чём даже не смели мечтать... Несёт к машине. Алан никак не комментирует происходящее. Макс регулирует сидения — руки, сука, снова дрожат. Поворачивается к Алану и буквально закидывает его на заднее сидение. — Прямо здесь? — тянет насмешливо, даже с издёвкой. — Просто заткнись, — рычит, и, кажется, в его голосе или взгляде Алан различает что-то, что заставляет его послушно лечь и замолчать. Вот так. Удовлетворение теплится в груди, пульсирует горячим шаром и спускается ниже, уступая возбуждению. Нечем дышать. Макс снимает с себя вещи нетерпеливо и начинает раздевать Алана. Он вдруг кладёт руку поверх его ладони и притягивает ближе. — Успокойся. — Не целует — засасывает до потери в пространстве и времени. — Я никуда не денусь. Желание никуда не уходит, но теперь его удаётся усмирить хоть немного. Все усилия обесцениваются мигом, когда Алан начинает насаживаться на его пальцы. Хрипит что-то невразумительное — Макс бы при всём желании не услышал. Хочет. Так сильно хочет его, что темнеет перед глазами. — Долго будешь издеваться? Макс бы ему рассказал, кто из них издевается. Макс бы рассказал, что рехнулся, что слетел с катушек при виде него, такого опасного, будоражащего, горячего, и всё остальное стало совсем не важным. Так было всегда. Как только появился в его жизни — человек-вспышка, человек-катастрофа, его личное землетрясение, его чёртова буря, тайфун. Целая вселенная, и всё вокруг померкло, исчезло. Лишь он. Так было, есть и будет всегда. Но слова подобрать неимоверно сложно — они обречённо залипают в глотке, и он, наплевав на всё, толкается, наклоняется к Алану и целует. Никогда не перестанет крыть. Как это возможно, когда он такой отзывчивый, стонет и подаётся навстречу, не переставая касаться, всё трогает, трогает, трогает… Каждое касание — вязью по сети нервов, в кровь, внутривенно — до пламени, до пожара, необъятного, разрушающего. Макс задирает его ноги чуть выше — так им явно будет удобнее в тесной тачке. И отпускает себя. Резче, сильнее, не прекращая его целовать, кусать, зализывать укусы… Вкусный. Алан дрожит. Ещё немного. Сжимает его руку почти до боли и выдыхает, кончая. Красивый. Светлые пряди разметались по сидению, на лбу испарина, и взгляд мутный, пьяный. Будто чем-то угашен, будто под кайфом. Ему хватает одного взгляда на Алана, чтобы оргазм накатил, оглушил, практически вырубил. — Охуенно, — рябью по коже, приглушённо, будто помехами. Макс прячет улыбку в его волосах.***
— Мог бы просто сказать, что тебя заводит вся эта тема с оружием. Алан открывает окно, впуская прохладу. Макс забирает у него сигарету и делает затяжку. Усмехается. — Мог бы. Но нам обоим моё молчание было на руку, верно? Алан поправляет кофту, рассматривая засосы, и хмыкает. Невозможный. Макс целует снова. Вкусный. Не оторваться. Как хорошо, что ему и не нужно.